Текст книги "Остров"

Автор книги: Дмитрий Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

– Как ты думаешь со мной поступить?

– Я еще не придумала, – честно призналась Ариадна. – Но одно точно – я тебя не выдам.

Заметив, что запястья Слокоса украшают медные обручи кандалов, она предложила:

– Давай сниму.

– Но как? Нужны молоток и зубило.

Ариадна улыбнулась.

– Обойдемся.

Она достала из хирургического шкафчика лазерный скальпель, и мгновение спустя браслеты валялись на полу, а Слокос с наслаждением растирал белесые, в язвах, запястья.

– Благодарю тебя, – учтиво сказал он.

– Пожалуйста, – ответила девушка. – Обожди-ка минутку.

Она извлекла из контейнера заживляющую мазь и смазала ссадины на руках, а затем, чего уж Слокос никак не ожидал, рубцы на плечах и спине.

– Через два дня от них не останется и следа.

– Ты волшебница! – искренне восхитился Слокос.

Ариадна лишь улыбнулась в ответ. Напряжение, витавшее в комнате до этого, спало. Спустя несколько минут девушка с интересом слушала чуть хвастливые рассказы Слокоса, упивавшегося вниманием столь очаровательной незнакомки.

Вечером она облачила Слокоса в черный плащ и глухой с забралом шлем и вывела его из Дворца. Очутившись на свободе, Слокос почтительно поцеловал девушке руку. Он был почти влюблен. Повинуясь безотчетному порыву, Ариадна встала на цыпочки и коснулась губами обветренных губ воина. Слокос вспыхнул. Все-таки он ни черта не понимал в женщинах!

– Я навеки твой должник, – неловко сказал он и ушел в темноту.

Уже ложась спать, Ариадна внезапно вспомнила, что не накормила младенца, который, одурманенный кокой, не проронил ни единого звука все эти долгие часы, что она укрывала беглеца. Лаборатория встретила ее гробовой тишиной. Крыса, ранее методично уничтожавшая зерна, безмолвствовала. Ариадна заглянула в клетку. Животное было бездыханно. Ярко-зеленая крыса.

– Не вышло, – сказала девушка сама себе. Сознавая, что опыт в очередной раз не удался, она все же заглянула в контейнер. Зеленовато-синюшный трупик ребенка уже окостенел.

– Не вышло.

Ариадна отправила использованный материал в утилизатор. День вышел полосатый – удачи-неудачи. Происшествие со Слокосом развеселило ее, эксперимент опять провалился. Через десять минут она уже засыпала, в голове звенел тихий мотив.

 
Ночь опустила воронье крыло
На луга, на леса, на поля.
Спи, малыш, спи, родной,
Кровиночка спи моя.
 
 
Тихо склонились на землю цветы
И не поет соловей.
Солнышко спит. Милый малыш,
Глазки закрой поскорей.
 

* * *

Завязав два последних узелка, Инкий проверил кипу и отдал письмо Анко-Рую.

– Передашь его кураке, надзирающему за строительством дороги к пристани. Здесь имя человека, который знает предателя, приведшего войско кечуа в Город. Ты должен доставить этого человека ко мне. Ты, кажется, не умеешь читать?

– Не умею, мой Повелитель – склонив голову, подтвердил начальник дворцовой стражи.

– Не беда. Курака прочтет тебе его имя. Возьми с собой несколько воинов. И помни, ты должен доставить этого человека живым и невредимым!

– Я должен идти за ним сейчас же, ночью?

– Нет. Приведешь его утром. Но знай, если с ним что-нибудь случится, тебе не сносить головы!

– Слушаюсь, мой Повелитель!

– Ступай! – приказал Инкий.

Анко-Руй поклонился и исчез за дверью. Как только отзвуки его шагов перестали метаться в каменном лабиринте комнат, Инкий накинул на плечи серый плащ и незамеченным вышел из Дворца.

Курака, возглавляющий строительство дороги к пристани, проснулся от резких нетерпеливых толчков.

– Какого черта?! – завопил он спросонок, не размыкая смеженных сладким сном век.

