Текст книги "О моя дорогая, моя несравненная леди (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Яшенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Вот прямо с нее, безопасности, я и начал. Разыскал ребят, с которыми служил, тех, кто после дембеля тоже никак устроиться не мог. Пару сразу к Валерке приставил, что б на него больше ни один урод не наехал. Ну и потом, по мере надобности... подкрепления подтягивал. Девяностые-то сам знаешь какие были! Ну, то есть ты-то, к счастью, этого не знаешь, а вот я прекрасно помню – волчье время было. Одно слово – волчье.

Валера, понятно, тоже без дела не сидел. Нашел хорошее помещение в центре, небольшое, зато на ходовом месте. Персонал подобрал: перегонщиков, которым надоело собственными деньгами рисковать, менеджеров, бухгалтерию. Через три месяца открыли наш первый автосалон. Господи, что это был за салон! Сейчас аж вспоминать стыдно. Первый этаж жилого дома, отведенный под коммерцию не вполне законным путем. Ну... тогда все так делали. Внешнего дизайна – никакого, одна вывеска. Внутренний – нечто среднее между провинциальным европейским автосервисом и советской комиссионкой. Зато – фирма! Зато – гарантия технической исправности и криминальной чистоты машин.

В общем, пошло у нас дело, закрутилось. Не без проблем, конечно, не без заусениц, но все же – пошло. Сначала, понятно, одним секонд-хендом торговали. Потом, осторожно, под заказ, новые машины начали привозить. Ну а там уж дошло дело и до настоящих дилерских договоров с самим Штутгартом. Жить стало лучше, жить стало веселей!

–Один веселился?

–В смысле?

–Ну, был у тебя кто?

–В смысле – женщина? – обернулся Паша. – А то как же! Пока жил на вольных хлебах, скитаясь между Ярославлем, Берлином и Москвой, встречался то с одной, то с другой. А потом, когда автосалоном занялся и окончательно в Первопрестольную перебрался, сошелся с очаровательной рыженькой барышней по имени Катюша. Она у нас же работала...

–Секретарша, поди?

–Пошляк! Экономистка. Шикарная барышня! Рыженькая, умненькая, веселенькая, этакий огонечек! По-английски говорила лучше чем я по-русски! Три года как один миг пролетели: командировки – автосалон, пикники – шашлыки, корпоративные вечеринки – заграничные турне. Да чего там говорить-то: только в Египет с ней загорать да нырять раз десять летали! Она кстати меня и к дайвингу-то приохотила. Я б на ней, пожалуй, женился бы в конечном итоге.

Если б не встретил Алену...

Он снова прервался.

–За три года, мы из нашего первого, убогого салона перебрались в настоящий, нами же выстроенный, а потом, расширяясь, и второй отстроили. Ну, на открытие, как положено, постоянных клиентов пригласили, деловых партнеров и прочих влиятельных людей: милости просим, мол, погулять, повеселиться с нами. Шампанское, клоунов и подарки – гарантируем.

