Текст книги "О моя дорогая, моя несравненная леди (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Яшенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Распрямившись, он отшвырнул трусики прочь и замер на мгновение, пытаясь унять разошедшееся сердце.

Не вышло.

Мотор в груди работал на полных оборотах, словно насос чудовищной силы, вгоняя всю имевшуюся в организме кровь в одну, генеральную артерию.

Чувствуя нарастающую боль в паху, Кирилл стряхнул кроссовки и расстегнул ремень...

*

Приподнявшись на локте, он протянул руку и, аккуратно отбросив с лица Лены прядь волос, провел кончиком пальца по ее щеке. Она тихонько застонала.

–Больно?

–Угу. – кивнула Лена и уткнулась лицом в подушку.

–Прости меня. Хорошо?

–Это ты меня прости. – глухо, не поднимая головы ответила она. – Я не должна была...

–Мы не должны были. Прежде всего – я.

Хотя ты и не оставила мне выбора, хотел прибавить он. Но не прибавил.

Она глубоко вздохнула, но возражать не стала.

Кирилл тоже молчал, наслаждаясь покоем.

Дом спал, погруженный в тишину и темноту, и лишь неугомонные кузнечики под окном без устали выводили свою бесконечную серенаду, наполняя стрекотанием теплую южную ночь.

–Ты поэтому меня ударил? – спросила, наконец, Лена.

–Поэтому. – ответил Кирилл. – потому что я не должен был этого делать, а ты... ты просто не оставила мне выбора...

–Прости.

–Да ладно, что уж теперь-то...

–Если тебе очень хочется, можешь еще раз мне врезать...

–Уже не хочется! – рассмеялся Кирилл, обнимая женщину и, думая, что теперь-то уж врезать стоит кой-кому другому...

–А что ты подумал? – спросила она.

–Когда?

–Ну, когда только вошел туда... внутрь?

–В сарай?

–Да. У тебя был такой взгляд...

Кирилл улыбнулся. Порой самые драматичные моменты окрашиваются нелепыми, ироническими штрихами.

–Я подумал тебе стало плохо...

–Плохо?

–Ну да, плохо. Сама знаешь, после погружений иногда бывает... нехорошо. Ну, вот я и подумал – пока ты переодевалась, у тебя закружилась голова, или что-то в этом роде и ты прилегла на минутку...

–Спасибо за комплимент! – рассмеялась Лена. – Значит, ты подумал, что мне поплохело после погружения на пятиметровую глубину? Вот спасибо!

–А что мне было еще думать? – хмыкнул Кирилл. – Я никак не ожидал, подобного... ловушки. А когда понял... – он остановился. – Когда понял, поплохело уже мне...

–Извини...

–Да причем тут "извини"! – он досадливо пожал плечами и отвернулся. – Прощения будешь просить у Пашки... когда он вернется.

Лена с минуту молчала, а потом ответила:

–Надо будет – попрошу.

Даже не глядя на нее, по изменившемуся голосу, Кирилл понял, что она тоже отвернулась. Понял и едва слышно вздохнул. Мерзкий осадок, копившийся в душе с того самого момента, когда чувства вновь вернулись к нему среди еле уловимого аромата моря и старых рыбацких сетей, всколыхнулся, словно муть на дне бутылки с выдержанным вином, потревоженной неловкой рукой. Последняя фраза ему особенно удалась: покувыркался с чужой женой и сразу же поставил ее перед фактом: мол, разбирайся-ка ты, красавица, со своим мужем сама. А моя хата – с краю и я абсолютно ничего не знаю.

Безусловно, это был поступок настоящего мужчины.

–А когда Пашка обещал быть?

–Завтра...

–Завтра?!

–Завтра обещал позвонить. – договорила Лена и Кирилл записал на свой счет еще одно очко.

Паникерша, блин, мужского пола.

–А он не появится завтра ни свет ни заря?

–Не думаю. – покачала она головой и спросила, помедлив немного: – А что?

–Да нет, ничего. – ответил Кирилл. – просто я подумал: не стоит ли мне перебраться в свою спальню? От греха подальше.

–Решай сам. – пожала плечами Лена и устало забросила руку за голову. – Пашка без звонка ни за что не приедет. Не в его это привычке.

Несколько мгновений Кирилл рассматривал безупречный профиль ее груди, поднимавшейся и опускавшейся в такт дыханию, а потом решил...

*

Звонок становился все настойчивее.

