Текст книги "Путь к золотым дарам"
Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
– Долг подвластного царя – повиноваться великому царю, – медленно проговорил Вишвамитра. – Но только если сам этот царь не сойдёт с пути добродетели.
– Сейчас главное – не дать стрелу в руки тем двоим, хоть бы пришлось идти до самой Гипербореи! – решительно сказала Ларишка. – Скажи только, о величайший из магов, как туда пройти? – Глядя в чашу, она почтительно сложили руки на индийский лад.
Аполлоний улыбнулся и развёл руками:
– Я бывал в Индии, Эфиопии, но дальний Север, хоть я и величайший, знаю только по книгам. «Прибытие Аполлона к гиперборейцам» Абариса, «Аримаспея» Аристея, книга Атарфарна... Все их читал и Вышата.
– Скажи тогда, кто такой Абарис и какая сила скрыта в его стреле?
– Ты любишь трудные вопросы, царица. Это – великий чародей, посланец Белого острова, то есть Гипербореи. За три века он четырежды появлялся в Элладе, прорицал, отвращал моровые поветрия и ураганы. Спорят, человек ли он или небожитель. При Пифагоре он пришёл в Афины, когда там собрались маги из многих стран, чтобы отвратить чуму от всего мира. И всегда в его руке была Солнечная стрела. С ней он мог перелететь в любое место и любой из миров телом или духом, сколько угодно обходиться без пищи. Через стрелу он сделал Пифагора воплощением Солнца.
– Но как молодой философ мог отобрать стрелу у такого сильного мага?
– Возможно, гиперборей сам того хотел. Через Пифагора эллинам открылся Путь Солнца. Пифагорейцев давно нет, но у последних из них учился Алексарх, брат царя Кассандра, основатель нашего Братства. Здесь, на Афоне, он построил Уранополь, город свободы и братства, и стал его Солнце-Царём. Те, кто разрушил этот Небесный город, думали в своём невежестве, что Путь Солнца можно перекрыть трупами и развалинами. Нет, он не запустевает, даже когда на нём разбойничают недостойные люди со священными словами на устах! Видите, не случайно боги назначили вашему царю добыть эту стрелу. Дерзайте, росы! Вступите на Путь Солнца!
Вода в чаше задрожала, и лицо мудреца из Тианы исчезло.
– О том, что видел и слышал тут – никому. А то Солнце тебе спину сожжёт так, что лечь на неё не сможешь, – с улыбкой сказала Ларишка сыну.
– Так где же путь к истокам Ра? – деловито осведомился Хилиарх.
– Величайшие реки Скифии – Днепр, Танаис и Ра – текут с севера, из Рипейских гор, а они протянулись с запада на восток. За ними – ледяное Белое море, а на нём – Белый остров, где живут души праведных воинов и волхвов. Путь к нему через горы начинается в земле исседонов, на востоке. Но он так опасен и труден, что лучше преодолевать его в духе. Так меня учили в Экзампее, – сказал Вышата и прутиком набросал на песке карту.
– А мне говорили жрецы на Делосе, что к ним некогда приходили девушки из Гипербореи со священными дарами. Только добирались они с северо-запада, через Адриатическое море. Потом я ходил к Венедскому морю[56]56
Венедское море – Балтийское море.
[Закрыть] за янтарём, и там жрица Лады сказала мне, что Лада – это наша Лето, мать Аполлона и Артемиды, и когда-то молодые жрицы носили дары в её храм на юге, у греков. Не там ли, на янтарном берегу, Гиперборея? Тогда Рипеи – это Карпаты...
– Не туда заехал! – усмехнулся Вышата. – У вас, греков, Гиперборея – это где-то на севере, куда вы ещё с товарами не добрались. Вы её даже во Фракии искали.
Ардагаст почесал затылок, глядя на карту:
– Я одно знаю: Днепр не с гор течёт, а из Оковского леса. Может, и гор тех нет? Мы по пути из Аркаима переезжали Уральские горы, так они с севера на юг идут. Ох и заедем, чую! Жрецы вещают, а нам коней трудить по неведомым дебрям...
