Текст книги "История моей юности"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Мечты о станице

Предоставленный сам себе, я был волен делать все, что мне хотелось. К дяде Иринарху я теперь не ходил. Считая меня уличным мальчишкой, могущим дурно повлиять на детей, Лидия Николаевна запретила мне приходить к ним. И я почти не виделся со своим двоюродным братом и сестренками. Оборвалась моя дружба и с «чистенькими» детьми капитанов и механиков. По совету тети родители запретили им играть со мной…

Однажды я пошел за чем-то в бакалейную лавку. Там я неожиданно встретился с Катенькой. Разодетая, как куколка, девочка куда-то торопилась. Увидев меня, она с надменным выражением лица отвернулась и прошла мимо. Меня это очень огорчило.

Но вскоре я нашел себе новых друзей. Это были наши дворовые ребята – дети матросов, грузчиков и сапожников. С ними я тоже играл в сыщиков. Игры наши были интересные, шумные.

Иногда мы веселой ватагой бегали на пристань. Там кипела напряженная трудовая жизнь. Скрипели краны. Как муравьи, суетились грузчики.

По пристани под руку с проститутками расхаживали иностранные моряки. Мы клянчили у них деньги, сигареты, спички.

– Гив ми, – орали мы, – смоук сигарэтес, плиис!

– Гив ми, бокс ов мэтчиз, плиис!..

– Гив ми, пенс!

Моряки, шаря в карманах, охотно бросали нам монеты, сигареты или спички. Мы, как одержимые, сбивая друг друга с ног, кидались, норовя первыми захватить брошенный предмет, крепко стукались лбами. Иностранцы хохотали над нами.

В воскресенье к нам из города приехала Маша, привезла мне конфет и сообщила, что она устроилась судомойкой в аптеку, мыла флаконы и баночки из-под лекарств. Хозяин аптеки, провизор, был добрый немец, к Маше относился хорошо и обещал, если она будет внимательной, сделать ее даже фармацевтом.

Потом она стала приезжать к нам каждое воскресенье, привозила мне деньги, подарки. И я зажил неплохо. Правда, бывало не раз и так: проем я все деньги, а потом и сижу голодный… Жду, когда снова приедет сестра.

Мы спали с отцом на одной кровати. В комнате было холодно, и мы лежали, крепко обнявшись, согревая друг друга.

Однажды утром отец, проснувшись, сказал:

– Слышишь, Саша, я пить-то все… бросил…

– Как, папа, бросил? – удивился я. – Насовсем?

– Ну, может, и не насовсем, – заколебался отец, – но… на некоторое время… Надо, брат, за дело браться. Да, надо! – решительно заявил он. – Нынче же пойду работу искать… Уголь у нас есть ай нет?

– Вчера я из порта ведро принес, – сказал я. – С ребятами наворовал из вагона…

– Нет, Саша, – сказал отец, – воровать не надо. Я хоть и пьяница, но вором никогда не был… И тебе не велю. Слышь, не воруй!.. Ну, уголь это еще ничего… Уголь можно, потому что он казенный… Но вот что касаемо другого, то боже тебя упаси!..

Он вскочил с кровати, оделся и растопил печку. Сразу же от раскалившегося чугунка потекло по комнате тепло.

– Ежели хочешь, то полежи, Сашурка, – сказал мне отец ласково. – Понежься… У тебя картошка-то есть?.. Сейчас наварим.

Я лежал в постели, наслаждался. Трезвый отец такой добрый, ласковый, мягкий.

Намыв картошки, отец положил ее в кастрюлю, поставил на чугунок варить. Он заглянул в шкафчик, где обычно хранился хлеб. Там было пусто.

– Что, хлеба-то нет, оказывается? – спросил отец.

– Н-нету-у! – протянул я виновато. – Вчера доел весь.

– Ах ты, черт возьми! – выругался отец. – И денег, должно, у тебя нет, а?

– Нету, папа, все закончились… Маша давно уже не привозила.