Народу собралось – страшное дело! От малиновых пиджаков и золотых цепей вкупе с перстнями аж в глазах рябило. Ну, дамы, понятно, под стать кавалерам – настоящие шведские львицы с купюроприемниками между ног. Одна модельнее и форсистее другой. И вдруг – она... – Паша вздохнул, словно заново переживая канувшие в Лету мгновения. – Не одна, с мужем. Солидный такой дядька, серьезный. Даром что без униформы малинового цвета и золотых цацек. Лет на двадцать старше ее, ну и, соответственно, на пять – меня. Ну, я сразу к Валере: кто, мол, такой? Оказалось – банкир, у которого мы иногда кредиты берем. Ну, меня-то все эти финансовые дела только боком касаются. Я, в отличие от него, по банкам не езжу. Потому и не знал. Впрочем... в тот момент я на него не смотрел. Только на нее. Господи, как же я на нее смотрел-то! Аленка и сейчас выглядит – будь здоров, а тогда, пять лет назад, еще шикарнее была. Но меня не столько косы ее или же ноги поразили, и даже не декольте, а глаза. До чего же тоскливые у нее тогда были глаза! Словно все это веселье ей поперек горла стоит. Причем – уже давно и всерьез. И так резко она, самая красивая, самая роскошная на этом празднике диссонировала с другими... великосветскими леди, хороводившимися с клоунами, с визгом вырывавшими друг у друга бутылки с дармовой шампанью, до хрипоты спорившими – чей мужик самый крутой и фотографировавшимися на лакированных капотах, задрав подол чуть ли не до ушей. Так резко она всему этому противоречила, что казалась едва ли не марсианкой. В общем – в тот вечер я не пил, не пел, я на нее во всю глядел, как смотрят дети! – рассмеялся Паша. – Как смотрят дети... И потом уже, когда все закончилось и я, хочешь верь – хочешь не верь, не помню как дома очутился, ничего кроме ее глаз перед собой не видел. И было мне так плохо и вместе с тем так хорошо, что даже передать не могу! Я же жизнь уже, считай, прожил. По свету поскитался, людей повидал, а главного-то, главного-то и не видел! Знал я как сердце замирает в тот миг когда рампа аэроплана из под ног ускользает или пуля возле головы ложится. Это что! Это – секунда, мгновение. И отпустило. А тут сердце как замерло... и ни в какую уже не хочет по-прежнему стучать. Только глаза прикрою – она. Получается, жизнь я уже прожил, а главного-то и не видел! Не видел я такой красоты, что вернее любой пули сердце разрывает...

И так мне плохо было от того, что увидел я ее только сейчас, когда жизнь уже прожита и ничего уже не изменишь! И, вместе с тем, так хорошо от того, что она все же вовсе мимо меня не прошла, что я за трое суток истребил столько водки, сколько не истреблял уже много лет. Ни на работу, в салон, не ходил, ни к Катьке. Никуда. Только сидел и пил. Сидел и пил... – Паша усмехнулся. – Ну, двое суток меня Катька тормошила: отчего да почему я на работе не появляюсь, а на четвертый день, с утра явился уже сам Валера. Злой как черт: я чего, говорит, один должен работать, два салона на себе тащить?! Чуть не поругались впервые в жизни, да я не стал доводить дело до критической точки. Ладно, думаю, чувства – чувствами, а дело – делом. Что там у меня на душе творится – мои проблемы. Люди из-за этого страдать не обязаны. Собрался, поехал на работу. И только в салон наш новый вхожу – она. Ты понимаешь?! Она! Сидит и меня ждет. Ты понимаешь?! Меня ждет! Прямо так и сказала: я, говорит, вас, Павел жду. Уже третий день прихожу. Сегодня – последний день, говорит. Если бы сегодня не дождалась, больше бы не пришла. Ты понимаешь?! Она меня трое суток здесь ждала, пока я дома горькую глушил! Я просто все слова и даже буквы родной речи забыл. Ничего вымолвить не мог. А уж спросить ее: зачем она меня ждет – и подавно забыл. До сих пор, как вспомню – смех разбирает: только рот разевал, мычал что-то невразумительное да руками разводил. Прямо-таки – глухонемой в публичном доме, пытающийся объяснить, что хочет не брюнетку, а рыжую.

А она, даром что без платья вечернего и прически, а все равно... такая! Как будто смыла с себя весь этот лоск, совершенно ей не нужный, и еще прекраснее стала. Волосы распущены, джемперок, юбочка простенькая. Словом, такая... такая!

А я такой словно только что из окопа вылез и едва успел под душем сполоснуться пока хаки на деловой костюм менял: щетина колом стоит, глаза красные как у вампира. Только что перегаром не несет: зубы надраить и резинку пожевать перед работой – это свято. Будь я на ее месте – убежал бы без оглядки!

Но у женщин, как я уже успел понять, своя мерка. Она только улыбнулась и сказала, что хотела бы попробовать одну из наших машин и просит прокатить ее. Ну, катать... дорогих клиентов это – прямая обязанность директора салона. Взяли мы машину и отправились на тест-драйв. О, это был долгий тест-драйв! Самый долгий за всю мою жизнь. Сначала по Садовому кольцу с ней нарезали. Потом на Садовом нам тесно стало – выскочили на Кольцевую и по ней полетели. Господи, я уже тогда, кажется, не помнил – где мы с ней летали в тот день! Заправлялись на каких-то заправках, жевали гамбургеры в каких-то кафе и... говорили, говорили, говорили, говорили, говорили!

