Текст книги "О моя дорогая, моя несравненная леди (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Яшенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Но это у других...

Собственное творчество ему таких сюрпризов пока не преподносило. Кирилл всегда полагал, что он – нормальный, небесталанный художник средней руки и, пройдя соответствующую выучку, сможет зарабатывать на жизнь этим ремеслом. И, возможно, даже станет широко известным в узких кругах ценителей современной живописи. И не более.

А оказалось-то, он – настоящий гений, способный сотворить подлинный шедевр, произведение, перешагнувшее понимание самого автора! Кирилл покачал головой, не будучи в состоянии поверить этой очевидной и совершенно бесспорной мысли.

Но как же ей не верить, если женщину лежащую на софе переполняла такая избыточность, что холст просто не вмещал ее! Избыточность была готова выплеснуться через край картины или же разорвать саму картину на части. Елена выглядела настолько живой, что, казалось, каждый миг могла повернуть голову или чуть-чуть сдвинуть левую ножку, которую, верно, не слишком-то удобно было держать в таком положении. А эта рука, небрежно (аккуратно?) уложенная поверх живота. Да, она была совершенна! Да, это была лучшая женская рука сотворенная им! Но откуда в ней столько жизни?! Откуда, при всем ее техническом совершенстве, это странное ощущение следующего момента? Ощущение того, что мгновение спустя она дрогнет и тонкие, длинные пальцы наискось скользнут по животу, приласкав его невесомым взмахом.

А эти глаза? Эти странные глаза, которые он увидел всего раз, но, несмотря на это, смог перенести на холст. Устремленные вверх и лишь немного развернутые к зрителю, они, тем не менее, не смотрели ни вверх, ни на зрителя. Нет, как и тогда, две недели назад, взгляд Елены был устремлен внутрь нее самой. Она словно разглядывала нечто принадлежащее только ей одной, недоступное пока остальным. И в этом самоуглублении, в этой отрешенности от окружающего мира, в этом не поддающемся расшифровке взгляде было нечто грозное и пугающее.

Нас ведь всегда пугает то, чего мы не понимаем, подумал Кирилл, делая шаг назад.

Отойдя к двери, он некоторое время стоял, не в силах разлучить свой взгляд со взглядом Елены, а потом выключил свет и вышел в коридор. Он хотел уже направиться в спальню, но потом, спустился вниз, в библиотеку, подошел к бару и наполнив рюмочку, вернулся в свою мастерскую.

Положив руку на выключатель, он замер, переживая мгновения ставшего уже привычным страха. Раз за разом, днем или ночью входя сюда, он боялся, что однажды не увидит на холсте Елену. Что какой-то новый штрих или замысловатая игра светотени убьет ту самую, неописуемо живую и фантастически избыточную женщину, которую он видел в прошлый раз.

И раз за разом преодолевал этот страх...

Люстра вспыхнула, и глаза Кирилла тут же встретились с отсутствующим, уходящим внутрь себя взглядом Елены Прекрасной.

Все было здесь. Ничто никуда не ушло.

Он вздохнул и торжественно, словно перекрестившись, поднял рюмку и выпил. Приложив ко рту ладонь тыльной стороной, переждал горький выдох и снова вздохнул с облегчением и радостью. Восторг от осознания собственной гениальности и причастности к сонму бессмертных теплой волной раскатился по всему телу, а после невесомым воздушным шариком поднялся в голову, сообщив невесомость и легкость всему его существу.

Бросив последний взгляд на портрет, Кирилл выключил свет и закрыл дверь.

Вот ведь, блин, как оно бывает-то, размышлял он, направляясь в спальню, живешь себе и живешь целых двадцать пять лет, по миру носишься, не щадишь себя, башку свою под пули подставляешь, а потом, бац! и обнаруживаешь вдруг, что ты – второй Микеланджело! А то и вовсе – Леонардо да Винчи...

*

-Слушай, Петрович, а куда это «Мерседес» наш подевался?

–"Мерседес"? – переспросил Федор, возвращая на место мерный щуп уровня масла.

–Ага. – сказал Кирилл. – Третий день его не вижу.

–А "Мерседес" я в Симферополь, на станцию техобслуживания отогнал. – водитель-садовник удовлетворенно захлопнул капот "Ленд Ровера".