Отец задумался, а потом стал рыться в карманах своего пиджака. Что-то бормоча себе под нос, он рылся долго. Но, увы! Карманы были пусты. Кроме табачных и хлебных крошек, там ничего не было.

– Не повезло! – вздохнул он. – Не повезло!..

Он стал ощупывать полу своего драного пальтишка… Что-то нащупав в уголке полы, он просиял.

– Вот, никак, есть… Но, может, пуговица?..

Он распорол ножницами подкладку в том месте, где-что-то прощупывалось.

– Пятиалтынный! – выкрикнул отец радостно, вынимая серебряную монету. – Ну, брат, живем!.. Вставай, Саша, беги в лавку хлеба купить да пяток огурцов соленых… Ну, брат мой, повезло так повезло… – Он смеялся таким счастливым смехом, словно выиграл по лотерейной облигации крупную сумму.

Одевшись, я быстро сбегал за хлебом и огурцами. Картошка сварилась. Она стояла на столе, белая, разварившаяся, такая аппетитная.

После завтрака отец пошел на пристань искать работу. Не найдя работы, он уже поздно вечером, злой и голодный, возвращался домой. В этот момент с ним случилось несчастье, едва не стоившее ему жизни. Идя в темноте по пирсу, он шагнул и, не нащупав ногой опоры, полетел вниз. Ремонтируя здесь днем помост, рабочие забыли закрыть на ночь дыру. Падая в пролет, отец каким-то чудом попал ногами на перекладину и сумел на ней устоять.

Всю ночь отец простоял на бревне, тщетно взывая о помощи. Только утром рабочие вытащили его.

Некоторое время отец держался, не пил. Кое-как мы сводили концы с концами., жили на случайные отцовы заработки. Когда он приносил домой несколько заработанных рублей, для нас это было настоящим праздником. Мы покупали на них картошки, масла, сахару, кренделей и пировали. В такие минуты я считал, что мы самые богатые и счастливые люди на свете.

В последнее время отец все чаще стал задумываться.

– Эх-хо-хо! – вздыхал он. – Зря мы уехали из станицы: Ей-богу, зря!.. Там все свои… В беде не оставили б, помогли б… Да и работенка там всегда была б.

– Папа, а давай поедем туда, – сказал я. – Ну чего мы тут будем бедствовать?.. Будешь в станице красить дома, иконы рисовать. Я тебе буду помогать… Поедем, папа. Заработаешь там денег, опять купим дом… Будем себе жить-поживать.

– Э, дорогой мой помощник, – притянул отец меня к себе, обнимая. – Я б с удовольствием сейчас бы уехал отсюда. На что уедешь-то?.. Денег ни копейки нет. А дядя Иринарх не даст, мы ему и так сколько задолжали… Его из-за нас жена загрызла… Прямо-таки жалко становится…

На мгновение задумавшись, он проговорил:

– Вот заработаю, Сашурка, денег на билеты, тогда, брат, и поедем… Обязательно уедем!..

– А Машу тоже заберем?

– Беспременно. Заберем и ее. Чего ей тут делать?

Творчество

Обычно в здешних местах зимы бывают сырые, промозглые, но не холодные, терпимые. В этом же году зима, на удивление всем, выдалась морозная, снежная, вьюжная. Море замерзло. Маломощные ледоколы не успевали прокладывать фарватер во льду. Жизнь порта замерла. Появилось много безработных.

Отец пал духом. Если до этого на пристани еще находилась кое-какая работенка, кормившая нас, то теперь ее невозможно было найти. Для нас наступили самые тяжелые дни. Мы стали жестоко голодать. Все, что можно было еще продать, отец уже давно распродал. Больше у нас ничего не оставалось. Надеяться было не на что. К дяде Иринарху мы не смели обратиться за помощью.