– Проснись, идиот! Приказ Повелителя!

Дрему как ветром сдуло. Курака вскочил с лежанки и стал лихорадочно шарить в поисках свечного огарка. Вот он! Чиркнуло кремневое кресало, дрожащий огонек озарил зыбкие стены комнаты и стоящего перед куракой человека.

– Анко-Руй! – Курака согнулся в низком поклоне. Начальник дворцовой стражи был нетерпелив.

– Читай! – Он протянул кураке кипу.

– Я не умею, – пробормотал насмерть перепуганный сановник.

– Хорошо, я сам! – Пальцы Анко-Руя забегали по узелкам письма. – Среди твоих людей есть человек по прозвищу Рубленое Лицо?

– Да, мой господин.

– Кто он?

– Храбрый воин. Кечуа. Он был пленен воинами Повелителя.

– Он живет вместе со всеми янакона?

– Нет, он десятник. Десятникам положена отдельная хижина.

– Проводи меня к нему.

– Сейчас, – засуетился курака, обнаружив, что на нем лишь узкая набедренная повязка. – Я только оденусь.

– Поторопись, – короткий смешок, – толстяк! Курака накинул праздничную хламиду, перепоясал ее шерстяным с золотым шитьем ремешком.

– Я готов.

– Тогда пойдем.

Они вышли из дома курака и двинулись вдоль грязных глиняных построек.

– Здесь живут простые янакона, – пояснил ставший словоохотливым курака, указывая на длинный одноэтажный барак, – а вот – дома десятников.

– Который из них?

Курака подвел Анко-Руя к небольшой глиняной хижине, похожей больше на звериную конуру высотой всего около полутора метров. Окон в ней не было. Лишь небольшая дверь, занавешенная грязной циновкой.

– Здесь.

Внутри хижины тлел тусклый огонек.

– Странно, – прошептал курака, невольно проникаясь таинственностью поручения, – он еще не спит.

– Тем лучше, – сказал Анко-Руй. С этими словами он выхватил меч и вонзил его кураке в живот. Вельможа беззвучно осел на землю. Анко-Руй зачем-то вытер меч о его одежду и, сорвав занавесь, шагнул внутрь.

Комната, в которой он оказался, была крохотной – всего четыре шага в длину. Лишь кровать, да небольшой столик в изголовье. За столом, пряча лицо в тени капюшона, сидел человек, которого предстояло убить. Перед ним стояли кувшин и стакан, густо пахнущие дурной брагой. Тусклая свеча бросала блики на убогую обстановку. Когда Анко-Руй сорвал занавесь, сидящий даже не пошевелился.

Начальник дворцовой стражи слегка усмехнулся. Он был вооружен и, хотя широкие плечи противника свидетельствовали о недюжинной силе, мог позволить себе эффектную позу.

– Кто ты и откуда знаешь мое имя? – спросил он, пряча меч в ножны.

Человек молчал.

– Не хочешь отвечать? Тогда я сам назову твое имя. Мокеро! Грязная обезьяна, ты решил заработать свободу, продав меня? Ты считаешь, твоя свобода так дорого стоит? – Голос Анко-Руя приобрел торжествующие интонации. – Ты просчитался!

– Не думаю!

Резким движением головы сидящий откинул капюшон и поднялся. Перед Анко-Руем возвышалась сгорбленная низким потолком, но все равно огромная фигура Рыжебородого Титана.

– Проклятье! – прошипел начальник дворцовой стражи.

– Ты же не умел читать, мой храбрый Анко-Руй! Но твои пальцы так ловко бегали по узелкам письма, погубившего несчастного гонца! Настало время расплаты!

– Я рад, что мы встретились! – закричал Анко-Руй. – Рано или поздно наши пути должны были пересечься. И я рад, что это случилось рано!

