Текст книги "Цена твоей Любви (СИ)"

Автор книги: Доминика Магницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Я вскрикиваю и распахиваю глаза, щурясь от яркого солнца.

– Какого черта? Немедленно отдай! – бесстрашно требую. – Разве ты не видишь, что я сейчас окоченею?

– Не ори, – раздраженно огрызается. – Это нормально. Ты сутки провалялась с лихорадкой, только утром жар немного спал.

Я рассеянно осматриваюсь и передергиваю плечами – мы находимся в его доме. На его кровати. Шмидт сидит непозволительно близко. Белая рубашка небрежно расстегнута, волосы взъерошены, грудь ходит ходуном.

Пока я его разглядываю, он тоже не теряет время даром. В чёрных глазах что-то изменилось. Зрачки заполнили всю радужку и казались бездонными. Я буквально нутром чувствовала каждое невесомое прикосновение.

И это заставляло вспоминать…

Искры. Бурю. Ток по венам. Жестокость. Похоть.

Словом, всю ту грязь, в которую он меня втоптал.

А сейчас просто сидит и смотрит. С жаждой и голодом. Без каких-либо признаков горечи и сожалений.

– Я всю ночь менял полотенца и клал их тебе на лоб. Проверял температуру. Сбивал жар. Вливал в твой рот отвары, – вздергивает бровь. – Не поблагодаришь?

– Спасибо, – сухо роняю, прожигая надменное лицо холодным взглядом. Тихо усмехаюсь, уже не зная причин своей дрожи. – А я взяла оружие и не использовала его против тебя. Спасибо не скажешь?

– Жалеешь? – мрачно спрашивает.

– Всё зависит от того, что ты собираешься делать. Если отпустишь…

Резко перебивает. Не даёт даже шанса.

– Никогда, – со злостью швыряет покрывало и хрипло цедит. – Прикройся. Пока ты так выглядишь, я не могу думать ни о чем другом, кроме как взять тебя прямо сейчас и вытрахать твой тупой героизм.

Ладони жжёт от желания расцарапать его лицо. Дыхание перехватывает, стоит мне опустить голову и заметить, насколько он возбужден. Сквозь темную ткань джинсов проступает затвердевшая плоть.

Без раздумий выпаливаю.

– Жалею. Очень жалею, что не воспользовалась шансом и не избавилась от тебя.

Он усмехается. Прищуривает глаза, сводит брови и медленно встаёт, всем своим видом показывая, что его терпение на исходе.

– На цепь посажу, пока не поумнеешь, Царапка, – подаётся вперед, хватает за руку, не позволяя отдернуть ладонь, и тянет на себя. Хрипло бросает. – Чтобы убить тебя, достаточно перерезать глотку, – касается шеи, – или выстрелить в сердце, – тяжелой рукой накрывает грудь, – или же сломать ребра и проткнуть лёгкие, – стискивает талию, нависнув надо мной, как скала.

Между нами сантиметров пять. Не больше. Я гулко сглатываю, чувствуя жаркий шепот, обжигающий ключицы.

Шмидт добивает.

– Есть миллион способов забрать твою жизнь. Всего секунда, а тебя уже нет, представляешь? Одно. Гребаное. Мгновение, – ожесточенно впечатывает меня в белые простыни, – так какого дьявола ты, мать твою, рискуешь? Почему не пришла ко мне? – срывается на крик. – Как ты посмела скрыть, что ты жива?!

Секундная заминка, и я резко упираюсь ему в грудь.

– Отпусти! – в сантиметре от падения.

– И что тогда? – из горла вырывается низкий, утробный рык.

Глава 23. Моника играет с огнём

– И тогда я пойду своей дорогой, а ты – своей. Нас больше ничего не связывает.

Зло бросаю. Не думаю о последствиях, мафии и сорванном с Брайсом браке. Наглухо запираю остатки тепла. Лишаюсь трезвого рассудка.

Из-за Шмидта.

Он привёз меня к себе. Заботился, лечил и терпеливо сидел рядом. Но это ничего не меняет.

Будь я в его глаза Амелией, он бы без сомнений вспорол мне горло. Не сразу – когда бы наигрался.

Через год или через два кровожадная натура Шмидта обязательно бы вылезла наружу. Мне нельзя об этом забывать.

– Нас как минимум связывает штамп в паспорте.

Хрипло роняет. Водит носом по скулам и вдыхает запах моих волос. Прищуривается, опаляя шею злостью.