–Сломался, что ли?

–Да вроде того. Хозяйка сказала – подвеска задняя загрохотала ни с того ни с сего. Ну, я прокатился – действительно грохочет, зараза.

–А чего с ней такое? – спросил Кирилл.

–А это я без понятия. Без понятия. – Петрович, обтиравший руки ветошью, пожал плечами. – "Мерседес" мне хозяин трогать не разрешает... ну, то есть, – копаться в нем не разрешает. Больно уж дорогая игрушка. Это вот с этим агрегатом, – он кивнул на внедорожник, подпиравший высокой крышей потолок, – я что хочу, то и делаю, а в "Мерседесе" мне только спустившее колесо да опустевший бачок стеклоомывателя по зубам. Со всем остальным – в Симферополь, на станцию техобслуживания. Там же ж одной электроники под капотом – полцентнера. С такой техникой самодеятельность недопустима.

–Ясно.

–А зачем тебе "Мерседес"?

–Да хозяйку хотел прокатить...

–Так англичанина бери как всегда! На кой тебе немец-то?

–Да хотелось... с ветерком. К морю-то сегодня всяко не поедем...

–Да, море нынче лютует. – кивнул Петрович и снова пожал плечами: – Однако извиняй, ничем помочь не могу! "Мерседес" в ремонте.

–Ладно. – махнул рукой Кирилл. – Возьмем англичанина, как всегда.

И, отворив дверцу внедорожника, полез внутрь. Да, небольшое, но – огорчение. Что ни говори, а "Мерседеса" жаль. "Ленд Ровер", безусловно, машина серьезная, породистая и гонять на нем по диким пляжам и степным грунтовкам – занятие исключительно интересное. Если не сказать – эстетическое. Однако своя, неповторимая эстетика есть и в том, чтобы нестись в спортивном купе по горному серпантину, змеиными петлями залёгшему над морским обрывом, жестко, бескомпромиссно прожигая поворот за поворотом, захлебываясь адреналином на внешних виражах, когда кажется, что еще немного и колеса оторвутся от асфальта, а машина заскользит брюхом по небесной синеве, разбрызгивая во все стороны снежные хлопья облаков.

И лишиться этого удовольствия было вдвойне досаднее, зная, что помесить грязь на пересеченной местности можно и под Питером, а вот когда еще в Крым попадешь – неизвестно. Они с Леной давно уже пересели на "Ленд Ровер", лучше приспособленный для путешествий по диким, заповедным уголкам побережья, привлекательным с точки зрения пленэров. А "Мерседес" тем временем пылился в гараже. И вот именно тогда, когда он оказался нужен...

...Природа сдержала свое обещание: тучи, почти неделю маячившие на горизонте, то, проваливаясь за него, то, напротив, накатываясь на берег, разрешились-таки нынешней ночью штормом средней силы. Он подкрался в самый глухой час полуночи, словно вражеский диверсант, улучив момент, когда часовые спали, и обрушился на пустынные пляжи и улицы Коктебеля.

В спальне оглушительно хлопнуло открытое окно, заставив Кирилла с Леной испуганно вскинуться на постели. В небе перекатывались грозовые раскаты, а в саду, отчаянно скрипя, будто жалуясь на свою судьбу, гнулись и мотались из стороны в сторону деревья.

Израсходовав к утру изрядную долю своей ярости, шторм постепенно пошел на убыль, однако волны, разведенные им, были все еще слишком сильны, чтобы кто-нибудь осмелился выбраться на пляж. Да и небо, задернутое плотной завесой туч, оставалось серым, без малейшей надежды на проблеск солнца...

...-Все, кончилась, видать, погода. – поделился Кирилл своими опасениями с Федором, спустившись после завтрака в гараж. – Теперь, пожалуй, надолго заштормит. Как полагаешь?

–В августе-то? – усомнился водитель-садовник. – Вряд ли. Вот кабы сейчас октябрь на дворе стоял, я бы, пожалуй, с тобой согласился. А в августе – вряд ли. Августовские шторма это – не шторма. Так... пипснуло и успокоилось...

–Пипснуло? – переспросил Кирилл.