Выкрикнув это, Анко-Руй выхватил меч и без замаха бросил его в грудь Инкия. Он был опытным воякой, этот начальник дворцовой стражи, он понимал, что ни теснота, ни верный меч не помогут ему одолеть Рыжебородого Титана; этот противник был не по зубам Анко-Рую. И тогда он принял единственно верное решение, дающее хоть крохотный шанс на удачу – напасть первым и нанести лишь один удар, но столь неожиданный, чтобы враг не смог защититься. Но, увы, горячая волна ненависти и поднимающегося страха помутили разум Анко-Руя. Он забыл о том странном черном панцире, что плющил острия медных копий.

Брошенный с огромной силой меч столкнулся с твердыней бронедоспеха и отлетел назад, к ногам Анко-Руя. Тот наклонился, чтобы поднять оружие, но сделать этого не успел – могучая рука Инкия обхватила предателя за шею и подняла болтающее ногами тело в воздух. Затем оно начало стремительно сближаться с землей и наткнулось на выставленное вперед колено. Раздался хруст. Удар был столь силен, что обломок позвоночника разорвал брюшину, брызнувшую гнилостной жидкостью. Запахло куриными потрохами. Атлант вытер руки о постеленную на кровати циновку, механически провел рукой по спрятанному под плащом бластеру и приказал:

– Пойдем!

Послышался негромкий шорох. Из-под кровати показалась голова с трудом протискивающегося наружу человека.

– Неплохая работа! – воскликнул он, бросив быстрый взгляд на изуродованное тело Анко-Руя. – Но куда мне идти?

– Во Дворец. – И, усмехнувшись: – Надеюсь, новый начальник моей дворцовой стражи всю жизнь будет помнить об участи своего предшественника!

Когда они шли мимо ворот Солнца, бог Инти подмигнул им своим щербатым ртом. Он любил кровь, этот бог-солнце. Он видел ее даже ночью.

Глава одиннадцатая

Запряженная холеными вороными скакунами колесница спешила в Нурт. Опираясь на медный щит, Кеельсее говорил держащему вожжи Сбиру:

– Все идет по плану, малыш! Ты не напрасно проторчал почти месяц в этой пропахшей мышами кладовке. Я вознесусь вверх, а вместе со мной вознесешься и ты…

Его план шел к счастливому завершению. Рату был мертв, и ничто не мешало Кеельсее занять место фараона – живого бога. Гиптий должен исчезнуть в лабиринте, а если жрецы Сета окажутся столь глупы, что отпустят его, номарх поможет ему умереть на земле. Что будет с Изидой, Кеельсее еще не решил. Еще… Сбир станет великим номархом – это будет шагом к миру с жрецами Сета. Не станет же Омту строить козни против своего собственного сына! Оставались еще Давр и Атлантида. Но Давр исчезнет. Сегодня же! А завтра эскадры Кемта и пиратов двинутся к Городу Солнца.

– …единственное, что ты должен делать, быть послушным и незамедлительно исполнять мои приказы.

– Слушаюсь, мой господин.

– Тогда подхлестни лошадей! Давр, наверно, уже заждался нас.

Крепость Нурт располагалась в дельте Хапи, рядом с самым большим его ответвлением, образующим гавань, способную вместить флот в двести боевых кораблей. Река перед крепостью была перегорожена толстенной медной цепью, концы которой уходили в кладку двух передовых фортов. Цепь предохраняла от внезапных нападений вражеского флота. Сама крепость располагалась чуть сзади, опоясывая своими двадцатиметровыми стенами самый большой из близлежащих холмов. Те, кто видел Нурт, не могли удержаться от восхищения перед его мощью.

Два ряда устремленных ввысь стен, широких настолько, что на них могли разъехаться три боевые колесницы. Громадные башни, пузато выдвинутые вперед, должны были держать противника под постоянным градом стрел и камней, пускаемых катапультами. Пред стенами простирался глубокий ров, заполненный водой и прожорливыми крокодилами. И горе тому, кто рискнул бы преодолеть эту преграду! Пятьдесят тысяч рабов строили крепость долгих десять лет. Миллионы тонн крепчайшего камня легли в ее несокрушимые стены.

Колесница подкатила к западным воротам крепости. Воины, стоящие у подъемного моста, почтительно расступились, и кони зацокали по деревянному настилу.