– О великих северных горах говорят не только в Скифии, – возразил индиец. – Брахманы учили меня, что далеко на севере есть высочайшая гора Меру. Вокруг неё обращаются светила, с её вершины открывается путь на небо Индры, где пребывают праведные кшатрии, а на склонах обитают святые мудрецы. А за ней белое Молочное море и Белый остров. Мои учителя спорили, считать ли эту гору серединой или северным пределом мира... А Урал? Разве это горы – летом на вершинах снега нет! Это, верно, южный отрог Меру, то есть Рипеев. – И он пририсовал на чертеже ещё одну линию гор.
– А помните, что говорил мобед? – вмешалась Ларишка. – Вокруг мира – значит, и на севере – горы Альборз, а в середине мира – гора Хукарья – Золотая! Вокруг неё ходят Солнце и звёзды. В Бактрии мобеды нас учили иначе: горы Альборз, на древнем языке – Хара Березаити, Высокие горы, далеко на севере, а Хукарья – главная их вершина. С неё Михр озирает мир, а Анахита нисходит на неё со звёзд и течёт великой рекой Рангха к морю Воурукаша.
– А все ваши мобеды, брахманы и греческие писаки только повторяют вслед за рахманами, жрецами арльев, ещё и путают! – торжествующе заключил Вышата. – Экзампейские жрецы хотя бы с земли рахманов никуда не уходили.
– У Аристотеля сказано: путь к Рипеям идёт на северо-восток, от будинов, через земли тиссагетов, иирков, отделившихся скифов, аргиппеев и исседонов. А между аргиппеями и исседонами – другие горы, – сказал Стратоник.
– От голяди я слышал: тиссагеты теперь зовутся мокшанами, иирки – эрзянами, а вместе они называются мордвой, – добавил Вышата.
Ардагаст пригляделся к карте:
– Наверняка это Урал. Сдаётся мне, здесь, где он отделяется от Рипеев, и есть то, что мы ищем. Что же тут всё-таки: край света или только середина? Вот мы и узнаем! А идти будем на северо-восток, путём Аристея. Хоть, может быть, и народов тех уже нет. Дойдём до Pa-реки, посмотрим, какой из истоков течёт с северо-востока. Тамошних людей расспросим. Язык, говорят, до Ольвии доведёт.
Царь поднялся на ноги. Следом встал Ардафарн, вытащил висевший у пояса нож и вдруг ловко метнул его прямо туда, где на чертеже встречались две горные цепи и начиналась полоска реки. Зореславич довольно потрепал сына по золотистым волосам:
– Знаешь что, тебе я подарю другой нож, а этот возьму с собой. И оставлю его на Золотой горе вместо стрелы Абариса.
В это самое утро князь Андак с мрачным видом выехал из ворот Мадирканда. Голова гудела после вчерашнего пира, и князь погнал коня, лишь бы освежиться ветром. Подъехав к Днепру, он соскочил с коня, разделся и бросился в прохладную воду. Остудив голову, выбрался на берег и только теперь понял, в какое отчаянное дело ввязался. Либо он пропадёт без следа, без вести со всей дружиной в северных дебрях, либо Ардагаст, либо оба они. А кто вернётся – тот и будет царём. Но куда идти, как одолеть грозных чудищ? Он не колдун – над горами летать на стреле или там на метле... Андак нашарил в кармане халцедоновый амулет, надел его на шею, поднёс к лицу и шёпотом позвал чародея. Тут же за его спиной раздался голос:
– Я ближе, чем ты думаешь.
Андак рывком обернулся. Некромант в чёрной хламиде стоял перед ним, сложив руки на груди, надменный и загадочный, как всегда. Голый и растерянный, князь чувствовал себя словно перед ликом всеведущего бога.
– Я знаю, за что ты взялся. Стрелу добудешь ты. Не потому, что ты храбрее или умнее тех двоих. Просто они не знают, куда идти. А ты узнаешь. Если они не погибнут, то вернутся со славой. А ты зато – со стрелой.
В Ольвийском театре ставили «Прикованного Прометея» Эсхила. Среди зрителей выделялось семейство знатных варваров. Театральные завсегдатаи относились к царю росов и его жене уважительно: немногие варвары ходили не только на комедии и сатировские драмы, но и на трагедии. На сцене гордый страдалец-титан наставлял Ио, обращённую в корову и гонимую Герой:
Остерегайся грифов с острым клювом,
Собак безмолвных Зевса берегись
И войска одноглазых аримаспов,
Что на конях кочуют и живут
У златоструйных вод реки Плутона.
