Текст книги "Путь к золотым дарам"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Глаза сокола сверкнули гневом.

   – Показывай, где они идут.

   – Покажу, непременно покажу. Я тебя, великий владыка, уважаю. Только дальше вместе с вами не полечу. Недосуг мне, да и боязно. Сильны росы, ох и сильны! Если ты их не одолеешь – никто не одолеет.

Будь сокол настоящей птицей, а не царём-оборотнем, он был ещё подумал, прежде чем верить сороке, притом слишком уж осведомленной в людских делах. Но царь Тюштень, Сын Грома, не терпел на своей земле ни врагов, ни соперников и только раззадоривался, узнав о более сильном противнике. Иначе он бы не добыл своего лесного царства и не удерживал его столько лет.

А моление шло своим чередом. Жрецы вынесли из поварни и раздали людям куски варёного мяса и ковши с наваром. Брызгая наваром на все стороны, Вардай призывал Хозяина Зверей и всех его богов-помощников, берегущих скот и дающих поселянам телят, ягнят, свиней... Потом раздали яичницу, пироги, кашу. Поднимая сковороду с яичницей и кашей к небу, Вардай просил у матушки Анге-патяй для народа много детей, а ещё кур, гусей, уток.

Что бы ни творилось в мире, созданном Чаз-пазом и Кереметем, эрзяне священную кашу сварят и съедят. И мокшане, и мари. Даже если будут уходить на край света, а все сарматские орды погонятся за ними. Богов много, и всех задобрить надо. Сейчас ведь не времена Ши-паза, когда солнце грело в семь раз сильнее и хлеб давался без большого труда, а скота у лесовиков было больше, чем у сарматских царей.

Эрзяне называли богов по-своему. Мари – тоже по-своему. Боги всё равно услышат. Лишь бы не звал в этом святом месте никто и ни под каким именем того бога, что только зла хочет. У него свои святые места есть. Потому все косо поглядывали на Эпаная. Но тот вместе со всеми молился светлым богам и уминал священную пищу – и мясо, и яичницу, и кашу. Кереметь своим служителям поститься не велит, надо будет – сам голод нашлёт.

И всё же молившиеся встревожились, когда из лесу донеслось конское ржание и между деревьями показались, выставив вперёд копья, всадники в кольчугах и панцирях.

   – Ну, где же твои воины Солнца, полоумный старик? – раздался ехидный голос колдуна.

Поток закованных в железо всадников неторопливо вливался в долину. Впереди ехал Амбазук – громадный, с толстой шеей, выраставшей из широких плеч.

   – Эй, Паштеня! – гаркнул князь. – Соскучилась со своим медведем по сарматским мужчинам? Я тебе привёл их две сотни, авось хватит!

Сарматы дружно заржали. Арья окинула взглядом долину. Если толпа бросится сейчас в городок – железные конники всех переколют, изрубят, переловят арканами. А в Копасе – только стража. Бежать всем в лес или остаться в святилище, понадеявшись на волшебный золотистый свет над оградой? Городок всё равно сожгут и разграбят. Сезган дрожащей рукой утёр пот с лица. Воевода сейчас думал только о своём амбаре, полном пушнины и другого добра. Вон там, за царским домом. Паштеня застыла, прижав к себе детей. Обе царицы знали не хуже воеводы: городок трудно долго удержать, если в тыл осаждающим не ударит конная дружина. Гонца к Тюштеню послали, но успеет ли царь? Оставалось надеяться на таинственных воинов Солнца. И царицы надеялись, зная, что старый Вардай ничего зря не обещает.

   – Так где же воины Солнца? – повторил Эпанай.

   – Они ближе, чем ты думаешь, – спокойно ответил главный жрец.

Из-за лесистых гор вдруг раздался волчий вой – громкий, протяжный. Колдун издевательски ухмыльнулся:

   – Неужто они? Волка Кереметь создал.

Вардай вынул из простого серого чехла старинную бронзовую секиру. Из её обуха вырастали две головы – волка с грозно оскаленной пастью и орла.

   – Видел эту секиру? Семь веков ей. Птица Грома – орёл, зверь Солнца – волк, и боятся их все черти. И сам Кереметь, хоть он волка и создал. Попробуешь вызвать хоть одного своего беса – изрублю.