Жизнь здесь кипела как никогда. Все суетились, тащили камни, бревна, оружие. Видно было, что Давр развил нешуточную деятельность. Объяснить же, где находится главнокомандующий силами Севера, не мог никто. Наконец один из офицеров сообщил, что видел его в гавани, на верфях. Номарх и Сбир отправились в гавань.

Давра они застали за весьма необычным для атланта занятием – он тесал бревно.

– Я вижу, ты записался в ремесленники, – заметил Кеельсее, подавая руку для приветствия.

– Жизнь заставила.

– Как идут дела?

– Пятьдесят три новеньких корабля готовы выйти в море. Еще шесть будут закончены не позднее чем через день.

– Молодец! – обрадовался Кеельсее. – Ты просто не представляешь, какой ты молодец! Давр довольно улыбнулся.

– Меди не хватает. У многих кораблей не закончены носы.

– Это пустяки.

– И матросов маловато.

– Наберем! Что пираты?

– Стоят со спущенными парусами у побережья. У меня создалось впечатление, что они вовсе не собираются нападать.

– Обма-а-анчивое впечатление, – протянул Кеельсее. Положил руку на плечо Давра. – Ладно, пойдем. Надо поговорить.

Разговор получился недолгим. Кеельсее коротко пересказал события, произошедшие за месяц, не скрывая, почему он приказал убить Рату.

– Полагаю, пришло время стать фараоном мне.

– Помнится, ты был против этой затеи.

– А! – Номарх отмахнулся рукой. – Времена меняются. Он подлил вина себе и Давру.

– Пей! Завтра решающий день.

– С чего ты взял?

– Пей! – И Кеельсее первым осушил свой кубок. Пока Давр глотал багровое, словно спекшаяся кровь, вино, номарх быстро оглядел стены комнаты.

– Ого! У тебя здесь целый арсенал!

– Да… – Давр слегка смутился. – Люблю оружие.

– Похвально, – механически заметил Кеельсее. – Черта настоящего мужчины. Раз так, ты должен неплохо владеть им.

Кеельсее извлек бластер и приказал скромно молчавшему в углу Сбиру:

– Убей его!

– Ты что, Кеельсее? – опешил Давр.

Кеельсее скривил губы.

– Я благодарен тебе за то, что ты построил такой великолепный флот. Завтра он соединится с пиратскими эскадрами и пойдет на запад. Тридцать дней – и Атлантида перестанет существовать!

– Ты в своем уме?! – не веря услышанному, закричал Давр.

– Я? В своем. Что застыл? – номарх повернулся к изумленному таким развитием событий Сбиру. – Убей его!

Убедившись, что Кеельсее не шутит, Давр дико заревел, сорвал со стены боевой топор и бросился на номарха, но дорогу ему преградил Сбир. Стремительно вращая мечом, гвардеец перерубил древко топора и нанес страшный удар. Но Давр не напрасно считался хорошим воином. Каким-то чудовищным, неестественным прыжком он бросил свое тело назад; меч Сбира лишь слегка оцарапал ему правое предплечье.

Теперь в руке атланта тускло блестел верный спутник – титановый меч, сокрушивший не одного врага. Встав в боевую стойку, прижав меч к левому плечу, Давр стал приближаться к Сбиру, искоса поглядывая на Кеельсее, внешне безучастно наблюдавшего за поединком. Удар! Меч метнулся вперед, чтобы снести гвардейцу голову, но тот был настороже. Мгновенно присев, Сбир выкинул вперед правую руку. Брошенный с огромной силой клинок кемтянина вонзился в живот Давра. Атлант покачнулся и рухнул.

– Готов, – констатировал Кеельсее, наблюдая за судорогами умирающего. – Он мне всегда не нравился. Возьми его меч. Он твой. Ты честно заслужил его. А завтра ты примеришь корону номарха.

Над самой высокой башней крепости взвился синий флаг. Увидев условленный сигнал, пиратские корабли подняли паруса и подошли к берегу.

Завтра утром огромный флот выйдет в море – навстречу своей славе, а может, гибели.