Ио предстояло бежать через весь мир – Скифию, Кавказ – до самого Египта, чтобы там родить Эпафа, предка Персея и других героев. «Откуда знал Эсхил о северной окраине мира?» – думал Ардагаст. Конечно, вычитал у Аристея. А с верхней скамьи архонт Дромит, известный остряк, перегнувшись, говорит вполголоса:
– Счастливого пути тебе, царь росов, по следам коровы. Да не замучит овод Геры твоих скакунов!
Уже знают. И смеются. Весь мир для них вроде театра или занятной книги. И мечтают устремиться за барышами по пути, который он разведает. Они не знают предания, не раз слышанного Зореславичем вблизи от тех мест: о двух братьях-охотниках, что шли по следам оленихи и нашли благодатную страну для своего племени. Да, он не просто дойдёт до края света, а разведает новые земли. Не для этих торгашей, а для венедов, которым уже тесно в лесах. Лишь бы не бросились отвоёвывать у сарматов плодородные степные края, чтобы оказаться потом на невольничьем рынке на радость просвещённым и утончённым эллинам.
Каждый год Ардагаст бывал в этом весёлом и шумном городе. Но он всегда помнил, на чьей крови и слезах строили своё счастье граждане Ольвии – «счастливой». Нет, пусть веселятся, пусть торгуют по всей Сарматии. Но обескровливать её охотой за рабами он им не даст.
Добряна отдыхала в тени старой липы среди густых трав. Рядом Ардагунда, лёжа на животе, дразнила стебельком травы жука-оленя. Царица была в одной рубахе, амазонка – в лёгкой полотняной сорочке и таких же штанах. Чуть дальше, у подножия городища, резвилась стайка детей: Доброслав с сестричками, родной и сводной, белокурый крепыш Валамир – сын Сигвульфа, сын Вышаты Вышеслав, очень любопытный и сообразительный в свои шесть лет, и смуглая, живая и задиристая Рада (отец её назвал Радха), дочь Вишвамитры и Ардагунды.
– Слушай, золовушка, давай пойдём с детьми по ягоды в дальний лес. Только ты прихвати меч или секиру, а то там медведь, – сказала Добряна.
– Трусиха ты, хоть и лесовичка, – беззлобно усмехнулась Ардагунда.
– Где уж мне храбрости научиться. Я ведь с детьми сижу, пока вы с Ларишкой с мужьями воюете. То есть не с мужьями, а...
– Вот пока мы с мужьями в походах пропадаем, вам тут спокойнее, чем в Ольвии за каменной стеной. Там ворья полно, а сюда даже роксоланские скотокрады не суются – боятся моих поляниц.
С тех пор как амазонки обосновались в лесу у Моранина-града, страшное слово «мужеубийцы» как-то само собой сменилось венедским «поляницы». Восстанавливать город не разрешал Фарзой, но лесной стан воительниц был хорошо укреплён. Девушки, не только сарматки, но и венедки, охотно шли в их общину, но после свадьбы обычно уходили. Впрочем, жениться на отчаянных и своенравных поляницах решались не столь уж многие парни: или такие же отчаянные, или, наоборот, очень покладистые. Замужние венедки охотно сплетничали насчёт «гулящих» поляниц, однако, глядя на них, стали смелее обходиться со своими мужьями. А скотокрады действительно как огня боялись амазонок: те их секли до крови на жертвеннике богини, а после заставляли работать в поле с едва зажившими спинами.
Разговор царицы росов с царицей амазонок прервал стук копыт со стороны экзампейской дороги. К ним ехала Меланиппа. Кудрявая девочка за эти годы превратилась в настоящую красавицу. Долго кружила головы местным парням и, даже выйдя замуж, не оставила общины и поселилась с мужем, весёлым и добрым гусляром Пересветом, неподалёку от стана. Перед Меланиппой на коне восседал семилетний Гермий (его чаще называли Ерёма) – сын её приёмного отца Хилиарха.
Спрыгнув с коня, амазонка уселась на развилку дерева наподобие русалки и задорно сказала:
– Царицы-красавицы! Хотите, одну огорчу, а другую обрадую?
– Ардагаст в поход идёт? – сразу поняла Добряна.
– Ага. На северный край света, к грифонам и вайюгам в гости.
И молодая женщина рассказала всё только что узнанное от Хилиарха. Ерёма то и дело перебивал её, дополняя рассказ услышанным от Ардафарна и даже от самого царя, с которым Меланиппа, не простившая ему смерть матери, общаться не любила.
