Текст книги "Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи"

Автор книги: Дорис Лессинг

Соавторы: Ивлин Во,Джеймс Олдридж,Фрэнсис Кинг,Алан Силлитоу,Дилан Томас,Стэн Барстоу,Уильям Тревор,Сид Чаплин,Джон Уэйн,Уолтер Мэккин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

– Тону, – сказал он.

– Я тут, тут, – бормотал Джимми.

Скотт опять пошел вниз. Джимми вытащил его, сам уйдя под воду. Когда он вынырнул, лица их были совсем рядом, и Скотт смотрел прямо ему в глаза. Только неизвестно, узнал он его или нет.

– Помогите, – простонал Скотт в лицо Джимми.

– Я тут, тут.

Они бились, их мотало, качало. Потом Скотта свело судорогой, что ли. Он скорчился, голова опять ушла под воду. Джимми выволок его и потянул к берегу. Слава те господи, Скотт вроде успокоился. Джимми хорошо за него ухватился, теперь все обойдется.

Джимми немного устал, но расслабляться рано было. Отдохнуть можно и на твердой земле. Он мерно отталкивался ногами, крепко держал Скотта и отгребал назад свободной рукой. Время шло, и вот Джимми подумал, что они, видно, подплывают к берегу. Кругом уже небось купаются. Может, покричать? Пусть помогут, позорного тут нет, главное сделано, осталось всего ничего. Он поднял голову, но рядом никого не оказалось. Осторожно придерживая Скотта, он извернулся и поглядел на берег. Он не стал ближе. Люди на берегу были как точки, а купальни – как собачьи конуры.

Они ничуть не приблизились к берегу. Видно, течением засосало.

Ничего. Джимми давным-давно знает здешние течения. И это течение он тоже знает, он как раз все так рассчитал, чтоб Скотт в него не угодил. Он же объяснял Скотту в точности, куда ему идти, и вот их все равно засосало. Значит, с этими течениями прямо не угадаешь. Гуляют они по морю, что ли? Это, например, всегда было гораздо ближе к берегу.

Скотт опять задергался. Он высунул лицо из воды и заорал. Он орал, глядя в облака, будто с землей уже рассчитался и надеялся, что его поднимут прямо в небо. Так на самом крике он пошел вниз, и в легкие, ясное дело, набралась вода. Джимми сообразил, что надо бы постучать его по спине, но, если перевернуть его лицом вниз и стучать по спине, в легкие только еще больше воды наберется. У Джимми опять все внутри оборвалось. Он уже давно испугался, но сейчас – другое, сейчас Джимми весь похолодел. Ему самому хотелось орать, звать на помощь.

Потом рябая чайка медленно промахала над самой головой у Джимми, высматривая, не найдется ли чего поесть. Она летела на высоте всего трех-четырех метров. И тут Джимми отпустило. Птичка тут, значит, в море не страшно. Джимми и Скотт бьются за свою жизнь, а для чайки сейчас вечер как вечер, и море ей дом родной, и оно ее кормит. Устанет чайка летать – сядет на воду и отдыхает, пока не надоест. А чем человек хуже? Джимми раскинулся на спине и стал глубоко дышать, а Скотта ухватил за руку. Скотт засучил ногами, но Джимми держал его крепко, и он затих. Я мотор нашего судна, думал Джимми, вот только минутку передохну, наберусь сил – и порядок.

Вода была холодная, и силы долго не возвращались к Джимми. Но голова работала ясно, и, отдыхая, он решал, как быть дальше. По опыту он знал, что, плывя наперерез течению, как он только что старался, из него не выбраться, а надо плыть наискосок, постепенно беря к берегу под углом градусов в тридцать-сорок. Отдохнув, он так и поплыл, таща Скотта. Но он сразу же заметил, что Скотт стал другой. Он теперь не бился и даже не напрягался. Он просто безвольно лежал на воде. Джимми поднял голову, стараясь заглянуть в лицо Скотту, но под этим углом почти ничего не разглядел. Глаза у Скотта, кажется, открыты. Хорошо это или плохо? Может, он успокоился, доверился Джимми и решил ждать, пока они доберутся до мелкого места?