–Ага. – подтвердил Федор, придирчиво изучавший вопрос наличия-отсутствия масла в двигателе "Ленд Ровера". – Пипснуло и успокоилось.

–Ну-ну! – улыбнулся Кирилл, осматриваясь в гараже.

–Слушай, Петрович, а куда это "Мерседес" наш подевался?

–"Мерседес"? – переспросил Федор, возвращая на место мерный щуп уровня масла.

–Ага. – сказал Кирилл. – Третий день его не вижу...

...Не то чтобы ему так уж сильно был нужен этот "Мерседес". Просто Лена...

Она уже который день жаловалась на одолевавшую ее скуку. Кирилл, по ее словам, как забивался с раннего утра в свою мастерскую, так и вылезал оттуда только к ужину. Свои же обязанности кавалера он полностью игнорировал. Равно как и даму, которую обязан был развлекать.

Нельзя сказать, что все обстояло именно так, однако львиная доля истины в этом утверждении имелась. Работа над полотном полностью захватила живописца. Кирилл давно уже не испытывал такого творческого азарта. Впрочем... если уж быть предельно честным – ТАКОГО творческого азарта он не испытывал вообще никогда! Никогда еще ему не доводилось испытывать такой жажды, такой тяги к холсту, с которыми было просто не совладать. Он действительно был готов стоять у мольберта круглые сутки напролет, позабыв про сон и еду. Лишь о Лене, о ее изумительных ласках, о сплетении тел в полночной тишине, он забыть не мог. Его ночи принадлежали только ей.

Но этого Лене было мало. Уже несколько дней она настойчиво уговаривала его тряхнуть стариной: забраться на машине в какую-нибудь глушь, пройтись по морскому берегу, поваляться на диком пляже. Понырять, в конце концов!

Поначалу Кирилл лишь усердно кормил ее "завтраками", искренне надеясь, что через пару – тройку дней напряжение, острота его творческого голода пойдут на спад, и он сможет отвлечься от работы. Но напряжение не спадало и творческий голод не иссякал. Холст по-прежнему безраздельно властвовал над ним, занимая все мысли. Ну а Лена... Лена никуда не денется. По крайней мере, в ближайшее время.

И все же игнорировать ее до бесконечности было невозможно. Настроение женщины, игривое и легкое в начале, постепенно смещалось в минорную сторону. Она словно стала сожалеть о содеянном, по мере того как угасала страсть. Хотя, с другой стороны, если бы сожалела, давным-давно, пожалуй, дала бы ему отставку? Как говорится: хозяин – барин. Сожалеешь – чего ж тогда каждый вечер в постель ложишься?

Но, так или иначе, а Лена день ото дня теряла свою беззаботную веселость, становясь все более задумчивой и грустной. И это не могло не вызывать у Кирилла уколов совести. Увлекшись работой, он действительно перестал уделять ей достаточно внимания. Правда, при этом он реально ощущал как... количество внимания перетекает в качество: даже будучи утомленным многочасовой трудовой вахтой у мольберта, он как на крыльях летел в спальню Лены и не засыпал до тех пор, пока не чувствовал, что женщина довольна им так, как только может быть женщина довольна мужчиной. Никакая усталость не могла помешать ему в полной мере насладиться совершенным телом его натурщицы.

Она ценила это, находя для него новые слова нежности и новые, неизведанные доселе ласки, но днем снова начинала упрекать в том, что он отдает предпочтение работе с портретом, а не общению с оригиналом.

И возразить ей, увы, было нечего.

Сознавая это, Кирилл дал себе обещание в ближайшее время, как только появится настроение, выбраться с Леной на прогулку...

Шторм грянул как нельзя более кстати. Последние несколько дней Лена ходила совершенно потерянная, окончательно, видимо, отчаявшись вернуть его внимание. А нужное настроение все никак не появлялось, вследствие чего все его обещания грозили так и остаться обещаниями. Но непогода заставила Кирилла пересмотреть планы. Сколь бы сильно творческий процесс ни захватил его, но упускать возможность увидеть разгневанное, штормящее море нельзя было ни в коем случае.

Потому что увидеть такое можно вообще один раз в жизни.

А то и вовсе – ни разу. Ввиду чего...