Кого изрубит священная секира – беса или его вызывателя, жрец не сказал. Высокий, с могучей гривой седых волос, он сейчас напоминал скифских воителей далёких времён. У пояса его висел скифский акинак с головой грифона на конце ножен. И служитель Кереметя невольно съёжился под грозным взглядом старейшины.

В этот миг из чащи выехал одинокий всадник: на белом коне, во всём белом, с копьём и золотым щитом, молодой, светловолосый. Увидев его, сарматы, размахивавшие арканами с гоготом и криками: «Лесовики, выходите, вязать будем!», вдруг разом смолкли. А из леса за их спинами хором завыли десятки волков. Кони сарматов в испуге заметались. А белый всадник со смехом погнал на них коня и вдруг, оттолкнувшись от земли, взмыл над городком, над соседними горами, над верхушками деревьев – прямо в небо. И разошлись чёрные тучи, хлынул на землю солнечный свет, загоняя тень и сумрак в непролазные дебри.

А из леса раздалось многоголосое: «Слава!» Вслед за небесным всадником в долину вылетели, гремя доспехами, сарматы – похожие и непохожие на воинов Амбазука. Среди новых пришельцев Арья заметила немало светловолосых венедов. Впереди скакал стройный златоволосый воин, и золотые ножны его меча ярко блестели в солнечных лучах. На ветру трепетало красное знамя с золотым трезубцем.

   – Мама, это росы! – крикнул царевич Сексяль, в свои восемь лет знавший тамги всех сарматских племён.

   – Час от часу не легче! Кто ж страшнее – Амбазук или безбожный Ардагаст? – заволновались эрзяне и мари.

А железный клин росов уже врезался в царских сарматов, не успевших построиться в такой же клин из-за того, что лошади их были напуганы волками. Длинные копья вышибали воинов Амбазука из седел, насквозь пробивали доспехи. Потом в ход пошли мечи. Огромная кханда индийца крушила панцири, рассекала шлемы вместе с головами. Амазонки, засыпав стрелами врагов, обрушились на них с топорами. Волки, целой стаей выскочив из чащи, вцеплялись в ноги коням, а потом на земле рвали упавших всадников прежде, чем те успевали подняться в своих тяжёлых доспехах.

Амбазук, ревя разъярённым быком и рубясь направо и налево, ринулся к Зореславичу. На пути князя встала Ардагунда. Его клинок врубился в её щит и застрял, едва не задев пальцев. Амазонка взмахнула секирой, метя в лицо князю, но тот перехватил её оружие могучей рукой и вырвал, едва не сломав ей запястье. Не дожидаясь удара своим же собственным оружием, Ардагунда спрыгнула с коня, увлекая за собой сармата, не успевшего высвободить свой меч. Князь, однако, удержался в седле и ударил амазонку топором, сбив с неё шлем. Царевна выпустила щит и еле успела выхватить свой меч. Но Амбазук не стал вытаскивать клинок из щита. Он поднял меч вместе со щитом. Словно громадная мотыга нависла над головой Ардагунды. Но тут со свистом описала полукруг махайра Ларишки, и голова князя полетела в траву. Фонтан крови ударил из перерубленной бычьей шеи сармата прямо на распущенные золотые волосы амазонки, и могучее тело рухнуло к её ногам. Крикнув: «Спасибо, Ларишка!» – царица амазонок быстро подобрала своё оружие, вскочила на коня и помчалась на выручку Меланиппе, разом отбивавшейся от трёх сарматов.

Не выдержав натиска, воины Амбазука после гибели своего предводителя устремились в лес. Там их встретил покрытый серой шерстью великан и принялся охаживать древесным стволом. А меткие стрелы венедов, привычных к лесной охоте, настигли многих из беглецов.

Собравшиеся в святилище с замирающими сердцами следили за боем, не пытаясь вмешиваться. Да оружие и было только у дружинников. Но вот схватка окончилась.

К удивлению эрзян, волки, кроме одного, разом обратились в светловолосых воинов с волчьими шкурами на плечах, а вышедший из леса серый великан – в неприметного коренастого мужичка. Златоволосый царь слез с коня, снял шлем и пеший стал подниматься на гору, к воротам святилища. Вслед за ним, тоже пешком и без шлемов, пошли две воительницы – одна с чёрными, другая с золотистыми волосами – и дюжина отборных дружинников. А ещё – мужчина и две женщины, в которых Вардай и Эпанай сразу почувствовали волхва и волхвинь.