Течение затягивало; Джимми это чувствовал. Он ни о чем больше не думал, только о том, чтоб плыть к берегу под выбранным углом. Руки и ноги у него работали как заведенные. Когда от переутомления ноги того гляди могла свести судорога, он менял стиль или приналегал на руки и давал отдохнуть ногам. Ему казалось, что прошла целая вечность. Он боялся приподняться и проверить, ближе берег или нет. Он знал, что, если берег окажется не ближе или даже дальше, тогда все, им крышка. А надо держаться, дело ведь не только в нем, тут еще Скотт. Он мельком подумал еще и о мистере Прендергасте с Инициативной группой, которые оказали ему доверие.

Скотт его в жизни не простит. Чего натерпелся. Какие уж тут десять фунтов. Он, видно, без сознания. Джимми не подпускал к себе другую мысль. Скотт без сознания мирно плывет по воде. Только б до берега добраться, а там он живо придет в себя. Джимми все понимал про искусственное дыхание. Значит, надо только держаться, только самому сознание не потерять. А потерять сознание он мог только от страха, от жуткой мысли, которая лезла в голову, как газ сквозь запертую дверь.

Может, он мертвый? И я без толку плыву и волочу по воде мертвечину?

А если он мертвый, может, тогда пускай нас обоих затянет течение, раз все равно пропадать?

Джимми гнал эту мысль, гнал из последних сил. Скоро уже он либо выберется на берег, либо утонет. Вдруг краем глаза он увидел что-то белое с полосатым лоскутом посередке. Это был тот самый дядька, отдыхавший на спине, которого он видел, когда еще плыл от берега. (Как будто совсем в другой жизни.) Дядька лежал на воде так же мирно, как Скотт. Джимми приподнялся и огляделся, на минуту выпустив Скотта. Берег был всего метрах в десяти, спасательная станция – совсем рядом, в воде стояли или плескались люди, и никто не видел, чего они натерпелись.

Тут Джимми как раз ошибся. Как всегда бывает в таких случаях, кое-кто заметил неладное, а кое-кто нет. Толстый дядька на спинке, например, ничего не заметил. А другие заметили Джимми со Скоттом, стали перекликаться и поплыли к ним. Когда Джимми был уже у самого берега, все сбежались, стали звать тех, кто подальше. Кричали наперебой, а один, высокий, сказал, что он врач.

Джимми ударился об песок. Все. Спасены. Он встал, и оказалось, что здесь по колено. Он нагнулся над Скоттом, которого, как корягу, легонько колыхал прибой. Лицо у Скотта было застылое, а глаза широко открыты. Соленая вода заливалась в них и выливалась обратно. Он не жмурился. Джимми отпустил Скотта, стал на корточки в воде, и его начало рвать.

Их со Скоттом уже окружила небольшая кучка народа, кто из воды – мокрые, кто с пляжа – сухие. Потом все бросили Джимми, распускавшего полосы блевотины по воде, и потащили Скотта на песок. Доктор наклонился над ним, а вокруг молча толклись любопытные. Ребятишки выглядывали у взрослых из-под ног, но их отослали за полицейским, чтоб полицейский составил протокол и просто чтоб они не смотрели на Скотта.

Джимми не слышал ничего, только как его выворачивает наизнанку, с таким грохотом, будто небо обрушивается на море. Между приступами он обещал богу сделать что угодно, только бы Скотт остался жив. Потом рвота унялась, и он встал. Никто не обращал на него внимания, и он вышел из воды и прошел мимо застылого Скотта и толпы любопытных. Тут дорогу ему загородил кто-то темный и большой.

Джимми, конечно, прекрасно знал полицейского Красных Скал, мистера Уокера, и нисколько его не боялся. Но сейчас того как подменили, будто совсем другой мистер Уокер, суровый, жесткий, пришел составлять протокол.

– Мне понадобятся твои показания, – сказал он.

– Он…? – сказал Джимми. Он не мог выговорить – «умер».

– Ты был при исполнении и увидел, что он тонет?

– Я был в море. Он позвал, – сказал Джимми.

– Пусть парень оденется, – сказал доктор; он стоял на коленях возле Скотта. – Не хватало только случая пневмонии вдобавок к смерти.

Смерти?

– Пойди высушись, а я сниму с тебя показания в кабине, – сказал мистер Уокер.

Им ничего не доказать, думал Джимми по дороге в кабину. Ноги его не слушались; они стали ватные, а коленки тряслись. Его всего било. Наверное, это никогда не кончится. Им не доказать, что я подговорил Скотта и обещал ему деньги. Засосало течение; со всяким может случиться. Правильно говорили насчет этих течений. Сильный пловец один на один еще может с ними сладить, но когда кого-то тащить… Нет, не виноват я.

