Текст книги "Путь к золотым дарам"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

   – Чтобы зваться Солнце-Царём, нужно творить угодное Солнцу. Скажи, о царь, воевал ли ты ради славы, добычи и иных тленных благ или во имя светлых богов? – спросил Вишвамитра.

Мадай непонимающе взглянул на него:

   – Я приносил щедрые жертвы Ортагну, Артимпасе, Гойтосиру – всем богам, кому угодна война. Разве я прогневил их трусостью или жалостью к врагам?

   – Светлым богам и справедливейшему из них – Солнцу – угодна не всякая война, но лишь та, что ведётся во имя справедливости. Думал ли ты тогда под Ниневией о крестьянах и рабах, стонущих под бичами ассирийцев, о племенах, угнанных в неволю?

   – Какое мне было дело до этих трусов, ползавших в грязи перед любым царём?

   – Поэтому они и не любили тебя, принёсшего им свободу. Кришна – Солнце – властвует любовью, а не страхом. В Индии об этом знают не только брахманы, но и кшатрии.

   – Говорят, у вас после смерти люди рождаются заново, чтобы достойнее прожить жизнь? Мне это недоступно. Я могу лишь следить из века в век, как мельчает и слабеет царство скифов, созданное мной.

   – В том царстве твоя орда была царскими скифами, а остальные скифы – их рабами. В моём царстве царское племя – росы, а рабских племён нет и не будет. Потому что все, признавшие мою власть, сами становятся росами, – сказал Ардагаст.

   – О, царь, ты жил во времена Заратуштры. Почему же ты не принял его учения? Не оттого ли непрочным оказалось твоё царство? – вмешался Манучихр.

   – Заратуштра? Этот чудак из Хорезма? Уж его-то вера – не для степняков. Не ходить в набеги, не почитать богов, кроме Ахурамазды, не приносить в жертву скот... От такой веры воины только потеряют мужество.

   – У нас в Бактрии Заратуштру чтут все – и пахари, и степняки. А лишает ли его вера отваги – суди по мне, – задорно возразила Ларишка.

   – Песни о твоих с мужем подвигах долетели даже в мой курган, – усмехнулся Мадай. – Куда же вы идёте походом на этот раз?

   – К Гробнице Солнца, чтобы защитить её и не дать разжечь войну из-за её сокровищ.

   – Вот ради такого я никогда не ходил в походы, – покачал головой Мадай. – Что ж, ищите свой путь, наследники Львёнка! Да помогут вам боги!

И великий царь скифов снова скрылся в своём кургане.

На закате отряд достиг реки Фарс. У костра Манучихру долго пришлось отбиваться от расспросов царя, волхва и грека о том, почему то, что говорят и делают мобеды, так не похоже на сказанное Мадаем о вере Заратуштры. Перс, как всегда умно и занимательно, объяснял, что пророк учил не поклоняться и не приносить кровавых жертв только злым богам, добрые же боги – лишь свойства или лица Мудрого Владыки, Ормазда, если же кто иначе понимает истинное учение, того ждёт ад. А мудрые мобеды для того и существуют, чтобы спасти души и умы от лжетолкований учения.

На берегу Понта Эвксинского, у устья реки Туапсе, под сенью самшитов, кипела схватка. Всадники, вооружённые лишь палками и плетьми, наседали на пеших, отбивавшихся кольями. И те и другие были одеты в зихские кафтаны с вырезом на груди, чёрные плащи и мохнатые шапки. Белобородые старики, рассевшись на прибрежных камнях и опрокинутых лодках, с удовольствием следили за схваткой, подбадривали и оценивали сражавшихся. В тени магнолии на резном деревянном троне восседал царь Хаташоко – седобородый, но всё ещё сильный. Сыновья сегодня радовали его сердце. Воспитанные по старинному обычаю в чужих семьях, они соперничали, даже враждовали. Это хорошо: пусть стараются превзойти друг друга во всём, что делает честь мужчине. Главное, чтобы уважали отца. А их воспитатели – цари и князья других племён – верные союзники и кунаки его.

Среди конных самый удалой – Доко-Сармат. Стройный, красивый, с бритым подбородком и чёрными закрученными усами, в начищенной парфянской кольчуге и остроконечном шлеме, орудует он плетью так, что никому не подступиться. Мать его – из ахеев, Сарматом же он прозван за то, что воспитан в степи, среди аланов. А ещё за редкую дерзость. Недаром в горах наглецу говорят: «Ты не чёрт и не сармат, откуда же ты взялся?»

