Текст книги "История моей юности"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

В кольце врага

Нас привезли на Половцев разъезд уже ночью. Высадившись из вагонов, мы долго топтались около них без дела. О нас, казалось, забыли. И только под утро наконец была подана команда: «Становись!»

Мы выстроились вдоль железнодорожного пути в две шеренги, пересчитались и зашагали в беспросветную тьму ночи.

На востоке бледнело небо. Чувствовался близкий рассвет. Скоро по небу, как полая вода, разлилась пышная, сочная заря. В зареве ее купалось огромное багровое солнце. Оно поднималось все выше и выше, и весь невидимый степной мир на все голоса ликующе приветствовал его появление.

Под собачий яростный лай мы вошли в хутор Фирсовский. Квартирьеры быстро расставили нас на постой по казачьим куреням. Мы, хуторяне, – я, братья Марушкины, Петр Дементьев, Андрей Земцов и уже пожилой казак Мотарыгин – попали вместе в большой, богатый дом хуторского атамана.

Щеголеватый дом, ошелеванный досками и затейливо раскрашенный, стоял в центре хутора, на углу двух скрещивающихся улиц.

В доме оказались лишь две женщины – старуха да ее молодая невестка, красивая казачка.

Напуганные нашим вторжением в дом, женщины даже вздрагивали от страха.

– Что дрожите, ай лихорадка вас треплет? – засмеялся Земцов.

– Да нет, мы ничего, – пролепетала старуха.

– Не бойтесь нас, – сказал Мотарыгин. – Мы не звери. Такие же казаки, как и вы… Плохого вам ничего не сделаем.

– Неужто казаки? – просветлев, ободрилась старуха.

– Самые настоящие, без подделки, – вставил Алексей-старший.

– Ну, слава богу! – перекрестилась старая женщина. – А то ж нас напугали, что идут, мол, несметные полчища татар да китайцев. Жгут, режут, поедают живьем младенчиков, сильничают баб, девок…

– Бабушка, голубушка, – попросил Мотарыгин, – нельзя ли курочку сварить нам?.. Мы заплатим.

– У, родимец мой, – засуетилась старуха, – никакой платы нам не надо… Зараз накормим вас. Мы уж так рады, что к нам поставили на постой своих казаков… Настя, – сказала она невестке, – беги-ка излови рябую курочку, ту, что прихрамывает-то… Да полезь в погреб, достань молока, сметаны.

Несмотря на свою, казалось бы, дряхлость, старуха проворно развела на загнетке огонь, живо принялась готовить еду.

Завтрак оказался роскошным. Вначале нам подали жирный ушник, затем курицу с жареной картошкой, потом последовала молочная каша со сметаной, и, наконец, на закуску кислое и пресное молоко.

От такой обильной еды мы осоловели. Захотелось спать.

– Бабушка, – сказал, зевая, Алексей-старший, – ночь-то мы не спали, спать охота… Глаза слипаются… Расстелили б нам дерюгу в горнице, мы бы поспали.

– Ну, а что же, – промолвила старуха. – Можно… Настюшка, постели, голубок, им полость в горнице, нехай поспят.

После того как мы поели, молодая казачка постелила нам в горнице.

Товарищи мои пошли укладываться спать, а я задержался на кухне. Собирая со стола посуду, старуха как-то нерешительно посмотрела на меня, пожевала беззубым ртом, словно собираясь о чем-то спросить.

– А, да все едино, – решительно махнула она рукой и, потянув меня в чулан, прошептала: – Сыночек милый, ты уж не выдавай меня, старую, своим друзьякам-то… Вот о чем я тебя хочу спросить: вчерась, как это московские солдаты отступали, побрали они с собой много нашинских стариков… Ну и моего старика тоже забрали… Не видел ли ты, миленочек, этих стариков?

– Видел, на станции Новохоперск, – сказал я.

– Ой, боже мой! – обрадованно воскликнула старая женщина. – А не приметил ли ты между ними высокого старика с большой седой бородой?.. Такой это он из себя дородный да красивый… Вот его портрет, погляди…

Она торопливо принесла из комнаты запыленную, засиженную мухами, пожелтевшую фотографию мужа. Он, бравый старик, сидел в кресле во всех своих регалиях, с урядницкими галунами на вороте, с крестами и медалями на груди и с атаманской насекой в руке.