Ввиду чего стоит хотя бы на время отвлечься от мольберта и выполнить данное Лене обещание, думал Кирилл, стоя перед окном своей комнаты и глядя на неопрятные клочья серых туч, несущиеся со стороны моря на бреющей высоте и напарывающиеся на колючую вершину Карадага.

Тем более что выполнять обещания – хорошая манера.

С такими мыслями он спустился в столовую к завтраку и, обрадовав Лену, направился после трапезы в гараж с намерением выгнать оттуда спорткупе, потому что внедорожник им был сегодня совершенно ни к чему.

Однако судьба и Федор Петрович распорядились иначе...

*

-Да уж, судьба! – рассмеялась Лена. – А были б на «Мерседесе» нипочем сюда не забрались бы!

–Пожалуй. – согласился Кирилл, чувствуя как ветер покачивает его, заставляя напрягать мышцы, удерживая равновесие.

Он стоял над обрывом. Прямо из под его ног убегал вниз, к морю, щербатый каменистый склон, неровный, покрытый кривыми, зазубренными гниловатыми базальтовыми клыками. Вершина Карадага возвышалась за его спиной настолько близко, что казалось: до нее можно дотронуться рукой. Равно как и до низкого, стремительно скользящего над самой головой неба.

Поверхность моря, лежавшая ужасно далеко, под ногами Кирилла, представлялась ему чем-то вроде огромного свинцово-серого холста, покрытого короткими, отрывистыми белыми штрихами. Мощные, разгулявшиеся волны все несли и несли к берегу белые хлопья. Как будто там, за горизонтом, пошел на дно танкер с пеной и теперь она медленно вытекала наружу и стремилась к берегу, чтобы нарушить его девственную, первозданную чистоту. Жаль сама береговая линия, украшенная аркой Золотых Ворот, отсюда не просматривалась, скрытая скальным массивом обрыва. А то можно было бы посмотреть – сколько пены уже нанесло...

...Сев в машину и выехав за ворота, они с Леной провели некоторое время в раздумье: куда бы им направиться.

–Слушай, а поехали на Карадаг? – предложила она, после того как Кирилл отверг несколько мест, не подходящих с его точки зрения для того, чтобы в полной мере насладиться зрелищем разбушевавшейся стихии.

–На Карадаг? – задумался он.

Карадаг – это интересная мысль. Проведя в Коктебеле больше месяца, Кирилл едва ли не каждый день сожалел, что так и не выкроил времени подняться на вершину пусть и не самой высокой, но уж точно самой экзотической горы Тавриды.

Которая, помимо всего прочего, возвышалась прямо за его окном.

Ну что ж, вот он – подходящий момент. И машина подходящая. На "Мерседесе" с его крошечным дорожным просветом, предназначенным исключительно для гонок по асфальту, нечего было бы и думать отправиться на извилистые грунтовые дорожки горного заповедника, а "Ленд Роверу" любые горы по плечу.

–А поехали. – решил он, поворачивая вверх, прочь от моря...

...На самую вершину, они, понятное дело, не взобрались, но поднялись высоко. Потом оставили машину и направились далее пешком по узкой тропинке.

Пешком, конечно, можно было взобраться и на самый верх, однако заниматься скалолазанием при таком ветре им показалось излишним. Да и зачем? Отсюда, из-под вершины, и так открывался фантастический вид на разгулявшееся море. Пятьсот метров высоты открывали широкую круговую перспективу и, в то же время, не стирали мелкие детали морского пейзажа, не превращали его в монотонную, серую равнину, лежащую где-то далеко под ногами, на запредельной глубине.

Да, смотреть на это штормовое великолепие с вершины Ай-Петри было бы гораздо скучнее, подумал Кирилл, останавливаясь в разумной близости от края обрыва. Лена, утомленная подъемом, опустилась на камень за его спиной.