Другой сын, Тлиф-пират, коренастый, заросший чёрной бородой, столь же умело и ещё более упорно бьётся среди пеших. Этот вырос в Горгиппии, в семье знатного синда. Синды – почти те же греки. Потому Тлиф грамотен, знает на память Гомера и одолеет любого их атлета в греческой борьбе. На нём панцирь и закрывающий лицо коринфский шлем – все знают, что он и в доспехах плавает, как рыба. С флотилией однодерёвок разбойничает он то в Колхиде, то на Боспоре, то у самых устьев Дуная, захватывает рабов и добычу, уходя всякий раз из-под носа у сторожевых кораблей. Лучше всех знает, кому продать пленных, через кого получить выкуп, и никакими греческими хитростями его не проведёшь.

Самый могучий и буйный – Хвит-мезиль, прижитый царём от волосатой женщины из диких лесных людей – мезилей. Голы до пояса, поросший густой шерстью на груди и даже на спине, с низким лбом и мощными надбровьями, машет он громадным колом так, что лучше не подходить.

Всадники уже оттеснили пеших к самой кромке прибоя, но те продолжали отчаянно отбиваться, не замечая волн, окатывавших кого ниже пояса, а кого и с головой. Всё громче раздавались воинственные крики, брань. Упавших топтали конями, кол ревущего зверем Хвита разбил кое-кому головы. Белая пена и изумрудно-зелёная вода окрасились кровью. Царь перекинулся парой слов со стариками, те встали и с одними посохами пошли разнимать дерущихся. Увидев старцев, те сразу прекратили бой. Один Хвит утихомирился лишь после окрика отца.

   – Славная вышла потеха! Кто выстоял в ней, не дрогнет и в настоящем бою, – довольно разгладив бороду, сказал царь, и родовые князья согласно закивали.

Тлиф снял шлем, рукой смахнул пот со лба:

   – Что ты, Сармат, умеешь биться на суше и верхом, я и так знаю. А на море ты от одной качки упадёшь за борт. И не выплывешь: хоть ты и красив, а морские девы таких, как ты, не любят.

   – Целуй сам их рыбьи хвосты! А чего ты стоишь на суше, увидим в набеге, – ответил брату Доко, снимая шлем и подставляя взмокшие волосы ветру с моря.

   – Вот-вот, появятся еммечь, я перед ними устою, а ты расстелешься, как и всякий сармат, – ехидно заметил Тлиф.

   – Это они передо мною весной расстилаются, – гордо разгладил усы Доко. – А ты к ним ни разу не ездил. И правильно делал: на тебя ни одна мужеубийца не взглянет.

   – Шлюх я могу найти и в Пантикапее. Или в Диоскурии[44]44
  Диоскурия – совр. Сухими.


[Закрыть]. Эти хоть не дерутся, разве только им не заплатишь. А так уступят хоть Хвиту.

   – Я любую вашу еммечь возьму прямо посреди боя, и оружие ей не поможет, – голыми руками кости переломаю, – проговорил Хвит, почёсывая волосатую грудь.

Обмениваясь колкостями, Доко с Тлифом, однако, избегали задевать сына лесной женщины, зная, что в ярости тот способен на всё. Отец довольно взглянул на вставших перед его троном сыновей.

   – Вы все доказали сегодня свою отвагу и силу. Потому я беру в набег всех троих – чтобы все вы смогли прославиться в нём.

   – Больше всех прославлюсь я! – без лишней скромности заявил Хвит. – Доко всё тянет в степь, Тлифа – в море. А я знаю горы и лес, как... лесной человек.

   – Славы вам хватит на всех. Но это будет не просто поход за добычей и славой. Вы не какие-то разбойные удальцы, а царевичи. А я – царь. Других царей у зихов нет, хотя недавно были. Но этого мало. Вы слышали об Ардагасте, царе росов? Мальчишка, моложе тебя, Тлиф, а покорил столько племён! Потому что в руках у него – Чаша Колаксая. Вот почему я веду вас к Гробнице Солнца. Когда на мне будут солнечный амулет и золотой шлем Сосруко, а в моей руке – его всевидящая чаша... – Он взглянул вслед расходившимся старейшинам и вполголоса продолжил: – Тогда я поговорю по-другому и со старейшинами, и с князьями, и с царями. Я соберу под одну руку все горные племена, от Боспора до Колхиды. И в этой руке, сначала моей, потом одного из вас – будет Чаша Солнца. – Глаза старика хищно сверкнули, жилистая, загрубевшая от меча и тетивы рука вытянулась вперёд. – Это будет рука воина Грома – бесстрашного и беспощадного, перед кем не устоят ни еммечь, ни тень Сосруко.