В памяти моей возникла картина смерти этого старика на платформе Новохоперского вокзала.

– Нет, бабушка, – покачал я головой, – не заметил его. Но там, конечно, и он. Куда же он денется?

– Вины-то за моим мужем никакой нет, – прошептала старуха. – Да и все-то старики, что забраны с нашего хутора, тоже не виноваты. Как думаешь, отпустят их, а?

– Конечно, отпустят, – сказал я. – Кому они нужны.

– Да вот и я так думаю, – повеселела старуха. – Ну кому они, старые, нужны?

Расстроенный, я вошел в горницу. Товарищи мои уже крепко спали. Я прилег к ним, но заснуть не мог.

Ворочаясь с боку на бок, я пролежал с час или полтора.

Вдруг забухали пушки. Со зловещим воем снаряды проносились над домом, разрываясь совсем близко. И от каждого взрыва дом наш содрогался и стекла в окнах жалобно звенели. Хутор обстреливала белогвардейская артиллерия.

Я поднялся с постели и вышел на парадное крыльцо.

По улице бежал с испуганным лицом солдат нашей роты и громко кричал:

– Выходи!.. Выходи быстрей!.. Белые наступают!.. Велено сейчас же собраться у командира роты!.. Быстро!..

И он побежал по улице дальше, крича одно и то же:

– Выходи!.. Быстро!.. Быстро!..

Я вбежал в горницу и крикнул:

– Поднимайся!.. Тревога!.. Белые наступают!..

– Пошел ты к черту со своими белыми, – ругнулся Дементьев, перевертываясь на другой бок. – И за каким чертом ребятишек зачисляют в Красную Армию?

Но остальные парни вскочили с пола, торопливо стали одеваться. Недовольно ворча, стал одеваться и Дементьев.

Мы с Мотарыгиным вышли из дома первыми.

Грохоча колесами по кочкам, по улице бешено промчалась военная зеленая тачанка. Стоя в ней, солдат с перепуганным лицом гнал лошадей вскачь.

Мы только что спустились с крыльца, как вдруг из-за угла дома раздалось «ура».

Я оглянулся. Размахивая шашками, на нас скакали всадники. На фуражках у них блестели кокарды.

– Белые! – завопил выскочивший на крыльцо Андрей Земцов.

Я заметил, как один из всадников наскочил на красноармейца и взмахом шашки свалил его с тачанки.

Но я не видел, куда девались Мотарыгин и Андрей, и побежал к плетню, намереваясь перескочить его, скрыться в саду. Тяжело навьюченный, я не в силах был перелезть через него.

Между тем белые скакали прямо на меня. Перелезать через плетень было уже поздно. Я прислонился к плетню спиной и стал стрелять в них…

В это время братья Марушкины и Дементьев, выбежав на крыльцо дома, в котором мы остановились, обстреляли белогвардейцев. Несколько человек свалились с лошадей. Остальные крутнулись назад и исчезли за углом.

Около дома, в котором находился ротный командир, нас собралось человек сорок из всего батальона.

– Товарищи! – обратился к нам командир роты. – Прошу спокойствия, без паники… Дело в том, что впереди нас, по-видимому, находятся позиции московского рабочего полка. Ввиду того что беляки зашли нам в тыл, наш батальон или отступил к Калмычку или пошел на соединение с москвичами… Нам остается одно: пойти на соединение с московским рабочим полком… Пошли, товарищи!.. За мной!..

Мы двинулись вслед за своим ротным.

Артиллерийский обстрел усилился. Снаряды, вздымая фонтаны земли, взрывались рядом с нами. Осколки с визгом разлетались над головой. Появились первые раненые.

Мы вышли на окраину хутора. Отсюда были видны горящие на солнце кресты и церковные главы станицы.

– На том вон гребне позиции москвичей, – сказал командир роты.