– Я старался изо всех сил, – сказал он вслух. Ветер равнодушно подхватил и понес по берегу его голос.

– Никто б его не спас, – сказал он громко. – Он слишком далеко заплыл,

И тут он заплакал. От слез он почти не видел кабины. Он нащупал дверную ручку и очутился внутри. Кто стоял рядом, слышали, как он там надрывается от слез.

– Переживает, бедняга.

– Еще бы не переживать. Ему положено следить, чтоб такое не случалось, для того и держат.

Агнес тоже была тут, она слушала и молчала.

Минут через десять полицейский Уокер постучался в дверь кабины.

– Ну как, уже можешь говорить? – крикнул он за дверью.

Джимми открыл. Он не оделся и даже не вытерся.

– Ну чего ты, парень? – сказал полицейский скорей добродушно. – Ты держись. Не оправился еще, так с показаниями можно и обождать. Иди-ка ты домой, и пусть мамаша даст тебе чашку чаю и подольет туда чуток виски. А я потом зайду.

– Он…? – снова спросил Джимми.

– Сделали с ним что могли, – сказал полицейский. – Только не начал он дышать и уж не начнет. Сердце небось слабое было. Вскроют, конечно. Если окажется, что больное сердце, ты не будешь отвечать.

– Отвечать?

– За нарушение служебных обязанностей, – с нажимом сказал мистер Уокер. – У кого больное сердце, в любую минуту может умереть.

Господи, я и не знал, что у него больное сердце. Он и сам не знал. А то бы он мне сказал, неужели же нет? Да разве б я тогда предлагал ему такое? Выходит, я бога прогневил? Выходит, я злодей, убийца? Не убий. Скажи-ка ты это морю, господи. Море его убило, море его засосало. «Помогите!» – кричит. Каждую ночь буду теперь его лицо видеть. «Помогите!»

– Я ведь старался, – сказал он, обращаясь к тому месту, где стоял тогда Скотт. – Я старался тебе помочь.

– Иди-ка ты домой, – сказал мистер Уокер.

Пока Джимми шел длинной дорогой по разбросанному поселку, навстречу ему попалось несколько семей. Они шли к морю с купальниками и полотенцами, ребятишки несли совочки и ведерки, у одного была вертушка, и пластмассовые крылья все вертелись, вертелись. У всех были спокойные, курортные лица. Они еще не знали, что вечер омрачен. Думали, что все так же мирно искрятся волны.

Дом Джимми стоял совсем недалеко от станции. Чтоб скрыться в своей комнате от взглядов и голосов, надо было еще одолеть всю дорогу. Матери он скажет, что спасал человека, устал и хочет отдохнуть. Она оставит его в покое, а потом, когда придет мистер Уокер за показаниями, можно сделать вид, что смерть Скотта для него неожиданность. Сказать: я думал, там же доктор, может, все обойдется. Конечно, мистер Уокер сказал, что Скотту уже не дышать, но точно-то он не знает. Доктор что-то делает со Скоттом, и, может, все обойдется. Ох, господи, сделай так, чтоб обошлось.

Сзади кто-то быстро перебирал ногами. Он обернулся. Его бегом догоняла Агнес.

Джимми остановился. На этом месте домов не было и рядом ни души.

– Думаешь, наверно, что так и ушел, – сказала Агнес. – Как бы не так. Я знаю, это ты угробил Лена.

Да, ведь Скотта так же зовут, Лен. Верней, звали.

– Я старался его спасти. Просто очень сильное течение, – сказал Джимми.

– Ты его убил, – спокойно сказала Агнес.

– Я… – он поперхнулся. – Это несчастный случай.

– Ты заплатил ему десять фунтов и велел, чтоб он заплыл, где не сможет достать дно.

– Ничего я ему такого не велел.

– А как же он тогда бы притворился, что тонет? Ты убил его, Джимми Таунсенд, не кто-нибудь, а именно ты.

– Чем ты докажешь?

– Я знаю, где та бумажка. Которая расписка.

– А чего ты такая спокойная? – спросил он, вдруг удивляясь ее невозмутимости. – Тебе не жалко Ско… не жалко Лена?