Сыновья почтительно слушали отца, и каждый из них, даже глуповатый Хвит, именно себя мнил этим великим царём гор, героем, который затмит Сосруко. Об одном они не думали – о племени, ради которого и совершают подвиги те, кого считают героями.

Там, где начинает подниматься в горы дорога из долины Туапсе к Гойтхскому перевалу, стоял высокий, наполовину засохший дуб. Многие ветви его обгорели и почернели от ударов молний, но большинство всё ещё буйно зеленело. Дуб помнил, как пробирались на юг киммерийцы, уходя от скифов, чтобы снова схватиться с ними на равнинах Лидии и у стен Ниневии. Он был уже стар, когда неукротимый Митридат, перследуемый римлянами, пробивался через страну зихов к Боспору, где и нашёл смерть, преданный сыновьями. Ветви дуба были увешаны всевозможным оружием – греческими и римскими гребенчатыми шлемами, сарматскими мечами, акинаками и панцирями из копытных чешуек, меотскими луками. Тут же висели шкуры зверей и просто лоскутки ткани. Священное дерево одаривали все – пастухи, охотники, но особенно щедро – воины, возвращавшиеся из набегов. В обширном дупле скалились черепа – звериные и человеческие.

Полсотни спешившихся всадников стояли перед деревом. Жрецом служил сам Хаташоко, резавший одного барана за другим. Его голос, не ослабевший от возраста: эхом отражался от скал.

– Шибле-громовержец! От тебя скрывается Солнце, и сам Владыка Неба трепещет, когда ты разгневан. Дай нам силу и мужество, чтобы овладеть сокровищами Гробницы Солнца, даже если сам Сосруко явится перед нами! Бог набегов! Даруй нам удачу в этом набеге! Да сокрушим мы всех, кто посмеет встать у нас на пути – мужчин, еммечь, чертей и богов! Их черепа и оружие мы повесим на этом священном дубе.

Длинноволосый человек в чёрной с серебряным шитьём хламиде черпал серебряной чашей дымящуюся кровь, бормоча заклинания, брызгал ею на дерево и на зихских воинов и наносил им на лбы и клинки печати демонов Марса и Сатурна, войны и смерти. Царь не слишком доверял захожему колдуну с его непонятными целями и невиданными обрядами. Но только этот пришелец мог то, на что не решался никто из местных ведьм и колдунов, слетавшихся на гору Себероашхо: чарами освободить души воинов от векового трепета перед Солнечным Вождём и его могилой.

Наконец обряд был окончен, и дружина двинулась к перевалу. Колдун не последовал за перевал. Он обосновался в укромной пещере, где, как говорили, некогда жил дракон, иссушавший источники. Горцы, кроме самых лихих ведьм, избегали подходить к ней. Некроманту же отсюда было удобно следить за происходившим и возле Гробницы Солнца, и в Пантикапее, и в стране абасгов, где его люди готовили резню Братьев Солнца. Главное же – в той усобице, что вспыхнет вокруг гробницы на Фарсе, его рука не должна была быть слишком заметной.

А Хаташоко и не настаивал, чтобы Валент ехал с ним до конца. Если нужно, чародей всё увидит в магическом зеркале или царь его вызовет с помощью халцедонового амулета. Зачем делить славу подвига с каким-то иудеем? Царь с царевичами не задумывались о том, что берут на себя не столько славу, сколько позор осквернителей могилы Сосруко. Именно этого и нужно было Валенту и тем, благодаря кому чернокнижник никогда не знал нужды.