– И я не намерен его убирать.

– Я мертва. Официально, – нервно кусаю губы. – Так что можешь отправляться на все четыре стороны. Ты же хотел быть с Амелией лишь потому, что жаждал мести? Поздравляю – больше некому мстить.

– Ты больная, – грубо бросает и холодно усмехается. – Если бы мной управляло только чувство мести, я бы еще в больнице тебя прикончил, ошибочно приняв за твою чокнутую сестру.

Решительно вдыхает. Кладёт ледяную ладонь на живот и рвано шипит.

– Что ты вспомнила? О нас с тобой? Когда всё…поняла?

Боже. В его глазах столько боли и тоски, что меня невольно передергивает.

– Немногое. Я помню нашу первую встречу. Потасовку на вечеринке. Избитого до полусмерти Брайса, – не могу удержаться. – Жестокости тебе не занимать.

– Я буду спасать тебя любой ценой.

Замечает мою дрожь. С легкостью считывает все эмоции – от страха до раздражения.

Первое его особенно бесит. Быстро выводит из себя. Шмидт кривится в оскале и размашисто бьёт по изголовью кровати. Резко меня отпускает, выпрямляется и отходит на несколько шагов.

– Я – единственный, кого ты не должна бояться.

Долго всматривается в моё побледневшее лицо и, сжав зубы, продолжает.

– Твоя сестра. Мать. Думаешь, любили? Считаешь, их можно оправдать?

– Что ты знаешь о моей матери?

Спрашиваю с опаской. На горьком опыте понимаю – у правды уродливая маска. И крайне относительная.

Жить без неё проще. И страшнее – изнанка близких за секунды обнажается.

– Почти ничего. Но она точно имеет какое-то отношение ко всем этим фикциям. Зачем выдавать тебя за Амелию? Какую цель она преследует? – разминает шею и хмуро роняет. – Я разберусь. Дай мне немного времени.

Меня так и подмывает ответить желчной колкостью, но я благоразумно молчу. По телу проносится волна внезапного спокойствия, и это жутко сбивает с толку.

Шмидт умудряется задеть что-то безумно глубокое. То, что струится по венам. Хорошо спрятано под кожей. Скрыто в чертогах разума. И это идёт вразрез с шатким миром, который существует лишь в моей голове.

Я давно плетусь по руинам и не замечаю. Бегу за прошлым, успешно теряя реальность.

И с блеском проваливаю все тесты на доверие.

Наконец решаю открыться.

– Моя мама давала мне таблетки.

Голос дрожит. Руки немеют. Ноги скованы льдом.

Я судорожно выдыхаю и резко выпаливаю.

– Я думала, что таблетки помогают восстановить мою память, но…судя по побочным эффектам, всё совсем наоборот.

– Что? – грозно щурится, отчего я вжимаюсь в матрас. – Она пичкала тебя какими-то таблетками?

– Да, но это неважно, – негромко бормочу. – Ведь я восстанавливаюсь. Постепенно, но всё же.

Холодно рубит. За сухим голосом чудится дикая буря, опасная и тёмная.

– Слишком медленно.

– Что? – сипло переспрашиваю.

– Я не хочу больше ждать. Не хочу и не могу.

Зло выдаёт.

– Ты превратила мою жизнь в кошмар, Царапка.

Подходит к кровати. Испытывает моё терпение. Наклоняется и хрипло протягивает.

– Очевидно, что, пока ты не вспомнишь, мне придется лицезреть твоё трясущееся тело, а страх в твоих глазах…просто невыносим.

Молча умоляю.

Не смотри. Не стой так близко.

Не смей подбираться ко мне и надеяться, что я впущу тебя в своё сердце. Оно насквозь проткнуто шипами.

И ничего светлого в моих чувствах к тебе не осталось. Ты сам всё убил.

Так пожинай плоды того, что успел натворить.

Тихо усмехаюсь, отбрасывая мысли прочь.

– Как ты узнал правду? Когда понял, что я – Моника?

В прошлый раз он ушёл от ответа. Сегодня, видимо, на игры уже не настроен.

– Случайно. Вот уж не думал, что сучья удача решит встать на мою сторону, – недобро фыркает. – Изначально моей целью был Брайс. Я отслеживал его звонки и прослушивал их, чтобы найти зацепки и прижать этого ублюдка. А, когда он еще начал болтаться рядом с тобой, мне вообще снесло крышу.

