Текст книги "Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи"

Автор книги: Дорис Лессинг

Соавторы: Ивлин Во,Джеймс Олдридж,Фрэнсис Кинг,Алан Силлитоу,Дилан Томас,Стэн Барстоу,Уильям Тревор,Сид Чаплин,Джон Уэйн,Уолтер Мэккин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

Мистер Пичи поднял Вилли. Вилли горько плакал.

– Только не туда! Только не туда! – кричал он, указывая на школу.

Он вырвался из рук мистера Пичи и выскочил в калитку, выходившую на горный склон. Мы последовали за ним – только мы двое, Ллойд и я, потому что он был наш друг.

Мы немного посидели с Вилли в небольшом овражке на склоне. Это было наше потайное убежище – место, где мы приходили в себя. Затем мы отправились к теплоцентрали в конце нашей улицы, и там старый машинист мистер Дэви усадил нас в кочегарке на теплые металлические плиты и разрешил смотреть, как он кидает уголь в топку. У мистера Дэви был кулек яблок и огромный запас морских историй; он поделился с нами и тем и другим. Наши страхи рассеялись, мы начали смеяться и очень скоро с восторгом рассказывали ему о своей давнишней мечте – собственном домике на вершине горы со множеством голубятен, где мы могли бы укрыться от суетной жизни долины.

Шел обеденный перерыв. Вдруг мы испуганно повскакали на ноги. В кочегарку вошел мистер Пичи собственной персоной. Он дал каждому из нас по шесть пенсов.

– Ничего, – сказал он, – ничего, все обойдется. – Улыбка не сходила с его лица.

Нам не сказали ни слова, когда мы вернулись в школу. После окончания уроков мы спускались по горной тропинке вниз, домой, следом за мисс Дэсмонд и мистером Пичи. Они шли медленно, он держался уверенно и смело и склонялся к ней, всем своим видом показывая, что ему нипочем духи и чудовища, обитавшие в наших горах. Мы ускорили шаги. Мы перемигивались и кивали в их сторону, будто хотели их подбодрить.

– Все обойдется! – крикнул он нам.

И в тех немногих случаях, когда мне впоследствии приходилось декламировать:

 
Из глаз, не знавших слез, я слезы лью
О тех, кого во тьме таит могила… —
 

я не видел и следа грусти ни на его лице, ни на лице мисс Илфры Дэсмонд, для которой в тот день началась, по-видимому, новая жизнь.

Дилан Томас
Удивительный Коклюшка
(Перевод Н. Волжиной)

В один из дней необычайно яркого, сияющего августа, задолго до того, как мне стало ясно, что тогда я был счастлив, Джордж Коуклюш, которого мы прозвали Коклюшкой, Сидней Эванс, Дэн Дэвис и я ехали на крыше попутного грузовика в самую оконечность полуострова. Грузовик был высокий, шестискатный, и, сидя наверху, мы оплевывали проезжающие мимо легковые машины и швыряли огрызками яблок в женщин на тротуарах. Один огрызок угодил между лопаток велосипедисту, он рванул поперек дороги, и мы сразу притихли, а Джордж Коуклюш побелел как полотно. Если грузовик сшибет этого человека, хладнокровно подумал я, глядя, как его занесло к живой изгороди, тогда ему конец, а меня стошнит себе на брюки, и, может, даже на Сиднея попадет, и нас арестуют и повесят, всех, кроме Джорджа Коуклюша, потому что он яблока не ел.

Но грузовик прокатил мимо; позади велосипед угодил в живую изгородь, велосипедист поднялся с земли и погрозил нам кулаком, а я помахал ему кепкой.

– Зачем ты кепкой машешь, – сказал Сидней Эванс. – Теперь он узнает, из какой мы школы. – Сидней был малый умный, чернявый и осторожный – при кошельке и при бумажнике.

– Мы же в школу сейчас не ходим.

– Меня-то, положим, не выгонят, – сказал Дэн Дэвис. Он бросал ученье со следующего семестра и уходил на жалованье в отцовскую фруктовую лавку.