Завтра вечером катер великого номарха Кемта Келастиса в последний раз вылетит на Атлантиду.

Интрига подходила к развязке.

* * *

Младший жрец бросил комочек ароматической смолы в курящееся чрево треножника. Узкая струйка дыма набухла небольшим облаком, взвившимся под свод храма. Жрец обернулся к стоящим за его спиной Сальвазию и Эмансеру. Сальвазий едва заметно кивнул, разрешая служке удалиться.

Едва лишь они остались вдвоем, Эмансер не выдержал:

– Идолопоклонство, – заявил он и скосил глаза в сторону атланта, наблюдавшего за тем, как мягкие облака ароматного дыма обнимают мраморную голову Земли. Какая-то нехорошая, грубая интонация прозвучала в этих словах. Сальвазий немедленно повернул голову к ученику.

– Для тебя – да. Для нас это память. Его голос был мягок, он звал к примирению, но кемтянин не был склонен к компромиссам. Вчера ночью Эмансера попросили удалиться с тайного совета заговорщиков. Броч сделал это как бы между прочим, но был настойчив. Самолюбию Эмансера была нанесена глубочайшая рана. Кемтянин был раздражен и искал, на кого излить свою желчь.

– Тотемизм! Идолы! И этим занимаются люди, покорившие космос! – В голосе кемтянина звучало презрение. Словно плевок!

– Мы не обожествляем их, – мягко сказал Сальвазий, указывая рукой на статуи ушедших товарищей. – Mы помним о них. Мы обязаны помнить, ибо мы верим в человека.

– В идею Высшего Разума!

– Да, и в идею!

– И что же выше?

– Идея и человек, вооруженный идеей. Они наравне. Эмансер презрительно хмыкнул.

– Чепуха! Человек для вас ничто!

– Да. В том случае, если он не служит идее.

– Идея! Человек! Наравне! Заладил! – со злобой закричал Эмансер. – Да и не верите вы ни в какого человека! Ты же сам говорил мне, что человек не более чем песчинка в бесконечном потоке времени.

– А я и не отказываюсь от своих слов. – Сальвазий потер занемевшую от долгого стояния ногу и, чуть прихрамывая, направился к стоящей у стены скамеечке, сел. После краткой паузы он продолжил:

– Человек есть песчинка в Вечности. Если только он не стремится обуздать Вечность…

– И тогда он вырастет до размера большой песчинки. Песчинищи! – со смехом вставил Эмансер.

– Нет, он остается песчинкой, но оставляет след. И этот след – именно то, ради чего стоит жить.

– Хорошо. Допустим, я подожгу храм Разума и оставлю след в истории. Ведь оставлю?

– Оставишь! – раздался негромкий возглас незаметно вошедшего в храм Командора. – Многие безумцы высекали искру, надеясь, что пожар, зажженный ими, обессмертит их имя. Одни сжигали храмы, другие города и целые континенты, третьи – планеты. След остался, но это черный след, след ненависти, который память норовит исторгнуть. В нем нет веры, а лишь ненависть и похотливое желание жить вечно.

Эмансер хотел возразить Командору, но не решился и спросил:

– Как могу верить я, чью веру убили знания не моей цивилизации, не моей эпохи?

– Да, это трудно, – согласился Командор. – Действительно, ради обретения твоего мозга мы убили в тебе зачатки здоровой веры, заменив их растлением скептицизма. Мы отняли у тебя веру, ничего не дав взамен. Но я был уверен, что ты проникнешься нашим сознанием…

Последняя фраза не была закончена, в ней звучал вопрос. Эмансер поспешил ответить:

– Проникаюсь. – И честно добавил: – Но не очень получается.