Ненастное, свинцово-серое море расстилалось перед ним на огромном расстоянии, от низкого, длинного мыса Киик-Атлама на востоке до высокого, массивного мыса Меганом на западе. Ветер, уже смиривший свою ярость, продолжал, тем не менее, гнать к берегу неугомонные волны с высокими, белопенными гребнями. Кирилл смотрел на эти гребни, думая об их схожести со скалами и утесами, окружавшими сейчас их. Казалось, это гигантская волна грянула со всей силы о берег и, разбившись об него, взметнулась к небу. Да так и окаменела в апогее своего взлета. Вздыбленный в древние времена подземным огнем, базальт застыл в самых причудливых формах. Тысячелетняя работа ветра еще больше усугубила, подчеркнула эту причудливость, поражая воображение фантастической, гротесковой пластикой изгибов и трещин, чередованием скальных клыков и бездонных провалов.

–Сильное место. – сказал он.

Лена промолчала.

Он обернулся к ней и понял, что она сейчас далеко. И от него и от этой фантастически красивой вершины. Взор женщины лишь казался обращенным к горизонту, а на самом деле отражался от него и снова уходил внутрь нее.

Долгожданная прогулка не смогла полностью освободить ее от задумчивости и отрешенности, владевших ею уже не первый день. Кирилл смотрел на Лену, пытаясь понять: в чем же причина такого странного состояния. Проблемы? Неприятности? Да нет, не похоже. За несколько недель, проведенных здесь он успел достаточно изучить свою... натурщицу. Он знал как она улыбается, когда дарит ему прощальный, полусонный поцелуй в сумраке спальни. И как улыбается, открывая глаза навстречу новому дню. Знал как она смеется, перебрасываясь шутками с Марией за завтраком. И как нарочито, шутливо гневается, отчитывая Петровича за небрежно обстриженные кусты в саду. Знал как она грустит, часами позируя ему. И как печалится, глядя в морскую даль...

Но здесь явно было что-то другое. Что?

–Пашка не звонил?

–Паша? – Лена вздрогнула, как от неожиданного прикосновения и оторвалась, наконец, от моря, плескавшегося внутри нее. – Звонил. Вчера еще...

–А... – Кирилл в свою очередь, напротив, отвернулся. – Ну и что сказал?

–Сказал, через три дня возвращается.

–Через три дня? Послезавтра?

–Да.

–Понятно. – Кирилл кивнул.

Может и в самом деле – понятно? Он возвращается, а она... А, в самом деле, – что она? Сожалеет или... радуется? Ха, вот парадокс-то: и в том и в ином случае она должна и радоваться и огорчаться одновременно! Если сожалеет об их связи, то должна, пожалуй, радоваться, что скоро все закончится. И наоборот. Да, парадокс.

Он обернулся к Лене. А может... Может это – тот самый случай, когда лучше спросить? Просто, в лоб, без экивоков, задать вопрос и получить ответ. Или – не получить. Что, при известных обстоятельствах, тоже можно считать ответом...

–А ты, как видно, не очень-то этому и рада? – спросил он.

–Чему? – нет, Лена сегодня решительно не желала держать в руках нить разговора!

–Ну... тому, что Пашка возвращается.

–Почему – не рада? – пожала она плечами. – Очень даже рада.

–Да? – позволил себе усомниться Кирилл. – Что-то не заметно.

–Ты о чем? – не поняла она.

–О том, что никаких признаков радости у тебя и близко нет. Который день уже ходишь... как в воду опущенная. Или просто... жалеешь?

–Жалею? О чем?

Кирилл помедлил, силясь понять – играет она или же искренне не понимает: о чем ей жалеть?

–О Тарханкуте. – промолвил он, наконец, так и не одолев ребус. – Ну и обо всем остальном, конечно же...

–Я тебя умоляю! – взмах ее руки был настолько убедителен, что Кирилл внутренне замер, сообразив, что направление, вектор его мысли, оказался ошибочным. – Мне не о чем жалеть! Это время... этот месяц, что мы провели с тобой, это... – она остановилась, не находя, очевидно, нужных слов. – Тут другое. – покачала она головой, так и не найдя их.

–Другое?

–Да, другое. Понимаешь... – она приложила ладонь ко лбу, словно пытаясь усмирить круговорот мыслей. – Понимаешь, просто я окончательно запуталась.

–Запуталась?

–Да, Кирилл, запуталась. Понимаешь... совсем еще недавно мне казалось, что наш с тобой... что это – временно. Мимолетное увлечение, а когда вернется Паша... – она пожала плечами. – Когда вернется Паша от этого не останется и следа, но сейчас мне уже кажется, что... я начинаю забывать его. И это...

