Текст книги "О моя дорогая, моя несравненная леди (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Яшенин
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
–Не любишь холод?
–Терпеть не могу.
–Да ты ж вроде не кисейная барышня! – рассмеялся Кирилл.
–Не кисейная. – улыбнулся Паша. – Просто я, Кирюша, слишком часто промерзал до костей и слишком сильно полюбил тепло.
–Ясно.
Кирилл замолчал, рассеяно глядя по сторонам.
Полночь была глубока и покойна. Легкий ветерок окончательно выдохся и не тревожил более раскидистые пальмовые ветви, нависшие над костром. Огонь, лишенный подпитки, совсем скис, словно сдавшись потоку лунного света, усиливавшегося, по мере того как Луна, вынырнув из черной морской пучины, взбиралась вверх по звездному полотну неба...
Разбуженный наступившей тишиной, Эрнесто уселся на песке, несколько раз раздраженно чихнул и уставился на скатерть.
–Ну что, еще по пять капель, адмирал? – расшифровал его вопрошающий взгляд Паша.
Польщенный высоким морским званием, понятным без перевода на любом языке, капитан улыбнулся и кивнул.
Паша поднял почти опустевшую бутылку рома и обернулся к Елене. Но она лишь покачала головой.
–А вина?
–Не хочу. – твердо отказалась женщина.
Паша не стал спорить и, щедро распределив остатки рома по трем стаканам, уточнил:
–Так, джентльмены, закуски хватает?
Кирилл печально посмотрел на пустые тарелки из под мясной и сырной нарезок. Эрнесто, сообразив: в чём дело, взял последний апельсин, споро очистил его и разломал на дольки. После этого он изучил маленькие флакончики со специями, принюхиваясь к содержимому, пуще прежнего чихнул, нарвавшись, видимо, на перец, но потом всё же нашёл искомое и, сдобрив приправой одну апельсиновую дольку, накрыл её второй. Затем соорудил ещё два цитрусовых сэндвича и раздал дайверам, многозначительно покачав пальцем и упомянув "флибустьерос".
–Ага! – сообразил Кирилл, принюхавшись и уловив тонкий аромат корицы. – Фирменная пиратская закусь.
–Ну-ну. – скептически покачал головой Паша. Однако потом, чтобы не расстраивать старину Эрнесто, улыбнулся и провозгласил: – за щедрую на чудеса землю суверенной Доминиканы!
Ответная улыбка Эрнесто подтвердила, что он прекрасно понял слова, адресованные его родине.
Опростав стакан и смачно выдохнув, Кирилл целиком отправил в рот пиратскую закуску и старательно разжевал. Сочная апельсиновая сладость соединилась с терпкой сладостью корицы в прекрасный букет: апельсин убрал вязкость корицы, а она, в свою очередь, приглушила его резковатый вкус. И это восхитительное сочетание необычайно мягко обволокло весь его внутренний мир, от кончика языка и до самых глубин, бесследно истребив огненную ромовую жгучесть.
Кирилл уважительно поднял большой палец и Паша присоединился к нему.
Довольный произведённым эффектом, адмирал Эрнесто встал и, пожелав всем "Буэнос ночес", направился к яхте, дремавшей у берега. Он уже скрылся из виду, когда Паша вдруг тоже поднялся и ни слова не говоря, пошел за ним следом. Зачем бы это? рассеянно подумал Кирилл. Договориться об утреннем погружении? Скорее всего...
Он уже хотел окликнуть товарища, но случайно обернувшись к Елене, поймал ее пристальный взгляд.
Весь сегодняшний день она то и дело поглядывала в его сторону, словно собираясь о чем-то спросить. Собираясь, но не решаясь. Кирилл ответил на ее взгляд своим, не менее вопросительным, предлагая не робеть.
–Слушай, я все хотела спросить, – начала она, поняв, что отступать некуда. – А ты к Тане не хотел вернуться? После того как демобилизовался.
–К Тане? – Кирилл задумался на мгновение, а потом пожал плечами. – Хотел, конечно. Я за эти два года столько всего передумал. Вернулся такой...
Паша, отсутствовавший всего пару минут, вернулся к костру и снова сел возле Елены, положив на свободный край скатерти гитару.