Он ввинчивался в его сознание, вытесняя сладкую утреннюю дремоту. Кирилл недовольно закряхтел, соображая: когда же, наконец, отворят дверь и этот звонарь уймется. Он уже хотел засунуть голову под подушку, но в этот момент кровать вздрогнула, а спустя еще мгновение надоедливый перезвон, наконец-то, прекратился. Прошелестели торопливые шаги. Щелкнула дверь...

–Паша, привет! – раздался приглушенный голос Лены.

Электрический удар прокатился по его телу, заставив подскочить на кровати с широко распахнутыми глазами и замереть в ожидании...

–Да! Да, дорогой! Все хорошо. Я говорю: у нас все хорошо! Ты меня, что, не слышишь? Да нет, это у тебя что-то с мобильным. Ты не из офиса? А где ты сейчас... – ее голос слабел, удаляясь.

И точно так же слабело напряжение, сковавшее Кирилла. Он облегченно вздохнул и ухмыльнулся, окончательно приходя в себя. Да, стать персонажем легендарной анекдотической ситуации: возвращается муж из командировки, – это последнее о чем он мечтал в этой жизни!

Откинувшись на подушку, он блаженно потянулся и залюбовался игрой теней на противоположной стенке спальни. Утренний бриз без устали, словно испанский танцор – кастаньеты, встряхивал ветви молодого каштана, заслонявшего окно, а солнце прилежно проецировало упорядоченно-хаотичное мельтешение на стену...

Дверь распахнулась и на пороге появилась Лена.

–Проснулся?

–Так точно. – ответил Кирилл, переключив свое внимание на ноги женщины, завуалированные черным атласным халатиком, совершенно не мешавшим рассматривать их. – Пашка звонил?

–Да. – Лена подошла к постели и села возле него.

–А я подумал – в дверь звонят. – поделился Кирилл. – звонок какой-то странный...

–Странный звонок? Ах, мелодия! – сообразила она. – Это у меня специально для Пашки, отдельная выставлена. Чтобы заранее знать – когда он звонит.

–Понятно. Ну и что он сказал?

–Сказал – сегодня вылетает... – она остановилась. – В Германию...

–Куда?! В Германию?!

–Да. В Германию. – Лена снова помедлила, как бы размышляя: сколько стоит сказать. – Проблема оказалась... сложнее, чем думали сначала. Пашка говорит: у него такое впечатление, словно его, ну, то есть фирму, конечно же, пытаются подсидеть...

–Конкуренты?

–Да. Рынок тесный, только и смотри, чтоб не оттеснили, не отжали. Максимову с такой проблемой в одиночку ни за что не справиться. Так что пришлось им обоим собираться в Штутгарт, выяснять – что там с поставками стряслось.

–И надолго это? – поинтересовался Кирилл, пытаясь разобраться в собственных чувствах и понять: огорчило его это известие или...

–Паша вообще без понятия. Так и сказал – просто не могу себе представить на сколько это может затянуться: неделя, две. – Лена пожала плечами.

Она сидела, слегка откинувшись назад. Солнце переливалось в складках черного атласа, а волосы свободно стекали по плечам на грудь.

Черт возьми, подумал Кирилл, и эта женщина была моей?!

–Ну а нам что теперь делать? – спросил он.

–Нам? – брови Лены удивленно скользнули вверх. – Работать, что же еще! Надеюсь, ты не забыл: мы пригласили тебя, чтобы ты украсил наш замок многочисленными шедеврами изобразительного искусства. Лично я пока ни одного шедевра так и не увидела! – она покрутила головой из стороны в сторону, словно выискивая развешенные на стенах картины. – Или я просто плохо искала? – озорная улыбка обнажила ее ровные, жемчужные зубки и забавно приподняла курносый носик.

Черт возьми, эта женщина была моей!!!

Кирилл сел на постели, оказавшись рядом с ней. Аромат ее кожи, тонкий как у изысканного вина притягивал его, так же как и небрежно запахнутый халат.

–Значит, будем работать? – уточнил он, обнимая ее одной рукой, а второй берясь за поясок халата.

–Будем работать. – улыбнулась она, отвечая на его объятие.

Черт возьми, это моя женщина, не поверил он сам себе, опрокидывая Лену на спину и разрушая тонкую атласную преграду на пути к...

* *

Над черно-золотым стеклом

Струистым бередя веслом

Узоры зыбкого молчанья,

Беззвучно оплыви кругом

Сторожевые изваянья...

-Пять песо? – уточнил он и полез в карман.