–И это? – подстегнул ее Кирилл.

–И это мне не нравится. Я не ожидала от себя подобного непостоянства. Мне не нравится такая переменчивость. – закончила Лена, взглянув на него.

Кирилл покачал головой:

–Чепуха! Ничего ты не забываешь! Ты научилась жить без него, вот и все. Но это не значит, что ты его забыла. Что же касается непостоянства и переменчивости... Что тебе на это сказать? Непостоянство и переменчивость – извечные спутники, сопровождающие нас еще до рождения. Ну, посуди сама: зачинают нас, как правило, в удовольствии, рожают, обычно, в муках и так вот всю жизнь от удовольствия к мукам и обратно мы и перемещаемся. Сперва идет непродолжительная пора безоблачного детства и тебе хорошо. Но потом ты идешь в школу, где тебя начинают пичкать массой полезных, но крайне скучных знаний и тебе плохо. А потом ты заканчиваешь школу и тебе опять хорошо. Но потом тебе нужно сдавать экзамены в институт и тебе снова плохо. А потом ты все-таки поступаешь в институт, и наступает время подлинного кайфа. И ты кайфуешь до тех пор, пока тебя не выгоняют из института и не забирают в армию, где ты становишься духом и тебе снова плохо. Но потом ты становишься дедушкой и тебе опять хорошо. А потом тебя отправляют в горячую точку и тебе снова плохо. Но потом ты демобилизуешься и тебе опять хорошо. А, демобилизовавшись, ты тут же напиваешься и тебе снова плохо. Но потом ты возвращаешься домой и тебе опять хорошо. А потом ты узнаешь, что твоя девушка давно уже свинтила к другому и ты опять напиваешься и тебе совсем уже плохо. Но потом ты встречаешь другую, гораздо более интересную, девушку и тебе совсем уже хорошо. И вот так всю жизнь!

–Забавно! – Лена от души рассмеялась и попыталась поддержать его в построении философской модели жизни. – А потом оказывается, что ты, как честный человек обязан жениться на этой девушке и тебе снова плохо. А потом вас становится трое и тебе опять хорошо. А потом ребенок сутками не дает вам спать и тебе снова плохо. Так?

–Ну, не знаю, Лен! Не знаю. – покачал головой Кирилл. – Так далеко я по жизни еще не заглядывал. Может быть, так оно и есть. Единственно только...

Он прервался, пристально взглянув на женщину.

–Единственно только не припоминаю, когда это я тебе говорил, что я – честный человек?

–Ты, знаешь, я почему-то сама так решила! – ответила она, рассмеявшись.

–Ах, сама! Ну, сама – это другое дело. Но я тебе этого точно не говорил?

–Нет! Не говорил. Слушай, и как это только у тебя получается сначала сделать хохму из какой угодно болезненной проблемы, а потом эту же хохму превратить в философскую притчу, а?

–Тут, Лен, все дело в мозгах. – пожал плечами Кирилл. – Точнее в их устройстве. Понимаешь, у нас, мужиков, в голове всего-то две извилины – выпить да закусить – раз, и с кем бы переспать – два. А любой механизм, чем проще – тем надежнее. Это мировой закон. Взять, например, автомат Калашникова. Не будучи лишенным, известных недостатков, он в то же время является абсолютным лидером по простоте, а стало быть, и надежности. И на этом основании законно занимает высшую ступень пьедестала. Вот так и мужские мозги. Да, они не идеальны, но в силу своей простоты и надежности стоят несравненно выше женских, при всех их достоинствах излишне переусложненных. При таких-то мозгах, что хохмы сочинять, что притчи – дело плевое!

–Значит – как автомат Калашникова, да?

–Точно! Простые и надежные. Устойчивые к непостоянству и переменчивости, без чего общение с противоположным полом не представляется возможным.

Лена снова рассмеялась и спросила: причисляет ли он и ее к числу непостоянных и переменчивых особ?

Кирилл ответил, что она слишком хорошо маскируется, чтобы можно было сразу это понять.

–Все возможно! – прибавил он, довольный тем, что ему удалось хоть немного растормошить спутницу, отбросившую, как будто, невеселые мысли.