…Днями отец бродил по городу, ища работу. В отсутствие его ко мне приходили мои приятели – Гришка Чубарь, озорной мальчишка лет двенадцати, сын прачки-вдовы, и Володька Свистун, сын портового грузчика. В их компании мне было не скучно, я отвлекался, и мне меньше хотелось есть. Правда, иногда они приносили чего-нибудь покушать – луковицу, морковку или пару картошек. Все это они добывали на рынке, где окрестные крестьяне торговали с возов разной снедью.

– Пойдем с нами, – уговаривали они меня. – Шапнем там картошки или капусты. На красоту будет… Пойдем, Сашурка!

Я отказывался.

– Дундулук ты, – с презрением говорил Гришка.

Ребята уходили промышлять на рынок, а я жарко растопив печку-чугунок, ложился на кровать и принимался читать книги Фенимора Купера или Густава Эмара об индейцах. Забывая о голоде, о своей нищете и обо всем на свете, я уносился в иной мир, жил жизнью героев этих чудесных произведений. Я переживал радости и печали полюбившихся героев, жил в индийских вигвамах, скакал по девственным прериям и саваннам на быстрых, как ветер, мустангах, охотился на львов и бизонов…

Подолгу всматривался я в портреты авторов этих, поистине волшебных книг, изумляясь, как они, эти писатели, по виду своему ничем не отличающиеся от других простых смертных людей, обладают такой чародейской силой, заставляют своих читателей уноситься в созданный ими прекрасный мир.

Однажды я и сам, потрясенный до глубины души книгой «Последний из могикан», взял ученическую тетрадь и принялся писать повесть об индейцах. Но так как индейцев я знал совсем мало, только по книгам, то для большей убедительности я решил включить в повесть в качестве героев и донских казаков. Их-то уж я знал отменно.

Над повестью я трудился с неделю, а когда прочитал написанное, то так растрогался, что даже прослезился. Мне показалось, что до того хорошо написал повесть, что затмил и Майн Рида, и Фенимора Купера, не говоря уже обо всех других писателях, когда-либо писавших об индейцах.

Я заважничал, с большим почтением стал относиться к себе.

Наконец я решил прочесть повесть ребятам. Воспользовавшись тем, что отца не было дома, я позвал их к себе. Пришли семь мальчишек во главе с Гришкой Чубарем. Все они чинно расселись на табуретах и стульях в нашей комнате. Двое даже взгромоздились на кровать.

– Ребята, – сказал я с волнением, – послушайте! Я написал повесть об индейцах… Я вам ее сейчас прочту, а вы послушаете и скажете, понравилась она вам или нет?.. Ладно?

– Да, – проворчал кто-то из ребят, – скажешь тебе плохо, а ты морду набьешь.

– А вот этого он не видел? – показал мне кулак Гришка.

– Только вы, ребята, не шумите и не разговаривайте, – предупредил я, не обратив внимания на Гришкин кулак.

– Ну да ладно уж, – недовольно скривился Гришка. – Валяй, трепись!

Я снова не удостоил его вниманием и стал читать:

– «Смелое Сердце вскочил на полудикого мустанга и помчался по прерии…»

– А что это такое «прерия»? – спросил самый маленький из моих слушателей, шестилетний Павлик.

– Не перебивай, – толкнул его в спину Гришка.

Но я охотно ответил Павлику:

– Прерия – это степь. Так она там называется…

– А где там?

– Да там, – терпеливо отвечал я, – где, значит, живут индейцы. Понял?

– Понял, – мотнул головой мальчишка.

– А вот что это «мустанг», а? – спросил Володька Свистун.

– Лошадь такая.

– Не мешайте ему, – снова прикрикнул Гришка. – Не бухтите! Читай!..

– «А в это время на горизонте показалась группа всадников. Их было человек десять. Это были донские казаки, – читал я. – Увидев Смелое Сердце, они помчались ему наперерез…»

Снова посыпались вопросы:

– Кто это «Смелое Сердце»?

– А казаки с пиками?

