Текст книги "Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи"

Автор книги: Дорис Лессинг

Соавторы: Ивлин Во,Джеймс Олдридж,Фрэнсис Кинг,Алан Силлитоу,Дилан Томас,Стэн Барстоу,Уильям Тревор,Сид Чаплин,Джон Уэйн,Уолтер Мэккин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Но тотчас же, как бы опровергая его сомнения, с невероятной скрростью затрещали винтовочные выстрелы. Тим быстро нагнулся, хотел засвистеть, и в это мгновение пуля пролетела так близко от его уха, что он встал как вкопанный, для чего-то заслоняя голову рукой. Кто-то пронзительно кричал – не один человек, больше; слева Маконахи упал навзничь на кучу сланца, и на месте лба у него зияла сплошная дырка, как будто ему проломили голову обухом топора; а сзади него кто-то – кажется, Тиллери – ползал на коленях. Справа Гаррел с искаженным от боли лицом катался по земле, схватившись за ногу, а еще дальше… нет, нет, невозможно… двое уткнулись неподвижно в камни, а третий визжал… его истошный визг был как скрежет сошедшего с рельсов паровоза. Те, кто остался на ногах, с испуганными криками пятились вниз по склону. А выстрелы все гремели, и люди падали.

– Вниз! – взвизгнул Тим. – Давай вниз!

Он имел в виду, что стоящие должны упасть ничком, а вовсе не спускаться вниз с горы, как его поняли солдаты, но они поняли его именно так, и не успел он добавить хоть слово, как остатки взвода беспорядочной гурьбой скатились под откос.

Следом спустился и Тим, но он прихватил Гаррела. Для этого капрала нужно было сперва поставить на ноги, а потом чуть ли не на собственных плечах тащить вниз по обрывистому, почти голому склону. Рядом проносились пули, одна из них сильно оцарапала Тиму голову, залив лицо кровью, вторая сорвала каблук. Но Тим не выпускал злобно ругающегося Гаррела и в конце концов преодолел опасный спуск. За такой поступок во время войны ему вручили бы награду, но время было невоенное, в чем очень скоро и наглядно убедился Тим.

У подножия горы спрятавшиеся среди валунов и редких кустиков солдаты чуть не устроили своему офицеру самосуд. Все они обезумели от ярости и страха, а пуще всех сержант Ролт, подошедший со своими людьми с другой стороны холма.

– И куда я глядел! – орал он как бешеный. – Куда глядел! Дерьмо, сморчок поганый, плюнуть не на что, туда же – он у нас умнее всех: дождался рассвета и погнал людей на эту гору. Свет ему понадобился, а все для того, чтобы угодить старому Орринсмиту – он, видишь ли, велел взять того паразита живьем. Я ему говорил… Боб Гаррел тоже говорил: в темноте нужно идти. Он нас слушал? Уши ему дерьмом залепило. Послал на ту сторону половину людей, а там утес… как стенка, двадцать футов… Ну и что из этого получилось? Маконахи убит. И Йетс убит, и Дик Тиллери, и Стейнер. Бэндлу полноги отчикало, Мерсеру отхватило правую руку, Гаррису – пол-лица. Этот паразит там, наверху, стреляет пулями «дум-дум», он всех нас разнесет на части. Еще бог знает что там с правым флангом…

– А ему и самому досталось, – радостно объявил кто-то, глядя на окровавленное лицо Тима. – Жаль, не оторвало его дурью башку!

– Этого только могила исправит.

– Я бы спровадил его в могилу… аж руки чешутся.

Гаррел разорвал штанину и туго стянул носовым платком рваную рану на икре. Его лицо под рыжими волосами казалось белым как бумага, руки так и плясали, но голос прозвучал с напряженным, зловещим спокойствием, когда, подняв глаза, он обратился к Ролту:

– Джек, а почему нам не арестовать его, суку? Что нам стоит – скрутим, отведем в батальон и расскажем, что он тут натворил. А можно даже, – Гаррел злобно, с отвращением взглянул на Тима, – можно и самим его порешить, а после свалить на бура.