– Разные миры, разные эпохи, – задумчиво протянул Командор. – Требуется время, чтобы проникнуться. Ведь что есть вера? То же, что и истина. Существующее и несуществующее. Абсолютное и относительное. Я верю, значит, существую. Но во что? В Высший Разум? Абстрактно. В человека? Мне трудно вообразить его символом веры. Даже идеального. Хотя такой невозможен. Уж слишком он несовершенен и подвержен желаниям и страстям. Пусть даже он укрощает плоть, но это тоже страсть. Страсть борьбы с собой. За себя. Якобы за себя. Это лишь самолюбие и попытка зажечь храм, но с другой стороны. Огнем аскезы. Верить в идолов? В дракона, как халиборнейцы? В Гору-мышь, подобно илюзратянам? В богов Земли? Мардук и Молох, Зевс и Ахурамазда, Кали и Осирис. Они кровожадны, корыстолюбивы, развратны. Как люди, волею судьбы вознесенные на небесный престол. В лучшем случае – слабы. Как Распятый. Но это ли лучше? Они ввергают мир в страсти, они потакают этим страстям, они прощают преступления, совершенные во имя страстей.

Командор сделал краткую паузу, и кемтянин поспешил воспользоваться ею.

– Прости мою нескромность, Великий Титан. Я знаю всех перечисленных тобою земных богов. Но кто такой Распятый?

– Распятый? Это самый страшный из идолов. Это чудовище, возмечтавшее видеть мир слабым и жаждущее обрести силу в собственной слабости. Пройдет много тысячелетий, прежде чем он объявится на Земле. Он будет двулик. Снаружи бел и прекрасен, изнутри черен и ужасен. Он будет неискренен в своих словах и будет совершать шарлатанские фокусы, которые непросвещенные сочтут за чудо, а слова его за пророчества. Он ввергнет Землю в пучину многовековых бед и страданий. Его учение во многом схоже с нашим. Во многом, почти во всем. Лишь цели разные. Мы стремимся к Разуму, стремимся сделать человека мыслящим, жаждем, чтобы он обрел счастье в своем знании. Цель Распятого – дать человеку обрести свое счастье в слабости. Ударили по левой щеке, подставь правую. Сильных духом заставят каяться на смертном одре, обещая кастрированное счастье в посмертной жизни. И они будут каяться! – Тень ярости пробежала по лицу Командора. – Глупцы!

В любой вере слабость и сила. Но куда больше слабости. Именно поэтому мы попытались создать сильную веру, где правят не чувства, а Разум, где поклоняются не идолам, а памяти ушедших друзей. Для вас они боги, незнакомые и далекие, для нас они были друзьями, и это наша вера! Мы курим фимиам пред их алтарями, пред их силой, умом, великодушием, отвагой, их веселостью и беззаботностью, их человечностью. Их коллективный лик сливается в идеал человека, идеал человечества. Вот что такое наша вера! – Эмансер сделал непроизвольное движение. – Ты хочешь возразить мне, кемтянин?

– Нет. Это твое видение веры, и я чувствую, что ты искренен в своих словах. – Эмансер отнюдь не чувствовал этого и был неискренен в своих. – Но я хочу поведать тебе, как видят вашу веру простые атланты: таралы, марилы, ерши – те, что своим трудом создают силу и величие Атлантиды, те, для кого эта вера и предназначена.

– Что ж, это любопытно.

Командор с интересом, словно впервые видя, посмотрел на Эмансера.

– Ваша вера унифицирована до малейшей черточки, слова, жеста. Центр ее – дворцовый храм, куда нет доступа непосвященным. Он порождает много слухов и кривотолков. Таинства справляются в двух сотнях территориальных храмов, посещение которых обязательно. Там стоят статуи Великого Титана, вдесятеро уменьшенные копии той, что на Народной площади. Храмовые служки воскуривают фимиам и поют гимны Разуму. А еще они ведут строгий учет всех тех, кто не посещает храм. И если марил не был в храме более трех месяцев, в дело вмешивается служба нравственности…

– Я знаю об этом, кемтянин. Если ты…

– Я еще не закончил! Ваша вера основана не на Разуме, а на Силе. Вы заставляете поклоняться Разуму… На словах они славят Разум, сильного человека, но на деле они поклоняются статуе, персонифицированному в камне Командору. Они поклоняются тому, что давит на них своей громоздкостью и несокрушимостью. Они верят в ее незыблемость, равно как и в незыблемость установленного порядка. Пока стоит статуя, стоит Атлантида. Вот в чем их вера. Она примитивна и проста. Суть ее в огромном куске мрамора, поглотившем и Разум, и Человека.