Меня сбивали с толку эти многочисленные вопросы, но я старался спокойно на них отвечать. Удовлетворив любопытство ребят, я снова продолжал читать:

– «А в стороне, по балке, ехали индейцы. Их было много – человек сто. Казаки их не видели…»

– Сашурка! – вскричал пораженный Павлик. – Как же это так? Ведь это ж они увидят друг друга и зачнут воевать, а?..

– Ну да, – кивнул я. – Так же оно и должно быть.

Хотя и с перерывами, но все же мне удалось дочитать до конца свою повесть. Я пытливо посмотрел на слушателей: что скажут они о моем произведении?

Несколько секунд мальчишки сидели молча, с серьезными, сосредоточенными лицами. Потом все разом заговорили:

– Вот здорово-то!

– Неужто это ты, Сашурка, сочинил?

– А вождь у индейцев-то какой хороший!

– А казаки ловко воевали!

Нахмурившись, Гришка с недовольным видом слушал ребячью болтовню.

– Замолкните! – прикрикнул он властно. – Раскаркались, как вороны.

– А тебе что? – огрызнулся кто-то из ребят.

– Гляди, а то я те покажу «что», – грозно посмотрел на него Гришка.

Удивительно, до чего же Гришка Чубарь похож на Кодьку. Такой же властный, грубиян. Такой же зачинщик шумных игр и налетов на огороды. Я выжидающе смотрел на Гришку. Его-то слово для меня, конечно, было авторитетно.

– Брехня! – выпалил Гришка.

– Что – брехня? – подскочил я от изумления.

– А то брехня, что это не ты написал.

– А кто же?

– Это ты переписал из какой-нибудь книжки.

Мне было лестно слышать от Гришки, что он мне не верит, что это именно я написал об индейцах, а в то же время обидно, что он усомнился в моих способностях.

– Да ты что, Гриша, – миролюбиво сказал я. – Чего же мне переписывать. Да ты знаешь, какой я писучий?.. – расхвастался я. – Да если я захочу, то и получше этого могу сочинить…

– Тож мне, сочинитель, – с пренебрежением процедил сквозь зубы мальчишка. – Напишет он… Знаем мы таких бумагомарак… – В добавление к этому он сказал такое отвратительное и похабное, от чего ребятишки смущенно захихикали, а меня так взорвало, что я закатил ему добрую пощечину.

– Ах ты, гад! – взвыв от ярости, ринулся на меня Гришка. – Драться еще…

Сцепившись друг с другом, мы завертелись по комнате, опрокидывая стулья и табуретки. Мальчишки, давая нам место для драки, рассыпались по сторонам, искрящимися глазенками наблюдая за каждым нашим движением.

– У-у! – скрипел зубами Чубарь. – Изу-ве-чу!

– А я тебя покалечу! – в тон ему отвечал я.

Мой противник был года на два старше меня, крепче и сильнее. Но я ему не уступал. Крепко сжимая друг друга в объятиях, мы катались по полу.

– Сдавайся, Сашка! – кричал мне Чубарь. – А то все едино задушу.

– Я тебя сам задушу, – воинственно хрипел я, чувствуя, что последние силы мои иссякают. Гришка, по-видимому, это понял. Он еще раз встряхнул меня и шваркнул на пол. Падая, я услышал, как на мне затрещала рубашонка. Я похолодел: она у меня была единственная. Ребята испуганно завопили:

– Рубашку порвал!.. Рубашку порвал!..

Я заплакал. Моргая, Гришка озадаченно смотрел на меня.

– Ну чего ты ревешь-то? – сказал он ворчливо. – Сам же налез… Ежели б не лез, так ничего б и не было.

– Не плачь, Сашурка, – сочувственно сказал Володька Свистун. – Мы ее тебе зашьем… Есть у тебя нитки и иголка?..

– Чего зря ляскать-то, – оборвал Гришка Свистуна. – Разве ж ее теперь зашьешь? Она же свой век-то отжила уж. Вишь, какая трухлявая. Надо Сашке новую рубаху добывать.