Алена мне все о себе рассказала. Рассказала, что она – коренная москвичка. Что родители – классические советские физики-шестидесятники, которые кроме своих... синхрофазотронов и бардовских песен у костра в принципе ничего не знали. Что в перестройку, когда их несчастный НИИ в числе многих других пошел под нож, отец, пытаясь прокормить семью, занялся коммерцией. Что, в виду полной его неприспособленности к суровым условиям дикого российского рынка, закончилось сия коммерция весьма печально: проблемами с конкурентами, наездом рэкета, потерей товара и чудовищными (по их разумению) долгами. Что семья их оказалась на грани полного разорения, от которого ее, в последний момент, спас один знакомый деда Алены, в прошлом – ответственный товарищ из аппарата горкома, загодя почуявший скорую гибель всех горкомов, да и всего аппарата вообще и подавшийся в частный сектор экономики, где ему довольно быстро удалось превратиться из товарища в господина и стать владельцем небольшого, но весьма крепкого коммерческого банка. Товарищи из горкомов это ведь не физики из НИИ: их, настоящих ленинцев, крутыми временами не испугаешь, они ко всему привычные, они по определению... не тонут! Кризис благодаря ему был преодолен и отец Алены даже устроился в его банк на какую-то смешную должность типа вахтера. А бывший ответственный товарищ, побывав у них дома и увидев дочь – студентку, пусть и не спортсменку и не комсомолку, но зато – красавицу, настойчиво принялся за неё свататься. Мол, мужчина он разведенный и потому – свободный, да и вообще – жених более чем завидный: состоятелен, упакован под завязку, способен обеспечить Аленушке сытую, красивую жизнь. Сделать так, что она никогда и ни в чем не будет нуждаться.

Рассказала Алена, как не хотелось ей идти замуж за человека вдвое старше ее, к которому она не испытывала ровным счетом никаких чувств. И как она, сознавая: чем их семья обязана ему, скрепила сердце и дала-таки согласие. И как, вопреки всем опасениям, муж у нее оказался добрый и хороший человек: за восемь лет совместной жизни не то, что руки – голоса на нее ни разу не поднял. И как не было ей все эти восемь лет ни в чем отказа от него: новую машину – легко, дачу родителям в элитном поселке – ради бога. А уж про тряпки модные да цацки самоцветные и вовсе разговора не было: словно сами собой появлялись. В общем: в чем – в чем, а уж в скупости и прижимистости бывшего товарища аппаратчика, нынешнего господина банкира, заподозрить было трудно. И требовал-то он за свои щедроты вовсе невеликую плату: хранить верность, пару раз в неделю исполнять супружеский долг, несколько раз в месяц выходить с ним в свет, на банкет, фуршет или какую другую презентацию и... больше ничего. И был он с ней всегда ласков и обходителен. Любил ее. По-своему. Как любят породистого, дорогого щенка или кошечку. И на втором году совместной жизни, когда Алена потяжелела, точно так же, ласково, спокойно, без малейшего надрыва уговорил ее отправиться в Германию и там, в хорошей клинике, сделать аборт. Молоденькая ведь еще совсем, вся жизнь впереди! Ну что за радость лялькой себя обременять?! Самой надо жить да радоваться! У него-то с этим давно все в порядке было: сын и две дочери от первого брака. Полный комплект. Аленин малыш ему и даром был не нужен. Алена его вообще интересовала исключительно как жена эскорт-класса – стильная, красивая куколка, под ручку с которой на светском рауте престижно появиться, нацепив, предварительно, на куколку камушков и золотишка на десяток – другой тысяч баксов – не самому ж таскать-то! А для жены эскорт-класса пухленький животик и отекшие после родов ноги – это, выражаясь нашим, автомобильным языком, совершенно ненужные опции. Можно даже сказать – неприемлемые. Ну, Алена поплакала – поплакала да и согласилась. Ну как откажешь такому щедрому и... любящему мужу?! Сделала аборт и продолжала жить да... радоваться. И столько радости у нее было, что подчас, говорит, просто из последних сил держала себя, чтобы пару флаконов снотворного залпом не выпить или из окна их, двадцать какого-то там этажа не сигануть. Не жизнь – сплошная, непрекращающаяся радость...