И действительно мы увидели на пригорке фигурки людей. Перебежками, обстреливая нас, они спускались к хутору.

– А это потому они ведут обстрел, – пояснил Петр Дементьев, – что принимают нас за белых… Чудаки!

– Не иначе как так, – поддержали его старые солдаты. – Они думают, что белые зашли им в тыл.

– Верно, – согласился и командир роты. – Давайте дождемся их. Прыгайте сюда! – приказал он нам, указывая на канаву, прорытую вокруг сада. – Как москвичи подойдут к нам, мы присоединимся к ним и вместе отойдем к своим.

Поджидая москвичей, мы смотрели, как они подходили к нам.

– Вот чудаки-то! – хохотали мы. – Они нас принимают за огромную белогвардейскую силу… Смех берет.

Подойдя к нам метров на сто, цепь москвичей залегла и открыла частый ружейный огонь.

– Вот черти! Дураки! – досадовал командир роты. – Ну как их убедить, что мы свои?

– Послать бы к ним парламентеров, – неуверенно предложил кто-то.

– Верное слово, – подхватил другой. – А то ведь они могут так палить в нас цельный день.

– А есть охотники пойти к ним? – спросил командир роты.

– Я пойду, – охотно отозвался молодой чернявый солдат Ковешников.

– Надо вдвоем, – заметил командир роты. – Кто еще пойдет?

– Пойду и я, – сказал небольшого роста красноармеец, Иван Орянкин.

– Ну, идите, – разрешил им ротный. – Прицепите только к штыкам платки носовые.

Прицепив к карабинам белые платки, Ковешников и Орянкин направились к цепи москвичей, залегшей впереди нас. Те, поджидая парламентеров, прекратили стрельбу.

Будучи в полной уверенности, что все сейчас выяснится и мы соединимся с москвичами, некоторые из наших солдат вышли из канавы.

Не доходя до москвичей шагов двадцать-тридцать, парламентеры вдруг побежали назад.

– Товарищи!.. Это белые… Бе-елые!.. – кричали они.

Затрещали выстрелы, завыли пули. Теперь было ясно все – это враги. Мы стали тоже обстреливать белых.

Ввалившись к нам в канаву, тяжело дыша от быстрого бега, Ковешников рассказал:

– Идем мы… Подходим ближе, глядь, а у «москвичей-то» этих на плечах погоны, а на фуражках кокарды блестят… Мы назад…

– По одному с краю в этот сад, – указал командир роты. – Остальным отстреливаться!

Один за другим мы побежали в сад, а из сада во двор казака. По садам и дворам стали пробираться в сторону разъезда, откуда мы только что пришли.

Хутор был огромный. Собственно, это было несколько хуторов: Салтынь, Моховой, Сомовский, Ершиловский и Фирсовский.

Когда мы выбежали на простор, то километрах в трех впереди себя увидели пехоту, рассыпанную редкой цепью, торопливо отходившую от хутора.

– Вот они, москвичи-то, – указал на них Дементьев.

– А с ними, наверно, отходит и наш батальон, – добавил Алексей-старший.

– Сейчас догоним! – сказал Андрей. – Вперед, ребята!

В сложном переплете

Командир роты рассыпал нас в цепь, и мы быстрым шагом, а где и рысцой, бросились вдогонку за москвичами.

Отошли мы от хутора уже на километр, как вдруг увидели справа от себя всадников. Вначале мы подумали, что это наши конники из 1-го советского казачьего полка. Они так же, как и белогвардейцы, носили казачью форму. Кавалеристы все выскакивали и выскакивали из балки. Их оказалось очень много, сотни полторы-две, они с криками и гиканьем устремились на нас.

– Ложись! – послышалась команда ротного. – По белой кавалерии пли!..

Прогрохотал нестройный залп. Белогвардейцы отхлынули. Мы поднялись и снова побежали к своим…

Между тем из хутора выступила белогвардейская пехота. Залегши на окраине, она установила пулеметы и стала поливать нас свинцовым дождем. Отхлынувшая было вражеская кавалерия приостановилась и стала разъезжать на виду, выбирая момент, чтобы снова ринуться в атаку.