– Мне его жалко, – сказала она. – И я всем скажу, что ты его убил, и тебя повесят. Я с тобой рассчитаюсь.

– Не повесят.

– Повесят, раз ты его убил.

– Теперь людей не вешают.

– Тебя посадят в тюрьму, Джимми Таунсенд, на всю жизнь посадят, а это не лучше.

– Лучше, – сказал он, думая о люке и веревочной лестнице.

– Я передам ту бумажку мистеру Уокеру.

– Да, а откуда ты про нее знаешь? – тупо спросил он.

– Я подслушивала за дверью.

Шпионка. Вообще гадючка. Все самое противное от брата взяла. Джимми быстро огляделся по сторонам. На деревенской улице никого не было. Тогда он схватил Агнес за запястье. Пальцы у него были сильные, и он сжал ее ручку крепко и больно.

– Ой! Ну тебя. Пусти.

– Слушай, – выдохнул Джимми. – Если ты хоть пикнешь про то, что подслушала, я тебя убью. Накрою и убью. Говоришь, я Скотта убил? Раз я убийца, значит, и еще могу убить.

– Мне больно, ты мне сломаешь ру…

– И тебе все равно не поверят. Ты говоришь одно, я другое, а в бумажке той не сказано, за что деньги, и ты ничего не докажешь. Но я тебя все равно убью, убью, убью.

Он не выпускал запястья Агнес и другой рукой схватил ее за плечо. Он прижал ее к ограде кладбища и больно давил ей ручку и плечо. Косточки у нее были тоненькие, как у зайчика. Вдруг до него дошло, что ему приятно сжимать своими крепкими пальцами ее слабые косточки. Это потому, что она девчонка. Ей больно, а ему все равно приятно. Если б тут был мальчишка, ничего б такого Джимми не почувствовал.

И он тут же отпустил ее, как будто его током дернуло. Она плакала, но тихонько.

– Это тебе тоже зачтется, – зашептала она. – Жестокое обращение с малолетними. Мне всего десять.

Джимми посмотрел на свои руки. И подумал: как будто руки убийцы. Как же это получилось? Что же это со мной?

Все лето, все лето до самых этих пор он был чист душой, как чайка морская.

Он еще отступил назад, подальше от Агнес, наверное, чтоб она видела, что он больше не собирается ее трогать.

– Слушай, – сказал он. – Это я так. Не стану я тебя убивать. Расскажи им все, поняла? Я даже не обижусь. Мне теперь все равно. Пускай отправляют куда хотят!

Он не мог объяснить, слов таких не мог подобрать, чтоб рассказать, как он теперь сам себе непонятен и противен; она тоже молчала. Джимми молча слушал, как шипят и бьются о берег волны. Он отвернулся от их шума и быстро зашагал к поселку. Теперь будь что будет, здесь ему все равно не жить.

Рафферти
(Перевод Р. Райт-Ковалевой)

Он все время пытался взять ее под руку в этот душный летний вечер, когда они возвращались домой из кино. Домой к ней, не к нему, не к ним, а к ней. Он только провожал ее до дома.

– Ах, Уолтер, перестань, – сказала она наконец.

– Ну детка…

– Нет, пожалуйста, не надо, – сказала она.

Несколько шагов он прошел молча и вдруг взорвался:

– Слушай, долго еще так будет?

– Пока я не решу окончательно.

– Да или нет?

– Вот именно – да или нет.

Он застонал:

– Да так сто лет пройдет.

– Нет, Уолтер, я ведь тебе объясняла, вовсе не сто лет. Я тебя просила: подожди еще немножко. Ты же мне сделал предложение, когда мы с тобой всего в третий раз пошли в кино.

– Но ведь тогда мы с тобой были знакомы одиннадцать дней, – сказал он тихо.

– Да, и ты видел, в каком я была состоянии.

На улице не было ни души, и никто не испугался, когда он разразился диким смехом.

– Перестань, – сказала она обиженно. – Да, я знаю, ты не любишь про это вспоминать. Но надо смотреть правде в глаза.

– Хорошо. Буду смотреть правде в глаза, раз ты этого хочешь, но и тебе не помешало бы тоже посмотреть правде в глаза.

– Перестань говорить глупости.

– Правда номер один, – сказал он громко, – я с тобой познакомился, когда тебя бросил этот Рафферти.

– Спасибо за напоминание, очень мило с твоей стороны.