После непродолжительных поисков среди однообразных серо-зеленых купюр отыскалось-таки произведение местного печатного двора. Найти его было тем сложнее, что автором сего валютного шедевра был проамерикански настроенный плагиатор, практически вчистую скатавший его дизайн с самой популярной денежки в мире.

Продавщица приняла купюру и протянула ему пакет с покупкой.

Выйдя на улицу, Кирилл взглянул на часы и обнаружил, что у него еще имеется некоторое время в запасе. Вряд ли Лена с Пашей явятся раньше срока.

Солнце едва начало скатываться к горизонту, но пальмы, щедро рассаженные вдоль дороги, надежно укрывали от его лучей, да и бодрый ветерок, тянувший с моря, тоже добавлял оптимизма. Кирилл не спеша шагал вниз по улице, наслаждаясь тишиной и покоем полуденной сиесты, очистившей город от праздношатающихся курортников, разогнавшей их либо по уютным, кондиционированным номерам, либо по освежаемым бризом пляжам...

Неистовая круговерть встреч – разговоров – переговоров – застолий – посиделок – баров – ресторанов – беготни – толкотни – разъездов – погружений, захватившая его с первых же часов пребывания на Карибах, немного смирила свой неистовый темп, став более размеренной. Вернувшись два дня назад с фантастических вулканических погружений, дайверы позволили себе как следует отдохнуть и... снова принялись за старое. Но уже гораздо спокойнее. Либо втроем, либо с группой они раз или два на дню выбирались в море полюбоваться кораллами или подразнить апатичных, вечно сонных акул-нянек и резких, вечно заведенных мурен. А сегодня, отлично погрузившись с утра возле роскошной, усеянной глубокими, таинственными гротами стенки, решили посвятить вторую половину дня живописи. Так, разнообразия ради.

Поскольку художественные принадлежности не попадали в сферу сервиса отеля, Кирилл разузнал на ресепшене, где их можно найти и отправился по указанному адресу. Там он обнаружил небольшую лавочку, которую в России наверняка окрестили бы "Тысяча мелочей", а здесь и вовсе оставили без названия. Среди грошовых трубок – масок – ласт, и прочего одноразового китайского спортинвентаря лежали столь же одноразовые фотоаппараты и столь же китайские рисовальные принадлежности. Скудность ассортимента не заставила долго колебаться, и Кирилл быстро присмотрел альбом побелее и карандаши поострее.

Друзья назначили встречу на берегу, возле дальнего мола. Купальщиков здесь было гораздо меньше, чем на пляже возле отеля, а деревьев наоборот – гораздо больше. Подходящее место, чтобы спокойно поработать...

Подходящее, подумал Кирилл, подходя к молу.

Паши с Леной еще не было.

Он повесил на пальму пакет с рисовальными принадлежностями и прошелся по берегу, оценивая натуру. С одной стороны – ничего особенного. Синее море, песок, выбеленный солнцем, да пальмы, согнутые ветром. Заурядный местный пейзаж. Но с другой – именно такой вот заурядный пейзаж они и искали.

Кирилл посмотрел на ослепительно яркое солнце, подумал и опустился на песок возле пальмы. Оперся о ствол, словно нарочно выгнутый так, что спина исключительно удобно ложилась на него и, подняв голову вверх, прикрыл глаза.

Солнце без труда проникло сквозь опущенные веки, представ перед его взором в виде раскаленного, ярко-красного диска. От него растекалось доброе, живое тепло, достигавшее, казалось, самого сердца.

Кирилл наслаждался им несколько минут, как вдруг почувствовал, что справа, неслышно ступая по песку, к нему кто-то подошел.

Разрывать контакт не хотелось, но и оставаться в безвестности также представлялось неправильным. Он совсем уже было решился открыть глаза, когда знакомый голос спросил:

–Загораем?

–Нет. – улыбнулся он и почувствовал, что Лена присела рядом с ним. – Глаза тренируем.

–Глаза?

–Ага. – подтвердил Кирилл. – Есть, знаешь, такой проверенный снайперский приемчик, позволяющий всегда держать глазки в тонусе.

–Сложный? Расскажешь?

–Да ради бога. Просто садишься в погожий денек, вроде этого, на самом солнцепеке и смотришь на солнце сквозь прикрытые веки...

–Разве можно смотреть на солнце? – удивилась Лена.

–Открытыми глазами – ни за что, а закрытыми – запросто.

–И долго нужно смотреть?

–Минут пять-десять, не больше. – ответил он, по-прежнему не открывая глаз.

–И что будет?