   – Уважают святое место, – заговорили вполголоса лесовики.

Златоволосый первым вошёл в святилище, поднял руку в степном приветствии:

   – Я Ардагаст, царь росов. Да хранят вас боги, которых вы здесь чтите.

Паштеня подняла руку и медленно проговорила по-сарматски:

   – Я Паштеня, царица эрзян. С чем ты пришёл к нам, сармат?

   – С добром и Огненной Правдой. Она велела мне защитить ваше святое место от тех, кого привёл сюда злой ворон-призрак.

   – Ворон-призрак? Да это же помощник Эпанаев! – воскликнул Вардай. – Где его хозяин?

Но чёрный колдун уже успел исчезнуть – видно, не без помощи чар.

   – Так вот вы какие, воины Солнца, – задумчиво сказал старейшина. – Сарматы! Меня учили, и я сам учил: добрая вера, в Свет и Солнце, на юге сгинула вместе со скифами-пахарями, и наступила волчья ночь сарматская.

   – Волчья? А на секире у тебя, старик, кто? – Волх указал на бронзовую волчью голову.

Серячок обиженно взлаял. А Вышата простодушно улыбнулся:

   – Нет, не перевелись на Днепре пахари. Значит, и добрая вера не сгинула. – Он достал из сумы заветный сосуд. – Вот она, Колаксаева Чаша. А вот Солнце-Царь, что сумел её, рассечённую, возродить.

Вардай наклонился к чаше, внимательно оглядел изображения.

   – Да. Все, как наши священные предания говорят. – Он повернулся к толпе и громко произнёс по-эрзянски: – Вот они, воины Солнца! Знайте, люди: всё, что вам наговорили злого о росах Эпанац и ему подобные, – ложь, а отец той лжи – Кереметь.

Он махнул рукой, и несколько сильных мужиков подняли на створке ворот «царскую бочку», а жрецы прикрепили к ней, и зажгли большие витые свечи. Заиграли волынщики, и Вардай нараспев возгласил:

   – Владыка Чам-паз, матушка Анге-патяй, помогайте царю нашему Тюштеню и Солнце-Царю росов!

Приняв из рук Арьи священный ковш, жрец зачерпнул пива из бочки, поднял ковш к небу и вылил напиток в огонь жертвенника. Преклонив колени, народ вслед за Вардаем повторял молитву, прося помощи царю росов, о котором до этого дня если и слышал, то только плохое и страшное. Но дела Ардагаста говорили о нём лучше любых слов.

Потом подняли «мирскую бочку» и молились за благополучие всего племени эрзянского и марийского. Наконец наполнили ковши пивом и начали их раздавать собравшимся. Первый ковш Арья поднесла Зореславичу:

   – Я ведь тебя видела как-то. Когда роксоланы приезжали на торг на Почайну. Мне сказали: вон тот мальчишка – сын Саумарон и венеда Зореслава. Я тебя ещё изюмом угостила.

Ардагаст вдруг вспомнил: красивый, разодетый, надменный Роксаг, а рядом с ним – сарматка, тоже красивая и в дорогих украшениях, но – добрая.

   – Я тебя пожалела. Думаю: сирота, как и мой сын. У обоих отцы на небе.

   – А твой сын тогда у меня изюм выхватил. Маленький, а задирался. Я ему – по шее, а Роксаг – нас обоих за уши. Надо же: оба царями стали! – рассмеялся Ардагаст.

   – Роксаг его ещё и плёткой учил, чтобы с его Сагдевом не заводился, – вздохнула царица.

   – Да хранит Перун-Пурьгине нас обоих! – сказал Зореславич и одним махом выпил ковш. Мордовское питье было сладкое, бодрящее и совсем не туманило головы. Пришлось оно по вкусу и другим росам.

   – Я велю ещё бочку принести, пусть и ваши воины с нами богов почтут, – сказала Арья.

   – Ну а где же теперь твой сын?

   – Он в поход пошёл... на тебя.

Вдруг Зореславич почувствовал, что ноги у него неумолимо подкашиваются, хотя голова оставалась ясной. Он опустился наземь и увидел, как, шатаясь, садятся остальные росы. Только Вишвамитра остался на ногах. «Отрава?» – мелькнула мысль. Но эрзяне, пившие из той же бочки, преспокойно стояли. И тут из лесу раздался звук боевого рога. Арья побледнела, вскрикнула:

   – Тюштень с дружиной! Боги, остановите их! Сезган, чего ждёшь, скачи навстречу!