– Да. Бросил. Вышвырнул. Выгнал на пенсию, только без пенсии. Тот самый Рафферти, который все время тебе вкручивал, что хочет на тебе жениться.

– Ничего подобного, – торопливо сказала она.

– Ладно, заступайся за него. Да, может быть, он ничего и не говорил такого. Просто подавал надежду: будешь с ним спать – он к тебе попривыкнет и захочет, чтобы ты всегда была у него под боком.

– Ошибаешься, очень ошибаешься. Я знала, что он на мне не женится. Он никогда не женится на своих девчонках.

– А, черт, допустим, ты права. Тебе до зарезу нужен был твой Рафферти, вот ты и не хотела думать, надолго ли вы вместе и что с тобой будет потом.

– Я была в него влюблена и не собираюсь ничего скрывать. Но ты сам про это начал, не я завела этот разговор.

– Да, завел разговор я и буду говорить, все равно буду, как ни крути.

– Но я и не думаю ничего отрицать, я тебе уже сто раз говорила.

– Я об этом и не прошу. Да, ты была влюблена в Рафферти, а когда он тебя бросил, все провалилось в тартарары. И когда до тебя, наконец, дошло, что все кончено, что он тебя назад не позовет, тогда мы с тобой и встретились.

– И на одиннадцатый день ты мне сделал предложение, – сказала она. Они свернули на ее улицу. Тонкий лунный серп ласково светил над путаницей узких кенсингтонских улочек, в которых терялся дальний гул машин.

– Да, сделал тебе предложение. И с того дня прошло три месяца.

– Три месяца! – Она вдруг остановилась. – А ты понимаешь, что, если мы поженимся, нам с тобой жить вместе лет сорок пять?

– Ну понимаю, – сказал он, – понимаю.

– Видишь, как долго.

– Но послушай, Изобел, теперь ты пойми меня… – Они шли дальше. – Долго, недолго – время тут вообще ни при чем, во всяком случае, все это не так. И хоть брак – это действительно надолго, как ты говоришь, но ведь это вовсе не значит, что до этого нужно много времени, чтобы хорошо узнать человека.

– Разве нет?

– Конечно, нет. Вот, скажем, я: только хотел с тобой познакомиться и сразу решил – хочу на ней жениться. Конечно, я не был в таком жутком состоянии, как ты, не было у меня до нашей встречи потрясающего романа, когда сначала тебя возносят до небес, а потом разбивают тебе сердце.

– Никогда я не говорила, что у меня сердце разбито.

– Ладно. Пусть так. Ты мне никогда ничего не говорила.

Они подошли к дверям ее дома, и она открыла сумочку, чтобы достать ключ.

– Изобел, я тебя умоляю…

– Что ж, ты прав, Уолтер, – сказала она спокойно, – раз ты все знаешь, можно говорить откровенно. Да, я была в жутком состоянии.

– Была? Ты хочешь сказать – ты и до сих пор… Разве нет?

– Зачем ты так сердишься? Ведь я твердо решила, что все кончено между мной и… словом, все кончено.

– Между тобой и Рафферти, – сказал он со злостью. – Почему ты прямо не говоришь? Боишься произнести его имя? Рафферти, Рафферти, Рафферти. Вот, может быть, хоть так я тебя расколдую.

– Ты взял бы себя в руки, – сказала, все еще не теряя спокойствия. – Я тебе сказала, что прошлое уже в могиле. Только…

– Только ты боишься, что оно вдруг вынырнет из могилы и снова в тебя вцепится. Да и не так трудно будет ему выкарабкаться, этому прошлому, уж очень неглубоко ты его похоронила, землицы на могилке дюйма два, не больше.

– Я тебя только об одном и прошу, уж не знаю, сколько раз надо повторять: дай мне хоть немного опомниться. Видала я, что бывает с девушками, которые выходят замуж, чтобы покончить с прошлым. Тебе сказано – я обдумываю твое предложение.

– Сколько же ты собираешься обдумывать, черт подери?

– Все время буду думать, пока не узнаю тебя как следует.

– Слушай, но если ты хочешь узнать меня получше, почему бы нам с тобой…

– Э-э, нет, – сказала она устало. – Только не это. Говорю тебе раз и навсегда: этого в моей жизни я больше ни за что не допущу, не желаю.

Он стоял молча, опустив руки.