Глотая слова, Эмансер закончил поспешную речь. Великий Титан и Сальвазий молчали. Затем Командор промолвил:

– Мы говорили на разных языках, кемтянин. Но сказанное тобой любопытно. Атлантида падет, когда падет статуя. Мани, факел, фарес… Кровавые брызги черного гранита на Народной площади? Что ж, очень даже может быть. Тридцать дней…

 
И кораблей плывущие носы
Вмиг сокрушат ростральные колонны…
 

– Мне пора! – бросил Командор. – Пока, кемтянин. Жаль, что мы не доспорили. Хорошо, что наш спор не окончен. Пока, Сальвазий. За месяц ты не успеешь состариться. – Уже на выходе этот странный человек обернулся и бросил:

– Завтра день отдыха! Мы все едем на море.

Вечер того же дня

Луна еще не прошла и половины отведенного ей пути, а Кеельсее и Инкий уже собрались в обратный путь.

– Ну, с Инкием мне все ясно. Ему еще полночи болтаться над океаном. Но куда спешишь ты? – спросил Командор Кеельсее.

– Думаю залететь на Круглый остров.

Командор бросил на бывшего начальника ГУРС внимательный взгляд. Но мысли того были спрятаны под железным колпаком непроницаемости.

– Что там делать?

– Если уж я повидал Инкия, то почему бы не залететь к Гиру и его разболтанной компании? Они, небось, уже заплесневели от скуки.

– Ну что ж, загляни. Я не против.

Залезая в катер, Кеельсее хмыкнул: «Не против! А с чего бы тебе быть против? Хотя, знай ты, зачем я лечу на Круглый Остров…» Словно убоявшись, что Командор сможет прочесть ненароком выскользнувшую шальную мысль, Кеельсее спрятал ее поглубже и включил зажигание.

Стоявшие близ взлетной полосы атланты, прощаясь, подняли вверх сжатые кулаки. Слева расцвел столб пламени. Ракета Инкия уже стартовала и была над морем. Кеельсее помахал провожающим сквозь темный триплекс кабины. Атланты не видели этого жеста. Они стояли, подняв вверх сжатую в кулак руку.

«До скорого», – мысленно пошутил номарх и сдвинул штурвал управления. Мощный толчок вдавил его в кресло, а когда сила ускорения отпустила вжатые в кресло плечи, Город Солнца превратился в крохотную черную точку на черном покрывале Земли.

Кеельсее включил передатчик и связался с Круглым Островом.

– База один! База один! Вызывает база три. Прием! В динамике послышался голос Гира.

– Кеельсее! Какими судьбами?

– Даешь посадку! – засмеявшись, велел Кеельсее.

– Милости просим. Сейчас включу радиомаяк. Готово. Волна 312.

– Понял. Захожу на посадку.

Настроив приемник на 312-ю волну, Кеельсее переключил ручное управление на автомат. Катер начал снижаться, ведомый радиоволной к крохотному пятачку спрятанного меж скал посадочного поля. Скорость стремительно падала, и вот уже заработали вертикальные посадочные двигатели, обжигая радиоактивной струей вынырнувшую из темноты землю. Откинув триплекс кабины, Кеельсее вывалился прямо в объятия Гира. Ему были рады, и это было приятно.

– Гости у нас столь редки, что твое появление – целое событие! – радовался Гир, всматриваясь в улыбающееся лицо Кеельсее. – У тебя, конечно, мало времени?

– Конечно, – подтвердил Кеельсее. – Но двух часов, думаю, нам хватит.

– Э-э-э, нам не хватило бы и вечности, но попытаемся уложиться в два часа. Пойдем, я угощу тебя вином собственного приготовления. Запах – жить не хочется!

– Неужели такой отвратительный? – шутя спросил Кеельсее.

– Обижаешь! Жить не хочется – так мало! Расхохотавшись, они вошли в корабль. Гир принес пластиковую бутыль с вином.