–Вернулся я, значит, такой весь из себя... ядреный дембель, с парой далеко не последних орденов, ну и сразу к ней. Так, мол, и так: извини, дорогая, погорячился я тогда! Не подумал! Ну что возьмешь: молодо-зелено! Хочу, мол, тебя видеть, ну и ребенка тоже...
–А она?
–А она послала меня куда подальше! – Кирилл рассмеялся и, взяв гитару, прошелся по струнам. – Я, говорит, давно уже нашла себе хорошего мужика, который и меня и Ирочку любит, а тебя, козла вонючего и урода морального даже видеть не хочу!
Он пожал плечами и тренькнул еще пару раз, широкими, размашистыми движеньями загребая сразу все шесть струн и, слушая как их многоголосый раскат стихает в глубине деки.
–Ну а ты что?
–Ну а я – что? Я за два года привык приказы выполнять беспрекословно. Она послала, я и пошел.
–Далеко?
–Не, не очень. На Университетскую набережную. В Академии восстанавливаться.
–А... – Елена кивнула и замолчала, удовлетворив, видимо, свое любопытство.
Некоторое время над берегом стояла тишина, нарушаемая лишь монотонными гитарными переборами.
–Любишь? – спросил, наконец, Паша.
–Да нет. – покачал головой Кирилл. – Перегорело уже...
–Да я про гитару! – усмехнулся Паша. – Играть любишь?
–Люблю. Научиться, правда, так и не научился, но любить – люблю.
–Хорошо сказано! – Паша требовательно протянул руку и Кирилл передал инструмент.
Оказавшись у него, гитара сразу же преобразилась, зазвучав стройными ладами.
–Капитан наш – любитель этого дела. – пояснил Паша. – Я ее сразу же приметил. Как только на борту оказался.
–Жаль струн всего шесть. – сказала Елена.
–Переживем! – его пальцы летали вверх-вниз.
Тихие переборы плыли над ночным берегом, растворяясь в темноте...
–А Таня-то твоя, в принципе, правильно сделала. – сказал он, помузицировав нескольких минут. – Есть вещи, от которых отказываться нельзя. Это как дар Божий. Если уж дано один раз, храни всю жизнь. Так вот, бывает, найдешь себе по молодости жену, которая примет тебя со всеми твоими армейскими заморочками, станет твоим непробиваемым, железным тылом, будет терпеть бесконечные скитания от одного гарнизона к другому, детей родит, дом держать будет, а потом... потом потеряешь ее, упустишь, ну, в общем, не сможешь удержать. И все... Это ведь даже не смерть. Это – страшнее...
Паша говорил, а сам все играл и играл, прыгая по аккордам. Он метался от одной темы к другой, не в силах найти нужную.
Кирилл слушал и прошлое, свое и... не свое, как тень накрывало его.
Наконец, гитарист поймал нужные лады и, сосредоточившись на них, некоторое время повторял один и тот же мотив.
Кирилл посмотрел на него и почувствовал вдруг, что Паша уже не здесь. Его взгляд ускользнул вдаль. То ли на черную поверхность моря, по которой скользил тонкий серпик Луны. То ли еще дальше.
И тут...
О моя дорогая, моя несравненная леди!
Ледокол мой печален, и штурман мой смотрит на юг,
И представьте себе, что звезда из созвездия Лебедь
Непосредственно в медную форточку смотрит мою...
* *
Непосредственно в эту же форточку ветер влетает,
Называвшийся в разных местах то муссон, то пассат,
Он влетает и с явной усмешкою письма читает,
Не отправленные, потому что пропал адресат.
-Ну и где же обещанный снег?!
–Вопрос, прямо скажем, по существу. – майор поправил ремень автомата, напекший плечо. Потом деловито осмотрелся по сторонам.
–Не, где же все-таки снег?
–Над твоей головой! – усмехнулся Иван. Он устало опустил пулемет на землю, возле валуна и сам присел на камень.