–Если я сейчас начну тебе рассказывать, это получится гораздо дольше, чем ты сама возьмешь и попробуешь. И менее понятно.

–А это не больно?

–Нет, это щекотно! – хмыкнул Кирилл.

–Ну-ну. – ответила Лена и замолчала. Несколько раз характерно пискнул мобильный телефон.

Кирилл почувствовал как она несколько раз повернулась, устраиваясь поудобнее, а потом успокоилась, найдя, видимо, оптимальное положение. Сам же он выждал еще немного, затем встал и, отвернувшись от солнца, медленно открыл глаза.

Хотя он и проделывал это уже не одну сотню (если не тысячу) раз, но все равно не уставал удивляться эффекту этого нехитрого приема. И синева морского простора и лазурь небесного свода, и бледная желтизна песка и зелень пальмовых крон, все, буквально все краски мира обрели невероятную, просто фантастическую яркость и глубину, блеск и сочность. То же самое бывает когда старую картину, десятилетиями пылившуюся в запасниках музея извлекают на свет божий. По мере того как осторожные, невесомые прикосновения освобождают ее от пыли, из-под серой дымки проступают истинные краски и полотно начинает играть как драгоценный камень. Если, конечно, оно было таковым изначально.

С реальным миром все еще сильнее. Контрастнее. Ярче.

Реальный мир – самое совершенное полотно и оно стоит того, чтобы смотреть на него широко открытыми и чистыми глазами...

Кирилл повернулся и присел на корточки перед Леной. Она сосредоточенно всматривалась в яркую звезду, раскалявшую пляж. По крайней мере, со стороны это выглядело именно так: головка ее слегка поворачивалась, словно она хотела лучше рассмотреть солнечный диск сквозь опущенные веки.

Белый лиф купальника втугую обтягивал высокую, упругую грудь, не самого крупного, но все же впечатляющего размера. Яркие пляжные шорты скрывали ноги до колен. Легкие шлепанцы были небрежно отброшены в сторону.

Кирилл рассматривал ее лицо, размышляя: какое странное ощущение оставляет человек, когда он не спит, но, вместе с тем, и не открывает глаза. Лицо, живущее отдельно от глаз, передающее эмоции в отрыве от них, кажется настолько неестественным, что производит едва ли не отталкивающее впечатление. Словно перстень, в котором на месте самоцвета зияет дырка...

Зуммер невидимой, но близкой трубки, прервал его размышления, заставив оглядеться по сторонам.

–Все. – сказала Лена, на ощупь, не открывая глаз, достав телефон из кармана шорт и заставив его замолчать. – Пять минут прошло. Что теперь?

–Ты чего, будильник в трубке завела? – улыбнулся Кирилл.

–Нет! – раздраженно ответила она. – Таймер обратного отсчета! Чего делать-то?

–Глаза хорошо прогрелись?

–Вроде нормально.

–Ну, тогда – вставай! – он протянул ей руку и помог подняться на ноги.

Развернул спиной к солнцу и велел:

–Теперь – смотри.

Лена открыла глаза.

Поначалу она просто смотрела перед собой, словно не вполне понимая – что видит, а потом провела по глазам рукой и восторженно выдохнула:

–Ух ты! Ну и ну!

–Ага! – удовлетворенно кивнул Кирилл. – Есть результат?

–Не то слово!

–Ну и какие впечатления?

Лена покачала головой, продолжая восторженно оглядываться по сторонам:

–Не знаю, что и сказать. Это как... – она замерла на полуслове. – Это все равно как ехал в машине с грязнющими стеклами и вдруг: бац! и все очистилось в один момент! Кристальная чистота вместо мутных разводов...

–Хорошо сказано. – одобрил Кирилл. – Правда, "с одним моментом" ты дала маху. Чтобы глаза глубоко прогрелись, и кровь в них побежала веселее, требуется все же некоторое время. Но когда это происходит, эффект действительно получается совершенно неожиданный. С них словно пленку мутную снимают. Этот нехитрый приемчик любой снайпер или разведчик должен знать. Знаешь как глаза устают, мутнеют, замыливаются когда в засаде сидишь или в дозоре наблюдаешь за местами вероятного появления вероятного противника? Вообще – сил нет!

–Это ты на войне выучился?

–Ага. А потом обнаружил, что и в гражданской жизни, для творческих, так сказать, потребностей данная методика отлично подходит. Художник – тот же снайпер – без хорошего, чистого глаза – стопроцентный инвалид. Жаль только, на туманных невских берегах этой замечательной процедурой часто не побалуешься! – рассмеялся Кирилл. – Туго у нас там с солнцем. Очень туго.

–Значит здесь надо запасаться. – подсказала Лена. – Или...

–Или что?

–Да нет, ничего. – она махнула рукой, будто отогнав мысль, не вовремя пришедшую ей на ум. – Вон, кстати, и Пашка идет.

Кирилл обернулся и увидел приятеля, шагавшего вдоль полосы прибоя.

–Пожалуй, начнем. – сказал он, когда Паша подошел к ним.

–С чего начнем?

–С внешнего вида, естественно. – Кирилл критически осмотрел своих натурщиков. – Шорты нужно снять. – сказал он Лене.

–О, серьезное начало! – улыбнулась та, избавляясь от шорт.

–Алена, а я же тебе говорил: настоящие живописцы своих моделей только в обнаженном виде рисуют! – нравоучительно покачал пальцем Паша. – Может мне тоже что-нибудь снять? – поинтересовался он.

–В-третьих, настоящие живописцы не рисуют, а пишут! – рассмеялся живописец. – Во-вторых, пишут они только натурщиков, а не моделей, ну и во-первых, – снимай футболку! – закончил он.

–Всего-то?! Ты, смотри, земеля, не стесняйся и ни в чем себе не отказывай! Если надо я и штаны могу...

–Пока не надо. – покачал головой Кирилл. – Надо будет – скажу.

Он снова посмотрел на них. Теперь гораздо лучше. Белый купальник, ни слишком откровенный, ни чересчур строгий, великолепно гармонировал со светлыми локонами женщины и ее столь же светлым, умеренным загаром. Любая иная тональность смотрелась бы намного хуже, внося диссонанс. Что же касается Паши, то его бронзовая, безжалостно пропеченная на солнце кожа должна стать прекрасным фоном, на котором Лена будет выглядеть еще нежнее и женственнее.

–Садитесь. – велел он им. – Ты вот здесь, возле дерева. Обопрись о него, чтобы удобнее было. А ты, Лена, прямо перед ним...

–Обняться можно?

–Нужно.

Кирилл достал из пакета альбом с карандашами и устроился напротив них на песке. Альбом привычно лег на ноги, плотно сдвинутые вместе и согнутые под прямым углом. На белый лист упали первые штрихи.

–Значит, говоришь, настоящие живописцы пишут не моделей, а натурщиков? – Паша, явно не знакомый близко ни с той, ни с другой профессией, не собирался, по всей видимости, позировать молча.

–Точно. – кивнул Кирилл.

Ему тоже не хотелось работать в тишине.

–И в чем же разница?

–Разница? Разница в том, что натурщик позволяет художнику моделировать себя для того чтобы создать оптимальную композицию, а модель навязывает фотографу свою натуру для того чтобы он запечатлел ее. Модель всегда стоит выше созданного с нее произведения, а натурщик – ниже. Он исчезает, растворяется в нем...

–Получается, модель натурщику – не чета? – улыбнулась Лена.

–Получается так. – ответил Кирилл. – Ведь что такое натурщик? Картина, портрет, статуя только еще шевелящаяся. Словом – заготовка произведения искусства, болванка шедевра, полуфабрикат вечности... А что такое модель? – снова спросил он, переждав взрыв смеха своих полуфабрикатов. – Независимая величина, вещь сама в себе, сиюсекундный отблеск фотовспышки, не имеющий решительно никакого отношения к вечности. Вешалка. – сделал он контрольный выстрел.

Карандаш без устали порхал над листом, на котором понемногу начинали проступать силуэты натурщиков. Паша сидел привалившись спиной к изогнутому словно ятаган стволу пальмы, а Лена – положив голову ему на плечо и спустив на его бронзовую грудь светлую волну своих волос...

–А я хотела стать моделью. – сказала Лена. – Но мне сказали, что я нефотогенична...

–Нефотогенична? – переспросил Кирилл, критически всмотревшись в ее лицо. – Пожалуй...

–Хочешь сказать, что Аленка некрасивая? – недоверчиво покачал головой Паша.

–Некрасивая? Алена? Что за бред?! Или ты полагаешь, что нефотогеничная – то же самое, что некрасивая?

–Конечно.

–Ерунда! – рассмеялся Кирилл. – Это – совершенно разные вещи. Фотогеничность – довольно сложное понятие, не имеющее прямого отношения к красоте.

–А к чему же тогда она имеет отношение?

–К статике и динамике лица...

–Лихо загнул! А что это такое – статика и динамика лица?