– Пластик, – задумчиво сказал Кеельсее. – Я уже забыл, как он выглядит.

– Подожди меня здесь. Я разбужу ребят.

– Да не надо, пусть спят.

– Ты с ума сошел! Первый гость за десять лет. Они с меня голову снимут утром, когда узнают, что ты прилетал. Ты ведь не хочешь, великий номарх, чтобы твой друг остался без головы? – прошепелявил Гир, смешно подергивая плечами.

– Паяц! – махнул в его сторону Кеельсее.

– Эх! – вздохнул Гир. – Здесь такая скука, что лучше стать паяцем, чем нажить черную меланхолию. – С этими словами он исчез.

Едва его шаги затихли, Кеельсее нажал на кнопку вмонтированного в часы радиоустройства. Из катера выползло плоское, похожее на черепашку устройство. Преодолев полянку, оно наткнулось на броню корабля и накрепко присосалось к ней.

Гир вернулся с шумной толпой разбуженных атлантов.

– Великий Разум! – придурочно заголосил Ксерий, падая на колени, – неужели я лицезрею перед собой человека, да какого человека! Самого великого номарха! – Завывая таким образом, Ксерий подполз к укоризненно качающему головой Кеельсее и попытался поцеловать его ногу. Спешно взгромоздив ноги на стул, Кеельсее заявил:

– Да, меланхолия вам явно не грозит. Гир встретил эти слова хохотом.

Пришедшие быстро расселись, разобрали бокалы и наполнили их вином.

– Ну, рассказывай, что творится в мире. Как там дела в твоем Кемте?

– Та же серость и скука, что и у вас, с той лишь разницей, что вы сходите с ума в тесном дружеском кругу, а я в почтительном окружении подданных.

– Ну уж! Тебе ли, номарху Кемта, говорить о скуке? – замахал руками Лесс. – Небось, сплошные девушки, пиры, сражения?

– Чего-чего, а сражений хватает!

– Расскажи! – обрадовался Ксерий. – А то здесь даже не с кем повоевать. Эти скучные ребята, что сидят вокруг, не приемлют моих невинных шалостей, а у дикаря Крека слишком здоровенные кулаки.

– Как, он еще здесь? – наигранно удивился Кеельсее. – Я думал, он давным-давно умер.

– Что ему сделается? Он в полном, как говорится, расцвете сил и способностей. Только странный стал какой-то. Хмурый. Особенно после того, как мы расстреляли… Ах да, – спохватился Гир, – мы же расстреляли твое судно.

– С ураном, – подтвердил Кеельсее. – И сделали это грязно. Один из моих людей уцелел и сейчас на Атлантиде. Ксерий виновато потупился.

– Ну да черт с ним! Хотя лучше бы вы расстреляли пиратские эскадры.

– Что, пираты никак не утихомирятся?

– Да вроде бы стали вести себя потише, но на днях нагрянул целый флот.

– Мы бы с удовольствием, – словно извиняясь, сказал Гир, – но ты ведь знаешь, как относится к этому Командор. Первым делом он раскричится, что один вылет сожрет тридцать годовых норм урана.

– Добытого на моих рудниках!

– Да, но что это меняет? Затем он заведет свою проповедь об отторжении Землею тех, кто хочет завладеть ею силой и в таком духе.

– Да я пошутил, – сказал Кеельсее. – Давр уже приготовился к отпору. Он молодчина! – Перед глазами номарха вдруг предстала сцена агонизирующего со вспоротым животом Давра, и он слегка поперхнулся. – К-ха, Давр. За две недели он снарядил целую эскадру. Когда я приехал к нему, знаете, чем он занимался? Он тесал бревна.

– Вот дает! – восхищенно раскрыл глаза Ксерий, а Шада одобрительно хлопнула в ладоши.

– Пиратам не сносить голов! – заученно, словно произнося речь, провозгласил Кеельсее. – Я уже вижу, как их корабли идут на дно…

Час спустя катер номарха прошел над песчаным берегом Черного континента, усыпанным мелкими точками горящих костров.

Через четыре недели флот должен достигуть Атлантиды.