Далеко не все в зихской дружине заметили, как по небу летело на запад нечто, совсем не похожее на птицу. Лишь те, кто отличался самым острым зрением, разглядели, что это летит верхом на тыкве женщина, простоволосая и одетая по-мужски. «Ведьма подалась на Себероашхо. Обнаглели стервы: даже днём летают», – подумали зихи и послали вслед пару стрел, не достигших цели. И ни один зих не узнал, что летунья опустилась вовсе не на ведьмовской горе, а возле драконьей пещеры, и жарко обнялась с её обитателем в чёрной хламиде.

Лесной тропой ехали к долине Фарса три десятка всадников с длинными распущенными волосами, вооружённых луками, секирами и щитами в виде полумесяца. У немногих были мечи. Стальных доспехов не было ни на ком – только панцири, боевые пояса и шлемы из шкур зубров и кабанов. Лишь вблизи можно было разглядеть, что все всадники – женщины. Самой младшей было пятнадцать лет, самым старшим – далеко за сорок. Всадницы превосходно держались в сёдлах и в своих кожаных латах, умело сшитых и хорошо подчёркивавших стройные, крепкие фигуры, вовсе не выглядели грубыми и мужеподобными.

Впереди ехала статная, полногрудая женщина лет сорока пяти. Её пояс украшала золотая пряжка в виде крылатой волчицы. Рядом с ней – пятнадцатилетняя девочка с чёрными кудряшками, худенькая, но не слабая. Следом ехали красивая женщина лет двадцати трёх с роскошными золотистыми волосами и другая – лет тридцати, с крупным кавказским носом и чёрными как смоль волосами, разбросанными по волчьей шкуре, прикрывавшей плечи.

   – Вот подъедем мы сейчас к гробнице, а из-за неё вдруг вылетит стрела, и придётся вам выбирать вместо Томиранды новую царицу, – самым беззаботным тоном сказала предводительница.

   – Не может такого быть. Наша великая волшебница Асатра всегда всё заранее знает и разведывает! – преувеличенно бодро заявила золотоволосая.

   – А если такое и случится, мы за тебя, мама, славно отомстим! – решительно произнесла девочка.

   – А потом передерётесь тут же, на поле боя. Сама виновата: вырастила из одной нахалки главную волшебницу, а из другой – первого бойца и полководца. Чаще надо было вас посылать за плугом ходить, чтобы не зазнавались, – сказала Томиранда, главная жрица Артимпасы.

Её величали царицей, хотя правила она лишь священным городком, где, кроме сорока жриц-воительниц, жили только их малолетние дети, рабыни-пленницы да несколько старух, утративших сан жриц по возрасту.

   – А что? – гордо скинула голову Асатра и расправила волчью шкуру. – Когда-то все мужеубийцы умели сами оборачиваться волчицами, а теперь умею только я. Ещё и вас превращаю, когда надо.

   – А своего коня оборачиваешь летучей тыквой. Ты его, наверное, на грядке вырастила? – вмешалась в разговор девочка. – Зато свет из рук испускать, как Ардагунда, не умеешь.

   – Я в великие колдуньи не лезу, – небрежно махнула рукой златоволосая Ардагунда. – Но в поединке меня может одолеть только царица.

   – И в бой вести ты можешь хоть сотню, хоть тысячу, – кивнула царица. – Только почему-то все трусихи и плаксы собираются вокруг тебя.

   – Ты же у нас самая добрая, – ехидно заметила Асатра. – Мальчиков в жертву приносить – без памяти валишься. Приедут зихи – всё расспрашиваешь, как там твой сыночек, которого Доко-Сармат отдал на воспитание какому-то князьку. А весной не находишь себе места, пока не заявится сам ненаглядный Доко. Дура! У него уже три жены, и здесь он не только с тобой гуляет. Со мной, например, тоже.

   – Десять месяцев в году я не знаю любви. По закону мужеубийц, который кое-кто уже не соблюдает, – ледяным тоном отчеканила Ардагунда. – А приносить в жертву мужчин у меня рука не дрожит. А детей... – она на миг умолкла, справляясь с комом в горле, – на это ни храбрости, ни силы не нужно. Тут и Асатра справится.

   – Вы, конечно, не сёстры, – покачала головой царица. – Но вас обеих принёс в общину Сауархаг, Чёрный Волк, лучши колдун в Сарматии. Ваши способности он угадал верно. Вы с ними или прославите общину... или развалите её совсем. Враждуете, да к тому же слишком любите мужчин. Обе. Мой вам совет, девочки: любите их, но делайте так, чтобы они за вами бегали, а не вы за ними.