–Прямо вот так она и сказала. – улыбнулся Паша.

–Ну, я тоже в долгу не остался: все без утайки рассказал. – продолжил он, переведя дыхание. – Про жизнь свою. Про первый, лейтенантский брак, который и сейчас без отвращения вспоминать не могу. Про армию. Про Афганистан. Про Гиндукуш. Про перевал. Про ранение. Про то, как потом маялся, места себе найти не мог. Про то, как машины из Германии гонять начал. Про то, как с Валерой познакомился и бизнесом обзавелся. И вообще – про то какой я сильный и уверенный в себе мужчина, которого в этой жизни решительно ничего не может сломить! И про то с какой уверенностью я смотрю в будущее! И про то, что жизнь моя хороша и даже – прекрасна! Настолько прекрасна, что даже пистолет свой, который я имею как формальный сотрудник службы безопасности фирмы, держу не в своем сейфе, а в Валеркином. Чтобы в момент, когда особенно... хорошо станет, башку себе не продырявить.

Про чувство дикого, запредельного одиночества, которое на меня время от времени накатывает, а три дня назад, на нашем празднике, стало окончательно невыносимо. С того момента как ее увидел.

–Прямо вот так и сказал. – улыбнулся он. – И она мне то же самое, слово в слово повторила.

Ну, что со мной после этого стало, я тебе даже описывать не решусь – живописец у нас ты. Я такого никогда передать не смогу. Даже на одну сотую.

В общем, через неделю она переехала ко мне. Еще через два месяца, с некоторыми трудностями, развелась...

–Муж-то как... отреагировал?

–Муж? Соответствующим образом. Скандалил, возмущался, но на крайние меры не решился. Ко мне-то на кривой козе не подъедешь. У меня, ну, то есть у фирмы, – собственная служба безопасности во главе с Вовой Трофимовым. Самый козырный старлей в нашем батальоне был – даже в Афгане ничего его не брало. Так что устроить мне... несчастный случай непросто даже человеку с серьезным бюджетом. Да и не сам же он станет этим заниматься! Тут люди нужны. А людям, так или иначе, придется объяснить суть претензий. А кричать: у меня, мол, бабу увели! не всякий решится. Другое дело – бабки. Когда у тебя бабки увели, тут можно голосить на всю Ивановскую и поднимать на ноги спасателей всех мастей: хоть милицию с прокуратурой, хоть спецназ с братвой. А если уж у тебя бабу увели, то тут вопрос нужно решать очень тихо и деликатно. Такая вот разница между бабой и бабками.

Он, конечно, пытался мне нагадить. Очень тихо и деликатно. Кредиты мы несколько раз получить не смогли. И не в его банке, а в других. Прошел слушок о нашей, якобы, неплатежеспособности. Кто был автором этого слушка – очевидно. Налоговики нас вскоре тряханули весьма крепко, и я точно знаю – по его наводке. Но Валера мой – воробей стреляный. Его на мякине не поймаешь. Особенно в том, что касается финансов. Даже если у нас и были незаконные операции (а у кого их не было, в девяностые-то?!) вся информация о них была закопана настолько глубоко, что ни один налоговый инспектор не раскопал бы. В общем, потрясли нас – потрясли, да и отступились: не век же с нами возиться. А тут и девяносто восьмой год подоспел. Мы тогда легко отделались. Малой кровью, можно сказать. Сейчас-то Валерка это конечно на свой счет записывает: это, мол, он, такой дальновидный и матерый финансист, сумел потери фирмы минимизировать. Но я-то прекрасно помню: какие у него тогда, в августе, глаза квадратные были! Да нет, нам просто повезло. В отличие от бывшего мужа Алены. Уж ему-то досталось по полной программе. Его банк чуть дотла не сгорел и следующие несколько лет он был занят исключительно восстановлением своего положения. Думать о чем-то другом ему было уже недосуг...