– А где ты ее добудешь-то? – недоумевающе поднял на него глаза Володька.

– А это уж не твоя забота-печаль, – подмигнул Гришка. – Может, свою рубаху отдам…

– Фьють! – насмешливо свистнул Володька. – Богач, продай куски!

– Вот возьму и отдам свою рубашку. Понял? – презрительно произнес Гришка.

– Хвастаешь, – махнул рукой Володька.

Я тоже, конечно, не особенно-то верил Гришке. Подумаешь, действительно, какой богач. Откуда бы он взял рубашку? У него и у самого-то, наверно, не более двух.

Поговорив о происшедшем, ребята разошлись. Ушел и Чубарь. Я остался один. Плача, я стал зашивать рубашку. Но у меня ничего не клеилось. Я то зашивал, то снова распарывал… За этим занятием меня и застал Гришка Чубарь.

– Да брось ты ее к дьяволу, – вырвал он у меня из рук рубашку. – Она же негожа… Бери-ка вот эту лучше, – сунул он мне почти новую ситцевую синюю рубашку. – Надевай!

Недоверчиво взглянув на мальчишку, я надел ее, но она была мне велика.

– Где ты ее взял? – спросил я у Гришки.

– А тебе не все едино, – ухмыльнулся мальчишка. – Носи себе на здоровье.

– Нет, ты все-таки скажи, где ты ее взял? – допытывался я упрямо.

– Ну, украл, а что?

– Ворованную не буду носить, – твердо заявил я и, проворно сняв с себя рубаху, вернул ее Гришке.

Чубарь опешил. Этого он от меня никак не ожидал.

– Не будешь носи-ить? – протянул он и расхохотался. – Подумаешь, фря какая. Не хочешь носить – не надо. Я сам изношу. А ты вот походи голый. Ха-ха-ха!..

– Буду ходить голый, а ворованного не надену, – сказал я.

– Ну и черт с тобой, дурак! – рявкнул Гришка. – Не надевай. Пожалел гада, а он еще задается.

Сунув рубаху себе в карман пальто, он, гневный, распаленный, направился к двери. Но у порога остановился и сердито взглянул на меня.

– А мою рубаху возьмешь? – спросил он хмуро.

– Какую?

– А вот эту, – распахнул он пальтишко и показал мне свою старенькую, латаную, но чистую рубашку.

Я молчал.

– Ну, что молчишь-то? – гаркнул Гришка. – Ежели будешь носить, так бери, носи, пока дают… Возьмешь, что ли?

– Твою бы взял, – нерешительно проговорил я, все еще сомневаясь в том, что Гришка делает это искренне.

– Ну и бери, – простодушно сказал мальчуган и, сбросив пальто, стянул с себя рубашку.

– Надевай!.. Когда дают – бери, а бьют – беги, – нравоучительно приговорил он.

Я надел на себя Гришкину рубашку, а он ту, синюю, которую предлагал мне раньше. Потом Гришка любовно оглядел меня со всех сторон, похлопал по спине и расплылся в довольной улыбке.

– Ну, чертяка, носи себе, да знай, что Гришка, брат, такой человек, что для дружка своего он ничего не пожалеет.

Я промолчал, хотя видел, что мальчишке очень хочется услышать от меня слова признательности и благодарности за свой великодушный дар.

Постояв у порога, Гришка сказал:

– А знаешь, Сашка, сочинение-то об индейцах ты здорово написал. Ей-богу, не брешу! – И он вышел.

* * *

Однажды отец пришел домой чем-то возбужденный и немного подвыпивший.

– Ну, Сашурка, – сказал он весело, – наши дела поправляются.

– Работу нашел, папа?

– Нашел, сынок, слава богу. Всю зиму буду работать, пока лед на море не стает. Море будем обмерять… Понимаешь, сынок, – говорил радостно отец, – какая выгодная работа-то. По целковому в день будут платить. Это, пожалуй, ежели лед продержится зиму, то можно рубликов пятьдесят-шестьдесят подработать.