Тим левой рукой оттер с глаз кровь и, тяжело дыша, обвел загнанным и свирепым взглядом лица своих мучителей. Вдруг он бросился к выступу горы, прислонился к нему спиной и поднял винтовку.

– Не подходи – прикончу! – Он ткнул ружьем в сторону Ролта, потом Гаррела и гаркнул: – А будете болтать такое – тоже пришибу!

Расхрабрившись от собственных слов и обезумев от отчаяния, наверное не меньшего, чем то, которое испытывал его невидимый противник на вершине горы, Тим неожиданно подскочил к сидящему Гаррелу, опрокинул его навзничь и с рассчитанной жестокостью больно пнул по раненой ноге.

Гаррел вскрикнул: истошный крик боли взметнулся к продолжающему светлеть небу, и Тим тут же обернулся, ожидая, что солдаты с яростным ревом скопом набросятся на него. Но ничего такого не произошло. Дело в том, что сержант Ролт и окружавшие его солдаты глубже и правильнее понимали природу власти, чем Тим. Разболтанные и распущенные, одновременно задиристые и малодушные, знавшие грамоту лишь настолько, чтобы подписаться, все они нюхом чувствовали, что власть в ее чистом и незапятнанном виде есть способность, не задумываясь и не сомневаясь, причинять боль. Жестокость – доказательство власти; грозить физической расправой может лишь тот, у кого власть. Средневековая концепция, как многие средневековые концепции, и логичная, и верная, и страшная. Ударив раненого и беззащитного Гаррела, Тим внушил солдатам не в пример большее уважение к себе, нежели несколько минут назад, когда спасал его жизнь. Солдаты выжидающе глядели на своего офицера, впервые за все время он внушил им страх, и хотя страх этот отнюдь не уменьшил их злости, он на время подавил стремление расквитаться с Тимом, пустив руки в ход.

– Ну ладно, – процедил Ролт сквозь сжатые зубы. – Ну ладно же. Дадим вам шанс. Сами идите и берите его! Поняли? Сами идите, сами! Без нас лезьте на гору и воюйте там. – Он повернулся к остальным. – Я верно говорю, ребята? Пусть он сам расхлебывает кашу, какую здесь заварил. – Послышался одобрительный ропот, и на бледном лице Гаррела едва заметно проступила злорадная ухмылка. – Сколько у вас еще патронов? – резко бросил лейтенанту Ролт.

– Пятнадцать.

– Хорошо, – сержант рывком открыл подсумок и швырнул Тиму еще три обоймы. – С этим будет тридцать. И за патронами больше не возвращаться, понятно? Ну – марш!

Тим глотнул и торопливо, украдкой облизал пересохшие губы. Он не знал, что тут можно ответить, что сказать, слишком уж элементарна, слишком примитивна была ситуация. Давно ослабевшие узы викторианского пиетета к общественному положению, чину и дисциплине, на котором английские офицеры до сих пор основывают свое право отдавать приказы, вмиг оборвались под двойным давлением опасности и неудачи, и все они – и он, и солдаты, и Ролт – перенеслись во времена, куда более давние, чем викторианская эпоха шелковых цилиндров и паровых машин. Они очутились в XIV веке, когда в случае неудачи шайка наемников без долгих разговоров приканчивала своего вожака, размозжив ему голову древками копий или отправив почти безоружного принять смерть от рук врага.

Тим оглянулся, смаргивая кровь; его не удивило, что от его авторитета не осталось и следа, он всегда смутно предчувствовал, что рано или поздно это случится. Теперь во взводе командовал Ролт, бывший под сильным влиянием Гаррела.