Паша остановился. Обернулся, взглянул на внедорожник, стоявший позади них, у обочины дороги. Затем снова посмотрел на море, убегавшее от берегового обрыва к горизонту.

Они стояли возле самого края обрыва. Несмотря на то, что разговор затянулся, ни одному из них не пришло в голову присесть.

–Таким образом мы с Аленой расписались и зажили вместе. – продолжил Паша, немного погодя. – Дите, конечно же, сразу завести решили. Помню, в первый год, Алена тесты эти... женские... на беременность, просто пачками изводила. Ждала, что не сегодня – так завтра, не завтра – так через неделю, но результат будет. Однако год прошел и – ничего. Потом второй – аналогично. Ну, на третий мы уже откровенно запаниковали. Аленка, понятно, поначалу на себя все грешила: абортировалась же по молодости. Да, не нелегально, не на дому у кого-нибудь лекаря-коновала, а в хорошей европейской клинике. И все же: дамский организм – штука тонкая, повредить его ничего не стоит. Даже в хорошей клинике. Случайно. Ненароком. Ладно, решили не гадать без толку, а провериться. Снова в Германию поехали, в той же самой клинике полное обследование заказали. Оказалось – полный порядок, никаких проблем. Ну, раз такое дело, со мной разбираться стали. – он вздохнул. – Со мной разобрались быстро. Установили нарушение репродуктивной функции на уровне... в общем, не помню я на каком там уровне у меня нарушение. Начали искать причину и докопались-таки до Афгана, до того, последнего боя. Выяснили, что переохлаждение, которое я получил пока под снегом валялся, оказалось гораздо страшнее чем сначала думали. Проморозило меня, получается, гораздо... глубже чем раньше предполагали. Кто ж тогда-то знать мог?! Я, например, ничего такого не подозревал и никакого дискомфорта не чувствовал. Конечно, меня беспокоило мое мужское достоинство. Не отморозил ли? Еще в госпитале, только прибыв в Союз и оклемавшись, я живо навел мосты с одной хорошенькой медсестричкой по имени Сонечка и убедился, что все у меня по этой части в порядке. Ствол в боевое положение поднимается по-прежнему четко, снаряды лупят по-прежнему стабильно и мощно. Кто ж тогда мог предположить, что снаряды-то уже все – холостые? Я, например, об этом и подумать не мог! С какой стати? – Паша пожал плечами и замолчал.

–Лечился?

–Спрашиваешь! Германия, Чехия, даже в Израиль ездил – там тоже урология на высоте. Да что эта заграница! У нас вон, в Крыму, Саки – это ж первый в мире курорт по лечению бесплодия. Как женского, так и мужского. Сакские грязи, говорят, даже полного импотента исцелить могут. Я из них месяцами не вылезал. А все без толку! – махнул он рукой. – Ничего не помогло. Это ж не примитивная импотенция, которая сейчас лечится "Виагрой" из любой аптеки. Это... тоньше и глубже. Так вот по мне Афганистан годы спустя ударил. Рикошетом. – он снова замолчал.

–Ну, когда стало ясно, что вылечиться мне не удастся, начались ссоры. Я требовал, чтобы Алена оставила меня и нашла себе нормального, здорового мужика. Она кричала, что у меня, видать, не только... гениталии, но и мозги основательно подморозило, если я думаю, что, найдя меня после всех этих лет замужнего одиночества, она уйдет, не выдержав первого же серьезного испытания. Так мы и препирались около года, а потом, поняв, что разбежаться это – не выход, стали искать его, выход, и строить планы, один заковыристее и коварнее другого. – Паша усмехнулся. – Для примера могу привести тебе самый коварный и безумный из них: Алена делает вид, что бросает меня, возвращается к своему бывшему мужу, быстренько беременеет от него и снова возвращается ко мне. А что: его детей от первого брака она видела много раз: хорошие, здоровые, крепкие ребята. И у нас будет не хуже. Этакий номенклатурный карапузик!