Павел поднял голову вверх. Да, все верно: снег, плотный, подтаявший, слежавшийся, но все еще ослепительно белый нависал прямо над ними, волнами убегая к вершине. Сама же караванная тропа была чиста как парадная дорожка, ведущая к штабу дивизии, которую, в преддверии визита "больших звезд", целые сутки старательно вылизывала метлами целая рота солдат. На ней не было ни единой снежинки.
Я смотрел на него, пытаясь понять, что чувствует майор в эту секунду...
–И что же нам теперь делать? – спросил связист.
–Конкретно тебе, Слава, сейчас нужно установить связь с Тарасовым. – пожал плечами Павел.
–Есть установить связь. Вас звать? Сами будете говорить с товарищем подполковником?
–Не до того. Передашь следующее: Вышли на тропу. Тропа открыта. Снега нет. Занимаем позицию. С любовью, Паша.
–С кем, простите, Паша?
–Ни с кем, а с чем! С любовью. Понял?
–Так точно, понял.
Александров занялся рацией, а к майору тут же подошел Чижов.
–Так что, товарищ майор, здесь обживаться будем?
–Да, здесь. – ответил Павел, еще раз придирчиво оглядываясь по сторонам...
...Чтобы выйти на северный склон им потребовалось больше трёх часов. Оторвавшись от дороги к главному перевалу, по которой, сразу вслед за ними должен был выступить Тарасов, тропа начала подниматься вверх, огибая склон горы. Сначала по левую руку от них тянулась каменистая долина, на дне которой затерялся кишлак с базовым лагерем. Но затем, дальше к северу, на ее место заступило ущелье с речкой, бежавшей по его дну. Неглубокое поначалу, скорее напоминавшее распадок, оно углублялось, по мере того как тропа упрямо карабкалась вверх по склону горы. Ущелье отсекало ее от основного массива горного хребта, уходившего дальше на север.
И, чем выше они поднимались, тем призрачнее становилась надежда на то, что им все-таки встретится снег, перегораживающий тропу. Снега хватало, но лежал он высоковато. Видимо последние несколько дней снеготаяние здесь шло особенно интенсивно. Об этом свидетельствовали сырые, слезящиеся камни горного склона и бесчисленные ручейки-однодневки, пересекавшие тропу и убегавшие дальше вниз. Оставался, правда, шанс, что на северном, менее солнечном склоне горы, снега больше. Но Павел готовился к худшему, ибо к худшему готовиться в этих краях было правильнее.
И уже полчаса спустя, он убедился в своей правоте. Сделав резкий поворот под высоким скальным выступом, тропа окончательно вышла на северный склон, буквально повиснув над ущельем. Снега на ней так и не появилось.
Но, несмотря на это, именно здесь было лучшее место для засады. Тропа суживалась до предела. С одной стороны ее ограничивал крутой, оползневый склон, пройти по которому было невозможно. С другой – отвесный обрыв ущелья. И, если поверху ни дальше, ни ближе этого места просочиться не представлялось возможным, то понизу это кое-где было вполне реально. Особенно горцам, выросшим на этих кручах. А здесь и змея не проползет.
Кроме того, дальше впереди тропа начинала немного понижаться. То есть сейчас они находились как бы на возвышении. Пусть небольшой, но высотке.
А высотка это всегда – преимущество. Случись быть драке, и тем, кто придет по тропе с востока, придется лезть вверх под встречным огнем. А это, в свою очередь, всегда – недостаток, дополнительное затруднение. Даже для горцев, выросших на этих кручах.
Позади, метрах в трехстах, по каменистому склону проложил себе путь небольшой ручеек. Он пересекал тропу и срывался затем вниз, в ущелье. И это был еще один серьезный плюс в пользу выбранной позиции...
...-Да. – повторил он. – здесь останемся.
Лейтенант согласно кивнул.
–А проводника, значит, отпускаем?
–Проводника? – переспросил Павел, обернувшись в сторону афганца лет сорока, выведшего их на тропу. – А зачем? – пожал он плечами, снова перенося внимание на окружающий ландшафт. – Зачем человеку на ночь глядя одному по горам бродить? Пускай лучше с нами переночует. А утром тогда, по свету, и пойдет к дому. А может и все вместе обратно двинем. Если Тарасов разрешит. Согласен? – улыбнулся он Чижову.