– Соберем на дорогу, – мечтательно проговорил я, – и уедем в станицу… Правда, папа?

– Непременно, сынок, – подтвердил отец. – Подсоберем деньжат и трахнем отсюда… Ха-ха!.. Ну их и с морями, не подходят они нам для жизни.

Улегшись спать, мы долго не могли заснуть, все строили планы на будущее, мечтали. Утром отец проснулся еще до рассвета. Он растопил чугунок, вскипятил чай и, одевшись потеплее, ушел на море.

В первые дни работы отца морозы были легкие. Отцу даже приятно было работать при такой бодрящей температуре. Приходил он с работы уже вечером, раскрасневшийся от мороза, веселый и жизнерадостный.

Каждый раз к его приходу я докрасна накалял чугунок. В комнате нашей стояла приятная теплота. Мы с отцом ели горячую картошку, пили чай с кренделями, блаженствовали, наслаждаясь жизнью.

Уходил отец на работу с рассветом, наскоро позавтракав холодной картошкой с луком. С партией рабочих и специалистов он отправлялся далеко в море. Там, прорубая во льду лунки, они лотами производили обмер глубины фарватера.

Недели две все шло хорошо. Отец был доволен работой. Он уже заработал рублей пятнадцать. Мы зажили сытнее. Из этих денег отец сумел даже купить мне новые штаны и рубаху и отложить на наше возвращение в родные края пять рублей.

И вдруг случилась непоправимая беда – ударили сильные морозы. У большинства рабочих, выходивших в море на обмер фарватера, были валенки и меховые полушубки. А отцу и еще двум-трем подобным ему беднякам в их пальтишках и сапожонках пришлось плохо. Все они простудились и обморозили ноги. Отец заболел воспалением легких. Его положили в больницу.

Пролежал он в ней до весны. За его лечение платила администрация порта. В больнице отцу ампутировали большие пальцы на обеих ногах.

Вышел отец из больницы уже в конце апреля, под пасху, бледный и похудевший, весь какой-то прозрачный. Дня через два к нам зашел дядя Иринарх.

– Ну, что теперь будешь делать, Илья? – спросил он у отца.

– Да и сам не знаю, – нерешительно проговорил тот. – Советуют вот судиться с управлением порта, чтоб уплатил мне за увечье.

– Чепуху говоришь, – отмахнулся дядя, – С казной трудно судиться. Ничего с нее не высудишь… Я думаю, тебе надо отсюда уезжать… Зря я тебя сюда выманил. Я вот тебе принес на дорогу денег. Собирайся и уезжай. В станице для маляра работа всегда найдется. А к здешней жизни ты не приспособился. Надоело мне на твою горемычную жизнь смотреть, порой так даже от людей стыдно становится за тебя.

– Значит, не советуешь мне с казной судиться? – спросил отец.

– Нет, – сказал дядя. – Все равно ничего не получится. Езжай вот лучше.

– Ладно, – согласился отец. – Ехать так ехать. Поедем, Сашурка, в родные края… Навроде приезжали мы с тобой на море полечиться… Вот мы тут полечились, маленько облегчились, а теперь и полетим налегке… Ха-ха!.. Люди там все свои, – заключил отец, – помогут.

– Когда же в путь-дорогу соберетесь? – спросил дядя Иринарх.

– Голому собраться – лишь подпоясаться, – усмехнулся отец. – Сегодня соберемся, а завтра поедем.

– Ну, в добрый час! – сказал дядя, вставая. – Езжайте с богом. Проводить вас не смогу: в море завтра уйду.

Он расцеловался с нами и ушел. После этого мы дядю Иринарха уже никогда не видели.

На следующий день мы с отцом, захватив с собой небольшие узелки с вещами, поехали в Мариуполь, там разыскали Машу и попрощались с нею.