   – Ага. За тобой, мама, так бегают, что я не знаю, от кого же родилась, – отозвалась девочка.

   – Я тебе уже говорила: скорее всего, от того грека из Херсонеса. Потому и назвала тебя по-гречески: Меланиппой, Черной Лошадкой. Смотри лучше, чтобы за тобой самой поменьше бегали гаргарейские мальчишки на пастбище. Подожди до посвящения.

   – Один уже добегался. Я ему ногой три ребра с одного удара сломала.

   – Правильно, Лошадка! – Мать потрепала чёрные кудри девочки. – Не поддавайся пастухам! Помнишь, что стало с моей тёзкой – первой царицей мужеубийц?

   – Конечно. Она взяла в мужья и цари красивого светловолосого пастуха. А он изменил ей с молоденькой жрицей на смех всей общине. За это община решила замуровать царя с царицей в подземелье. Теперь Томиранда – богиня подземного мира и моря.

   – Поняли, девочки? – обернулась царица к своим спутницам. – Кто бы из вас не стал царицей, главное, чтобы рядом не появился царь. Пусть лучше мы царствуем над мужчинами. Пусть все эти храбрые цари и князья скачут вокруг нас жеребцами, ластятся ручными барсами, одаривают нас, чтобы мы им наворожили или вымолили победу. Все они верят и знают: где впереди войска мужеубийцы – там победа. За кого мы – за того Артимпаса!

Отряд выехал к Фарсу. На другом берегу реки, на большой поляне, цепочкой тянулись курганы и странные сооружения, похожие на невысокие дома с плоскими крышами. Каждый такой «дом» был сложен из пяти мощных каменных плит и обращён узкой стороной к восходящему солнцу. Вместо входа с этой стороны было лишь небольшое круглое отверстие в середине плиты, закрытое каменной втулкой. Кроме него, ни дверей, ни окон не было. Чем-то дневним, нечеловеческим веяло от этого безмолвного посёлка – или кладбища? Какие существа могли жить в таких домах или строить себе такие гробницы, ворочая громадные плиты? Не выносили они солнечного света или, наоборот, любили его даже после смерти?

Всадницы переехали реку и спешились перед самым большим курганом. Восточный склон его был как бы срезан, обнажая переднюю стену такого же «дома» чуть выше человеческого роста. Только крыша здесь была двускатная, а втулка – из горного хрусталя. Каждое утро луч солнца падал на лицо того, кто лежал в Гробнице Солнца. Только перед ней были свежие следы поклонения: черепки посуды, кости и черепа животных. Но человеческих костей тут не было.

На стене были нанесены знаки Солнца, а между скатами крыши словно вплавилась в камень половина колеса из чёрной меди. Это было то самое Колесо Солнца, что погубило Солнечного Вождя. Смертоносное колесо, наделённое силой подземного Чёрного Солнца, догнал и разрубил надвое преемник Сосруко – Грозный Вождь.

Тихо, но уверенно приговаривая заклинания, Асатра вытащила хрустальную втулку. Меланиппа с перемётными сумами в руках пролезла в узкое отверстие. В небольшой комнате стояли вместительные глиняные сосуды и бронзовые котлы, лежали каменные браслеты и топоры, бронзовые вилки и крючья, которыми доставали мясо из котлов. В задней стене было ещё одно отверстие. Заметив среди вещей две фигурки собак, золотую и серебряную, Асатра сделала девочке знак стать в стороне и принялась заклинать ещё глуше и быстрее, бросая в сторону фигурок какой-то порошок. Глаза металлических собак вспыхнули зловещим красным светом.

– Быстрее лезь дальше и вытаскивай всё то, что он привёз с юга, – сказала колдунья.

Меланиппа ящеркой проскользнула во второе помещение и застыла, поражённая. Посреди комнаты лежал на львиных шкурах человек высокого роста и крепкого сложения. За два тысячелетия в гробнице не истлели ни ткани, ни меха, ни дерево, ни плоть погребённого. Даже приток свежего воздуха не обратил их в прах. Человек был одет в красный кафтан и красный плащ, сколотый золотой булавкой. У правой руки лежала шлифованная каменная секира, у левой – лук и расписной колчан, у пояса – бронзовый меч и золотой кинжал с рукоятью из лазурита, в золотых ножнах тонкой работы. Ниже пояса тело было прикрыто пурпурной тканью, расшитой золотыми бляшками в виде львов. На груди блестел золотой амулет: круг с восемью лучами – четырьмя прямыми и четырьмя изломанными, будто молнии.