– Много воинов царь возьмёт? – спросила Ардагунда.
– Не больше сотни. С большим войском в чужой земле прокормиться трудно, да и пройти: кто же поверит, что мы с миром?
– Значит, в этой сотне будут и мои поляницы! Пятерых оставлю в стане, а тридцать пять пойдут. Надо бы ещё Волха с его оборотнями, их всего тридцать.
– К нему уже послали.
– В поход выступят скоро? – спросила Добряна.
– Да, после обжинок. А когда вернёмся – одни боги знают. Если к полюдью не успеем – его Хор-алдар поведёт.
Младшая царица росов вздохнула, поправила платок:
– Что же, идите. А я тут буду – с детьми, с хозяйством, с царством. Как всегда.
– Дядя Ардабур тебе поможет, – сказала Ардагунда.
– Да я и сама за восемь лет приучилась. И судиться ко мне уже ходят чаще, чем к Ардабуру. Такая уж моя Доля царская, – улыбнулась Добряна. – Заботиться, чтобы вам из походов было куда вернуться. Вы же не бродяги какие, правда?
– Какая ты у нас хорошая, Добряна! Жаль, что в этом году не смогла в Ольвию поехать, пока Доброслав болел. Ничего, на тот год Ардагаст тебя непременно возьмёт, – сказала Ардагунда.
– Главное, чтобы он живым вернулся из этих дебрей полуночных. Хоть через год, только бы вернулся!
В древнем святилище Мораны на заросшем лесом сколотском городище Ардагаст с сестрой сидели, склонившись над Колаксаевой Чашей. Из чаши на них глядело гордое и всё ещё красивое лицо матери.
– Вы хорошее дело затеяли, детки. Славное и хорошее. Главное, вы будете ближе ко мне. Всего-то в полутора месяцах конного пути от Исседона.
– Это если Золотая гора и впрямь там, – заметил Ардагаст.
– Там, наверняка там! Исседоны когда-то жили на Исети и Даике[57]57
Даик – р. Урал.
[Закрыть]. И самым святым местом у них была Золотая гора, где обитает богиня Анахита в золотой бобровой шубе. Рядом жили манжары[58]58
В начале н.э. предки манси (вогулов) и мадьяр (венгров) составляли один народ.
[Закрыть] и тоже почитали её и звали Золотой Бабой. Чтили её и люди с другой стороны гор.
– Да, всё сходится, – кивнул Ардагаст. – Не зря Айгуль дала Ларишке оберег Анахиты.
– И она непременно поможет вам. Только не убивайте людей зря, она этого не любит. Анахита помогает воинам и царям, но только праведным.
– Но кто же она? Наша Морана-Артимпаса или Мать Богов? – спросила Ардагунда. – Ларишка говорила, что Золотая Баба – жена Отца Богов и богиня солнца.
– Лучше всего зови её как Великую Мать. Только не вздумай призывать ту, старуху!
– Пусть её Саузард зовёт! – горячо воскликнула амазонка. – Эта злюка в старости точно станет на Ягу похожа, если только доживёт.
Тень печали легла на лицо Саумарон.
– Как бы я хотела поехать вам навстречу, детки! Но здесь дела очень плохи. Кашгар давно потерян, ханьцы покоряют одно княжество за другим и всюду находят тех, кто продаётся за плитку чая, за кусок шелка! Ханьский полководец Бань Чао – настоящий демон на чёрном коне. Он не успокоится, пока не покорит весь мир до последнего западного моря. А рядом с ним – колдун со множеством имён и обличий, не то сак, не то ханец. Одно из его имён – Чжу-фанши, маг Чжу.
Ардагаст вздрогнул:
– Мама! Я его видел. Как раз там, у подножия Урала, в Аркаиме. – Кулаки Зореславича сжались. – Я бы на крыльях к вам перелетел, чтобы с ним покончить, но тут, на западе, есть негодяй не лучше его, и тоже колдун. Скажу одно: не верь этому магу Чжу, хотя бы он пообещал сделать тебя богиней! Он служит только самому себе и хочет стать богом, хотя его место – среди бесов.
Саумарон устало улыбнулась:
– Что же, сынок, будем хранить мир от таких «богов»: ты – на Западе, я – на Востоке. И пусть они когда-нибудь встретятся в пекле и проклянут друг друга за то, что разделили нас!