У всех у нас были рюкзаки за спиной, кроме Джорджа Коуклюша, получившего от матери бумажный пакет, который то и дело развязывался, и у каждого по чемодану. На свой я набросил куртку, потому что инициалы на нем были «Н. Т.», и все догадались бы, что это чемодан моей сестры. В самом грузовике были сложены две палатки, коробка с провизией, ящик с котелками, кастрюлями, ножами и вилками, керосиновая лампа, примус, брезентовые подстилки, одеяла, граммофон с тремя пластинками и скатерть – взнос матери Джорджа Коуклюша.

Мы собирались разбить на две недели лагерь около Россилли над широкой береговой отмелью в пять миль длиной. Сидней и Дэн жили там в прошлом году и вернулись загорелые, с набором ругательств, с рассказами о ночных танцах вокруг костра, на которые сходились из других палаток, о девушках из педагогического училища, загоравших нагишом на скалистых выступах в окружении гогочущих мальчишек, и о том, как ребята распевали песни до зари, лежа в постелях. Но Джордж ни разу не уезжал из дому дольше чем на одну ночь, как он мне рассказал однажды в выходной день, когда шел дождь и нам ничего не оставалось делать, кроме как торчать в их прачечной и гонять по скамьям его одуревших морских свинок, – и уезжал-то он в Сент-Томас, всего за три мили от дома, к тетке, которая будто сквозь стены все видела и знала, что делает на кухне какая-то там миссис Хоскин.

– Долго еще? – спросил Джордж Коуклюш, подхватывая свой разваливающийся сверток, стараясь тайком запихать в него вылезавшие наружу носки и помочи, с вожделением глядя на густую зелень полей, проплывающую мимо нас, точно мы сидели не на крыше грузовика, а в океане на плоту с мотором. Джорджа мутило от всего, даже от лакричных леденцов и от шербета, и я один знал, что он носит летом длинные подштанники, на которых была вышита красными нитками его фамилия.

– Еще много, много миль, – сказал Дэн.

– Вся тысяча, – сказал я. – Ведь едем в Россилли, в Соединенные Штаты Америки. А палатки разобьем на скале, которая качается на ветру.

– И придется привязывать ее к дереву.

– Вот Коклюшка своими помочами пусть и привязывает, – сказал Сидней.

Грузовик с ревом завернул за угол. – У-у! Чуешь, Коклюшка! На одном колесе проехались! – А внизу, за полями и фермами, поблескивало море и на горизонте шел пароход с дымком над трубой.

– Видишь, Дэн, как море поблескивает? – сказал я.

Джордж Коуклюш притворился, будто он забыл, как скользкая крыша поехала из-под него, забыл о пугающей отсюда, с высоты грузовика, узкой морской полоске. Вцепившись в железный поручень, он сказал:

– Мой отец видел кита-косатку.

С первыми же словами твердость исчезла из его голоса. Своим надтреснутым, писклявым дискантом он старался перекричать шум ветра, лишь бы мы поверили. Я понимал, что ему хочется придумать такое, чтобы у всех у нас волосы дыбом встали, чтобы сумасшедший грузовик замер на месте.

– Твой отец торгует травами. – Но дымок на горизонте уже был белым, кудрявым фонтаном, который пускал носом кит, а бушприт ныряющего в волнах парохода как сам этот нос.

– Где же он держал своего кита, Коклюшка, в прачечной, что ли?

– Он видел его у Мадагаскара. Зубищи такой длины, как отсюда… как отсюда до…

– Как отсюда до Мадагаскара.

Он забеспокоился, увидев впереди крутой подъем. Ему уже было не до приключений отца – маленького, насквозь пропыленного человечка в шапочке и в халате из чертовой кожи, который весь день выстаивал в своей лавке, набитой лечебными травами, и мямлил что-то покупателям или в полумраке занавешенных кабинок давал советы старикам, жаловавшимся на ломоту в пояснице, и неосторожным девушкам – и он с ужасом вытаращил глаза на крутой подъем и вцепился в меня и в Дэна.

– Пятьдесят миль шпарит!