Лицо мертвеца, цвета бронзы, с тонкими золотистыми усами, не выглядело, однако, металлической маской. Наоборот, оно было полно жизни и воли. Казалось, человек только ненадолго заснул чутким сном воина и при любой опасности успеет вскочить, готовый к бою. Голову покрывал золотой шлем, отделанный в виде странной причёски с косой, обёрнутой вокруг головы. Из-под него выбивалась лишь одна длинная прядь золотистых волос. Под стенами в полумраке таинственно блестели золотые и серебряные сосуды, золотые венцы, кольца, серьги тонкой работы. Казалось, что листья и цветы на этих украшениях только что сорваны с невиданного золотого дерева. Но вся эта южная роскошь ничуть не делала её владельца похожим на спесивых и ленивых владык полуденных городов. Чувствовалось, что душа его – не в этом золоте, а в простом каменном и бронзовом оружии, которым оно было добыто.

Дерзкой и бесстрашной девчонке вдруг захотелось бежать отсюда или, упав на колени, молить о прощении хозяина Гробницы Солнца. Но снаружи уже звучал уверенный, завораживающий голос Асатры:

   – Сосруко, Рождённый из камня Солнечный Вождь! Зла в мире много, больше, чем в твои времена, но люди ещё могут управиться с ним без тебя! Спи, не покидай своего каменного дома. Лучше дай людям то, что добыл на юге. Ведь уже идут за твоими сокровищами те, кто потерял стыд и почтение к богам и предкам. Мы, жрицы богини войны, позаботимся о том, чтобы волшебная сила этих вещей послужила лишь лучшим из воинов, защитникам добра!

Уже обычным голосом колдунья сказала Меланиппе:

   – Не бойся, Лошадка, ноги у него отрезаны и раньше конца света вряд ли срастутся. Просто Гойтосир бережёт для себя на всякий случай ещё одно тело. Я буду тебе говорить, что брать. Сначала все чаши...

Вслед за сосудами и украшениями в перемётные сумы отправились золотой кинжал, амулет и шлем. Оказалось, что голова древнего вождя, кроме одной-единственной длинной пряди, выбрита наголо. Такое воительницы видели лишь у храбрецов из далёкой восточной степи, иногда появлявшихся среди аланов. Асатра озабоченно потёрла лоб:

   – Неужели его тут нет? Меланиппа, посмотри, нет ли чего-нибудь похожего на связку прутьев? Нет? Тогда сними покрывало.

Девочка осторожно сняла ткань с золотыми львами. Ноги вождя действительно были перерублены в коленях. А рядом с ногами лежал скреплённый серябряным ободком пучок из двенадцати стрел с кремнёвыми наконечниками и серебряными древками. Четыре из них пронзали насквозь фигурки быков – две золотые и две серебряные. Асатра всплеснула руками от радости:

   – Барсман[45]45
  Барсман – связка прутьев или стрел, употреблявшаяся при обрядах (иран.).


[Закрыть] Воинов! С ним в руке можно обрушить на врага огненные стрелы, сжигающие все, – те самые, которыми Гойтосир поразил Чёрного Быка в четырёх обличьях. Правда, нужно будет ещё подобрать заклятия... Всё, Лошадка, бери его и вылезай!

Как только девочка выбралась наружу, колдунья вставила на место хрустальную втулку и наложила новые чары. Потом к гробнице подвели быка чёрной масти. Асатра, держа в руке серебряный барсман, пропела древний гимн Михру-Гойтосиру, а Томиранда одним ударом секиры свалила быка. После этого царица с облегчением сбросила шлем, стянула панцирь, сорочку...

   – Всё, девочки! Теперь можно и искупаться. Двое – на страже.

Быстро раздевшись, воительницы с хохотом бросились в мелкую речку – смывать пот. Потом, наплескавшись вдоволь, плясали нагие с оружием в руках. В середине, покачивая полной грудью и поднимая к небу секиру и меч, танцевала царица. Рядом с ней скрещивали секиры Ардагунда и Меланиппа и змеёй извивалась, ударяя в бубен, Асатра. Любой мужчина многое бы дал, чтобы увидеть такое. А если бы и впрямь увидел, и не в магическом зеркале или колдовском дурмане, то пришлось бы отдать ещё больше: жизнь. И всё же две пары зорких глаз следили из чащи за пляшущими мужеубийцами, да так, что даже Асатра ничего не заметила. Но эти глаза не были человеческими.