Непонятно откуда взявшийся Ардафарн вдруг проскользнул между отцом и тётей и сказал:
– Бабушка! Когда я вырасту, непременно соберу большое войско и приду с ним помогать тебе.
Ардагунда поймала его за ухо:
– Будешь лезть в разговор взрослых – пошлю тебя убирать за нашими конями.
– Мама! Благослови нас, – попросил Зореславич.
– Да хранит вас, дети, в этом пути Мать Мира, великая и добрая богиня, как бы вы её ни звали.
Обжинки в этом году праздновали широко и весело: урожай выдался щедрым. В поле завили лентами последний несжатый пучок колосьев – «Велесу на бородку». Ещё роскошнее убрали последний сноп и торжественно внесли его в царский дом. Впереди, в лучшем своём наряде, с серебряными застёжками на плечах и бирюзовым ожерельем на шее, в пышном венке из колосьев, с серпом в руке величаво шла Добряна – настоящая полевая царица, приветливая и щедрая, как сама Лада. Люди так и верили: в сноп вселяется сам Дед-Велес, а Мать Богов – в царицу-жницу. Жнецы славили богов, величали царя со старшей царицей, а после шумно пировали на царском дворе.
Хватало у царя и других дел, так что выступили в поход лишь через несколько дней после праздника. Шла только сотня воинов, зато самых лучших: русальцы, отборные царские дружинники, нуры-волколаки, поляницы. С войском ехали великий волхв Вышата с женой Лютицей, главной жрицей Лады, и волхвиня Милана. Мирослава, верховная жрица северянской Черной земли, оставалась в Почепе. После долго спора с Авхафарном, вторым хранителем Огненной Чаши, решили всё же взять Чашу в поход. Хоть и рисковали потерять Солнечную святыню, но разве не с нею лучше добывать Солнечную стрелу? Ехал и Шишок: как же в неведомых лесах без лешего?
Андак с Саузард обжинок не справляли, презирая хлебопашество, и царскими делами обременены не были. Поэтому гораздо быстрее Ардагаста собрали дружину – чуть меньше сотни лихих, на всё готовых молодцов, по большей части сарматов. И выступили раньше – тайком, словно в набег, помолившись и принеся жертвы одному Саубарагу. Да это и был набег – в чужую далёкую землю, за чужим добром.
Два отряда росов шли друг за другом на восток, в неведомый бескрайний лес. Над обоими развевалось красное знамя с золотым трезубцем. А лес уже готовил им всем недобрую встречу.
В самой глубине Дебрянских лесов, между Десной и Окой, под вековым дубом с белевшими на ветках звериными и человеческими черепами, сидели пятеро: рыжий мужчина в белом плаще жреца, с троерогим посохом, две женщины и два диковинных существа. Одно – вроде обычный крепкий мужик с бурой косматой бородой, но из штанин выглядывают когтистые медвежьи лапы. Второе – как будто медведь, в штаны наряженный, только босые ноги – человечьи. Первого из них, Шумилу, породил с медведицей Чернобор, верховный жрец будинов и северян. Второго, Бурмилу, родила от медведя жена Чернобора Костена, великая ведьма Лысогорская. Сильны и люты были братья Медведичи, и такова же была их дружина, прозванная Чёрными Медведями.
С тех пор как восемь лет назад Ардагаст покорил лесные племена и убил Чернобора с Кбстеной, не было у росов врага непримиримее Медведичей. От Дрегвы до Дебрянщины лесовики произносили их имена кто со страхом и ненавистью, кто с тайным восхищением. Дикие воины в медвежьих шкурах, выкрашенных в чёрное, внезапно нападали на обозы с данью и на тех, кто собирал её или платил, и тут же растворялись в лесу, оставляя после себя трупы и пожарища. Вместе с ними нередко приходили жечь и грабить литвины, голядь, германцы.
Пусть кто угодно владеет лесом, лишь бы не росы, проклятые степняки, и не их окаянный и безбожный царь Ардагаст! Так считали все те, кто помогал Медведичам не из страха, а из преданности вековым лесным устоям, порушенным росами. Где видано, кем заведено: на старейшину царю жаловаться, колдуна и ведьму гнать, отеческих богов – чертей, упырей и саму Ягу с Чернобогом – не чтить? Ещё и дань давай святотатцам этим! Кровь и смерть сеяли в лесу Медведичи. А их сёстры, Невея и Лаума, и муж Невеи Скирмунт набрасывали на лес колдовскую паутину страха Чернобожьего. Всюду для уцелевших ведьм и колдунов было законом слово верховного жреца Скирмунта и великой ведьмы Лысогорской Невеи.