– А тормоза-то отказали, Коклюшка!

Он отпустил нас, изо всех сил ухватился обеими руками за железный поручень, и так, дрожа и упираясь ногой в ящик позади, помог грузовику благополучно обогнуть каменный забор и въехать на более пологий холм к калитке похилившейся фермы.

От калитки к первой отмели вела вниз тропинка. Было время прилива, и мы слышали, как море кидается на берег. Четверо мальчиков на крыше грузовика: один высокий, смуглый, с правильными чертами лица, с четкой речью, в добротном костюме – бывалый мальчик; второй приземистый, нескладный, рыжий, с красными руками, вылезающими из коротких обтрепанных рукавов; третий в очках с толстыми стеклами, живот впалый, плечи хилые, шнурки на ботинках вечно болтаются, ноги смотрят врозь; четвертый худой, маленький, бестолково суетливый, кудрявый, вечно какой-то замызганный – и перед ними их новое, на две недели жилье – густой колючий кустарник вместо стен, море вместо палисадника, заросшая зеленой травой канава вместо уборной и побитое ветрами дерево посреди участка.

Я помог Дэну разгрузить машину, пока Сидней рассчитывался с шофером, а Джордж безуспешно пытался открыть калитку и поглядывал на уток, ходивших за ней. Грузовик уехал.

– Давайте поставим палатку под деревом, – сказал Джордж.

– Не поставим, а разобьем, – сказал Сидней, отодвигая ему щеколду на калитке.

Мы разбили палатку в углу участка, где не так дуло.

– Кому-то придется разжечь примус, – сказал Сидней, и после того как Джордж обжег себе руку, мы сели в кружок у спальной палатки и заговорили об автомобилях, довольные, что уехали за город, разнежившиеся в дружеской компании, и лениво болтали, думая каждый о своем, но помня все время, что ниже нас море кидается на скалы и откатывает обратно и что завтра мы будем купаться, играть в мяч на песке, расстреливать камнями бутылку на выступе скалы и, может быть, повстречаем трех девочек. Старшая пойдет Сиднею, уродка Дэну, а самая младшая мне. Джордж всегда разбивал очки во время разговора с девчонками, и он уходил слепой курицей, а на следующее утро объяснял нам:

– Извините, что мне пришлось уйти, но я не успел выполнить одно поручение.

Был шестой час. Мои отец с матерью, наверно, уже кончили пить чай; тарелки, расписанные знаменитыми дворцами, убраны со стола; отец сидит с газетой, мать штопает носки – и далеко от меня, вон там, левее, за голубоватой мглой на верху холма, в своей дачке, они прислушиваются к детским крикам в парке, которые слабо доносятся до них через теннисный корт, и думают обо мне: где я сейчас и что я делаю. А я сидел в поле один со своими товарищами и, покусывая травинку, говорил:

– Демпси дал бы ему жару, – и думал, что отец Джорджа и видеть не видел, как этот кит бурлит волны на поверхности моря и горой уходит под воду.

– Побежали наперегонки до конца поля? Спорим, я тебя обгоню!

Мы с Дэном помчались, лавируя между коровьих лепешек, и Джордж, топая, поспевал за нами.

– Пошли на берег.

Повел нас Сидней; в коротких штанах защитного цвета он побежал напрямик, как солдат, перескочил через изгородь, потом верхним полем к нижнему, к рощице в низине, по вереску на полянку у скал, где около палатки боролись двое крепышей. Я видел, как один из них укусил другого за ляжку, оба они свирепо, со знанием дела лупили друг друга по лицу, один вырвался, вскочил на ноги, но второй повалил его и ткнул лицом в землю. Это были Брэзелл и Скелли.

– Эй, Брэзелл и Скелли! – сказал Дэн.

Скелли держал Брэзелла полисменской хваткой – одной рукой выше, другой ниже локтя; он быстро два раза крутнул ему руку и, улыбаясь, поднялся с земли.

– Здорово, ребята! Здорово, Коклюшка! Ну как твой папочка?

– Очень хорошо, спасибо.

Лежа на траве, Брэзелл ощупывал, не сломаны ли у него кости.

– Здорово, ребята. Ну как ваши папочки?

Оба они были самые рослые и самые отпетые парни в школе. Весь семестр изо дня в день эта парочка ловила меня перед уроками и втискивала в корзинку для бумаг, а корзинку ставила учителю на стол. Иногда я сам из нее выбирался, иногда нет. Брэзелл был тощий, Скелли толстяк.

– Мы стоим на поле у Баттона, – сказал Сидней.

– А мы здесь отдыхаем на курорте, – сказал Брэзелл. – Ну что, Коклюшка, как ты теперь? Папа дал тебе пилюльку?

Нам всем четверым – Дэну, Сиднею, Джорджу и мне хотелось сбежать вниз, на отмель, остаться там одним, ходить и орать на воле у моря, бросать камешками по волнам, вспоминать разные приключения и всячески чудить, чтобы и нам было что вспомнить потом.

– Мы пойдем с вами, – сказал Скелли.

Он взял Брэзелла под руку, и они потащились следом за нами, передразнивая нелепую походку Джорджа и хлеща прутьями по траве.

Дэн сказал с надеждой в голосе:

– А вы надолго здесь, Брэзелл и Скелли?

– На все две недельки, Дэвис, и Томас, и Эванс, и Коуклюш.

Когда мы дошли до Мьюслейдской отмели и разлеглись там, я стал загребать песок горстями и пропускать его струйку за струйкой между пальцами, а Джордж смотрел на море сквозь свои очки с двойными линзами, пока Сидней и Дэн нагребали ему песку на ноги. Брэзелл и Скелли сидели позади нас как двое стражников.

– Мы хотели недели на две съездить в Ниццу, – сказал Брэзелл и толкнул Скелли в бок. – Но для цвета лица тут воздух лучше.

– Лучше лечебной травки, – сказал Скелли.

Они заржали в восторге от своего остроумия, стали тузить и кусать друг друга, снова схватились бороться и швырять песком в глаза и наконец с хохотом повалились навзничь, и Брэзелл утер бумажной салфеткой кровь из носу. Джордж лежал, зарытый в песок по пояс. Я смотрел, как море отходит все дальше и дальше и как ссорятся птицы, летая над ним, а солнце начинает терпеливо клониться к западу.

– Полюбуйтесь на Коклюшку, – сказал Брэзелл. – Правда, он удивительный? Растет прямо из песка. У Коклюшки нет ножек.

– Бедный Коклюшка, – сказал Скелли. – Он самый удивительный мальчик на всем белом свете.

– Удивительный Коклюшка, – сказали они в один голос. – Удивительный, удивительный. – И затянули нараспев, дирижируя своими прутьями:

– Плавать не умеет.

– Бегать не умеет.

– Учиться не умеет.

– В кегли не умеет.

– В крикет не умеет.

– И держу пари, писать тоже не умеет.

Джордж дрыгнул ногами, стряхивая с себя песок.

– Нет, умею.

– Плавать умеешь?

– Бегать умеешь?

– В кегли умеешь?

– Не приставайте к нему, – сказал Дэн.

Они подтащились ближе к нам. Море теперь быстро убегало от берега. Брэзелл погрозил пальцем и сказал с полной серьезностью:

– Нет, правда, Коклюшка, ведь ты удивительный? В самом деле удивительный? Сразу отвечай: да или нет.

– Твердо: да или нет, – сказал Скелли.

– Нет, – сказал Джордж. – Я умею плавать, я умею бегать, я умею играть в крикет. И я никого не боюсь.

Я сказал:

– Последний семестр он шел вторым в классе.

– Вот и удивительный. Шел вторым, значит, и первым может. Хотя ничего удивительного тут нет. Коклюшка должен идти вторым.

– Ответ на ваш вопрос получен, – сказал Скелли. – Коклюшка человек удивительный.

Они снова затянули свою песню.

– Он здорово бегает, – сказал Дэн.

– Так пусть докажет. Мы со Скелли пробежали утром всю отмель до самого Россилли. Правда, Скелл?

– Всю как есть.

– А Коклюшка так может?

– Могу, – сказал Джордж.

– Ну так беги.

– Не хочу.

– Удивительный Коклюшка бегать не умеет, – затянули они. – Бегать не умеет, бегать не умеет.

Вниз по склону, взявшись под руки, спускались три девочки – все три светленькие, в коротких белых штанишках. Руки, ноги и шеи у них были шоколадного цвета. Когда они засмеялись, я увидел, что зубы у всех троих очень белые. Как только они ступили на отмель, Брэзелл и Скелли сразу перестали петь. Сидней откинул волосы назад, небрежно поднялся с песка, сунул руки в карманы и пошел к девочкам, которые стояли теперь тесной группкой, золотистые, загорелые, делая вид, будто любуются закатом, теребя свои шарфики, улыбаясь друг другу. Он остановился перед ними, осклабился и взмахнул рукой.

– Здравствуй, Гвинет! Ты меня не забыла?

– Ишь, какой кавалер! – шепнул Дэн и, кривляясь, взмахнул рукой в приветствии Джорджу, который все еще не сводил глаз с отступающего моря.

– Ах, какая неожиданность! – сказала самая высокая девочка. Хорошо заученными, легкими движениями рук, будто одаривая всех цветами, она представила Сиднея своим подружкам – Пегги и Джин.

Толстушка Пегги была слишком вертлявая для меня, да и ноги как тумбы и стрижка мальчишеская, эта пусть достается Дэну. Сиднеева Гвинет девица шикарная, ей, наверно, все шестнадцать, чистюлька и недотрога, как продавщицы в магазинах Бена Эванса. Но Джин, застенчивая, с кудряшками цвета сливочного масла, – эта как раз для меня. Мы с Дэном не спеша подошли к девочкам.

Я заготовил две фразы: «Давай по честному, Сидней, без многоженства» и «Жаль, что мы не удержали прибоя к вашему появлению».

Джин улыбалась, крутя пяткой в песке, и я приподнял кепку.

– Привет!

Кепка упала к ее ногам.

Я нагнулся, и из кармашка моей спортивной куртки выпали три куска сахара.

– Это я лошадь кормлю, – сказал я и начал виновато багроветь, когда все три девочки засмеялись.

Ведь можно было раскланяться, подметая пол кепкой, весело послать им воздушный поцелуй, назвать их сеньоритами, и они улыбнулись бы мне без всякой снисходительности. Или еще лучше: стоять в отдалении, и чтобы волосы мои развевались на ветру, хотя ветра в тот вечер совсем не было, и я стоял бы так, окутанный тайной, и смотрел бы на солнце, недоступный девчонкам, не желающий снисходить до разговоров с ними. Но я знал, что у меня все время горели бы уши, а в животе была бы пустота и бурчало бы, как в морской раковине. «Заговори с ними, пока они еще не ушли», – настойчиво твердил мне внутренний голос, заглушая драматическое молчание, а я стоял, как Рудольф Валентино, на краю сверкающей песком невидимой арены для боя быков.

– Правда, здесь чудесно? – выговорил я.

Я сказал это одной Джин и подумал: «Вот она, любовь», когда Джин кивнула мне и, тряхнув кудряшками, сказала:

– Да, здесь лучше, чем в Порткоуле.

Брэзелл и Скелли были как два здоровенных громилы, приснившиеся в кошмаре; я забыл про них, когда мы с Джин поднялись на скалу, но, оглянувшись назад посмотреть, что эти двое делают – травят ли опять Джорджа или борются друг с другом, я увидел, что Джордж исчез за скалой, а они с Сиднеем стоят и разговаривают с девочками.

– Как тебя зовут?

Я сказал ей.

– Имя уэльское, – сказала она.

– А у тебя красивое.

– Ну-у, самое обыкновенное.

– Мы с тобой увидимся еще?

– Если хочешь.

– Очень хочу. Пойдем утром купаться. И может, раздобудем орлиное яйцо. Знаешь, ведь здесь есть орлы.

– Нет, не знаю, – сказала она. – А кто этот красивый парень вон там, на отмели, высокий, в грязных брюках?

– Совсем он не красивый. Это Брэзелл. Он никогда не моется и не причесывается, и вообще задира и жулик.

– А по-моему, он красивый.

Мы пошли на Баттонское поле, и я зашел с ней в наши палатки и угостил яблоком из запасов Джорджа.

– А сигареты нет? – сказала она.

Когда подошли остальные, почти стемнело. Брэзелл и Скелли шли с Гвинет, держа ее с двух сторон под руки, Сидней был с Пегги, а Дэн вышагивал позади, держа руки в карманах и посвистывая.

– Вот так парочка, – сказал Брэзелл, – проторчали здесь столько времени наедине и даже за ручки не держатся. Тебе надо принимать укрепляющее, – сказал он мне.

– Рожайте ребят родине, – сказал Скелли.

– А ну вас! – крикнула Гвинет. Она оттолкнула его от себя, но засмеялась и ничего не сказала, когда он обнял ее за талию.

– А костерчик не разведем? – сказал Брэзелл.

Джин театрально захлопала в ладоши. Я хоть и любил ее, но мне не нравилось то, что она говорит и что она делает.

– Кто будет разводить?

– Вот у него, наверно, лучше всех подучится, – сказала она, показывая на меня.

Мы с Дэном собрали хворост, и, когда совсем стемнело, костер у нас уже начал потрескивать. В нашей спальной палатке сидели, прижавшись друг к другу, Брэзелл и Джин; ее золотистая головка лежала у него на плече; пристроившись тут же, Скелли нашептывал что-то Гвинет; Сидней с кислым видом держал за руку Пегги.

– Видал, какие сантименты развели? – сказал я, глядя на улыбку Джин в пронзенной огнем темноте.

– Поцелуй меня, Чарли, покрепче, – сказал Дэн.

Мы сидели у костра на краю поля. Море, отошедшее далеко от нас, все еще шумело. Послышались голоса ночных птиц.

– Ту-уит, ту-гу! Слышишь? Не люблю сов. Они людям глаза выцарапывают, – сказал Дэн, стараясь не прислушиваться к тихим голосам в палатке.

Смех Гвинет порхнул на залившееся лунным светом поле, но Джин, сидевшая с тем гадом, улыбалась и молчала, угретая его близостью. Я знал, что ее маленькая рука лежит в руке Брэзелла.

– Женщины, – сказал я.

Дэн плюнул в огонь.

Старые и одинокие, мы с ним сидели среди ночи, не ведая никаких желаний, как вдруг в свете костра призраком возник Джордж. Он стал рядом с нами, дрожа всем телом. Я сказал:

– Где ты пропадал? Тебя несколько часов не было. Что ты так дрожишь?

Брэзелл и Скелли высунулись из палатки.

– Привет, Коклюшка! Как твой папочка? Ты чем занимался весь вечер?

Джордж Коуклюш едва стоял на ногах. Я положил руку ему на плечо, стараясь поддержать его, но он оттолкнул ее.

– Я пробежал по всему берегу! Из конца в конец. Вы говорили, я не умею бегать, а я пробежал! Без остановки пробежал!

В палатке кто-то завел граммофон и поставил пластинку. Это было попурри из «Нет, нет, Нанетт».

– Ты бегал в темноте, Коклюшка?

– Бегал и быстрее вашего пробежал, – сказал Джордж.

– Ну еще бы! – сказал Брэзелл.

– Ты что, воображаешь, будто мы пять миль пробежали? – сказал Скелли.

Теперь граммофон играл «Таити-трот».

– Вы слышали что-нибудь подобное? Я же говорил, что Коклюшка человек удивительный. Он, Коклюшка, весь вечер бегал!

– Удивительный Коклюшка, удивительный Коклюшка! Удивительный! – затянули Брэзелл и Скелли.

Они с хохотом высунулись из палатки и в темноте были похожи на мальчишку о двух головах. А когда, обернувшись, я снова посмотрел на Джорджа, он крепко спал, лежа навзничь в густой траве, волосами почти к самому огню.