Разминает руки. Хрустит пальцами и бесстрастно смотрит в окно.

Ноль эмоций. Сухие факты.

– Но, вопреки ревности, я решил оставить тебя в покое. Временно. Увидел вас вместе в порту и подумал, что лучше наблюдать издалека. Уж поверь, Герра бы быстро сломал твою жизнь. Мне бы даже не пришлось утруждаться.

Точно. Нельзя забывать о Брайсе.

Он – идеальная пешка криминальной сети. Всем услужит, а кого надо – подставит. И глазом не моргнет.

– Помнишь звонок Джине?

Киваю.

– Если прислушаться, там и твой голос есть, – поджимает губы. – И я подумал – какого черта он звонит ей? Джина вообще никак не связана с твоей сестрой.

Усмехается и цедит сквозь зубы.

– А ход со свадьбой – прям феерия, – рычит с фальшивой лаской. – Милая, долго думала, прежде чем на себе крест поставить? Что-то раньше я не замечал за тобой тягу к мазохизму.

– Я не могла отказаться. Дон «Каморры» сам предложил. Между строк явно было – за отказ платите жизнью.

– А когда мне отказывала, умереть не боялась?

Вкрадчиво спрашивает. Подходит еще ближе. Проводит ладонью по скулам и очерчивает контур губ. Приспускает ткань платья, обнажая плечи.

Дыхание в пятки. Слетает привычный смешок.

– Не боялась, – самоуверенно заявляю. – Я знала, что ты меня не убьешь.

Стискиваю зубы, заставляя чувства умолкнуть. Он беззлобно смеется.

– Верно. Не убью – залюблю до смерти.

Хватает за коленки и подтягивает к себе. Не стесняется – трогает кожу, сквозь тонкую ткань ласкает грудь. Завлекает в смертельный ураган похоти. Крепко держит на месте, обжигая страшным взглядом.

Глазами приказывает – молчи. Не провоцируй. Не испытывай – мы оба пожалеем.

Ведет губами по скулам, щекам и подбородку. Тихо шепчет.

– Перевернись на живот.

Безмолвно подчиняюсь. Мной руководит интерес. Проглатываю горечь.

Хорошо помню слова Джины: «Ненависть гораздо безопаснее его любви». Задаюсь вопросом – что же она имела в виду? Разве мой страх уже не достигнул своего максимума?

Разве он способен сделать еще больнее?

Холодные пальцы обнажают спину. Я вздрагиваю и нервно кусаю губы. Мечтаю вернуться в прошлое и никогда с ним не встретиться. Здравый рассудок восстаёт против леденящих душу прикосновений, но сердце его быстро затыкает.

Боль тесно переплетается с тоской и наждачкой кромсает тело.

Он едва касается кожи, но я чувствую адскую агонию. Словно обнажаю самое дорогое. То, что не должно быть ему доступно.

Ладонью накрывает контур. Ведет по татуировке.

Хрипло замечает.

– Почему она такая бледная? – оставляет шрамы. Его ласка сродни кнуту.

– Не знаю.

Отвечаю бесстрастно. Изо всех сил сдерживаю желание отскочить.

– Почему ты решила сделать дракона?

– Не помню.

Скрывать нечего. Хорошо хоть, что хватило мозгов не бить имя Шмидта.

Иначе я бы вместе с кожей вырвала жестокое клеймо.

Он тяжело вздыхает. Хмурится и ложится рядом.

Меня буквально парализует от близости наших тел. Он настолько непредсказуем, что даже после самого нежного слова я боюсь обмануться. Жду злого «Зверушка». Ищу подвох.

– Я запишу тебя к нормальному врачу. Пусть выпишет таблетки, – коротко бросает.

– Не хочу.

Усталость валит с ног. Страх течёт в венах. Блок памяти не даёт расслабиться.

– Почему? Тебя устраивает жизнь с амнезией?

Не смотрит в глаза. Изучает повадки, словно видит впервые. Ищет разницу и не находит. В глубине глаз тлеет скрытое удовлетворение.

– Нет. Не устраивает. Я просто не хочу торопить события. Сама вспомню, – передергиваю плечами.

Нагло вру, потому что на деле я до сумасшествия не хочу быть ему обязанной.

Как-нибудь выкарабкаюсь. Без его помощи. Ведь Шмидт помогает не ради меня, а ради себя.

Ему нужна та Моника, которая безоговорочно его слушала. Тихо кивала и молча уходила, в точности исполняла каждый приказ.