– Так, значит, Ардагаст к Золотой горе идёт? А верно ли? Что, сорока на хвосте принесла? – спросил Шумила.
– Принесла, – ответила румяная, пышная Лаума. – Я сама сорокой летала на юг, всё точно выведала.
– Пусть себе идёт, лишь бы от нас подальше, – махнул когтистой лапой Бурмила и запустил её в мешок со спелым овсом. – Авось где шею себе свернёт.
– Конечно. Чтобы тебя, дурью башку, порадовать, – отозвался Шумила. – Сам не свернёт, помочь надо.
– Да-да, главное – не проворонить всё, как с Приднестровьем. Думали – нам до друидов дела нет, а ведь против нас с ними росы могли бы и не выстоять, – с сожалением сказал Скирмунт.
– Больно гордые были друиды-то. Зато теперь, кто уцелел, не стыдятся к нам на Лысую гору летать, – ехидно ухмыльнулась худая, злобная Невея.
– Да, надо теперь весь лес против него поднять.
А как поднимешь? – развёл руками Шумила. – Да и хитёр Ардагаст – ни на кого первым не нападёт. Подстеречь бы его где в чаще, так у нас дружина нынче не велика и оружие хуже. И местные, обратно же, спросят, чего нам, чужакам, тут надо.
– Ничего, будет нам помощник. Андак. Что он ни натворит, а мы скажем: вот они, росы. Тогда нас, защитников леса, все лесовики сами звать станут, – сказала Лаума.
– Главное, всюду, у всех племён есть колдуны и жрецы тёмных богов. Я ближних знаю, те – дальних, а те – далёких. Нигде Ардагасту от нас в лесу не скрыться, даже и на краю света, – хищно ощерился Скирмунт.
– бешено! идём с дружиной на восток впереди Ардагаста, – хлопнул тяжёлой рукой по пеньку Шумила.
– А с полюдьем-то как? Или дружину разделить? – спросил Бурмила.
– Тебя только против полюдья посылать, да ещё с половиной дружины. Пойдём все, а как вернёмся с головами Ардагаста и его русальцев – полюдье само разбежится. Тогда им всем и конец! – Шумила ловко схватил палицу и в щепки разнёс гнилой пенёк.
– Братики, я непременно с вами! Кого угодно заворожу! – воскликнула Лаума.
– Я бы тоже пошла – чтобы сердце Ардагасту вырвать и Чернобогу принести, а сердце царицы росской узкоглазой – Яге, – возбуждённо проговорила Невея, похожая сейчас на волчицу или рысь, учуявшую запах крови.
– Невеюшка! А кто за детками присмотрит? Останься, а? – ласковой кошкой промурлыкала Лаума. Детей у неё, всё ещё незамужней, было пятеро – и от людей, и от нечистых.
– Останься, Невея. Нам и здесь дел хватит, – кивнул Скирмунт. Сам он тем более не собирался идти в опасный поход.
Верховный жрец лесных чащоб степенно поднялся и осенил троерогим посохом двух братьев и сестру:
– Именем Чернобога, Яги и всех древних отеческих богов благословляю вас на защиту леса!
Братья встали и огласили лес медвежьим рёвом, созывая своё воинство.
Недобрую встречу готовила росам и степь.
На высоком берегу реки Ра в середине большого и богатого стойбища стояла белая юрта. Часть покрывал с неё сняли, и внутри юрты даже в этот летний день было светло и не жарко. В юрте восседал на подушках худощавый старик с резкими, упрямыми чертами лица и большим некрасивым ртом – великий царь сарматов царских Уархаг, прозванный Большеротым Волком[59]59
Уархаг – Волк (сарм.).
[Закрыть]. Перед ним сидели, храня почтительное молчание, двое: мужчина средних лет, с бычьей шеей и тяжёлым недобрым взглядом – брат царя Амбазук и стройный, решительный на вид юноша – царевич Сорак. Рука юноши лежала на увенчанной кольцом рукояти акинака, на лице была написана готовность хоть сейчас идти по приказу отца в самый далёкий поход или отчаянный набег, навстречу подвигам, достойным наследника великого царства. Та же готовность исполнить любой приказ была видна на грубом лице его дяди, уже далёком от юношеского честолюбия.