По команде остававшегося внизу Сигвульфа росы выставили копья. Ардагаст с помощью кшатрия с трудом встал. Эрзянский воевода не торопясь шёл к своему коню. Оказаться между двумя конными ратями ему вовсе не хотелось. Ещё на копья сгоряча поднимут. Пусть себе бьются. Лишь бы без него, Сезгана.

А из лесу уже показались всадники в кольчугах поверх белых рубах и остроконечных шлемах. Впереди, на белом коне, с поднятым мечом, царь Тюштень – могучий, черноволосый, как сам Громовник, на плечах – медвежья шкура, тёмная, как грозовая туча. Кто остановит эту живую грозу, готовую разить стальными молниями всякого сармата? Сын Грома не сдержал коня, даже услышав из святилища крики: «Стой, владыка, не воюй с росами!» Он решил, что росы запугали безоружных эрзян.

И тут с неба прогремел гром, и в землю между двумя дружинами ударила огненная стрела, потом ещё и ещё. Тюштень мигом осадил коня, а вслед за ним и вся его дружина. Все подняли глаза к небу и увидели там всадника на синевато-чёрном коне, с реющими по ветру лохматыми чёрными волосами и такой же лохматой бородой. В руках у него был лук и ослепительно сияющая стрела. Лесовики повалились на колени, воздели руки, закричали:

   – Пурьгине-паз! Легче, легче, ты же наш!

   – Это не Перун. Может быть, кто-то из грозовой дружины, – тихо сказал Вышата жене.

Дружинники, росы и эрзяне воздели руки, приветствуя грозового всадника. Тюштень величаво поднял одну руку и произнёс:

   – Здравствуй, отец!

Всадник спрятал стрелу и лук в горит, тронул поводья и безмолвно скрылся в тёмно-сером облаке.

Тюштень вложил в ножны меч, окинул взглядом усеянную трупами долину, росских всадников, и только теперь заметил стоявшего в воротах святилища Зореславича.

   – Ардагаст, царь росов! Что ты делаешь в моей земле? И чем ты так угодил моему отцу, что он не велит с тобой биться?

   – Я-то? – самым небрежным, но дружелюбным тоном отозвался Зореславич. – Шёл вот древним путём к Золотой горе, а по дороге вместо тебя защитил твою столицу и святилище от царских сарматов, пока ты за мной гонялся, хоть я у тебя и курятника не тронул. Прости, что не выехал тебе навстречу: твоё священное питье сильнее бури с ног валит.

Царь эрзян, гневно нахмурившийся, вдруг расхохотался:

   – Знай наше пиво, рос! Не один сарматский отряд из-за него погиб. Паштеня, милая! Это ты ещё одного сарматского царя хмельным одолела?

Раскаты дружного смеха весёлым громом покатились над святилищем, над безмолвным городком и кровавой долиной. Смеялись все – росы и лесовики.

Эрзянская дружина подъехала к священной горе. Тюштень спешился и стал подниматься в святилище. Ларишка крикнула Меланиппе:

   – Лошадка! Дай царю эрзян голову того князя. Она у меня в седельной сумке.

Чернокудрая амазонка догнала Тюштеня у самых ворот и вручила ему окровавленный трофей. Тот с хищным торжеством взглянул в мёртвое лицо Амбазука, потом отдал голову дружиннику и достал из чёрного мешочка у пояса странный и жуткий предмет: четыре человеческие верхние челюсти, старательно отпиленные от черепа и нанизанные на ремешок вперемежку с бронзовыми бляшками.

– Пятеро рубили на части мужа моей матери. Теперь у меня будут все пять челюстей. И вредить живым духи пятерых не смогут: эти бляшки – знаки Солнца... Амбазук был дальним родичем моей матери. Спасибо тебе, царь росов: теперь меня не будут звать, как тебя, Убийцей Родичей!