Тим обладал очень редким для человека его профессии чувством реальности и еще более редким спасительным фатализмом. Будь у него меньше здравого смысла, принадлежи он к более старшему поколению, он стал бы спорить, уговаривать и угрожать. И в результате солдаты набросились бы на него и убили бы тут же, на месте. Но он сразу увидел, что нужно подчиниться Ролту. О том, чтобы и дальше отдавать приказы самому, не могло быть и речи. К слишком уж гибельным последствиям привели предыдущие приказы. Сейчас он должен схватиться с Холтье один на один, и его люди – а вернее, люди Ролта – будут наблюдать за ними снизу. Если ему как-нибудь удастся вывести из строя бура, они поднимутся и добьют его, если же – что много вероятнее – произойдет обратное, солдаты с еще большим удовольствием прикончат Тима, потому что сами они лишь безучастные зрители смертельной схватки между двумя людьми, которые, как бы ни отличались они друг от друга, в равной мере для них чужаки.

Тим сунул в карман брюк три запасные обоймы и, держа в одной руке винтовку, быстро пополз зигзагом вверх к единственному прикрытию – двум валунам, которые одновременно скатились с вершины и, вдавившись в рыхлый сланец, образовали выемку. Валуны можно использовать как бруствер, правда не такой надежный, как на вершине, а в выемке мог бы укрыться человек.

Холтье успел три раза выстрелить в него, пока Тим добежал до места и, задыхаясь, с разбегу упал на землю за валунами. Одна пуля сорвала правый погон, другая ударилась прямо у самых ног, с такой силой швырнув ему в голени пригоршню камешков, что он вскрикнул от боли.

Он долго пролежал за валунами, уткнувшись лицом в землю, и все не мог отдышаться. Его так потрясло, так ужасало и то, что он сам натворил, и чуть было не учиненная над ним расправа, что ему было почти безразлично, убьет его Холтье или нет. Он допустил просчет, приведший к катастрофе; простую полицейскую операцию в помощь гражданским властям ухитрился довести до полностью проигранного, хотя и небольшого по масштабам, сражения. Четверо его солдат убиты, еще трое ранены, причем настолько тяжело, что даже те, кто выживет, останутся на всю жизнь калеками; взвод, позабыв о чувстве воинского долга, в панике бежал, а затем взбунтовался. И вот он остался один; человек с винтовкой против другого человека с винтовкой; они сразятся сейчас насмерть, как два гладиатора для забавы кровожадных зрителей, расположившихся внизу.

Теплый, золотистый свет внезапно коснулся развалин и большой желто-оранжевой волной быстро растекся по вершине горы, окрасив в рыжеватый цвет испещренный полосами песчаник. На секунду Тиму показалось, что у края самодельной крепости, в самом низу, что-то сверкнуло среди камней, и, приподняв винтовку дюйма на два над слоем гальки между валунами, он выстрелил. Этот первый за все время сражения ответный выстрел англичан не нанес противнику особого урона: пуля угодила в каменную глыбу и отколола от нее кусок песчаника. Ответ последовал немедленно, и Тим почувствовал, как задрожала прямо перед ним земля и во все стороны полетели каменные осколки. Он прижался к земле, распластался как только мог в неглубокой впадине, и тут же еще четыре пули чиркнули о загораживающие его валуны.

Он дышал теперь ровно, и сердце билось нормально, но его очень сильно мутило и не стошнило лишь потому, что он ничего не ел с предыдущего вечера. Он понимал, что после того, что случилось, его карьера в армии закончена; даже если он выберется отсюда живым, ему все равно предстоит военно-полевой суд, в лучшем случае – следственная комиссия. Если ему повезет, все, может, обойдется тем, что ему вкатят строгий выговор и года на два разжалуют, но на военной службе ему уже не преуспеть: оставшись в армии, он не поднимется выше майора, а в сорок пять его выпроводят в отставку, назначив мизерную пенсию. Почему он не послушался вчера Редлингхойса? Так просто было бы, заключив с ним молчаливый уговор, патрулировать населенный район долины, не слишком усердствуя, но все же так, чтобы не мог придраться Тарбэдж. Холтье к этому времени давно бы выбрался отсюда, возможно, уже подъезжал бы к границе. И солдаты были бы довольны, да и он сам что-нибудь получил бы от Редлингхойса за помощь – фунтов пятьсот, а то и тысячу. Через несколько месяцев, вернувшись в Англию, он, может быть, купил бы новый автомобиль. Но он не послушался, и в результате – четверо солдат убито, трое изувечено, его карьера погублена, а кровопролитию не видно еще конца.