Царь молчал, окидывая мысленным взглядом свою жизнь: величие и победы, позор бегства, горечь от измен подданных и женщин. Его предки три века назад сокрушили Великую Скифию и с тех пор прозвались сарматами царскими. Перед ними трепетали и заискивали венеды в своих чащах и греки в каменных городах. Но тридцать лет назад наглый бродяга Фарзой привёл из-за Танаиса аорсов – и царство рухнуло, словно ветхая юрта от сильного ветра. Трусливые языги бежали за Карпаты, подлые венеды отложились, роксоланы ударили в спину. Но царь выстоял, вывел орду на север и снова стал повелителем многих племён.
Только в белую юрту так и не вернулась любимая жена Майосара, бежавшая во время битвы к проклятому «любимцу Артимпасы» Роксагу. И никакая женщина не смогла её заменить в сердце Уархага. Он то любил, то ненавидел её сына, пока царевич не погиб в походе на Хорезм. Царь хотел отплатить тем, кто послал на запад аланов и Фарзоя, но лишь погубил своё войско в безводной степи между двух морей. До зелёных оазисов Хорезма добрался с отрядом только сын – чтобы пасть во славу отца. Теперь вся надежда была на младшего, Сорака. А он уже побывал четырнадцатилетним в парфянском походе с аланами и навсегда запомнил каменные города со всеми их усладами. Что ему передаст отец – огромную загородку для скота между Ра, Танаисом и тиссагетскими лесами?
Майосара, Лунноликая... Она тоже любила южные города. И теперь может развлекаться с Роксагом хоть в Ольвии, хоть в Пантикапее. А отсюда можно съездить разве что в Танаис, и то, если с аланами мир. Хотя есть что предложить танаисским купцам – кожи, меха, сильных рыжеволосых рабов-мордвинов, даже золото и самоцветы с недалёкого Урала... Раздумья царя прервал голос сына:
– Так куда же нам вести дружину, отец?
– Хорошо идти походом туда, где много добычи. Ещё лучше – туда, где ждёт сильный враг. Будь он хоть сын бога или избранник богов – тем больше будет твоя слава. Ты, брат, пойдёшь на Тюштеня, царя эрзян, которого эти глупые лесовики почитают сыном Ортагна. Выйдешь к истокам Суры. Там встретишь проводника. Необычного. Ворона, сквозь которого твоя стрела пройдёт словно сквозь тень. Через глухие леса он выведет тебя к Копасу, главному городку Тюштеня. Сожги городок, уведи его жителей, угони стада этого разбойника – они в степи, за Сурой. Там его летний стан. Совсем хорошо, если встретишь самого Тюштеня и покончишь с ним. Но не трогай другого его городка – Ножа-Вара. Так хочет тот, кто пошлёт ворона. Эта птица выведет тебя и обратно с добычей.
– А не захочет ли хозяин ворона сам сделаться царём иирков? – сказал Амбазук.
– Он хочет, чтобы в земле иирков вовсе не было царей... А ты, сынок, пойдёшь на старый путь от будинов к эрзянам и подстережёшь там Ардагаста Убийцу Родичей. Для лесовиков и даже для росов он – чуть ли не Гойтосир, сошедший с неба. Этому прихвостню Фарзоя уже мало Колаксаевой Чаши. Он идёт с отборной дружиной к истокам Ра за стрелой Абариса, чтобы с её помощью завладеть двумя остальными дарами. Послал-то Ардагаста Фарзой, но его этот Солнце-Царь наверняка обманет.
– Если Фарзой раньше не отберёт у него стрелу и чашу, а заодно не снимет голову, – ухмыльнулся Амбазук.
– Для нас лучше всего, если Ардагаст сгинет, не добравшись до стрелы, а в Сарматии не будет никаких Солнце-Царей, – стиснул кулак Уархаг. – Уже теперь всякий нищий род чуть что угрожает откочевать к росам.
– Говорят, за стрелой отправились ещё двое: Андак и Сагдев, – заметил царевич.
– Роксагова сынка видели в Танаисе. К нам, небось, побоится сунуться, переберётся через Ра где-нибудь у аланов. А зять Сауаспа идёт той же дорогой, что и Ардагаст. Я велел царю сарматов-конеедов не пускать росов через Сиргис[60]60
Сиргис – Дон (до устья Северского Донца). Танаисом (в древности) и Великим Доном (в средневековье) называли Донец и нижний Дон.