–Это – мимика? – предположила Лена.

–И – да, и – нет.

Кирилл на мгновение оторвался от своих натурщиков. Ну вот, общие контуры готовы, можно приступать к деталям.

–Статика и динамика – основа основ в искусстве. В Древней Греции, в начальный период, все статуи вообще делали исключительно в статичных позах. То есть без движения, без динамики в теле. И когда потом начали делать статуи в позе которых движение имелось, то их стали называть не иначе как "живые". Настолько поражал всех тот факт, что статуя может делать шаг или прыжок, поднимать руку или ногу, замахиваться копьем или мечом. Им, грекам, казалось, что это вообще – новый вид искусства...

–Забавно! А фотогеничность-то тут причем?

–Не торопись. – осадил живописец свою натурщицу. – Будет тебе и фотогеничность. Для начала просто надо понять: насколько различно воспринимаются человеком статичный и динамичный образы. Ведь фотография, по сути своей, это – что? Это стоп кадр, остановка времени, купирование движения, превращение подвижного, динамичного образа в статичный. – ответил он сам себе. – И вот тут мы вплотную приближаемся к фотогеничности. Человеческое лицо – тот же образ. И далеко не всякое лицо можно без потерь из динамичного превратить в статичное. Точно также как не всякое движение человека можно запечатлеть в мраморе, чтобы получилась красивая статуя. Напротив, многие движения, ну или, – позы, если угодно, выглядят довольно-таки уродливо и неестественно. И если запечатлеть их в мраморе, получится нечто совершенно неприглядное. И это – тело человека. А что уж говорить о лице, которое доподлинно есть зеркало души? А заодно и интеллекта, если, конечно, таковой имеется...

–А действительно – что?

–А то, что есть лица, которые можно "затормозить" стоп кадром и они в статике будут смотреться не хуже чем в динамике, в живую, в движении. А то и лучше. А есть лица, которые просто... умирают когда их "выключаешь", лишаешь движения, динамики. Вот это, собственно, и есть нефотогеничность. Нефотогеничным может быть даже очень красивое лицо.

Уложив на картон последний штрих, он поднял карандаш и почти минуту молчал, созерцая свое творение.

Потом решительно перевернул лист и открыл чистый...

–Это тебе в Академии рассказали? – поинтересовалась Лена.

–Не рассказали, а научили. – поправил ее Кирилл. – Не изучив таких элементарных вещей, художнику потом будет невероятно трудно осознать свои ошибки, понять почему "не идет" портрет. Натурщицу себе толково выбрать и то невозможно не понимая – фотогенична она или же – нет.

–А натурщица обязательно должна быть фотогенична?

–Да с чего ты взяла?! – удивился Кирилл, начиная заново выстраивать композицию. – Как раз наоборот. Трудно придумать худшую натурщицу чем фотогеничная женщина...

–Почему?

–А какой интерес изображать идеальную заготовку?! Какой интерес отпечатывать на холсте готовое произведение природы, в котором решительно ничего не нужно доводить? Как говорит мой профессор: то, что легко запечатлеть на фотопленке, холста не стоит. Да что там говорить-то: на фотогеничную женщину даже сатирические шаржи рисовать не интересно! Просто не интересно. А вот взять нефотогеничную натурщицу и найти выигрышный, интересный ракурс, вдохнуть в нее жизнь, придумать ход, который даже на холсте лишит ее статики! Вот это – искусство! Настоящее, бессмертное искусство.

Он говорил не останавливаясь и также безостановочно выписывал мягкие, изящные округлости женской груди, прочерчивал жесткий, четкий, мощный рельеф мужских бицепсов, выводил контур светлой волны локонов, расплескавшейся по темной бронзе.

–А если поворошить мировую классику? – продолжил он. – Аналогичная тема. Самые известные женщины в истории мировой живописи нефотогеничны...

–Например?

–Да бери кого хочешь! Мона Лиза, Даная – абсолютно нефотогеничны. Если бы в те времена когда они жили уже существовала бы фотография и их щелкнули бы, ну, скажем, на водительские права или загранпаспорт, тетки получились бы мягко говоря, малопривлекательные. А так – высший класс.

Высший класс. Он отложил карандаш и, отодвинув альбом на расстояние вытянутой руки, критически обозрел второй эскиз.

Вздохнул.

Что же не так? Казалось бы, композиция вопросов не вызывала. Лена, сидевшая перед Пашей, исключительно выгодно наполовину перекрывала его. Получалось, что картина имеет две ярко выраженные части: левую, более темную, более массивную, более рельефную и правую, более светлую, более утонченную, более нежную. Выигрышный контраст. Очень выигрышный.