Лена кивнула и, встав с камня, подошла к нему. Кирилл обнял ее за талию, и они несколько минут стояли над обрывом, наслаждаясь безмолвием своего объятия.

Ветер слабел, но разошедшееся море не собиралось смирять свой натиск.

–Пойдем? – спросила Лена.

–Пойдем. – согласился Кирилл.

Они начали спускаться вниз по тропинке, вившейся по склону горы. Перед тем как обогнуть скальный уступ, который должен был скрыть от них море, Кирилл обернулся. Далеко-далеко, у самого горизонта, в плотной завесе туч блеснула прореха и длинные, тонкие стрелы полуденного солнца вонзились в волнующуюся свинцовую поверхность...

*

Да, Викентий Максимович определенно был прав, утверждая, что луна – несравненно более тонкая материя, и с ее призрачным сиянием нужно обращаться куда деликатнее, нежели с прямолинейным и бескомпромиссным солнцем. Иначе ничего не получится.

Кирилл оторвался от портрета, встал и, выключив свет, подошел к окну.

Нет, пока что – глухо. Ветер старался как мог, разгоняя тучи, однако небосвод оставался беспросветно-мрачным и низким. Яркая, праздничная иллюминация вечерней набережной, над безудержным весельем которой были не властны никакие природные катаклизмы, отражалась от нижнего края облачного покрова, прочерчивая его изломанный, лохматый контур.

Ущербная Луна, парившая где-то поверх туч, не выдавала своего присутствия ни единым проблеском. Хотя, нетрудно предположить, что она, уподобляясь людям, наверно точно так же озаряла непроницаемую облачную завесу с обратной стороны...

Сюжет? Сюжет.

Кирилл усмехнулся и обернулся к своей постели. На ней ворохом валялись его вещи, которые целый месяц лень было определить на место. С ношенными, да так и не отданными в стирку тряпками соседствовали чистые рисовальные принадлежности. Заручившись согласием Лены на то, что она не станет подглядывать за его работой, он, помимо этого, попросил Марию не убирать комнату, сославшись на рабочий беспорядок, создававший в импровизированной мастерской правильную ауру, без которой ни один нормальный творец не может поймать правильное, рабочее настроение. Ввиду чего последние две недели, пока он, не покладая рук трудился над полотном, в его комнату никто не наведывался и порядка в ней не наводил.

Однако, хочешь – не хочешь, а этот рабочий беспорядок придется ликвидировать...

...Спустившись с Карадага, они вернулись в Коктебель и, добравшись до пляжа, побродили по нему, высматривая: не выбросило ли разгулявшееся море на берег бутылку с запиской, брошенной в волны каким-нибудь бедолагой, погибающим на необитаемом острове. Часа с небольшим вполне хватило чтобы убедиться – бутылок (особенно пластиковых) люди-скоты бросают в море предостаточно, только вот содержание их, как правило, гораздо более прозаично: недопитое пиво, недокуренные бычки и прочие отходы человеческой жизнедеятельности. Окончательно разочаровавшись в роде людском и нагуляв хороший аппетит, Кирилл с Леной отправились обедать в шашлычную Ахмета.

Отсюда, с самой границы утихающего шторма, открывался не менее интересный вид, нежели с вершины горы. Взволнованная поверхность моря напоминала кухонную терку с зубчиками белых гребешков. Порывы стихающего ветра и сильные, ритмичные удары крутого прибоя создавали особую атмосферу на маленькой, открытой веранде шашлычной, заставляя то повышать голос, то подхватывать норовящую упорхнуть салфетку.

Кирилл взял к шашлыку красного столового вина, а Лена – гранатового сока.

В последнее время она прилежно отправляла обязанности гостеприимной хозяйки и водителя. Да и дома почти не прикасалась к вину.

Даже этой ночью, до удара шторма, когда они, разгоряченные и немного утомленные безбрежностью своего счастья, отдыхали, прислушиваясь как августовский ветерок, напоенный ароматами степи и леса, моря и гор, бродит по саду, натыкаясь на деревья и долго выпутываясь из ветвей, и Кирилл открыл шампанское, Лена отказалась.