–Как ты сказал? – переспросил Кирилл. – Номенклатурный карапузик? По-твоему это имеет большое значение?

–А, по-твоему – нет?

Кирилл пожал плечами:

–По-моему – ерунда все это.

–Извини, но я так не думаю. По-моему, гены – серьезный аргумент. И мне бы не хотелось, чтобы мой сын унаследовал их от какого-нибудь гнилого чинуши, наподобие бывшего Аленкиного мужа, которые семьдесят лет агитировали нас за советскую власть и социализм прославляли, а потом, как самые натуральные оборотни, в одночасье превратились в благородных демократов и с тем же энтузиазмом стали капитализм продвигать. При этом они и от социализма не забыли хороший кусок урвать. А иначе откуда у них все эти банки, паи в нефтяных компаниях и тому подобная роскошь? Мы-то с Валерой свое дело с нуля создавали, копеечка за копеечкой капитал сколачивали. Уж я-то прекрасно знаю: сколько сил, нервов и времени нужно, чтобы стать владельцем хотя бы небольшой компании! И с гнусью этой поганой, которая семьдесят лет стояла на страже социалистической собственности с тем чтобы потом, ловким жестом факира, превратить эту собственность в свою личную, ничего общего иметь не желаю. – Паша сплюнул, словно усиливая эффект сказанного. – По этой-то причине я воспротивился и идее искусственного оплодотворения, хотя Аленка долго об этом думала...

–Ты был против искусственного оплодотворения?

–Категорически! Это ж откровенная лотерея! А ну как попадется донор вроде ее первого муженька? Или какой-нибудь пьяница, наркоман? Или того хуже – окажется, что это какая-нибудь... Голубая Луна, прости Господи! Ей-то, Луне, для игрищ своих, голубых, сперма, понятное дело, – без надобности, вот она и сбагривает ее... налево, а потом этим вот биоматериалом чью-нибудь бабу зарядят и родит она... лунатика!

–Ну, это ты загнул!

–Да ничуть! Ты думаешь: почему в последнее время столько голубых стало? Точно тебе говорю – вот именно по этой самой причине!

–Можно подумать – раньше их не было.

–Раньше, Кирюша, сперму консервировать не умели. И передавалась она от одного пола к другому только естественным путем. И у голубых практически не было шансов род свой продолжить. И было их тогда исчезающе мало от общего числа мужиков. А теперь вот нашли они... лазейку к бабам и стали плодиться ударными темпами. Да еще и деньги неплохие на этом зарабатывать! А родители, осчастливленные подобным образом, потом только диву даются – откуда это у чада их подросшего тяга ко всякому... сексуальному экстриму?

–Мне кажется, Лена была права. – покачал головой Кирилл. – Мозги у тебя действительно подморозило.

–Что ты имеешь в виду?

–Что у тебя и вправду – мозги набекрень! Прям как у контуженного.

–Ты так думаешь? – улыбнулся Паша. – Ну, если ты так думаешь, то так, наверно, оно и есть. С точки зрения простых смертных это, безусловно, – минус, но мы-то с тобой, брат, точно знаем: стоять двумя ногами на земле это – не самое сочное, что есть на этом свете! Нет, все это меня не устраивало! Я хочу, чтобы это был действительно мой ребенок! Если уж у меня родится сын, я хочу видеть в нем себя самого. Если мой парень, повзрослев, начнет тянуться к бутылке, я точно знаю, что делать в этом случае, как наставить его на путь истинный. Но если он начнет примерять на себя лифчики – колготки, то кроме как последовать рецепту Тараса Бульбы – "Я тебя породил, я тебя и убью!" мне ничего другого не останется. А не хотелось бы. Вот почему я и был категорически против искусственного оплодотворения. Нет уж. Если я... лично не могу быть отцом своего ребенка, я хочу, по крайней мере, сам решить – кто им будет, а не тянуть лотерейный билет, выигрышность или же проигрышность которого станет ясна лишь через много лет.