И лесной царь, кое-что знавший о венедских обычаях, трижды крепко обнялся с росичем. Они сели рядом на опрокинутых кадках, положив друг другу руки на плечи. Сын Грома и Солнце-Царь, такие разные и всё равно похожие. Оба были воинами в самом расцвете сил, много повидавшими, но сохранившими юношеский задор и отвагу. Эрзянин казался старше росича, хотя был моложе его. Оба своим оружием, доспехами, всем видом напоминали сарматов, своих родичей и врагов, и только по-сарматски могли говорить между собой. Их хотели столкнуть, чтобы в смертельном бою воинов Солнца и Грома победила Тьма, чтобы сгинули на радость воронью их небывалые прежде царства. Только разве воронам с сороками погасить добрый Свет в огненных душах таких людей?

А моление пошло дальше, искони заведённым ходом. Люди кланялись старой липе и другим священным деревьям, а Вардай поливал их корни пивом из ковша и молил у богов хорошего урожая, брёвен на дрова и на избы, лаптей, мочалы, лубьев... На всё были у мордвин и мари особые боги или хоть помощники богов, и всех нужно было умолить и угостить. А иначе – как выжить в лесу, где и хлеб скупо родит, и скотины много не прокормишь, и дичи не так уж и много, ещё и сарматы докучают хуже лесных зверей?

Потом девушки, которых до сих пор не кормили, затянули плаксиво и протяжно: «Ай, царь, пить хотим, ай, царица, есть хотим!» Их тут же угостили, и девушки стройными голосами запели священные песни. Под их пение и звуки волынок весело и беззаботно пировали хозяева и пришельцы-росы. Особенно рады были венеды, которые словно домой попали. И ходят тут люди в белом полотне и лаптях, и хлеб сеют, выжигая лес, как нуры, и пироги едят, и яичницу, и квас пьют, и пиво с мёдом. А главное – такие же мирные, добрые и работящие, но, если надо, так же умеют встретить врага топором, рогатиной и стрелой, чтобы бежал он из леса, как из царства преисподнего.

Моление и гульба продолжались до вечера. Потом хозяева ушли в городок, а гости, не в силах двинуться после пива, заночевали в долине. Ночь была тёплая, хотя настал уже месяц рюень. Утром Ардагаст пошёл к лесному ручью. Ноги снова слушались его, но голова изрядно болела. Зореславич опустил голову в чистую холодную воду, когда же поднял, увидел над собой сильного воина лет тридцати, лохматого, черноволосого, в изорванной кольчуге.

   – Здравствуй, племянник! Ну, каково священное питье эрзянское? Его только мы, небесные воины Перуна, с первого раза выдерживаем.

Своего дядю Гремислава, погибшего под Экзампеем, Ардагаст живым никогда не видел – лишь его дух, вызванный как-то Выплатой.

   – Ты только на сына моего не серчай, – продолжал Гремислав. – Угостил на славу, правда ведь?

   – Тюштень – твой сын?

   – Да. Я летал к его матери. Даже забрал её к нам на небо. А она всё равно на землю с сыном вернулась. Хотела, чтобы он стал великим царём и отомстил за её мужа. А лесовики думают, будто их царь – сын Пурьгине-паза. Старик... Перун то есть, не против: и ему больше чести, и царю, и царице-матери. – Гремислав вздохнул. – А сынок-то безотцовщиной вырос. Летит орлом, не подумавши, на кого попало. Разве только я могу его остановить или сами боги. Вот и вчера... А впрочем, весь в меня.

   – Мы сегодня хоронить будем тех, кто в бою с сарматами погиб. Спасибо тебе, дядя, что не пришлось ещё и с эрзянами биться, напрасную кровь лить.

   – Да уж, кто в напрасном бою, в усобице, сгинул, того ни в Перунову, ни в Даждьбожью небесную дружину не возьмут. А ваши здесь пали на святом пути, за святое место. Удачи тебе, племянник, на Пути Солнца! Если добудешь заветную стрелу – значит, не так плохи и слабы стали потомки сколотое, как мне с Зореславом старшие дружинники твердят. Эх, будь я жив, пошёл бы с тобой к Золотой горе даже простым дружинником, хоть было бы мне сейчас! под шестьдесят!

И черноволосый воин исчез, словно привиделся в предутреннем сне. Даже трава не была примята там, где он стоял.

Павших росов хоронили в одном кургане, только сарматов просто опустили в землю, а венедов сначала сожгли и кости ссыпали в горшки. В могилу всем положили оружие и еду: сарматам – баранины, а венедам – кашу да мёд. На тот свет путь неблизкий, проголодаешься в дороге...