Положение создавалось серьезное.

Мои товарищи на бегу сбрасывали с себя шинели, вещевые мешки, лопатки, котелки… а некоторые даже и свои винтовки.

Сзади заухали пушки. Столбы разрывов стали возникать между нами. Это белые подвезли орудия и начали нас обстреливать…

Вот… вот… еще немного, еще несколько шагов – и желанный гребень. За ним спасение. Там пуля не ужалит.

Я перебежал гребень, пули перестали ныть над моей головой. Я упал в изнеможении на землю и несколько минут лежал неподвижно.

Во рту пересохло, слюна исчезла, язык тяжело ворочался, словно рот мой был забит горячим песком. Вот только бы напиться. Я приподнял голову и увидел на дороге запыленную арбузную корку. Я подполз к ней и, вспугнув тучу зеленых крупных мух, дрожащими руками схватил эту корку, стал ее обгладывать.

…Нам приказали окопаться на гребне. Вырыв окоп, я завернулся в шинель и лег. Знобило.

Утром я почувствовал резкие боли в животе, начался жар. Вызвали полкового фельдшера. Нащупав пульс, он осмотрел мой язык, надавил живот.

– Значит, есть рези в животе? – спросил он.

– Сильные, – простонал я.

– Кровью ходишь?

– Да.

– Что вчера ел?

Я сказал ему о полусгнившей корке арбуза.

– А-а, – понимающе протянул фельдшер. – Все попятно… Кровь, слизь… У тебя острая дизентерия… Собирайся-ка, друг, поедем…

– Куда? – спросил я.

– На кудыкины хутора, – сердито пошутил фельдшер. – Садись без разговоров в таратайку, отвезу тебя в полковой околоток… А там посмотрим…

Привезя меня на разъезд Половцев, где находился полковой околоток, фельдшер дал мне каких-то лекарств. Потом, измерив температуру, он укоризненно покачал головой.

– Знаешь, парень, – сказал он мне, – придется, должно, тебя отправить в госпиталь в Новохоперск… Боюсь, как бы ты тут не закочурился… А зачем тебе помирать, ежели ты такой молодой?.

Меня в сопровождении санитара отправили в госпиталь.

* * *

В один из солнечных тихих дней в распахнутое окно палаты ворвался отдаленный гул канонады.

– Что это? – приподняв обвязанную бинтом голову, встревоженно спросил раненый солдат, лежащий рядом со мной на койке. (Инфекционные больные и раненые лежали тогда вместе.)

– Господи сусе, – пробормотал испуганно кто-то из лежащих на койках красноармейцев. – Неужто белые?

– Тоже сказал мне – белые, – весело рассмеялся рыжеусый солдат, сидевший у окна с перевязанной рукой. – Учения за городом проводят с молодыми красноармейцами. Вот что!

– Откуда тут быть белым, – помолчав, снова сказал рыжеусый солдат, дымя папиросой. – Белые, говорят, намазали салом пятки и улепетывают.

В этот момент дверь палаты открылась и в накинутом на плечи белом халате к нам вошел мой отец.

– Папа! – крикнул я радостно.

Отец подошел ко мне с озабоченным видом.

– Что с тобой, сынок?

Я рассказал ему о своей болезни. Он подсел к моей кровати.

– Как же ты, папа, нашел меня? – спросил я.

Отец рассказал, что красные в стремительном наступлении погнали белых и освободили не только наш хутор и станицу, но находятся уже где-то далеко за Урюпинской.

Весть эта привела всех больных и раненых в веселое настроение.

– Ну, я же говорил, – ликующе воскликнул рыжеусый солдат. – Белых теперь поминай как звали.

– На хутор забегали Андрей Земцов и Дементьев, – продолжал рассказывать отец. – Вот они-то и сообщили мне, что ты заболел и лежишь в Новохоперском госпитале… Запряг я лошадь да вот и приехал тебя проведать… Тут же близко, верст двадцать пять, должно быть…

Отец привез много фруктов, арбузов, дынь, но мне этого ничего нельзя было есть. И он все роздал моим товарищам по палате.

Орудийная стрельба не прекращалась.