Но, несмотря на это, что-то было не так. Портрет как-то... не шел.

Что же не так?

Лена обнимала мужа и ее правая рука, изящно обвивавшая шею Паши, что-то навевала, что-то подсказывала Кириллу...

Что?

Он раздраженно перевернул второй лист и принялся за новый эскиз.

–И что еще нужно чтобы грамотно выбрать себе натурщицу? – спросила Лена.

Они словно не замечали, что их живописец топчется на месте, переводя картон.

–Еще? – пожал плечами Кирилл. – Да еще черт знает сколько всего нужно!

–А что важнее всего?

–Важнее всего? – задумался он. – Пожалуй... символ.

–Символ? Символ натурщицы?

–А что тебя удивляет? – Кирилл еще раз, старательнее прежнего, принялся выстраивать сюжет эскиза.

Может быть фон? Может быть у него ничего не получается именно из-за того, что он увлекся передним планом, забыв о фоне? Обозначив силуэты натурщиков, он окружил их пальмами, а на заднем плане расплескал по волнам солнечных зайчиков...

–Любой человек, любое событие, любое место, любое время, любая вещь несут в себе тот или иной символ. Некий знак, некую потаенную, сокровенную информацию, зашифрованную в нем. Натурщица – не исключение. И от того, сумеет ли художник рассмотреть, понять, почувствовать этот знак, зависит, получится ли у него живая картина или – нет. Хотя... на самом деле значимость символа еще больше.

–Еще больше?

–Гораздо больше. – кивнул он, потом остановился, подумал и продолжил. – Первое время, как я переехал в Москву, я совершенно не воспринимал ее. Ну, то есть воспринимал исключительно как нагромождение чертовой кучи кирпичных коробок, но не как... город, свой дом. И думал, что так оно всегда и будет. Но потом... – он снова остановился. – Это была вторая годовщина... аварии. Дядя Слава с тетей Наташей работали и в Питер, на кладбище, мы ездили накануне, на выходных. А в тот день я в одиночестве болтался по городу. Думал. День опять-таки подходящий выдался: с утра серая хмарь над Москвой висела. Дождик то всыплет, то перестанет, то опять пойдет, то снова угомонится. Словом – сыро, мерзко и неприятно. Прям как у меня на душе. В общем, проболтался я целый день на пару с дождем по городу, а под вечер оказался на ВДНХ. Красивое место. Мне там всегда нравилось. Дай, думаю, пройдусь, да и к дому. – Кирилл замолчал, прилежно выводя изгиб тонкой женской руки на тяжелом мужском плече. – Как сейчас помню. – продолжил он немного погодя. – Шлепаю я по главной аллее, от входа, смотрю как дождичек по лужам барабанит. И вдруг поднимаю голову, смотрю влево... а там. Прямо в небе, в просвете между тучами, плывет огромная, просто титаническая махина. Гигантская бочка, сверкающая огнями. Ну просто летающая тарелка! Только странной формы. Я от неожиданности так на месте и замер. Чуть вообще не грохнулся. Смотрю, а над махиной-то этой, между тучами, такая же гигантская антенна проступать начала. И только когда антенна полностью, до верхушки показалась, я понял, что смотрю на Останкинскую телебашню!

–На телебашню?!

–Ну да! На нее самую! – подтвердил он. – Я ж ее раз сто видел, если не тысячу, но вот тогда, в этот самый день увидел вдруг так как никогда прежде. И так меня это потрясло, что я еще долго там стоял будто пришибленный, а на следующий день прямо с утра схватил свои альбомы и помчался на это место. Только вот непогодь, как назло, разогнало и я целую неделю караулил момент, когда снова будет нечто похожее. Но дождался-таки! И нарисовал! И потом как одержимый начал по всей Москве носиться, выискивая всяческие необычные места. Или, вернее, необычные виды обычных мест.

–Значит башня, это – символ? – спросил Паша, когда он замолчал.

–Да. – кивнул Кирилл. – Символ. Знак. Знамение. Как хочешь так и называй. Ну, казалось бы – ерунда ерундой! Маковка Останкинской башни, плывущая в облаках. Но для меня это было нечто совершенно особенное! Как... позывной какой-то. Сигнал, свидетельствующий, что этот город ко мне неравнодушен. Что у него есть нечто, предназначенное только мне. И этот сигнал полностью изменил мое отношение к Москве. Она как бы... обозначила, идентифицировала себя для меня, как бы глупо ни звучало это слово. И я вот так, в одно мгновение понял ее. И даже – полюбил. Это стал мой город.