Он замолчал, рассеяно глядя на горизонт.

–Однако тут есть известные трудности. – вымолвил он, наконец. – Да, я решил сам... подобрать кандидатуру. Такую, что бы это был настоящий, безо всяких оговорок мужик. Но где его найти? С одной стороны – в моем окружении таких – пруд пруди, с другой – не могу же я подойти к тому же Вове Трофимову и сказать: так, мол, и так, брат, пособи-ка маленько своему бывшему командиру и нынешнему начальнику! Есть такая штука, гордость называется...

–Гордость? А что такое гордость?

–Гордость? Гордость, Кирюша, – это готовность скорее умереть, нежели показать, кому бы то ни было свою слабость. В чем бы то ни было.

Кроме того был еще один момент. Этот человек должен был появиться в нашей с Аленой жизни всего один раз. Появиться и исчезнуть навсегда. Чтобы потом, через пять, десять или двадцать лет никто не сказал бы моему парню, что он не мой. А старые товарищи... ну куда они исчезнут? Они-то всегда рядом будут. Как мина, готовая рвануть в любую секунду.

Словом, не мог я обратиться ни к кому из них. Нужно было искать кого-то на стороне. Представляешь себе сложность задачи? Найти абсолютно своего человека, которому я мог бы доверять как самому себе, позволить ему приблизиться к Алене, а потом сделать так, чтобы он никогда больше подле нас не появился. Нет, нет, даже не спрашивай! – рассмеялся он. – Вариант с ликвидацией... суррогатного папы я не рассматривал! На чужом несчастье своего счастья не построишь. В эту аксиому я верю свято.

Ладно, нам к сложным задачам не привыкать. Начали мы с Аленой по новой варианты варьировать и комбинации комбинировать. Больше года мудрили, но так ничего и не добились: то человечек гнилой попадется, такой с которым не то что в разведку – в кабак, пивка попить, идти не захочется, не говоря уж про наше деликатное дело. А если не гнилой, то уж больно близкий, такой от которого после запросто не избавишься, который будет поблизости ошиваться, глаза мозолить.

Честно признаюсь – мы были уже на грани отчаяния. Опять начали ссориться. Подчас хотелось просто послать все к чертовой матери и сказать Алене: дорогая, да рожай ты от первого встречного! А как родиться дите – уж я его воспитаю как положено! Я из него человека сделаю! Я его научу Родину любить! Мне не впервой! – он вздохнул. – Приблизительно в таком вот настроении мы и прилетели в Доминикану. Устали от всего. Хотелось просто махнуть на край света и хоть на пару недель забыть про все наши проблемы. Как будто можно убежать от того, что внутри тебя! – усмехнулся он. – Вот и у нас не вышло. Опять повздорили. Она кричала, что больше ждать уже не может, что время ее выходит, что надо что-то решать и решать быстро. Расплакалась. Убежала. – он остановился.

–И вдруг – ты. На этих чертовых, безумно далеких от всего Карибах, среди всех этих негров и мулатов, где, если и встречаются нормальные, русские лица, то каких-нибудь воров или прощелыг, вызывающих одно желание – плюнуть в рожу да припечатать кулаком. И вдруг – ты. Вот такой вот... в доску свой мужик, земеля, братишка. Вот такой вот... такой вот... правильный весь... даже неправильностью своей правильный, ладный, одним словом – именно такой какой нужен! Прям как по заказу. Я как тебя увидел, мне аж страшно стало. – Паша стиснул кулаки так, что хрящики хрустнули. Аж страшно стало. – Наверно, в такие вот моменты люди и уверува... уверывают... уверовают в Бога.

Он замолчал, переводя дыхание.

–Алена с ходу на тебя запала. Она прямо тогда, как только вы познакомились хотела... все сделать. Сразу же. Не откладывая. Остановило ее лишь то, что вы оба были подшофе да еще то, что ты, взяв бутылку, тут же отправился ко мне. Она мне наутро так и сказала: если бы ты сразу же не ушел, она точно скинула бы платье и посмотрела: что бы ты сделал? Ох, и тяжко же мне стало после этого! Ох, и тяжко! Особенно, учитывая что я уже тоже успел с тобой познакомиться и сам понял – лучшего варианта нам действительно не найти. И возразить ей мне было нечего. Но если бы она... легла с тобой без моего ведома... – он снова замолчал. – Я бы не простил.