– Скажи, отец, ты, случаем, ехал-то, не видал, где это проводят артиллерийские учения? – спросил рыжеусый солдат.

– Не видал.

– Весь день палят, – заметил мой сосед. – Уж и учения ли это, а?

Отец, пробыв у меня с полчаса, заторопился уезжать.

– Поеду, – сказал он, – а то же ведь оно дело-то какое: сейчас на нашем хуторе красные, а через час могут быть и опять белые. Война эта, как картежная игра. Ныне я выиграл, а завтра ты… Прощай, Саша! – расцеловал он меня. – Ежели всё так будет, то ден через пять я к тебе снова приеду, – пообещал он.

Угостив напоследок находившихся в палате красноармейцев крепким табаком-самосадом, «горлодером», который он сам выращивал, отец попрощался с нами и ушел. Но вскоре он вернулся, бледный, чем-то напуганный.

– Что, отец, забыл? – спросил его рыжеусый солдат.

– Ребята, – сказал отец тихо, – одевайтесь и уходите… Белые к городу подходят…

В то время в прифронтовых госпиталях у каждого больного и раненого гимнастерка со штанами лежала на табурете около него, а сапоги – под койкой. Мне не стоило большого труда одеться. Покачиваясь от слабости, поддерживаемый под руку отцом, я вышел во двор. Там было так хорошо – солнечно и тепло. Где-то слышались заглушенные крики, стрельба. Но пушки уже не стреляли.

– Беда, – сказал отец. – Только я было хотел ехать домой, а меня и не пустили… Говорят, белые подступают к городу… Откуда они, проклятые, только и взялись?.. Ведь не было же их… и духом-то ихним не воняло.

– А где же лошадь?.. Куда ты ее дел?..

– Да на своих напал… Наши хуторские… Алексей Марушкин, Земцов… Они взяли в обоз к себе. Обещали, как отгонят белых, привезти лошадь домой… Спасибо, я вот взял с собой куртку… Надевай, – сунул он мне ее. – Да пойдем.

– Куда, папа?.. Разве я могу из госпиталя уйти?..

– Эх, сынок, – горько усмехнулся отец, – госпиталь… Да какой же теперь может быть госпиталь, когда в городе черт знает что делается, ад кромешный… Все бегут сломя голову.

– Бегут? А у нас в госпитале ничего неизвестно..

– Это потому неизвестно, что госпиталь-то ваш, видишь, в каком закоулке… Тихо у вас, ничего не видно и не слышно… Пойдем скорее, а то, не дай бог, белые ворвутся… Пропадешь даром…

Мы вышли на улицу. Улочка была маленькая, пустынная. Но когда, завернув за угол, мы очутились на большой улице, то увидели что-то невообразимое: с грохотом проносились тачанки, двуколки, бежали перепуганные мужчины, женщины, солдаты, что-то крича, метались всадники.

Отец повел меня к Хопру.

На берегу у моста стояли красноармейцы с ружьями и без пропусков никого не пускали.

Около них собралась негодующая толпа.

– С ума, что ли, вы сошли! – в ярости кричал белобородый старик. – Чего не пропущаете-то?.. Ведь белые-то вот-вот ворвутся в город… Что, вы хочете, чтоб нас живьем порубали казаки?..

– Не велено пущать, – твердили солдаты. – Не велено!.. Отойдите!..

– Как так – не велено? – возмутился отец. – Не погибать же людям… Где ваш начальник?..

– А вон стоит, – кивнул красноармеец на высокого белобрысого парня с револьвером на боку, стоявшего у перил моста и смотревшего на разгневанную толпу с олимпийским спокойствием, точно его это и не касалось.

Отец подошел к нему.

– Товарищ, как же это так… – начал было он.

– Здравствуйте, Илья Петрович! – поздоровался белобрысый парень.

Отец ошеломленно посмотрел на него.

– Ваня! – вскрикнул он. – Ты?

Парень этот был знаком отцу еще по Урюпинской. Они когда-то вместе малярничали.

– Я, – ответил парень, ухмыляясь.