Тот подумал, взглянул на солнце, явно не собиравшееся пока садиться и снова кивнул:
–Согласен.
–Ну и прекрасно. – одобрил майор, поднимая бинокль.
Теперь его вниманием завладел противоположный склон ущелья.
Нет, там и мышь не проскочит. Ну, то есть, мышь-то может быть и проскочит, а вот человеку никак не пройти. Почти отвесный откос поднимался от дна ущелья и уходил вверх, чуть ли не к самой вершине горы.
Нет, там – глухо. С той стороны сюрпризов можно не опасаться. А вот эта тропиночка... Да, эта тропиночка – проблема. Тарасов ею озаботился не зря. Не зря. Даже здесь, в самом узком месте, по ней бок о бок могли пройти три-четыре ишака. Ну, разумеется, иначе как бы здесь стада-то гоняли?
–Кстати, тропка весьма чистая для караванной. – сказал он Чижову. – Как объяснишь?
–Только что из под снега освободилась. Старые следы тальником смыло, а новых еще нет. – сразу же ответил тот.
–Логично. – кивнул майор. – Как полагаешь, плюс это для нас или – наоборот?
–Полагаю – плюс. – не задумываясь сказал лейтенант. – Если здесь хоть кто-нибудь прошел до нас, мы это сразу же увидим.
–Молоток. – похвалил его Павел. – Четко мыслишь.
И главное – быстро, прибавил он про себя. Молодец Чижик. Хоть и пацан еще совсем, а хватка разведчика уже на лицо. Выйдет из него толк, точно выйдет. Только потом-то что останется, когда толк выйдет?
–Вот этим ты и займешься. – сказал он. Дальше того места где они стояли, тропа, петляя, соскальзывала вниз, потом выравнивалась и пропадала из виду, ныряя за скальный уступ. – Видишь вон то нагромождение валунов впереди?
–След камнепада, похоже.
–Похоже. Давай-ка, бери трех человек и дуй туда, в передовой дозор. Осмотрись повнимательнее: что да как, потом замаскируйся под прикрытием этих камней и наблюдай. Заметишь что – огня не открывать, только мне сообщить. Вопросы?
–Разрешите взять Корнеева, товарищ майор.
–Одобряю. – кивнул Павел. – Бери. И приборы ночного видения взять не забудь.
–Понял, товарищ майор.
–Еще что-нибудь?
–Никак нет. Разрешите выполнять?
–Выполняйте.
–Есть. – Чижов козырнул, кликнул Корнеева, еще двух бойцов из его отделения и направился вниз по тропе.
Проводив их взглядом, Павел кивнул: теперь-то уж к ним и мышь не подберется. Лучший снайпер батальона, выросший в Сибири и промышлявший в тайге, обладал просто звериным чутьем на опасность. Этот не зевнет. Этот душманов за версту почует.
–Иван. – повернулся он к пулеметчику, все еще отдыхавшему после долгого подъема...
*
Полчаса спустя, подробно проинструктировав бойцов относительно оборудования предполагаемого огневого рубежа и убедившись, что Александрову все еще не удалось выйти на связь с Тарасовым, Павел забросил за спину автомат и отправился назад по тропе. Разобравшись с главным и передовым рубежами, можно заняться и тылом.
У ручья, пересекавшего тропу позади выбранной им позиции, плескалось несколько парней, смывавших грязь, собранную за время марш-броска.
Майор постоял немного, глядя как они, торопливо, на секунду, погружают руки в поток и быстро зачерпывая пригоршню воды, окатывают лицо и шею.
–Как водичка? – окликнул он их.
–Ух! Вода – лед! Аж за сердце берет! – отозвался Макаров, потряхивая руками и болезненно морщась при этом.
Павел кивнул: кто бы сомневался. Ручеек брал начало под снежно-белой шапкой, накрывавшей вершину горы и вода, весело журчавшая на камушках и срывавшаяся затем в ущелье, наверняка совсем еще недавно была льдом.
Наклонившись, он погрузил руки в студеный поток и почувствовал как холод, вцепившись в них, обжег его до самого сердца. Потомив пальцы несколько секунд, пока их не начало сводить, Павел зачерпнул пригоршню воды и плеснул себе на лицо. Потом еще и еще раз. Хорошо! Ледяной тальник смыл пот, обильно перемешанный с пылью, как следует освежив и остудив лицо. Хорошо. Он перепрыгнул поток и направился дальше.
Наверняка полноводность этого ручейка напрямую зависела от силы горячего весеннего солнца. Набирая силу с восходом, ручей достигал максимальной интенсивности после полудня, когда солнце как следует разогревало и горный склон и воздух и сам снежник, питавший поток. А потом, по мере того как мир, лишенный светила начинал остывать, мелел. За год проведенный здесь, Павел не раз наблюдал подобное, но все равно не уставал удивляться причудам чужой природы. И это ритмичное суточное колебание, представлялось ему чем-то вроде пульса этой чужой, неласковой страны. Стоило солнцу взойти над пиками Гиндукуша, согрев их своим теплом, и бесчисленные сердца снежных вершин совершали удар, сокращаясь на невидимый глазу размер и разгоняя по артериям ручейков и рек свою холодную, кристально прозрачную кровь. А после заката снова замирали в ожидании нового дня.
Это, по крайней мере, доказывало, что у этой страны все-таки есть сердце...
Ручей это, бесспорно, удача, думал майор, направляясь дальше "в тыл". Во многих случаях, вода это – все. Возможно придется просидеть здесь несколько дней, прежде чем Тарасов разрешит оставить позицию. И тогда собственных запасов может не хватить. А этот ручеек, едва выбравшийся из под снежника, не пропыленный в пути, не загаженный в кишлаках, должен быть вполне пригоден для питья. Кроме того, ледяная вода – отличный антисептик, хорошее подспорье при ранениях. Будет нужда, в ней можно так застудить рану, что все зловредные микробы на раз передохнут.
Если будет нужда...
А хочется верить, что – не будет.
Майор остановился под высоким уступом, скальным клыком нависавшим над тропой в том месте, где она делала поворот, уходя на западный склон горы. Здесь ущелье мелело. Его постепенно сменяла глубокая долина, расширявшаяся к горизонту и упиравшаяся в очередной горный хребет.
И это сразу же отражалось на тропе. Ниже того места где сейчас стоял Павел она раздваивалась, потом троилась, а затем и вовсе распадалась на бесконечное множество дорожек, стекавших вниз по склону в долину. Майор покачал головой.
Подобно ему, я понимал всю сложность задачи. Если караван пройдет здесь, то дальше он просто распадется на несколько частей, отыскать и уничтожить которые потом будет невероятно сложно. Если вообще возможно. Значит выбора нет: тропу нужно перерезать именно в этом месте и не дальше.
Павел осмотрелся. А этот поворот тоже стоит приметить. Как резервную позицию. Здесь, под прикрытием скалы, легко укрыть раненых, а вот там, на верхушке уступа рация наверняка будет брать гораздо лучше чем внизу. И, наконец, случись оставить занятую позицию, здесь можно будет зацепиться по новой. Да, хорошее место. Стоящее.
Он постоял еще с минуту, наслаждаясь тишиной и одиночеством.
Далеко за его спиной, у ручья, еле слышный отсюда, звенел голос Макарова.
Ветер, как это обычно и бывает на закате, улёгся.
Тишина была полной.
Настолько полной, что это мог быть только обман.
Майор мрачно усмехнулся и покачал головой. Потом развернулся и отправился обратно. Сейчас главная задача – качественно закрепиться на заранее облюбованной позиции. Да и Чижов уже вполне мог прислать новостей.
И, возможно, даже хороших...
*
...Как он и предполагал, Славик все еще воевал с рацией в тщетной попытке связаться с Тарасовым. Горы не уставали испытывать чужаков на прочность, подбрасывая одно испытание за другим. Вероятно это была полная чушь, но Павлу почему-то всегда казалось, что у самих духов проблем со связью никогда не возникало.
Посоветовав радисту переместиться на скальный уступ за ручьем, он выяснил, что Чижов действительно уже присылал бойца. Передовой дозор замаскировался возле тропы, произведя предварительно разведку местности, не выявившую следов постороннего присутствия. Может и впрямь все еще обойдется? подумал Павел. На черта, спрашивается, каравану пробираться этой тропкой, когда есть столбовая дорога через перевал? Вот именно, что: на черта! ответил он сам себе и отправился инспектировать предполагаемый рубеж обороны.
Рубеж был в порядке. Между двух самых крупных, самых завидных с точки зрения защиты камней расположился Иван с пулеметом. Слева и справа от него, подтащив еще камушков и устроив искусственный завал, оборудовали огневые точки остальные бойцы. Восемь стрелков с лихвой перекрывали всю ширину тропы, и это позволяло выделить несколько человек в резерв. А, как известно, ничто не согревает сердце командира сильнее мысли об имеющихся в запасе свежих стволах. Резерв это – прекрасно. Резерв это – зачет.
Пока Павел осматривался на позиции, примчался Александров.
–Итак?
–Готово, товарищ майор. – доложил радист. – Есть связь.
–Давно бы так. – одобрил Павел. – Ну, что Тарасов сказал?
–Товарищ подполковник принял ваш доклад и передал, что они также вышли на перевал и заняли исходные позиции...
–Признаки каравана они обнаружили?
–Никак нет, товарищ майор. – ответил Слава. – У них все тихо. Пока. Как и у нас.
–Как и у нас. – эхом повторил майор.
–А может быть духи и не знают, что наш перевал... ну, то есть – тропа уже открылась? – предположил связист.
–Не знают, говоришь? – усмехнулся Павел. – Ну, может и не знают. Только вот я, Славик, за тот год, что мы здесь... исполняем интернациональный долг, всякого насмотрелся, но вот такого чтобы духи про свои горы меньше нашего знали, честно говоря, не припоминаю.
Радист согласно кивнул. Спорить с очевидным было попросту глупо.
–Ладно! – ободрил его майор. – Чего-чего на свете не бывает! Может и впрямь не знают. Тропинка-то, судя по всему, только вчера от снега вскрылась. А позавчера еще, вполне вероятно, непроходима была.
–Ага. – оптимистично подтвердил Слава и прибавил: – Ну так мне, что, рацию-то обратно сюда перетаскивать?
–А зачем? – пожал плечами Павел. – Пусть стоит там, где прием нормальный. И ты сам тоже давай-ка к ней. Рысью. Макаров! – окликнул он ефрейтора. – Поступаешь в распоряжение Александрова. Будешь радиоузел охранять. И смотрите мне – эфир слушать, а не анекдоты травить!
–Есть!
Отправив их в тыл, майор присел на камень, между солдатами, курившими в ожидании распоряжений и проводником. Афганец, надо отметить, совершенно спокойно отнесся к тому, что ему велели дожидаться рассвета вместе с отрядом. Павел достал пачку сигарет и предложил проводнику. Тот отказался. Павел пожал плечами и задымил сам.
Солнце скрылось из виду, оставив лишь красные отблески на белых вершинах. Темнота начала сгущаться прямо на глазах.
Неторопливо скользя глазами по кругу, майор размышлял, насколько верными были его действия. Насколько верно он выбрал место засады? Насколько грамотно распределил имеющиеся у него силы? Насколько правильно сделал, не проведя глубокую разведку дальше по тропе? Если события начнут развиваться так, как предполагал Тарасов, отправляя его сюда, любой из этих вопросов может обрести решающее значение. И чем гуще становилась темнота, тем настойчивее они возвращались к нему.
Нет, место он выбрал верно. Это действительно самый удобный отрезок тропы для перехвата любого отряда. Независимо от численности и силы.
С распределением двух десятков своих бойцов тоже вроде не прогадал. Десяток человек на основной позиции. Пятеро – у рации и в резерве. Трое – с Чижовым в передовом дозоре.
Разведка. Вот что не давало ему покоя! Может зря он не отправил лейтенанта с ребятами прогуляться вперед по тропе хотя бы пару километров пока еще светло? То, что поблизости нет признаков чужаков – хорошо, но возможно дальше и обнаружилось бы что-нибудь интересное...