Окончив пляску, одни женщины взялись разделывать и жарить бычье мясо. Другие сгрудились вокруг колдуньи, разбиравшей добытое в гробнице. Испытывать Барсман Воинов она пока что не спешила. Не слишком привлекла её внимание и серебряная чаша с изображением семи четырёхкрылых, когтистых и клыкастых демонов. Но она сразу заинтересовалась золотой чашей, на которой две реки текли с высоких островерхих гор в море. Переступая реки, шли друг за другом звери – быки, львы, кони, козлы, вепри. Среди гор лез на дерево медведь. Волшебница наполнила чашу водой, простёрла руки, сосредоточилась. В воде появились башни и храмы Пантикапея, затем Диоскурии, Фасиса[46]46
  Фасис – совр. Поти.


[Закрыть]. Дальше этих городов чародейка нигде не бывала. Довольная возможностями чаши, Асатра решила посмотреть на более близкое и важное в этот миг. Зихи, как оказалось, были ещё довольно далеко от гробницы. Зато с севера берегом Фарса шёл через леса отряд, по виду сарматов, во главе с молодым золотоволосым всадником.

   – Тамга росов на плаще... Наверняка это их царь Ардагаст, – сказала Томиранда.

   – Красивый какой... Совсем как наша Ардагунда, если ей усы наклеить! – хихикнула девочка. О том, что всадник напомнил ей того, кто лежал в гробнице, она предпочла не говорить, чтобы не прослыть трусихой, боящейся призраков среди бела дня.

   – А ещё среди них два мага: один перс, другой венед. И сильные: даже через чашу чувствуется. Чего им всем здесь надо? Не того ли, что и нам? – озабоченно произнесла Асатра.

Царица поднялась, надела панцирь и пояс с мечом. Голос её стал суровым, тон – приказным:

   – Сёстры! Как только поедим – уходим отсюда. Ты, Асатра, хорошенько запутай следы. Пусть эти маги ищут сокровища где хотят. А мы пойдём к Шхагуаше[47]47
  Шхагуаша (Госпожа гор) – адыгское название р. Белой.


[Закрыть] и встретим зихов у Каменного моста и крепости Сосруко. Нападём на них или заставим напасть на нас. Вы знаете: набег не приносит чести, если за тобой никто не гонится.

   – Почему же нам тогда не схватиться с росами? – осведомилась Ардагунда.

   – А зачем нам это далёкое племя? Вот если мы сразимся с зихами, за них вступятся аланы и западные горцы, а за нас – сираки и равнинные меоты. И хитрецу Рескупориду придётся выбирать, с кем воевать. Это будет великая и святая война за золотые дары Солнца, и наша богиня будет довольна! – Царица широко взмахнула секирой. – Пусть звенит сталь, льётся кровь, горят аулы, стойбища, города – это лучшая жертва Артимпасе!

   – Ты хочешь, чтобы я убила в бою Доко? – взглянула в глаза царице Ардагунда.

   – Да! Или его отца, или брата, или кого-то из родичей. Чтобы между вами встала кровь. Чтобы тебе не пришло в голову убежать к нему. Потому что, – безжалостный голос царицы вдруг смягчился, – если ты даже избегнешь кары богини и общины, то всё равно не приживёшься там, где женщина – рабыня мужчины, где ему дозволено всё то, за что её казнят смертью или презрением.

В голубых глазах златоволосой жрицы выступили слёзы, голова её склонилась.

   – Ты права, царица. И как всегда, хочешь нам только добра. Но откуда тогда взялись мы, что уже не можем жить среди остальных людей? Мне иногда кажется, что мы и сами не люди, а какие-то демоницы или волчицы, насильно обращённые в людей. Ты говоришь о царстве Матери Богов, но ведь в её времена женщины не носились на конях, не убивали, даже не жили отдельно от мужчин, своих сыновей растили сами. А охотились и защищали племя мужчины...