Но её больше нет. Потеряна. Убита руками, некогда дарившими тепло и ласку.

Разговор ни о чем быстро надоедает. И мне, и ему.

Он придвигается ближе. Губами почти касается губ. Сквозит одержимостью.

– Ты хоть представляешь, как я скучал? Через что ты заставила меня пройти?

Обхватывает за талию. Греет мускулистыми руками.

– Я месяцами мечтал сдохнуть. Надеялся встретить тебя на том свете, – усмехается. Смеется над своей глупостью. – Представлял, как буду тебя обнимать. Целовать каждый сантиметр твоего роскошного тела. Вдыхать запах. Терять голову от одного взгляда.

Бесцеремонно сцепляет наши ладони. С мукой протягивает.

– Разве ты не чувствуешь?

Хрипло шепчет, с трудом делая новый вдох. Накрывает губами. Горячими и влажными. Требует ответа, бережно держа за подбородок. Настойчиво толкает язык внутрь.

Я не двигаюсь. После зверской жестокости хочу лишь одного – уйти.

Не знать ни его ненависти, ни его любви. Одинаково горько.

Всё, что осталось – опустошение. Нежность быстро сменяется сталью.

– Я люблю тебя, – выжигает чёрными глазами. – Помнишь? Я люблю тебя.

Кричу. Где-то глубоко внутри. Десятки моментов из прошлого ощутимо простреливают мозг.

Он уже говорил это. И не раз.

Пылко, смущённо, яростно, зло и безумно – всегда по-разному.

Я теряю запал. К собственному удивлению обнаруживаю, что от этих обманчиво мягких слов хочется сморщиться.

На ресницах иней. Кровь стынет от безысходности.

Холодно бросаю.

– Не помню. Ты лишил меня возможности вспомнить.

Он не должен знать, что на самом деле я чувствую.

Говорю только короткими, рублеными фразами.

– Зато щедро одарил болью и угрозами.

В чёрных глазах вспыхивает знакомая, хищная искра. Рон судорожно тянет носом воздух – не привык извиняться.

– Прости меня. Мне снесло башню. Я ослеп от невыносимой тоски.

Лихорадочно подбирает слова. Запускает пальцы в волосы. Трепетно играется с прядями.

Тянет за подбородок. Смотрит прямо в зрачки.

– Если бы я мог вернуться в прошлое, я бы никогда не навредил тебе. Когда восстановишь память, ты поймешь, что твоя боль многократно усиливает мою. Больше всего на свете я хотел тебя оберегать и защищать.

«Защищу даже ценой своей жизни», – так он говорил.

И не сдержал обещание.

Я приподнимаюсь на локтях. Глазами ищу тумбочку. На ней – цветок. Яркий. Пышущий красотой.

Срываю один бутон. Бросаю рядом с ним. Задумчиво щурюсь.

– Если я извинюсь перед ним, он сможет вернуться на прежнее место? Продолжит расти?

Желчно усмехаюсь. Ответа не жду.

– Этот бутон обречен. Он скукожится, потемнеет и в конце концов потеряет жизнь. Распадется на десятки лепестков.

Медленно выпрямляюсь. Лежать рядом с ним на кровати – почти приговор.

– Твои извинения ничего не меняют. Может, тебе и правда жаль, но я никогда не смогу забыть веревки на запястьях, нацеленное дуло пистолета и унижение, когда ты заставил меня…

Осекаюсь на полуслове. Опять слёзы.

Проклятье.

Смотрю на него с мольбой.

– Пожалуйста, отпусти меня, – стучусь в закрытую дверь.

– Нет, – мгновенно отвечает. – Ни за что. Ты моя, Царапка. Запомни это наконец.

Ладно. Пойду от обратного – постараюсь задобрить.

– Спасибо, что позаботился обо мне. Я уже хорошо себя чувствую, так что…

– Теперь ты живешь тут, – холодно перебивает, – и не думай сбегать.

Хрустит костяшками пальцев и зло щурит глаза.

Ярость опаляет мои щеки.

– Ты опять собираешься меня силой удерживать? – повышаю голос. – Неужели до тебя никогда не дойдет? Меня тошнит от тебя! От всего – голоса, лица, заносчивых привычек, властности, давления и постоянного контроля! Ты понимаешь, что твоя любовь…меня убивает?

Он не слышит. Всё пропускает мимо ушей.

– И куда ты пойдешь? К матери, которая подсовывала тебе таблетки? Может, к Джине? – встряхивает волосы. – Там тебя сразу найдут. Вы с Герра знатную кашу заварили. Мафия по следам пойдет. Здесь ты хотя бы в безопасности. Под моей защитой.

– Да с чего ты взял, что в этот дом они не ворвутся?

Следует обезоруживающий ответ.

– Потому что он принадлежит мне.

Делает многозначительную паузу, явно рассчитывая на то, что я обязательно уточню – кто он такой.

Усмехаюсь. Легкомысленно махаю рукой.

– И почему же они не сунутся в твой дом? Не слишком ли это самоуверенно?

Шмидт не поддается на провокацию. Его лицо ожесточается, лишаясь всяких красок. На щеках прорисовываются желваки. Губы искажаются в насмешливой полуулыбке.

Нутром чую – правда мне не понравится.

– Нет, любимая. Я себя не переоцениваю. Даже глава «Каморры» не посмеет напасть на мой дом.

Встаёт с кровати. Вальяжно подходит ко мне и сгребает за талию. Ожесточенно впечатывает в стену, не позволяя выбраться из плена сильных рук, и хрипло шипит.

– Потому что я – тоже часть мафии.

Тело немеет. Спину прошибает пот. Я резко теряю голос. Отчаянно хватаю носом воздух – не помогает. Продолжаю задыхаться, чувствуя ледяную хватку подлой дрожи.

– Что? Ты бредишь?

– Я не хотел, чтобы ты меня боялась, поэтому ничего не говорил. Но сейчас тебе нужно знать правду, чтобы не натворить глупостей.

Отрывисто добивает.

– Я – глава Ндрангеты. И это моё оружие вы с Герра пытались украсть, – тихо хмыкает. – И я позволил вам, но только из-за тебя.

– Ндрангеты?

– Да. Мы с группировкой «Каморра» – давние враги. Алдо специально подослал вас ко мне. Это была подстава. Вас отправили на мою территорию, чтобы избавиться. По-тихому.

Глава 24. У Моники лишь одна семья

– Но…но ты ведь работал в полиции, – сипло протягиваю и несмело поднимаю голову.

Смотрит прямо в душу. Холодно. Жестко. С хищным прищуром, вызывающим мелкую дрожь. Он использует любую возможность, чтобы до меня дотронуться. И не замечает, как я бьюсь в агонии. Разрываюсь между воспоминаниями и тревогой.

Глотаю крики. Подавляю сумасшедший протест. Даже дышу через раз.

Зубы сводит от горечи. Одна фраза резко выбивает землю из-под ног.

– У меня было всего два варианта – либо сесть на десять лет за преступление, которое я не совершал, и тем самым окончательно тебя потерять, либо примкнуть к мафии.

Недобро усмехается. Я чувствую облегчение – его злоба направлена не на меня.

– Как видишь, второй вариант значительно сократил нашу разлуку.

Медленно отстраняется и берет меня за ладонь. Хрипло бросает.

– Давай спустимся. Тебе надо поесть.

Нет уж, спасибо. В горле застрял такой ком, что о еде я даже думать не хочу.

– Я не голодна.

Шмидт резко тормозит. Мы замираем напротив друг друга. Вокруг – тусклый коридор. Без окон и света. И всё же каким-то чудом я умудряюсь разглядеть бушующий огонь в его глазах. Это не добавляет спокойствия.

Холодно цедит, едва сдерживая гнев.

– Вчера ты упала в обморок. Сутки провалялась в беспамятстве. С трудом на ногах стоишь. Худая, как щепка, – демонстративно касается выпирающих ребер и впалого живота. Недовольно добавляет. – Ветер подует и снесет тебя к чёрту. Опять заболеть хочешь?

Внимательно подмечает каждую деталь, всем своим видом показывая, что намерен силой еду заталкивать в мой рот, если потребуется.

Я гулко сглатываю и невольно отступаю. Не очень далеко – крепкая хватка не даёт.

Впитываю агрессию, носом тяну стойкий аромат. Смесь древесных ноток и мускуса странно дурманит. Дух вышибает из лёгких.

Немного помолчав, тихо отвечаю.

– Хорошо. Я поем, но только если ты мне всё расскажешь. От начала и до конца.

Он кивает и подталкивает к лестнице. Придерживает за локоть, не давая упасть.

Лишь внизу хрипло бормочет.

– Твоё упрямство граничит с глупостью. Желание во всём мне перечить до добра не доведет, Царапка, так и знай.

Включает свет. Перед моими глазами предстаёт просторное помещение. Абсолютно стерильная кухня. Всё в белых тонах – от потолка до обоев. Отличается только огромный холодильник, явно созданный для большой семьи. Металлический. С зеркальным отражением.

Место совсем не обжитое. Словно здесь никогда и не готовили. Едва ли что-то разогревали.

– Ты точно тут живешь?

Шмидт беззлобно смеется и подходит к плите. Выкручивает ручку газовой конфорки. Разжигает огонь.

Через плечо роняет.

– Я редко здесь бываю.

– Почему?

Лица не вижу, но чувствую – хмурится. Рон молча вытаскивает из холодильника несколько пакетов, кладёт готовую еду на стол и медленно разворачивает обёртку.

Становится зябко. По спине бегут мурашки. Тишина режет слух.

Наконец он выдаёт. Подчеркнуто негромко.

– Я ненавидел этот дом. Всё о тебе напоминало. Хотел вещи выбросить, но не решился.

Усмехается. Достает сковородку, щедро наливает масло и бросает овощи, после чего подходит ко мне. Прижимает к столешнице и говорит, словно невзначай.

– По глазам вижу – не веришь. Так сама посмотри.

Тянется к тумбе за моей спиной. Открывает и отходит на один шаг. Внутри – две чашки. Одна черная, а вторая – моя. Из тонкого фарфора с незамысловатыми узорами.

Я хмыкаю – подходит. Как раз в моём вкусе. Видимо, сама выбирала.

Справа – несколько статуэток. Одни девушки на пуантах. Их лица выражают глубокую печаль. Хрупкие тела облачены в белоснежные пачки. Готовы поддаться музыке и взмыть навстречу танцу.

Шмидт следит за моим взглядом и тихо комментирует.

– Ты рассказывала, что в детстве мечтала стать балериной.

Точно. Будучи маленькой, я частенько включала телевизор и могла часами смотреть на грациозных танцовщиц. Меня завораживало их изящество. Покоряла виртуозность. Когда никого не было рядом, я пыталась освоить технику. Делала это тайком – мама не одобряла. Один раз даже чуть не сломала полку. Чудом увернулась.

Проклятье. Как эти воспоминания всплывают в моей голове?

Я встряхиваю волосы и подаюсь вперед. Слева вижу кожаную папку. На корешке – моё имя.

– Что это?

– Досье на тебя, – хрипло отвечает и возвращается к плите.

Я облегченно вздыхаю. Устало облокачиваюсь о стол.

Рядом с ним даже дышать сложно. Давит бешеная энергетика. Рвёт и током пронзает. Стягивает шею жгучей проволокой.

– Зачем тебе это досье?

– Я не мог поверить тебе на слово. После нашей первой встречи сразу же собрал информацию.

Достаёт вторую сковородку и кладёт мясо. Накрывает на стол.

Саркастично продолжает.

– Одного милого личика, полного страха, было недостаточно, чтобы убедить меня в твоей невиновности.

– Тогда почему ты дал мне уйти?

Впиваюсь в него подозрительным взглядом. Он что-то недоговаривает. За версту чую ложь.

– Я хотел, чтобы ты привела меня к главарю. Зачем мне пешка, если я могу поймать всю банду? – пожимает плечами. – Узнал твой адрес и где ты учишься. Стал следить, потом понял, что тебя и правда подставили.

Запинается. На губах проскальзывает наглая ухмылка.

– Ну а дальше…я послал все условности, чтобы сделать тебя своей.

Глушу раздражение. Быстро перевожу тему.

– Я могу посмотреть досье?

Глаза леденеют. От холодного взгляда меня снова потряхивает. Ощутимо так. Будто чёрные зрачки способны сердце выжечь. Проникнуть сквозь кожу и вытрясти из меня всё, что его не устраивает.

– Нет. Ничего интересного не найдешь. Лучше сядь и поешь.

Кладёт огромную порцию овощей и с громким стуком ставит передо мной тарелку. Стоит мне послушно сесть, как он тут же отворачивается. Жарит мясо, всем своим видом выдавая острое нежелание продолжать диалог.

Упрямый. Только дрессировать и умеет. Но я – не животное. Пустыми приказами и командами не обойтись. Повиновения не добиться.

Левой рукой стискиваю тонкую ткань скатерти, а правой беру вилку. Рефлекторно свожу колени, чтобы не дрожать.