Нет, не стоило, еще раз твердо ответил он сам себе. Риск демаскировать собственное присутствие с лихвой перевешивал преимущества, которые мог дать разведывательный рейд. Засада только тогда – засада, когда о ней не знает тот, кому она предназначена. Если оттуда, со стороны Пакистана, действительно подбираются духи, будет гораздо лучше, если наше присутствие здесь станет для них большим сюрпризом.
Для нас, конечно, лучше.
Павел встал и подошел к обрыву. Отнял сигарету от губ и, выбросив руку вперед, посмотрел на нее. В сумраке, неотвратимо поднимавшемся из черной бездны ущелья, маленький ярко-красный уголек быстро угасал, растворяясь в темноте...
–Отставить курение. – сказал он, роняя окурок на землю и приминая его сапогом.
Приказ раскатился по короткой цепочке, погасив еще несколько огоньков.
Майор кивнул и снова поднял голову к горным вершинам, возносившимся над миром, словно высоченные антенны и ловившим последние сигналы отходящего на покой солнца.
Я чувствовал напряжение, переполнявшее его, и увидел, как резко он вздрогнул, заметив темную фигурку, торопливо поднимавшуюся с позиции передового дозора...
Глава VII
Быть может, я – картонный герой,
но я принимаю бой.
-Ваш заказ, господа. – официант поставил на стол вино и удалился.
Лена подняла бокал и выжидательно посмотрела на Кирилла.
Он же медлил, погруженный в себя.
–Эй, на палубе! – она окликнула его и покачала бокал. – Не пора ли перестать хмуриться и поднять тост за прекрасных дам?
Кирилл мрачно усмехнулся и, взяв свой бокал, лишь церемонно приподнял его вверх, исчерпывая этим процесс тостования прекрасных дам.
–Эй, ну будет тебе! – Лена протянула руку и потрепала его по плечу. – Ну что случилось-то? Ну не вышла картина! Что – в первый раз?!
Кирилл вздохнул и отвернулся.
Внизу, за бортом парусника вращала свой пестрый водоворот вечерняя ялтинская набережная. В свете фонарей и бесчисленных кафе и ресторанов фланировали курортники всех мастей. И разгулявшиеся хмельные компании, бодро перемещавшиеся из одного заведения в другое. И солидные семейные пары с чадами, которым вообще-то давно уже пора было спать. И одинокие индивидуумы, с усталым видом командировочных, на минутку заглянувших на этот праздник жизни. И девушки, из числа тех, что выглядят на миллион, но после хорошего торга соглашаются долларов на сто – сто пятьдесят.
Всем было весело, все были при деле.
И лишь Кирилла веселье будто обтекало, обходило стороной, опасаясь его мрачного вида...
...Вечером, как обычно, они прибыли на свое место и устроились: живописец за мольбертом, натурщица – на своем камне-пьедестале, солнце – поодаль от них, у линии горизонта.
Смутное, неясное чувство неудовлетворенности, овладевшее им еще несколько дней назад, когда картина начала обретать цельный вид, нарастало по мере того как приближалось время сделать последние штрихи, поставить точку в работе. Кирилл чувствовал, что намеренно оттягивает этот момент, хотя мог бы завершить полотно еще пару дней назад, доведя его дома, в мастерской. Но, вопреки этому, он упорно продолжал работу на натуре, ожидая, что в один прекрасный миг какая-то недостающая деталь займет свое место, придав композиции завершенность.
Завершенность...
Вот чего катастрофически не хватало его работе. Будучи технически выверенной, доведенной до серьезного уровня, на каком-то другом, высшем, если угодно, уровне, картина казалась незавершенной...
...Одолеваемый такими мыслями, Кирилл и приступил к доводке полотна, надеясь на озарение, которое могло нагрянуть в последний момент. Натурщица прилежно сохраняла заученную позу, солнце прилежно скатывалось к горизонту, живописец прилежно пытался понять – чего же именно не хватает ему, чтобы признать картину законченной. Больше всего его бесило то, что с точки зрения техники, письма полотно было просто идеально – ни прибавить, ни отнять! Он понимал, что может простоять перед мольбертом еще неделю, но не изменит этим ровным счетом ничего. Тупик. Одно слово – тупик.