Еще одна пуля чиркнула о валун перед ним, и снова брызнули каменные осколки. Если Холтье будет долго сюда палить, от его укрытия и следа не останется. Сухой песчаник на удивление легко крошится. Впрочем, «крепость» ведь тоже сложена из песчаника, и остроносые пули куда опаснее для него, чем тупоносые, так как не только царапают поверхность, а проникают глубже и дробят весь камень. Тим осторожно пододвинулся поближе к проему и, не отрывая подбородка от земли, поднял глаза и впервые внимательно оглядел «крепость». Она представляла собой беспорядочное нагромождение каменных глыб, многие из которых были не больше обыкновенного крупного камня. Глыбы были кое-как навалены друг на друга, как в игрушечной крепости, которую строили дети. Именно таким образом была сложена У-образная часть, где находился Холтье, и, вышибив из основания две-три глыбы, можно было обрушить все сооружение.

Тим очень медленно приподнял винтовку; очень медленно, высунув от усердия кончик языка, прицелился в ярко-желтую глыбу у основания «У». Потом выстрелил четыре раза и юркнул, как змея, в свою нору, спасаясь от ответных выстрелов Холтье, осыпавших его каменной крошкой. Вставив новую обойму в магазин, он снова подполз к отверстию и увидел, что камень, в который он стрелял, исчез, и два соседних тоже, а вместо них в стене зияет черный пролом. Пока Тим разглядывал «крепость», у него вдруг вырвало из рук винтовку, и вокруг хрустнули и зазвенели разбитые камешки. Один из голышей ударил его прямо по губам, расквасив их и выбив передние зубы. Тим уткнулся лицом в землю и лежал не шевелясь, все плыло перед ним, в ушах звенело.

Что-то теплое коснулось сзади его шеи, и в первый момент в его затуманенном сознании мелькнула мысль, что это может быть лишь кровь из новой раны, но потом он наконец сообразил, что это солнце. Приподняв разбитое лицо над выпачканными в крови камнями, он увидел, что уже вся гора сверкает, залитая ярким светом; солнце взошло, день наступил.

Тим снова поднял ослабевшими руками винтовку, мучительно долго, но теперь уже с полным безразличием прицелился туда, откуда бил в него Холтье, и наконец спустил курок. Он увидел, что пуля вышибла еще один камень над пробоиной, но стена продолжала стоять, такая же прочная на вид, как в тот день, когда ее сложили. Не обращая внимания на свистящие вокруг пули, Тим опять поднял винтовку и попробовал прицелиться в бледно-серую глыбу возле дыры. Но у него сильно дрожали руки, и серая глыба не держалась на мушке… или это она сама и двигалась? Да, она. Глыба обрушилась неожиданно, а вместе с ней хлынул ливень камней и пыли. Затем накренилась и вся стена, с грохотом рухнула и покатилась к Тиму вниз по склону целой лавиной белых, коричневых, желтых камней.

И тут Тим в первый раз увидел Окерта Холтье. В одном из проломов вдруг появилось испуганное, грязное лицо, запрокинутое вверх, к вот-вот готовым рухнуть остаткам стены, одна рука поднята, как будто для того, чтобы заслониться от камней, светлые волосы, распахнутая на шее рубашка цвета хаки. Тим быстро прицелился прямо туда, где был расстегнут ворот, бахнул выстрел. Холтье закинул голову назад, дико взмахнул руками и исчез среди камней и пыли. Сквозь пыльную завесу Тим разглядел винтовку, которая лежала на щебне, там, где только что стоял Холтье. И тотчас зажмурился: мимо с грохотом и шумом прокатилась каменная лавина.