– Ваня, – сказал отец, – ты что же народ-то задерживаешь? Белые вот-вот ворвутся в город, перебьют ведь всех…

– Да запрещено тут без пропусков проходить, – сказал парень. – Приказ есть приказ. Да, наверное, тот, кто запретил пропускать народ, давно уже смылся из города, – добавил он и крикнул солдатам: – Эй, ребята, пускай народ! Пусть проходят через мост.

– Стало быть, пропущать? – недоумевающе оглянулся на начальника один из красноармейцев. – Без пропусков?

– Пропускай! – решительно махнул рукой парень.

– Проходи! – крикнул красноармеец толпе.

Толпа хлынула через мост. Распрощавшись с начальником поста, мы тоже пошли.

Я едва волочил ноги. Если б меня не поддерживал отец, я, наверное, уже давно б свалился. Видя, что отцу очень трудно вести меня, какой-то парень стал помогать ему.

– Куда эта дорога идет? – спросил у него отец.

– В Борисоглебск.

– Это хорошо, – сказал отец. – Там у меня живет племянник. Устроимся у него… А далеко ли до Борисоглебска?

– Да верст, должно, сорок, а то и пятьдесят будет…

Идя по пыльной дороге, люди оглядывались на оставленный город и покачивали головами. В городе к небу поднимались дымные столбы. Что-то там горело.

Протащились мы так километров пять, а потом я, обессилев, упал в придорожную траву и не мог уже больше встать. Мимо проходили толпы людей. Слышались крики, плач.

– Сынок, а идти-то все-таки надо, – проговорил отец, наклоняясь надо мной. – Надо!.. А то ведь так и к белым можно в руки попасть.

Я лежал на обочине дороги, бездумно глядя в глубину синего неба, где парил какой-то черный комок. По всему моему измученному телу разливалась сладкая истома, и мне было приятно. Я, казалось, мог бы так, ни о чем не думая, пролежать вечность.

Поднимая кудрявую вязь пыли, по дороге от города показался всадник.

– Не беляк ли? – спросил отец.

– Не может быть, – ответил парень, который самоотверженно не бросал нас. – Один бы он не поехал…

Подскакав к нам, всадник остановился.

– Братцы, закурить есть? – прохрипел он.

– Есть, – отозвался отец.

– Дай, пожалуйста, закурить… Помираю без курева…

Отец подал ему кисет с табаком.

– Из города, что ли? – спросил он у всадника.

– Из города.

– Что это там горит?

– Белые жгут город.

– Значит, вошли?

– Вошли, проклятые.

– А нас еще не хотели из города через мост пропускать, – возмущенно воскликнул наш попутчик. – Сволочи!.. Могли б беляки порубать.

– Факт! – согласился всадник, возвращая отцу кисет и закуривая. – Порубали б, как пить дать… Белые зараз распоясались в городе вовсю… Расстреливают винного и невинного… На улицах трупы лежат, кровь ручьями течет… Я лежал в госпитале… Они сразу нагрянули…

Я приподнялся, взглянул на всадника и узнал его. Он лежал в нашем госпитале, только в другой палате.

– Климов! – простонал я. – Ты?

– Ой! – удивился тот, вглядываясь в меня. – Это ты? Стало быть, тоже убег? Вот молодчага!.. Я тоже убежал… Вышел из госпиталя, гляжу, коняка стоит… Махнул в седло и ускакал… Слава богу, уцелел… Не знаю, надолго ли… Ну что ж, пойдемте, – позвал Климов. – Компанию составим.

Но я не мог подняться.

– Ну что я буду делать с ним, братцы, а? – в отчаянии проговорил отец. – Не бросайте на погибель.

– Эх! – крякнул Климов, слезая с коня. – Хочь и сам я без силов, а, видно, садись-ка ты, паренек, верхом, а мы пойдем пешечком.

Меня усадили на лошадь. А чтобы я не упал с нее, привязали ноги к седлу. Как пьяный, раскачивался я на лошади.

Наконец, с приключениями и мытарствами, измученный, добрался я до Борисоглебска.

Павел Юрин жил теперь в Борисоглебске.

Он нас приютил.