–Попробуй. – она протянула ему сок. – Так даже вкуснее.

Кирилл попробовал, одобрил изысканное сочетание, но потом вернулся-таки к "Массандре".

Славно закусив и потрепавшись о всевозможных пустяках, они поблагодарили Ахмета и направились домой.

По пути, правда, Лена притормозила возле аптеки и, заглянув в нее, вернулась с упаковкой женских гигиенических средств.

–Месяц! – немного смущенно пожала она плечами, торопливо пряча упаковку в бардачок.

–Бывает. – понимающе кивнул Кирилл, подумав, что совпадение этого самого... месяца с возвращением Паши может обернуться для него самого не лучшим образом.

И ведь как в воду глядел.

Вечером, когда они уже поднялись из гостиной наверх, Лена остановилась возле двери в свою спальню и, замявшись, спросила:

–Слушай, а может быть ты... ляжешь сегодня у себя? А то Паша вот-вот вернется, да и вообще...

–И вообще? – уточнил Кирилл, поняв, что опасения его сбылись.

–Ну... милый... я же не виновата! – улыбнулась она, разведя руками. – Природа...

–Ага. – согласился Кирилл. – С природой не поспоришь.

Потом стиснул ладонями ее плечи и, крепко обняв женщину, требовательно прильнул к ее губам.

Лена сопротивлялась всего мгновение, а потом ответила ему и они долго стояли, слившись в объятиях...

...Он отвернулся от захламленной постели и снова посмотрел в окно. Море, не освещенное ни Луной, ни звездами, оправдывало свое название, будучи беспросветно-черным.

Некоторое время Кирилл упражнял глаза, пытаясь найти, определить, угадать линию горизонта, но потом бросил это безнадежное занятие и, прижавшись виском к оконной раме, начал вспоминать...

Ныряли чайки в хлябь морскую

Клубились тучи. Я смотрел,

Как солнце мечет в зыбь стальную

Алмазные потоки стрел.

Глава IX

Будем мы сражаться в поле

На равнине будем биться!

На дворе ведь кровь красива,

На открытом месте лучше,

На снегу еще прекрасней.

-...Квартировались мы как-то в небольшом селении, расположенном, как водится в тех местах, на донышке неглубокого ущелья. Скорее даже не ущелья, а так -распадка. Кругом красота: зеленые склоны, черные хребты и белые шапочки гор. Одним словом – загляденье. Да и население, порядком уставшее к тому времени от вольностей джигитов относилось к нам вполне лояльно. Одним словом – живи и радуйся. Что мы, в общем-то, и делали.

Но, в семье, как правило, – не без урода. Долго ли коротко ли, а объявилась в окрестностях некая личность, относившаяся к нам не вполне лояльно. И была сия личность вооружена ни много, ни мало – снайперской винтовкой, хотя по причинам вполне объяснимым на высокое звание снайпера не претендовала. И принялась эта личность использовать свою винтовку самым пошлым образом – по нашим ребятам палить. Повадился к нашему скромному гарнизону приползать по утрам один очень нескромный стрелок. С периодичностью день-два начались у нас подстрелы личного состава. И что примечательно – всегда в одно и тоже время. С самого раннего утра. Стоило только первому из наших бойцов проявиться во дворе, по нужде или же за дровами для кухни выйти, как ему тут же свинец прилетал. И все! Не больше одного выстрела! И обязательно – на первой зорьке. Складывалось впечатление, что стрелку к девяти утра по звонку на работе нужно быть, вот он и торопится, пренебрегая количеством стрельбы. Да и качеством – тоже. Не было в его стрельбе никакого качества, потому-то и снайпером его назвать язык не поворачивается. Из семи подстрелов только один имел летальный исход. Остальные закончились ранениями, но это, как ты, наверно, догадываешься, настроения нам тоже не подняло. Мерзкое у нас было настроение, чего уж там говорить. Крепко этот стрелок на психику давил. Вроде и знаешь, что так себе... снайпер, а все одно – стараешься по утрам голову в окнах не засвечивать и на двор без особой нужды не вылезать. А кто в данной ситуации крайним оказывается? Понятное дело – я. Кому же еще Жаворонка, как мы его прозвали, окоротить по силам? Теоретически – только мне.