   – Так было, пока мужья и сыновья Великой Богини не выучили мужчин запрягать быков в плуг, ездить на конях, ковать оружие и воевать, воевать – без конца и за что угодно. А Мать Богов слишком добра к своему семейству. За нас, свободных женщин, теперь стоит лишь Артимпаса-воительница.

   – Вот и хорошо! – тряхнула подсохшими волосами Асатра. – Только на войне или в колдовстве мы можем доказать мужчинам, что мы не хуже их. За всё остальное они жену ценят не больше, чем хорошую рабыню. И пусть эти домашние курицы, покорные мужьям, квохчут от страха перед войной! А для нас война – праздник. Самый священный!

Глаза её возбуждённо сверкали, словно у волчицы, почуявшей кровь.

   – Мужчины любят войну, но им почему-то нужно верить, что они – защитники добра и воины светлых богов. Без этого они превращаются в скотов и шакалов, – задумчиво проговорила, не поднимая головы, Ардагунда.

Асатра рывком встала, обеими руками подняла золотую чашу:

   – Вот мы и будем теперь решать, кто воин Солнца! Не дадим ни этой чаши, ни Барсмана Воинов никакому избраннику богов. Хватит с этого Ардагаста и Колаксаевой Чаши. – Она чуть слышно зашептала, слегка взболтала воду в чаше, и вода на глазах обратилась в тёмно-красную кровь. – Ардагунда, милая, обязательно попробуй. Нет, не сейчас, а перед боем. Полезное питье... для слишком добрых. – Колдунья выплеснула кровь в сторону гробницы. – Прими прощальную жертву, Солнечный Вождь!

Взрослые, мужчины и женщины, с трёх сторон спешили к Гробнице Солнца за подвигами. А мальчик успел раньше их всех. Кудрявый еврейский мальчик Иоселе из пантикапейского домика под старой вишней. Нет, сам мальчик дальше Мирмекия никуда не уходил, а то и дома не покидал. Даже душа его тела не оставляла. В чужое тело далеко от дома вселялась его мысль. Он мог, сидя или лёжа неподвижно где-нибудь на безлюдном берегу, или на кургане, или у себя в комнате, смотреть на далёкие леса и горы глазами зоркого орла, быстрого горного тура или могучего зубра. А мог и подчинить себе волю животного так, что душа того словно засыпала, уступая место мысли пришельца. Трудно было, правда, летать или скакать по горам на четырёх ногах, если ты всю жизнь ходил на двух. Несколько раз мальчик чуть не разбивался насмерть – то есть не он, а те, в кого он вселялся, но вовремя успевал освободить сознание зверя или птицы.

Этому колдовству Иоселе выучился, заглянув без спросу в рукопись, оставленную на столе длинноволосым человеком с завораживающим взглядом. Мальчик давно догадался, что это – его отец, хотя мать такого не говорила и вообще велела никому об этом человеке ничего не рассказывать, называть же его просто «рабби» – «учитель». Как будто с этим таинственным пришельцем мог сравниться скучный и придирчивый рабби Наум из хедера! Пришелец (мать наедине звала его Левием) испытывал способности мальчика к магии и всякий раз оставался доволен, хотя испытания часто были таковы, что после них тело и голова болели сильнее, чем после наставлений и трости рабби Наума. Но всё-таки больше, чем холодного и властного Левия, Иоселе любил Стратоника – добродушного лысоватого учёного, лечившего бедняков за самую ничтожную плату. Он тоже проверял магические дарования мальчика, но был гораздо добрее и проще и охотнее делился знаниями.

Друзей у Иоселе было мало. На улице его не любили ни взрослые, ни дети. Все знали, что он – незаконнорождённый, ещё и сын того самого некроманта, что десять лет назад чуть не разрушил Пантикапей. (Правда, когда сам Левий появлялся в домике, мало кто из соседей решался хотя бы донести городской страже). Мальчика называл «Иоселе-колдун». Просто так он никому не пакостил, но если на него, например, бросались скопом, он мог непонятной силой остановить всю ватагу, а главного драчуна заставить, скажем, влезть в глиняную бочку с оливковым маслом, после чего уже взрослые разбирались с криком и руганью, кто же тут чародей, а кто озорник. Всё это не мешало соседям приглашать на свадьбы Иоселе, игравшего на флейте не хуже матери. Звали и в богатые дома, но мать не пускала, зная, что ждёт красивых мальчиков у богатых господ.