– Вот что, – сказала она уже мягче, ласковее. – Я очень устала, хочу домой и сразу лечь спать. Спасибо, что проводил меня, Уолтер.

– Выходи за меня замуж, – сказал он.

– Не надо нервничать, – сказала она все так же ласково. – Я делаю все, что могу. В конце концов, я с тобой не фокусничаю.

– Конечно, не фокусничаешь, как с Рафферти.

В ту же секунду она выхватила ключ, щелкнула замком и юркнула в открытую дверь.

– Изобел, не надо… прошу тебя.

– Спокойной ночи.

– Прошу тебя, детка, одну минутку… Прости меня. Ты себе не представляешь, как я на себя злюсь, даже больше, чем ты на меня…

– Верю, верю.

– Прости меня, милая, я опомниться не успел, сам не понимал, что говорю, как-то само выскочило. Я ведь не хотел…

– Он не хотел! – фыркнула она. – Почему ты не сознаешься, что с ума сходишь от ревности, ни о чем другом говорить не можешь, подло бьешь по больному месту, просто подло…

– Бог ты мой, я же не виноват… Твоя правда, не могу я молчать, и никто не мог бы на моем месте. Слушай, маленькая, ты тоже была влюблена, должна же ты понимать… Сама знаешь, что это такое… Неужели ты никогда не ревновала?

– Не ревновала? – переспросила она изменившимся голосом. – Да разве можно было его любить и не ревновать?

– Вот видишь…

– Но я лучше владела собой и не выставляла свои чувства напоказ.

– Не выставляла напоказ, – грустно повторил он. – До чего же ты англичанка! Считаешь, что главное в вопросах чувства – это уметь все скрывать. Правильно я говорю? Только не забывай, что если ты лучше умела скрывать свою ревность, чем я, так в конце концов у тебя было одно утешение: твой роман с Рафферти был не таким, как наш роман с тобой, то есть ты не билась постоянно головой о каменную стенку.

– Какое же у меня было утешение? – удивилась она.

– Говоря прямо, ты же с ним спала!

– Спокойной ночи!.. – Она уже была в подъезде и закрывала двери.

– Изобел, можно тебе позвонить?

Дверь еще не совсем закрылась, и он услышал голос Изобел:

– Тебе было сказано совершенно ясно: не желаю, чтобы ты мне без конца звонил. Говорила тебе – я сама позвоню, когда придумаю, куда бы нам пойти. И запомни: если ты мне хоть раз позвонишь, если я сниму трубку и услышу твой голос, я повешу трубку, и между нами все будет кончено. Ты меня понял?

– Понял, – сказал он тихо.

– Тогда спокойной ночи, Уолтер.

– Спокойной ночи. Вестерн-8864.

– Номер мне известен, и ты это знаешь, – сказала она, закрывая двери.

– Уолтер?

– Изобел, неужели это ты?

– А кто же еще?

– Я ждал у телефона каждый вечер.

– Пожалуйста, перестань себя жалеть. Мы с тобой в прошлую среду ходили в кино, значит, прошло всего пять вечеров.

– Всего?!

– Ладно, у меня для тебя есть приятная новость. Мы с тобой идем в гости.

– Вот как…

– Голос у тебя что-то недовольный.

– А там, в гостях, я смогу хоть пять минут посидеть с тобой вдвоем?

– Зависит от того, как ты будешь себя вести.

– Мне казалось, что ты сама хочешь узнать меня поближе…

– Да, хочу, но ведь о человеке можно многое узнать и по тому, как он себя ведет в компании.

– А что там будут за люди?

– Не знаю, может быть, они тебе и не понравятся. Дом очень светский. Мы пойдем в гости к Хелен и Родрику.

– Думаешь, тебе там понравится?

– Возможно. Во всяком случае, мне хочется туда пойти. Зайдешь за мной завтра вечером? Звали как будто к девяти.

– Может быть, пообедаем вместе?

– Спасибо, с удовольствием.

– Тогда я зайду в половине восьмого.

– Лучше в восемь. К половине восьмого я не успею.

Они еще немного поговорили, но ему так и не удалось выпросить у нее лишние полчаса.

Уолтер мог считать, что ему повезло. Они уже около часу были в гостях, и, кроме хозяев, которые поздоровались с ними мимоходом, больше никто внимания на них не обращал. По-видимому, все тут очень хорошо знали друг друга, а кроме того, держали себя слишком высокомерно и неприветливо: видно, считалось, что заговаривать с незнакомым человеком совершенно лишнее. Поэтому Уолтеру удалось без особого затруднения увлечь Изобел в дальний угол и поговорить с ней наедине. Правда, она все время оглядывалась, не найдется ли собеседник повеселей, но Уолтер на большее и не рассчитывал и был счастлив, что все вышло хотя бы так, как сейчас.

Первый час прошел совсем приятно. Уже пошел второй час, и тут оно и случилось.

– Изобел, стой смирно. – Он смотрел через ее плечо на двери. – Не оборачивайся.

– Это еще почему?

– Слушай, если ты обернешься, будь готова ко всему.

– Да что там такое? Привидение, что ли?

Он молчал.

– Уолтер… Там… Там…

– Да, там Рафферти, – сказал он. – Только что вошел, разговаривает с Хелен и Родриком.

– Я не знала, что они знакомы, – прошептала она.

Оба замерли на месте. Потом она резко повернулась и поставила пустой стакан на стол. Теперь она стояла вполоборота к дверям.

– Спасибо, что предупредил меня, Уолтер, – сказала она твердым голосом. – И больше об этом говорить не надо. Спасибо, что предупредил заранее, не то я с ним могла столкнуться и, наверно, растерялась бы. Но раз я знаю, что он здесь, я могу его избегать, хотя вообще мне совершенно все равно.

– Он с девушкой, – сказал Уолтер. Он искоса поглядывал на Рафферти, делая вид, что смотрит куда-то в сторону.

– Мог бы мне и не говорить. Он их всегда приводит.

– Надо сказать, что на этот раз он подхватил призовую лошадку – всех забьет.

– Ну и что? Мог бы об этом не распространяться.

– Ничуть я не распространяюсь. Просто сказал – вот это да! Волосы каштановые, личико сердечком, такое трогательное.

– Благодарю. Сейчас я сама обернусь и рассмотрю ее как следует.

– А глаза огромные-огромные…

– Спасибо, Уолтер. У меня, может быть, глаза и не такие огромные, но я прекрасно все увижу, даже издали, можешь мне подробностей не сообщать, – голос Изобел стал резче.

– А ты расстроилась, – сказал он заботливо. – Конечно, есть от чего расстроиться, вдруг такая встреча. Может быть, уйдем?

– Ни в коем случае.

– Можно я скажу Родрику и Хелен, что мы непременно должны попасть еще в одно место?

– Нет, нельзя. Почему это я должна убегать из гостей, хотя тут и не очень весело, оттого, что этот противный тип сюда явился? Да он может появляться где угодно всю мою жизнь. И каждый раз с другой девушкой.

– Впрочем, если бы он закрепился за этой, я бы его не осудил. Эта всех забьет.

– Уолтер, если ты еще хоть раз скажешь «всех забьет», даю тебе честное слово, я завизжу.

– Но она и вправду всех забьет, – сказал он упрямо.

– Честное слово, я сейчас завизжу на весь дом, не смей мне больше говорить про нее.

– Не завизжишь, не то все подумают, что у тебя истерика оттого, что пришел Рафферти.

– Никто не подумает, – вспыхнула она. – По-моему, тут ни один-единственный человек не знает про нас с ним.

Он только хмыкнул.

– Хо, сказала тоже. Да ты знаешь, что делает Рафферти, когда он не занимается любовными делишками? Сидит в баре и рассказывает про свои победы всем, кому охота слушать.

– Господи, до чего ты противный, – сказала она, пристально вглядываясь в его лицо, словно видя его впервые. – Тебя просто разъедает ревность, даже лицо перекосилось.

– Что же, по-твоему, я вру, что ли?

– Не знаю, врешь ты или нет, только все это сплошное безобразие. Ты просто помешался от ревности.

– И все-таки надо отдать ему должное хоть в одном, – сказал Уолтер. – Выбирать их он мастер.

– Ты опять про эту несчастную девчонку?

– Да не только про нее. Он ведь и тебя выбрал.

– Спасибо за то, что валишь нас в одну кучу.

Уолтер помолчал, прежде чем решиться на ответ:

– А что тут такого? Если Рафферти вас валил в одну кучу, почему же мне нельзя?

Она тут же дала ему пощечину. В общем шуме никто не услышал хлопка, и только те, кто стоял поближе, заговорили еще громче, стараясь показать, что они ничего не заметили.

– Ну чего ты ждешь? – прошипела она, густо покраснев. Слезы потекли у нее по щекам. – Ступай гоняйся за этой «трогательной» сучкой – личико сердечком. Изо всех сил старался меня подловить, занять его место, теперь валяй попробуй ее отбить.

– Может, он на ней хочет жениться, – тупо сказал Уолтер.

– Не беспокойся, тебе это не помешает. Даже если женится – он тут же ее бросит, заведет шашни еще с десятком других, новеньких. Вот для тебя отличная должность – утешитель бедных брошенных крошек – глаза как блюдце, личико сердечком.

– Не забудь про каштановые волосики.

Она круто повернулась и уставилась в ту сторону, где стоял Рафферти со своей девушкой. Целую минуту она сверлила девушку глазами, не переводя взгляда на Рафферти. В конце концов под этим настойчивым взглядом девушка подняла голову, встретилась глазами с Изобел и что-то сказала Рафферти. Он тут же повернул к ним голову – красивую крупную ирландскую голову, – что-то ответил девушке, и оба сразу отвернулись.

– Ну что, видел? – Изобел тоже круто повернулась. – Я таки заставила ее стать к нам спиной. Теперь тебе уже нельзя на нее глазеть. Испортила тебе вечер, да? Ах, как жаль!

– Перестань, забудь о них. И ничуть ты мне ничего не испортила. Кстати, вид с тылу ничуть не хуже фасада.

– Хочешь еще раз схлопотать по морде?

– Не возражаю, тем более что ты чуть ли не в первый раз проявила ко мне какое-то внимание.

Она еще вся была в напряжении, но постепенно стала успокаиваться, выражение лица смягчилось.

– Понимаю, – сказала она тихо, дотронувшись до его руки. – Прости меня, все это так глупо. – Она взглянула на него почти что с нежностью: – Но ты напрасно старался, Уолтер.

– Старался? Как?

– Старался заставить меня ревновать, сознавайся, ты для этого все и говорил?

– Не знаю, – сказал он, не глядя на нее. – Жуткая штука – ревность.

Она снисходительно улыбнулась:

– Глупо, что я сразу не поняла.

– Может быть, походим немного? – спросил он. – Не то скоро пора будет идти домой, а мы так ни с кем и не поговорили.

– Зато мы с тобой поговорили.

– Да, конечно, но все же есть какой-то долг вежливости.

Она пожала плечами, и они стали переходить с места на место. Уолтер налил вина Изобел и вернулся к столу – наполнить и свой стакан. В ту минуту, как она осталась одна, к ней подошла малознакомая девушка и втянула ее в разговор с группой людей, чьи имена, брошенные на ходу, Изобел и не старалась разобрать.

Уолтер с полным стаканом в руке не делал никакой попытки вернуться к Изобел. Он смотрел по сторонам, пока не увидел спутницу Рафферти.

Нет, она действительно тут всех забивала. Шейка у нее действительно была как мрамор. Раньше он этого не заметил, а теперь готов был признать, что эта шейка ничуть не хуже личика сердечком, огромных глаз и элегантно подстриженных каштановых волос.

– Мастер он их выбирать, этот Рафферти, – пробормотал он.

Тут подошла Изобел:

– Уолтер, я тебе разрешаю отвести меня домой!

– Правда? – сказал он.

– Да, милый, я устала, и мне тут надоело. Тебя я и не спрашиваю, – и она улыбнулась ему нежной, заговорщической улыбкой. – Ты ведь всегда стараешься избегать людей и побыть со мной. Ну вот, теперь пусть будет по-твоему.

Он принес ее пальто. Они пробормотали какие-то извинения, с кем-то попрощались, и теплая тихая летняя ночь встретила их на улице.

– Знаешь, – начала она, когда они молча прошли несколько шагов, – отчасти я и не жалею, что он там появился.

– Правда?

– Да. Откровенно говоря, я даже рада.

И я тоже, подумал он.

– Мне все стало гораздо ясней, – сказала она.

Может быть, Родрик знает, кто та девушка, где она живет, подумал он.

– Понимаешь, если бы меня заранее предупредили, что он там будет, я бы, наверно, так нервничала, что не захотела бы пойти. А так я туда пошла, и он там был, и, в конце концов, никакого значения это не имело.