Есть не начинаю. Твердо намерена добиться ответов.

– Что с Брайсом? Ты…убил его?

Разглядываю окаменевшую спину и нервно кусаю губы. Мне кажется, что проходит вечность, прежде чем он наконец решает вспомнить о моём существовании.

– Нет. Счастлива?

Сердце из груди выскакивает. Вовсю хлещет стылым морозом.

Злой окрик в тупик вводит – почему он злится?

– Я не успел. Члены «Каморры» слишком рано появились, – недовольно цокает языком и сквозь зубы бросает. – Тебя схватил и дёру дал. В открытой перестрелке могли и задеть. Моя месть не стоит твоей жизни.

Внутри разливается чуждое тепло. Приятное и сладкое, но при этом всё равно горчит.

Сомнений нет – я дорога ему. Но какой ценой обошлась нам эта любовь?

– Потом найду и размажу ублюдка. Если, конечно, Алдо первым его не прибьёт.

Я накалываю на вилку картофель и спрашиваю.

– Почему Дон «Каморры» хочет нас убить?

– Тебе не показалось странным, что он так внезапно решил сделать вас членами своей шайки?

– Не знаю. Я плохо в этом разбираюсь и не знакома с тонкостями…вашей работы.

Гулко сглатываю, поймав тяжёлый взгляд.

– Не равняй нас. Я убиваю только тех, кто заслуживает смерти. И деньги зарабатываю на пушках. Без наркоты и прочей херни.

Садится напротив. Так долго смотрит, что щеки начинают пылать.

Коротко цедит.

– Герра мешает многим. Сам виноват. Из-за уязвленного самолюбия и тупой беспринципности даже не заметил подвоха. Пусть теперь расхлебывает, – задумчиво протягивает. – Проблема в том, что тебя тоже ищут. Так что посидишь здесь. Подождешь, пока я разберусь.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Шмидт тут же пресекает попытку.

– Не смей спорить. Второй раз я тебя не потеряю.

Внутри всё клокочет. Тревога душу выворачивает.

– Но вдруг они навредят моим близким?

Рон искривляет губы в насмешливой улыбке и без труда хватает меня за запястье. Придвигает ближе. Хрипло шипит.

– Каким близким? – голос становится низким и рычащим. – Я – твоя семья. Единственная. Забудь уже об остальных.

Злость накатывает с новой силой. Я понимаю, что он ничего мне не сделает, и это быстро развязывает руки.

– Моя мама лежит в больнице. Они запросто могут прийти и избавиться от неё. Или же возьмут в заложники, чтобы на меня выйти.

– И пусть. Одним геморроем меньше, – жестоко отрезает и продолжает есть. Хищное лицо расслаблено. Без единой эмоции.

Будто это не он только что подписал ей приговор.

– Я не могу так. Она – моя мать. Плохая или хорошая – неважно.

– Стоп. Послушай меня. Игры давно кончились. Эти ублюдки по всем без разбору стреляют, – сильнее стискивает кожу. – Не вздумай подставиться. Я тебе запрещаю.

***

Прошло три дня. Целых три дня я сижу взаперти и медленно схожу с ума. Меня пожирают сомнения – правильно ли я делаю, что подчиняюсь Рону?

Ведь им управляет не только желание меня защитить. Нет. Думаю, это даже не главная причина моего заточения.

Истинный мотив – наказать. Наглядно показать мне, кто здесь хозяин. Сузить пространство лишь до него одного. И тем самым убить на корню любое сопротивление.

Проклятье. Это работает, причем чертовски хорошо.

Гнев проходит. Злость – тоже. Остаётся только рабское смирение.

И вот за это я начинаю презирать саму себя.

Я привыкаю к Шмидту. За неимением альтернатив ищу в нём черты, которые заставили меня полюбить этого жестокого человека. Свыкаюсь с его постоянным присутствием.

Каждую ночь он спит рядом. Так близко, что я задыхаюсь от смятения. Задаюсь вопросом: «Что я творю?», – но ответ повисает в воздухе.

Я ничего не могу с собой поделать. Мне страшно признавать, что когда-то Рон заменял мне весь мир. Я помню это лишь обрывками. Разум закрыт, но сердце…оно продолжает биться в такт с его дыханием. В грубых словах подмечает заботу. Смотрит слепо, опираясь на утраченную память.

Проснувшись сегодня в пустой постели, я не выдержала. Вскочила на ноги, привела себя в порядок и отправилась на его поиски.