Поминки хозяева справили щедро, на тризне умело состязались с гостями в воинском искусстве. Оказалось, что дружина Тюштеня, обученная на сарматский лад, немногим уступает повидавшим весь свет дружинникам Ардагаста.

В разгар тризны к Тюштеню, с удовольствием наблюдавшему за своими бойцами, протолкался молодой мариец:

   – Великий владыка! Ножа-Вар захвачен!

Царь гневно взглянул на него, тряхнул обеими руками за края балахона:

   – На поминках перепил, что ли? Ножа-Вар чарами защищён! Кто это его захватил?

   – Злая Царица с дружиной и ещё какие-то... не то люди, не то бесы, вроде медведей на конях. Их всех Эпанай в городок впустил.

   – Нет там ни бесов, ни медведей, – вмешался Ардагаст. – А есть два полумедведя да с ними шайка разбойная в медвежьих шкурах.

В тот же день к вечеру дружины двух царей вышли к Ножа-Вару. Городок, расположенный на высоком холме недалеко от берега Суры, был защищён с двух сторон глубокими заболоченными оврагами, с третьей – широким и глубоким рвом и со всех сторон – мощным валом с частоколом по верху. Дубовые ворота, устроенные в толще вала, были закрыты, мост через ров размётан. Из-за частокола рядом с марийцами и эрзянами выглядывали хорошо знакомые росам лихие молодцы в чёрных медвежьих шкурах. А перед рвом выстроились рыжеволосые всадники в кольчугах поверх белых полотняных рубах. Посредине строя, торжествующе усмехаясь, поигрывала плетью женщина с огненно-рыжими волосами.

   – Опоздал, Тюштень. Этот городок теперь мой. А ты ещё и спутался с росами? Дурак! Они сожгли один городок у меня и то же сделают со всей мордовской землёй. Уйди и дай мне отплатить им, если не хочешь, чтобы лес поднялся против тебя. За мной, если надо, пойдут все лесовики. А за тобой кто? Конееды твоего деда?

   – Да! – загремел с вала голос Эпаная. – Ты не мордвин и не мариец. Ты сармат! Никто не видел, спала ли твоя мать с Пурьгине-пазом. Но что она сарматка – знают все. Уходи в степь, там ищи себе царства! И этого глупого старика с его степной верой забери туда же!

   – А твоя вера какая? – возразил Вардай. – Откуда на тебе этот змеиный венец? От жрецов Змеи. Они тоже пришли с юга. Мы оба марийцы, оба потомки скифов. Только я взял от предков чистый святой огонь. А ты – змеиную отраву. Я пошёл за предками путём Света, а ты – путём Тьмы.

   – Вот и уходи своим путём Света в степь! – Колдун вдруг перешёл на сарматский. – Эй, царь росов! Забери с собой этого искателя Света, если у тебя своих мало!

Из-за частокола заревели, засвистели, заорали непотребную брань Медведичи и их вояки.

Ардагаст и Тюштень окинули взглядом врагов, думая об одном и том же. Ударить сейчас сарматским клином на Нарчатку и её конников? И тут же упереться в ров, попасть под меткие стрелы лесовиков. А мокшане, отойдя в лес, тоже примутся засыпать врагов стрелами...

Вдруг Ардагунда, внимательно приглядевшись к царице мокшан, выехала прямо к ней и непринуждённо заговорила:

   – Тиссага! Горе ты моё рыжее! Стала-таки царицей... А то пришла к нам в Девичью крепость из степи худая, оборванная. Хочу, мол, стать мужеубийцей, всех мужчин ненавижу, сарматов особенно. Даже имени своего не назвала. Тиссага – «тиссагетка», мокшанка, и всё тут. Сколько я с тобой намучилась! Ну что, мечом рубиться не разучилась? А топором так, видно, и не научилась: у тебя его и вовсе нет. Вот лучницей ты всегда была хорошей.

Дружинники Нарчатки заулыбались у неё за спиной, зашептались. Мокшанка с ехидцей сказала Ардагунде:

   – Говорят, мужеубийц больше нет? Не то погибли, не то стали рабынями росов? Кто теперь твой хозяин?

   – Разве рабыня может носить такой пояс?

Священный пояс с золотой волчицей Нарчатка не могла не узнать.

   – Ты теперь – царица мужеубийц?