Из всего взвода только четверо следовало за Тимом, когда в ярком свете утреннего солнца он карабкался к гребню горы. Один из них был Ролт, с ним за компанию полез и Гаррел, которого поддерживали по бокам двое приятелей. Ярдах в десяти от вершины они поравнялись с Тимом.

– Ну как вы? – Голос Ролта прозвучал смущенно и неуверенно.

Тим все-таки выиграл сражение с Холтье, и, хотя начало этого сражения ему никогда не простится, как победителю ему причитался определенный почет. Но Тим лишь глянул на него и ничего не ответил, и, как видно, не оттого, что не мог говорить, – не так уж сильно расквасило ему губы.

Гаррел тяжело дышал от боли да к тому же запыхался на крутом подъеме.

– Он… попал… в него, – отрывисто пробормотал он. – Точно. Я видел. Кажется… в голову.

Он оступился, и один из двух солдат пробормотал:

– Спокойно, Боб, сейчас будем на месте.

Последние несколько ярдов до развалин все пятеро преодолели молча.

Там, среди камней и пыли, в ярких утренних лучах, перемежаясь с которыми чернели падающие от больших глыб тени, лежал навзничь Окерт и сквозь огромный пролом в стене во все глаза следил за солдатами. Он надеялся, что умрет, но не был в этом уверен, так как почти не чувствовал боли, только что-то давило на грудь да трудно становилось дышать. В ушах звенело, грохотало, и как будто какой-то туман все время наползал с уголков глаз; он ясно видел только то, что было прямо перед ним, как лошадь в шорах. В нем еще шевелилась, все слабея, боязнь потерять сознание, прежде чем он убедится, что пуля, которая попала ему в левое плечо и пробила грудь навылет, и в самом деле была смертельной. Удержать в памяти хотя бы одну мысль было невыносимо трудно, но, собрав все силы, Окерт не давал себе забыть, что ему ни в коем случае нельзя попасть живым в руки к патрульным; это было самым главным, а почему – он почти и не помнил. Он собирался застрелиться, прежде чем они придут, но винтовка лежала по ту сторону от рухнувшей стены, и дотянуться до нее не было сил. Выходит, он не сможет убить себя… Потом он вспомнил как сквозь дремоту о перочинном ножичке Дрины. Ему стоило огромных усилий дотянуться правой рукой до кармана, но, даже вынув ножик, Окерт смог его открыть только зубами. Задыхающийся, вконец обессиленный, он увидел, как появились в проломе стены, окруженные светящимся ореолом на фоне ясного голубого неба, сперва двое, потом четверо, пятеро и полезли к нему по камням.

Так это и есть Холтье. Тим разглядывал лежащего перед ним парня – светлые волосы, весь в грязи и крови, пропитавшей его рубашку и штаны цвета хаки, грудь очень медленно поднимается и опадает, сотрясаемая глубоким, прерывистым дыханием. Вот он какой, Холтье – убийца, оскорбитель королевы, бельмо на глазу губернатора, враг британской славы… Холтье, бурский солдат, взятый в развалинах последнего редута.

«…Черный Кронье, предатель Почефстрома, угнетатель негров, оскорбитель англичан, жестокий победитель при Магерсфонтейне…» И тут он скорее услышал, чем увидел, как Ролт вынимает из ножен штык.

– Добить?

– Валяй, – распорядился Гаррел.

– Стойте…

Тим не мог говорить внятно, рот у него был полон крови. Он встал на колени рядом с задыхающимся, умирающим буром, в одно и то же время подданным Великобритании и ее врагом, и как зачарованный вглядывался в лицо, которое, как он теперь ясно увидел, и впрямь очень напоминало его, Тима, лицо. Редлингхойс говорил правду, они похожи как братья.