–Ты мне, тогда, в первый вечер, когда про бой на тропе рассказывал потому и не досказал про ранение и... все остальное? – спросил Кирилл. – Чтобы не вспугнуть? Не дать почувствовать – что вам от меня нужно?

–Вообще-то, – лукаво усмехнулся Паша, – сейчас я вполне мог бы сказать: да, именно поэтому. Чтобы не вспугнуть. Такой вот я дальновидный. Увы, правда гораздо прозаичнее: ты просто-напросто заснул, уткнувшись носом в тарелку с гуавой. Выключился, прежде чем я дошел до кульминации! – он чуть не расхохотался. – Тогда я просто оттащил тебя на диван и добил бутылку в одиночку. А утром, переговорив с Аленой, понял – судьба.

С нашей точки зрения, ты был просто идеален. С одной стороны – подходил нам по всем статьям. С другой – не входил в круг наших друзей и знакомых. Можно было просто... попользоваться тобой и сказать тебе "прощай"...

–Вы думали, я ни о чем не догадался бы?

–Откуда?! Ты бы просто ничего не узнал! Сегодня – завтра ты в любом случае уехал бы в свой Питер. А через... десять месяцев мы просто сообщили бы тебе, что у нас в семье произошло радостное событие. И ты даже подумать бы не мог, что имеешь к нему отношение. Если вообще сообщили бы...

Портрет этот проклятый... – он покачал головой. – Я как увидел его, мне чуть плохо не стало. Прямо как Алене. Первая мысль была: он все знает! Откуда – непонятно, но он точно все знает. Лишь увидев твои глаза, понял – ни черта-то ты не знаешь. А если ты ничего не знаешь, но, несмотря на это, сумел нарисовать... такое, значит ты – гений...

–Да какой я гений! – угрюмо отмахнулся Кирилл.

–Самый настоящий. "Елена Прекрасная" это... шедевр.

–Шедевр! Да ты хоть знаешь что такое шедевр?

Паша пожал плечами, потом еще немного подумал и ответил:

–Я, разумеется, не могу знать вашего, профессионального определения, но думаю, что если в мире есть хотя бы один человек, который не может взглянуть на твою работу чтобы горло не перехватило и глаза не намокли, то это – настоящая картина. А если таких людей уже двое, то это – шедевр.

Кирилл вздохнул. Муж да жена – одна сатана.

–Бог с ним, с шедевром. – сказал он. – Ты лучше расскажи, что дальше-то было.

–Дальше? А дальше все было очень просто. Мы решили не терять с тобой контакта и даже позволили тебе "помирить" нас, хотя и сами уже успели... помириться. Изобрести повод пригласить тебя в Москву или же Крым было проще простого, особенно после того как ты рисовал нас на берегу. Сомнений у нас уже не было. Алена без устали повторяла, что это – судьба. Да и мне, честно говоря, казалось точно так же. Я смирился с тем, что ты – будущий отец моего ребенка. – Паша резко тряхнул головой. – Ну, то есть... почти смирился. Я понимал, что эти полгода – мой последний шанс. Если у меня ничего не выйдет... все. Еще раз съездил в Израиль, в лучшую урологическую клинику. Прошел там еще один, интенсивный курс лечения. Неделями Алену из постели не выпускал. Надеялся до последней минуты. Но все в пустую. – он вздохнул. – Тем временем мои ребята осторожненько навели о тебе все необходимые справки. И в Питере и в Пскове и в Москве. Что за семья? Как учился? Как служил...

–Не состою ли на учете в районном психдиспансере? – понимающе ухмыльнулся Кирилл.

–И это – тоже. – подтвердил Паша. – После Чечни на этот учет немало народу попадает! Но ты оказался чист. Ни одного темного пятнышка. Честная солдатская биография. Железная снайперская психика. Словом – идеальная кандидатура.