   – Да. Томиранда погибла, и мы по воле богини ушли к росам. Ардагаст оказался моим братом. А вот Вишвамитра, мой муж и наш священный царь. Такого мужчины ты во всей степи не найдёшь, не то, что у себя в лесу! Знаешь, сёстры тебя ещё помнят. Видишь, Лошадка здесь? Пойдём к ним!

Сделав своей дружине знак оставаться на месте, Нарчатка подъехала к амазонкам. Мужчины терпеливо ждали, пока воительницы наговорятся. Наконец речь зашла о Медведичах.

   – Тиссага, милая, ты не знаешь, с кем связалась. Эти «защитники леса» любое племя погубят, лишь бы напакостить росам. А сами сбегут...

   – Но ведь Горелый городок разорили не они, а ваши росы. Мне об этом и мокшане говорили!

   – Росы, да не наши! Это Андак с Саузард, они моего брата ненавидят. Мы идём не в набег, а к Золотой горе за стрелой Абариса. А эти двое хотят нас опередить. Тиссага, ну неужели мы тут будем сражаться между собой на потеху мужчинам?

Нарчатка не поверила бы ни одному сармату. Но своей наставнице и царице амазонок не верить не могла. И потому сказала:

   – Ты права. Я не буду воевать за каких-то колдунов и полумедведей. Хитрые: сами в городке засели, а я их в поле защищай! – Она обернулась к Тюштеню: – Царь эрзян! Я увожу своё войско. Отвоёвывай свой городок сам. Да получше стереги свои стада, а то я пойду мимо твоего летнего стана!

   – А я вот не ищу с тобой войны.

   – Да? Ты бы ещё посватался ко мне, великий владыка. Тобою же правят мать с Паштеней!

Повинуясь своей царице, мокшане развернули коней и поехали на запад. Из городка вслед им неслась отчаянная, злобная брань. Тюштень покачал головой:

   – Вот шальная! Никогда не угадаешь, что затеет. Может и скот угнать. Знает, что я сейчас за ней не погонюсь, вот и дразнит.

Он безмолвно смотрел вслед мокшанам, пока последний всадник не скрылся за деревьями.

   – Вот увидишь, он эту Злую Царицу или убьёт, или возьмёт в жёны, – тихо сказала Ларишка Ардагунде.

А из городка непрестанно доносились ругань, рёв, свист, воинственные выкрики.

   – Это – безумие Кереметя. Они теперь будут биться за него, пока все не погибнут, – со вздохом сказал Вардай.

Со дна оврагов и рва вдруг встал синевато-серый туман и, клубясь, стал подниматься и обволакивать городок.

   – А это ещё хуже, – продолжил с печальным спокойствием жрец. – Нам в этом тумане своей руки не разглядеть, а им, кто в городке, всё видно будет. И бесов в тумане полно. А насылают их вдова Саскавий с сыном и дочерью. Их Эпанай принёс в жертву и зарыл в городке. Теперь они – духи-хранители Ножа-Вара.

   – Добавь: укрепить городок колдовством приказал Тюштень. И он же будет виноват перед марийцами, если его возьмёт. Ведь там, кроме этих ряженых медведей, почти одни мари. И никто из них не уцелеет, – отрывисто проговорил царь эрзян. – А не взять сегодня же – другие Кереметевы жрецы могут привести войско на помощь сородичам. Или Нарчатке придёт в голову назад повернуть и в тыл нам ударить.

   – А солнце уже садится. Стемнеет – и слетятся сюда все керемети на зов Эпаная и трёх хранителей, – сказал Вардай.

   – Значит, нужно взять до темноты. И так, чтобы никто из помрачённых не погиб. Трудно, но можно! – бодро сказал Вышата. – Где закопаны те трое?

   – Вон там, с северной стороны, где вала нет, а только частокол. Но там склон крутой, а чары самые сильные, – ответил Вардай.

   – Против чар Тьмы есть сила Солнца. – Волхв достал из сумы Колаксаеву Чашу.

Вардай в раздумье потеребил бороду и сказал:

   – В чаше много солнечной силы. А там – тёмной. Если жечь пламенем Чаши частокол или людей, вспыхнет такой огонь – от городка останется пепел и земля оплавленная. Все сгорят: женщины, дети.

   – Солнечная сила может не только сжигать, – возразил Вышата и обратился к Зореславичу: – Тебе, Солнце-Царь, надо будет войти в городок первым. С Огненной Чашей. Но не жечь ею никого и ничего. Только светить. И думать не об убийстве, а о том, чтобы освободить души людей от колдовского помрачения. Справишься ли? Здесь тело и дух должны быть едины. А пробудить чудесные силы Чаши можешь только ты.