Он опустил карандаш и посмотрел на очередной, третий рисунок. Да что же это за наваждение-то такое, а?! Уж на этот-то раз он учел все факторы. Просто все. И рисунок удался на славу, но... Блажь это, что ли? Ну не нравился он ему! Не нравился и все тут! Слишком уж... фотографично и безыскусно выглядела парочка сидевшая на песчаном берегу под сенью пальмовых крон, вознесенных ввысь тонкими изогнутыми стволами. Так их мог снять любой фотограф, а... то, что легко запечатлеть на фотопленке, холста не стоит.

Кирилл поднял глаза на своих друзей. Они сидели, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Под впечатлением его рассказа, Лена даже перестала крутиться, застыв в одной позе. Паша – тоже. Они словно слились с этим песком, с этими пальмами, с этим берегом. Словно вросли в него. Стали его частью.

И тут он увидел...

–Что, братишка, опять – не слава богу? – улыбнулся Паша, когда живописец быстро перевернул очередной лист и принялся за новый.

–Порядок! – ответил тот, чувствуя, как его неуверенность, недовольство, самоедство уходят водой сквозь песок.

Вот что значит вспомнить собственный творческий путь! Ибо все новое это – хорошо забытое старое.

–Символ это – все. И даже – чуточку больше. – усмехнулся он. – Правда, некоторые люди понимают символы несколько превратно...

–И такие есть?

–Естественно! Вот помню, года полтора назад, на летней практике, выполнял я довольно специфическое задание. Мысленная доработка пейзажа. Ну, это я так, примитивно, на пальцах, объясняю. Суть в следующем: берешь какой-нибудь пейзаж и дорабатываешь его до совершенно непотребного состояния. Преображаешь, так сказать, силой мысли. Приехал я на Ладогу, на северное побережье. Места там красивые, суровые: сосны, скалы, шхеры. Берег будто нарочно позамысловатее, позаковыристее нарезали. Подходящее место. Взял я его за основу, изобразил на переднем плане роскошную прибойную волну, кипящую на граните, а на заднем, неистовой силой своей мысли, наворотил таежных горных хребтов и тонущих в голубой небесной дымке пиков. Осенью показал свое творение профессору. Так тот прямо диву дался. "Точно в десяточку, говорит! Я сам, говорит, на Байкале, в Баргузинском заповеднике несколько сезонов работал. Полное совпадение. Ни одной фальшивой нотки! Даже трудно поверить, что ты писал здесь, на Ладоге". Словом – точное попадание. – Кирилл все говорил, говорил, а сам без устали работал карандашом, чувствуя как с каждым новым штрихом уходит, исчезает, растворяется примитивная фотографичность и на ее место заступает... искусство. – Ну хорошо. Прошло еще с полгода, и пригласил меня один товарищ в гости, на новоселье. Ну, как всегда, встала проблема подарка. Лишних денег нет, хороших лишних вещей – тоже. А вот, думаю, подарю-ка я ему свой "Байкал"! Хоть и не сковородка и не набор кастрюль, но с другой стороны – и не тривиальная бутылка водки, а полезная в хозяйстве вещь. Произведение искусства. Станет мой товарищ культуру у себя внедрять: повесит картину на стену и будет на нее любоваться. Сказано – сделано. Подарил я ему картину, погуляли мы всласть, благо большинство гостей, как всегда, остановились на самом тривиальном варианте и разбежались. Пару месяцев после этого я у него не появлялся, а потом, по случаю, заглянул. Он уже успел обжиться как следует, обставиться капитально, и взяло меня любопытство – а куда, интересно знать, он картину-то мою определил? Смотрю: в гостиной – нет, в спальной – нет, в кабинете – нет, на кухне – нет, в прихожей – и то нет! Хотел уже было напрямую спросить, да тут как на грех заглянул в его санузел. Ну, санузел у него знатный, с половину моей собственной квартиры будет: ванна, с маленький бассейн размером, биде и прочие... опции. А на стене, прямо напротив его джакузи, моя картина висит! Я просто обалдел! "Ты, говорю, паразит, чего ж Байкал-то мой в сортир запихал?!" А он мне в ответ: "Как же ты не понимаешь?! Это же Байкал! Озеро. Понимаешь? Вода. Стихия. На нужный лад настраивает. Правильное настроение создает". Вот такой вот... символизм!