Больше нет смысла ждать. Он игнорирует мои вопросы, утаивает ответы и постоянно всё скрывает. Вместо конкретики хватает меня за талию и недвусмысленно намекает на то, что путь к правде лежит через его постель.

В чёрных глазах тлеет неусыпный голод. Сжатые в кулаки руки ясно говорят о том, что контроль – вещь недолговечная.

Однажды ему надоест терпеть. И я бы очень не хотела застать этот момент.

– Мне нужно увидеться с Джиной.

Требовательно заявляю, всем своим видом показывая, что не нуждаюсь в его разрешении. Скорее – ставлю в известность. Так. На всякий случай.

Меня тут же награждают колючим взглядом. Он неодобрительно цокает языком, глазами пробегается по верхней одежде и медленно встаёт со стола. Откладывает бумаги в сторону, тушит сигарету и хрипло цедит.

– Хорошо.

В голосе – ни капли согласия. Но меня это не останавливает.

Я тороплюсь. Спешу к двери, запрещая себе оценивать, как идеально на нём смотрится кожаная куртка, небрежно накинутая поверх голого тела.

У порога меня тормозит вкрадчивый вопрос.

– Разве я сказал, что ты можешь идти?

Нерешительно оборачиваюсь и вздрагиваю. Его руки ложатся на плечи.

– Куда собралась? – холодный тон.

Похоже, кто-то сегодня не в духе.

– На встречу с Джиной, – упрямо вырываюсь.

Бесполезно. Он лишь сильнее сжимает. Давит на скулы и вгрызается в рот. Хватает за щеки и вынуждает приоткрыть губы. Напарывается на сопротивление, но это его не беспокоит. Шмидт сменяет грубость на ласку и нежно проводит тыльной стороной ладони по волосам.

Дикая решимость быстро испаряется. Я ошарашенно замираю, чувствуя покалывания внизу живота. Тело снова откликается. Снова предает.

Он проникает языком и облизывает губы. Тихо шепчет. С горечью.

– Ты не можешь выйти из моего дома. Это опасно. Даже сейчас за нами следят.

Вот уж сомневаюсь. Слишком гладко выходит. Именно так, как нужно ему. И это наводит на подозрения.

– Раз им так не терпится от меня избавиться, почему не нападают?

Шумно выдыхает. Носом тянет воздух, держит меня за подбородок и твердо произносит.

– Сейчас они ведут скрытую войну. К тому же даже эти глупцы понимают – со мной им не справиться.

Снова гадать – серьезно он говорит или преувеличивает.

Я вздергиваю подбородок, смело встречаю его хищный взгляд и судорожно подавляю дрожь.

– Тогда что ты предлагаешь?

– Позвони ей. Позови сюда.

Будто это так просто. Мы оба знаем, что за мнимым дозволением стоит открытый запрет. Ведь Джина ни за что сюда не приедет. Она боится Шмидта, как огня.

И я не могу винить её за это.

Раздраженно бормочу, изо всех сил игнорируя сладострастный пожар в воспаленном мозге.

– У меня нет телефона. Я не знаю твой адрес.

Говорю очевидные факты. Он прекрасно это знает, потому что иначе давно бы отобрал любую возможность с кем-то связаться.

Нас прерывает звук телефона. Его лицо мгновенно превращается в стальную гримасу. Шмидт нехотя отстраняется и отвечает на вызов.

– Да.

Недолгая заминка.

– Хорошо. Ждём.

Откладывает телефон и снова прожигает меня нехорошим взглядом.

– Через час к тебе приедет врач, – безапелляционно заявляет. – Отложи встречу. Увидишься в другой раз.

«Опять всё за меня решает» – мысленно восклицаю и передергиваю плечами.

Боже, дай мне сил с ним справиться.

– Врач что, весь день меня будет осматривать? – зло щурю глаза.

– Нет. Потом у меня важная встреча. Это по поводу Каморры, поэтому тихо сиди в комнате и не высовывайся. Я не хочу, чтобы они тебя увидели.

Ну конечно. Одни сплошные «Я». Мои желания его не интересуют.

Как же бесит!

– Ладно, – изображаю мнимую покорность и под насмешливым взглядом выхожу в коридор.

Хлопаю дверью и сжимаю руки, решительно направляясь к спальне.

Тихо обещаю: «Я тебе еще покажу. Ответишь за каждую пролитую слезинку».