   – Должен справиться. Кроме меня некому, – коротко ответил Ардагаст.

   – Просвещать людей – дело брахмана. Убивать их – кшатрия, – задумчиво произнёс индиец. – Убивать во имя долга, не поддаваясь гневу и жестокости, – это я умею. Но просвещать в бою, не думая об убийстве? Видит Кришна, всё, что я смогу, – это защищать тебя, царь.

   – И я буду рядом с тобой, – сказала Ларишка.

   – А мне где быть, если не рядом с братом и мужем? – вмешалась Ардагунда.

   – Вы трое защитите царя от людей. А мы с Вардаем будем священными секирами оборонять его от духов, – сказал Вышата.

   – А стрелы? Там, в городе, всё видно сквозь туман. Мыс Миланой пойдём с вами. Будем держать преграду от стрел, – заявила Лютица.

   – Тогда и я буду прикрывать вас, – сказал Сигвульф.

   – Всего нас будет девять. Следом пойдут остальные русальцы, – распорядился Зореславич.

   – А за ними – мои поляницы, – решительно объявила царица амазонок.

   – Да ведь Солнечная Чаша осветит путь только впереди. А сзади этот туман проклятый сразу сомкнётся, – развёл руками Вардай.

   – А мои руки на что? Освещу ими путь сзади, – возразила Ардагунда.

   – Я ещё не сказал главного, – продолжил Вышата. – Когда ворвёмся в городок, вы, воины, должны будете прикрывать нас, волхвов, покуда мы не обезвредим троих хранителей. Только тогда удастся рассеять туман.

   – Справимся, – махнул рукой Сигвульф. – Только не заставляйте нас, воинов, колдовать. Я вот у росов только одному колдовству выучился: нечистую силу по-венедски посылать подальше.

Тем временем синевато-серая пелена прочно окутала городок, словно тот провалился в какой-то нечистый и неведомый мир. Эрзяне и большая часть росов остались на конях перед рвом и перестреливались сквозь туман с осаждёнными, лишь бы отвлечь их внимание от северного склона, к которому шли пешком через овраг царь росов и его спутники. Эпанай, быстро заметивший их, лишь посмеивался. Пусть идут, даже и с Чашей. Пока доберутся, стемнеет, а тогда...

Впереди шли Милана с Лютицей, державшие магический заслон от стрел. Между ними – индиец и гот, готовые в любой миг защитить волхвинь. Ардагаст с Ларишкой шли следом. Слева и справа их прикрывали Вардай и Вышата, первый с бронзовой скифской секирой, второй – с Секирой Богов. Вслед за братом шла Ардагунда, а за ней – русальцы и поляницы.

В овраге было прохладно и сыро. Болото хлюпало и чавкало под ногами. Из трясины временами вылезали грязные мохнатые лапы, норовя схватить за ноги. Но хуже и опаснее всего был туман. Впереди его рассеивал свет Колаксаевой Чаши, позади – сияние рук Зореславны (она шла, держа поднятые руки ладонями назад). По обе стороны этого светлого коридора царила серая мгла. Оттуда доносились вой, рычание, стоны. Жалобные голоса звали на помощь, но все понимали: шагни в сторону – и пропадёшь. Мгла колебалась, из неё выглядывали мерзкие жуткие рожи, тянулись когтистые лапы, то призрачные, то очень даже телесные, рвавшие кольчуги и впивавшиеся в тело.

«В этом мы мире или уже в пекле, или хоть в преддверии его? И есть ли отсюда выход на белый свет?» – холодным туманом закрадывалась в сердце мысль. Особенно яростно бросались нечистые твари на царя, стремясь дорваться до ненавистной им Солнечной Чаши. Здесь они вставали в полный рост, покрытые шерстью или чешуёй, клыкастые, хвостатые... Но всякий раз туманные уроды нарывались на сверкавшие молниями лезвия двух священных секир. Других нечистых воины привечали ударами мечей и топоров и крепкой венедской бранью. Поляницы не отставали сейчас от мужчин, ругаясь словами, которые и прошептать – грех перед Матерью Сырой Землёй. Ничего, это ведь не ей в укор, а Яге, всех чертей матери!