– Холтье… – пробормотал он изувеченными губами. – Холтье…

Окерт вот-вот готов был соскользнуть в беспамятство, но титаническим усилием воли продолжал цепляться за какую-то мысль, которую теперь уже не мог сформулировать. Что-то еще нужно было сделать, хотя он не помнил что. Чье-то окровавленное лицо с разбитым ртом маячило прямо над ним, чьи-то глаза вглядывались в Окерта с непонятным ему выражением. Не враждебным, а, казалось, почти дружеским. Собрав последние силы, он вынырнул из забытья, сморгнул густеющий туман, ясно увидел на мгновение британские звезды, цифры на погонах и, поняв, что они обозначают, ударил вверх и вбок.

Он ударил слабо, маленьким, дешевым перочинным ножиком, но и этого оказалось достаточно. Полуторадюймовое лезвие воткнулось в шею Тима под левым ухом и скользнуло вниз, а обессилевшая рука, как неживая, уже падала на землю. Тим отшатнулся, испуганно вытаращив глаза, разинув полный крови рот в беззвучном крике. Потом вскочил, обеими руками сжав шею, из которой яркой на солнце струей хлестала кровь. В выпученных глазах сверкнул безумный предсмертный ужас, он повернулся, как бы ища помощи, к солдатам, но те торопливо отступили назад, не отводя испуганных и любопытных глаз от неунимавшегося потока крови. Тогда, давясь, качаясь, задирая ноги, Тим на развалинах редута заплясал какой-то страшный, непристойный танец смерти. То попадая в тень, то снова выходя на яркий свет, он пошатывался, выписывая ногами кренделя и спотыкаясь о камни, тотчас же делавшиеся багровыми, пока наконец не свалился, грузно, будто куль, несколько раз чуть дернулся и замер.

– Господи боже мой! – Ролт повернулся к остальным бледным, одеревеневшим от страха лицом. – Как он это сделал-то? – Он перевел испуганный взгляд с мертвого офицера на так же неподвижно лежавшее тело Холтье и покачал головой. Потом: – Давай-ка я его прикончу, а Боб? – Но, прежде чем он вонзил в Холтье штык, прозвучал холодный голос Гаррела:

– Теперь незачем. Он мертвый.

– Точно?

– Что ты! Мертвый, как баранья туша… мертвый, как Тим.

Один из солдат неуверенно хихикнул, и чары рассеялись, страшные чары насильственной смерти.

– Э-эх! – сказал Гаррел. Ему, как видно, все было трын-трава. – Покурить бы.

Ролт машинально полез в карман, но молодой капрал остановил его.

– Свои не трать. Возьми у Тима – ему теперь не понадобятся. Портсигарчик бы я тоже прихватил. Давно мне нравится.

Гаррел на мгновение засомневался, не слишком ли много он себе позволяет, ведь нельзя сказать, чтобы во взводе так уж не любили Тима, просто он был офицером, вот и все. Но Ролт спокойно перевернул лейтенанта на спину, вытащил из кармана плоский серебряный портсигар и бросил приятелю.

– Держи! Я еще часы возьму… Теперь пора бы позвать наших.

– Да вон они идут.

Сидевший на валуне Гаррел наклонил голову, прислушиваясь, как топают по каменистому склону ботинки солдат. Ролт и те двое пошли им навстречу, а Гаррел остался.

Оба мертвеца лежали рядом, на спине. Гаррел долго глядел на них, и портсигар, который он держал в руках, сверкал на солнце.

– Эх вы, засранцы, – сказал он мягко и отчетливо, с легким акцентом жителя лондонских предместий, и в его голосе прозвучала не жалость, а презрение. – Оба отстали от времени… черт те на сколько лет. А будущее?.. Будущее не для вас… Это уж точно.

Будущее оставалось за ним, и этот новый мир был для него понятным и реальным, не то что мир, которым окружали себя двое этих мертвецов. Каким бы ни оказалось будущее, добрым или злым, разумным или ужасным, он хотя бы знал, что идет в ногу со временем, а не цепляется за прошлое. Из лежащей далеко внизу долины до него добрался первый душистый утренний ветерок, тихо прошелестел в развалинах и взъерошил ему волосы.