Промучив себя, Лену и кисть еще около часа и всего несколько раз прикоснувшись к холсту, Кирилл, дождался пока солнце коснется водной глади, и опустил руки. Как в прямом, так и в переносном смысле...
–Готово? – спросила Лена, видя, как он отложил кисть и отошел на шаг назад, любуясь своей работой.
Ничего не ответив, Кирилл продолжал рассматривать картину в последней, отчаянной попытке понять: чего же ей все-таки не хватает?
Бесспорным представлялось одно – картина удалась. Удалась общая рамка вечернего морского заката с невидимым солнцем, укрытым за черным камнем-пьедесталом. Удалась женщина на камне. Удалась, даже без ее глаз, играющих в этом не последнюю роль, печаль, с которой она провожала угасающее солнце. Все было на своем месте, все было красиво, исправлять ничего не хотелось. Абсолютно удавшаяся, доделанная, законченная картина.
И при всем этом – абсолютно мертвая...
Ах, черт! Ему захотелось заорать как от боли! Да что же это такое?! Что же это за наказание-то?! Написать отличное, технически безупречное полотно и испытывать при этом только одно желание...
–Ну что? – повторила Лена. – Готово?
–Ага! – Кирилл широко улыбнулся, развернулся к мольберту спиной, а потом, резко крутанувшись на одной ноге, со всей ненавистью вложил удар второй в его дощатую хрупкость.
Только щепки брызнули во все стороны, да холст с треснувшей рамой подлетел вверх и, перевернувшись, упал в воду.
–Ой! – Лена боязливо втянула голову в плечи.
–Никогда мне этот мольберт не нравился. – раздраженно тряхнул головой Кирилл. – Неустойчивый какой-то, шаткий. Новый нужно купить.
И отвернувшись пошел вдоль берега...
...Уже потом, сидя в машине и сообразив, что, поднявшись от моря на шоссе, Лена свернула не направо, к Коктебелю, а в противоположную сторону, Кирилл пытался объяснить ей: что же не получилось на холсте, что не срослось в целостной композиции, не позволив ей стать настоящей картиной.
Хотя, объяснить это ей было тем труднее, что и себе самому он этого объяснить не мог. Так чтобы до конца поверить...
Пребывая в подобном настроении, он не заметил как они долетели до Ялты и оказались около ресторана-парусника. Сегодня им повезло больше, нежели три недели назад, в день отлета Паши, и они без проблем нашли свободный столик на палубе "Эспаньолы".
И сейчас, когда Лена тормошила его, пытаясь отвлечь от мрачных мыслей, он не мог думать ни о чем кроме своей неудачи, понимая, что, не осознав ее причин, нечего даже надеяться на успех в будущем. Ведь картина-то получилась...
Картина получилась. Получилась полностью. От первоначального замысла и до последнего штриха.
Не получилась только Лена.
*
-Не понимаю. – искренне призналась она, притормаживая перед светофором, иллюминировавшим полуночный перекресток монотонными желтыми вспышками. – как такое может быть – картина получилась, а я – нет. Я что – не часть картины?
В ответ Кирилл лишь покачал головой. Он и сам был готов отдать все что угодно лишь бы понять – как такое может быть?! Как идеально, безукоризненно с технической точки зрения, вписав прекрасную натурщицу в столь же прекрасный пейзаж, можно не только остаться недовольным картиной, но и вовсе утверждать, что картины попросту нет?
Или все дело как раз в противоречии между натурщицей и пейзажем? В резком несоответствии Лены, той Лены, которая каждый день позировала ему, каждый вечер засыпала рядом с ним и каждое утро рядом же просыпалась и этого заходящего, умирающего солнца, рассыпавшего по всему миру свои прощальные отблески? Скорее всего. В общем, или – так, или...
Или это она.
Да, точно, это – она.
Творческая импотенция. Состояние, когда твои глаза, твоя душа, твое, пусть это звучит банально! сердце, видят, чувствуют, осязают некий образ, а руки никак не могут воплотить его на холсте. Перевести этот образ из мира идей в мир вещей, выражаясь языком Платона.
И как рано-то, печально подумал Кирилл, возвращаясь из мира идей в мир вещей...