[Закрыть], но на этого приятеля лесовиков и всяких ковырятелей земли полагаться нельзя. – Царь презрительно усмехнулся. – Поэтому я и шлю тебя, Сорак. Андака можешь пропустить. Если кто сумеет развалить царство Ардагаста, так это Саузард с муженьком. У них и с Солнечной стрелой ничего не выйдет, кроме новых усобиц. Но Убийца Родичей не должен вернуться на Днепр. Постарайся перехватить его, пока он не свернул в леса. Ни один сармат не умеет ладить с лесовиками лучше него.
– Всё сделаю, отец! – тряхнул волосами царевич. – Дойду до Золотой горы, до края света, но этого самозваного Солнце-Царя настигну, клянусь Хорсом! И тогда посмотрим, кому помогает Гойтосир.
Хорсом-Солнцем в степи никто зря не клялся.
Царь Ардагаст переправился через Днепр, достиг Ворсклы и двинулся вверх по ней. Стоял месяц серпень[61]61
Серпень – август.
[Закрыть], но от жары отряд спасали тенистые дубравы высокого правого берега реки. По другую её сторону до самого горизонта тянулось безбрежное и безлюдное ковыльное море. Безлюдны были и леса. Лишь в долине, внизу, на роскошных заливных лугах, пасли свои стада роксоланы. На пятый день перед путниками выросли громадные, почти в три человеческих роста и со столь же глубокими рвами, валы великого города Гелона. Отряд свернул влево и поехал долиной мелкой речки между валом и многочисленными курганами. В огромный вал, словно камни в перстень, были как бы вставлены три меньших городища: Западный, Восточный и Северный Гелоны. Некогда в западном городе жили околоты-пахари, в восточном – будины с гелонами, а северная крепость защищала пристань на Ворскле и торжище.
Безлюдьем и тишиной встретил росов Западный Гелон. От деревянных домов не осталось и следа, лишь десятки насыпей, поросших высокой травой, теснились на городище.
– Откуда в городе столько курганов? – спросил Вышату Хилиарх.
– Мёртвым в городе среди живых не место. Это не курганы, а священные зольники. Здесь жгли праздничные костры и сюда же ссыпали золу из очагов, – ответил волхв. – Вон тот, самый большой зольник был насыпан возле храма Даждьбога.
Отряд спешился. Пока всё готовили к жертвоприношению на месте храма, Вышата с Ардагастом и греком поднялись на вал у восточных ворот сколотского города. Хилиарх огляделся и замер, поражённый. Глаз едва охватывал огромный треугольник валов. С чем его сравнить – с Римом, Александрией? Один только Западный Гелон был раза в два больше Ольвии – древней, не нынешней! И нигде – ни одной соломенной крыши, ни одного дымка.
– И всюду здесь жили люди? – с удивлением спросил грек.
– Ну, это же Гелон, а не Затибрье[62]62
Затибрье – наиболее бедная и тесно заселенная часть Рима.
[Закрыть] какое, – усмехнулся волхв. – Хватало места и для стад, огородов, полей даже. И всё равно людей тут жило – несчитанные тысячи!
– Куда же всё делось? – с трудом произнёс Хилиарх.
– Куда? Спроси сарматов. А ещё лучше – ольвийских и боспорских греков. Многие из них тогда на этом разбогатели.
Под внезапно посуровевшими взглядами царя и волхва грек опустил голову. Он вдруг почувствовал себя принадлежащим к какому-то страшному племени упырей. Он никогда не имел рабов и не торговал ими. Но для того чтобы прежний его мир мог процветать и возводить великолепные города, здешние города должны были стать пустыней. Чтобы эллины могли быть философами, ваятелями, архитекторами, ценителями гетер, бесчисленные тысячи сколотов, гелонов, будинов должны были обратиться в ничто, в рабочий скот, в костяки, истлевающие среди ковыля.
А в сознании Ардагаста степным пожаром полыхнула страшная, жестокая мысль: поднять все племена Сарматии, обрушить их на города греков и римлян, полные веселья и порока, обратить их в такие же безлюдные руины. А ещё лучше – угнать их жителей на север, чтобы те под кнутами отстраивали запустевшие города Великой Скифии. Словно прочитав его мысли, Вышата покачал головой: