Текст книги "История моей юности"
Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Казаки уходят на усмирение
Время было неспокойное. К отцу приходили взволнованные соседи и рассказывали о жарких битвах в Маньчжурии, куда все время посылались казачьи полки.
По станице носились зловещие слухи о том, что наши войска не могут сдержать упорного натиска японцев и вражьи полчища идут по нашей святой земле, заливая ее кровью, вытаптывая крестьянские поля.
Поговорили-поговорили и замолкли. Война закончилась. Казаки вернулись домой. Правда, не все. Кое-кто сложил голову на чужбине.
А потом вдруг снова забегали бабы из хаты в хату, разнося по станице новую весть: начались рабочие беспорядки в городах.
– Революция, бабоньки!.. Революция!..
– Что это такое, кума, революция-то?
– А бог же ее знает… Говорят, что-то страшное…
Мало кто в станице знал, что значит революция. Говорили, что какие-то «релюцинеры» собираются толпами и все кругом громят, жгут, убивают…
…Однажды отец пришел домой чем-то расстроенный. С досадой хлопнул он картузом по столу.
– Что случилось, Илья Петрович? – спросила Людмила.
– Поругался с атаманом, – буркнул отец. – Опять новую партию казаков посылают на усмирение беспорядков…
– А вам-то что? – удивилась Людмила. – Да пусть посылают… Какое вам дело?.. Вас же не трогают…
– Ничего-то вы не смыслите, Людмила Андреевна, – отмахнулся от нее отец. – Казаки – не жандармы… Подумать, сколько казаков послали усмирять рабочих и крестьян… Мерзавцы!..
Брошенные отцом слова озадачили меня. Как можно было «усмирять» людей?.. И почему для этого посылают именно казаков?.. И почему отец говорит об этом с гневом?.. И кто это жандармы?..
Сотни вопросов возникали в моей голове, и на них я не мог дать ответа…
Закурив, отец нервно стал ходить по комнате взад и вперед.
– Вот поругался я с атаманом, – проронил он, – да зря… Зря!.. Жалею об этом… Разве я один могу поправить дело?.. Вот табунный смотритель Кривцов поплатился за это… Сцапали да на каторгу сослали…
– Да ведь тот, как я слышала, был революционер, – вмешалась Людмила. – А вы кто?.. Простой человек, никакого касательства не имеете до революции.
– Они все могут состряпать, – заметил отец. – Обжалуется атаман заседателю, скажет: народ мутил против посылки казаков на усмирение беспорядков, свидетелей выставит – и готово дело…
Я видел, что отец очень расстроился.
– Знаете что, Людмила Андреевна, – обратился он к ней. – От скандала я на некоторое время уеду из станицы. Вот, кстати, и родственники Юрины письмо прислали, просят поехать с ними в одну станицу, поработать по ремонту церкви… Как вы смотрите на это, если я на несколько месяцев уеду, а?..
– А мне что, – вздернула та маленькими плечиками. – Езжайте.
– С детьми останетесь?
У Людмилы растерянно забегали глаза. Она не знала, что и сказать. Ей, по-видимому, очень хотелось остаться полновластной хозяйкой дома, но в то же время страшно было взять на себя такую ответственность. Как-никак, а на ее попечении должны остаться двое детей.
С минуту она молчала, обдумывая отцовское предложение.
– Ну, что же с вами делать, – сказала она, вздохнув. – Уж видно останусь… На меня вы, Илья Петрович, можете положиться… Вашим детям я буду вместо родной матери… И за хозяйство свое не беспокойтесь, все будет в целости…
– Вот и договорились, – довольный результатами своего разговора с Людмилой, промолвил отец. – Спасибо! Приеду, за все отблагодарю…
Он не успел договорить; распахнулась дверь, и в комнату вошел сиделец [2]2
Сиделец– посыльный из числа дежуривших при правлении казаков.
[Закрыть]из правления.
– Пойдем в правление, – сказал он отцу. – Атаман кличет…
– Атаман? – упавшим голосом переспросил отец. – Пойдем…
Они вышли. Но отец тотчас же вернулся.
– Людмила Андреевна, – сказал он. – Если… если что случится… прошу, пожалуйста, дайте сейчас же знать матушке Христофоре… Пусть приедет…
– Хорошо. Не беспокойтесь.
Отец ушел.
Улучив момент, когда Людмила была занята стиркой, а Маша полоскала белье у колодца, я выбежал из дому на улицу. Там я сразу же попал в веселую компанию своих товарищей. Мы поиграли, а потом кто-то из ребят предложил пойти на станичный майдан.
– Ох там зараз и весело же, как на ярмарке, – убеждал нас плотный веснушчатый и рыжеволосый мальчишка, Кодька Бирюков, мой троюродный брат. – Поехали!.. Арш!..
Вприпрыжку, один за другим, помчались мы на площадь, к правлению.
Кодька оказался прав: на майдане была настоящая ярмарка. Вокруг каменной церковной ограды рядами стояли подводы. Отмахиваясь хвостами от надоедливых оводов и слепней, лошади пережевывали духовитую сочную траву, накошенную казаками в степи по пути в станицу. Позванивая удилами, танцевали на привязи строевые жеребцы.
Тут уж было на что посмотреть.
Вот у крыльца правления комиссия во главе с ветеринарным фельдшером в военном мундире, полнотелым пожилым казаком с закрученными, напомаженными фиксатуаром усами, осматривает лошадей мобилизованных казаков.
В том случае, если комиссия не приходила к единому мнению относительно той или иной лошади, хозяину предлагалось сесть на нее и проехать по площади.
Казак вскакивал на спину лошади и несколько раз рысью и галопом проезжал по майдану…
– Хорош! – одобрительно кричал ветеринар.
– Годен! – вторили помощники атамана.
Писарь записывал что-то в книгу.
Мы буйной ватагой бегали из конца в конец майдана, приглядывались и прислушивались к тому, что делалось и говорилось тут.
Кое-где, собравшись группами, казаки о чем-то спорили.
Отлично разбиравшийся во всех происходящих здесь событиях, Кодька объяснял нам, что эти казаки торгуются, покупая один у другого лошадей для похода.
– Вот зараз они купят себе лошадей, – рассказывал Кодька, – и начнут водку пить… Это значит распивать магарыч будут.
Все выходило так, как говорил озорной мальчишка.
После удачной сделки тут же, на площади, у какой-нибудь подводы распивались эти магарычи… Подвыпив, казаки становились в круг и запевали:
Эй, да, за Уралом, за рекой, казаки гуляют…
Вдруг я заметил на крыльце правления отца. Он разговаривал с каким-то важным бородатым казаком. На плечах казака сверкали серебряные погоны. Я сразу же притих. Я вспомнил, что говорил отец дома, и испугался. Может, он уже арестован?
Всезнающий Кодька, проследив за моим взглядом, устремленным на отца и на казака с серебряными погонами, засмеялся.
– А я знаю, о чем они разговаривают, – поддразнил он меня.
– О чем?
– Ты знаешь, с кем разговаривает твой отец? Ну, кто это? – допытывался Кодька.
– Не знаю.
– Да станичный атаман.
Я похолодел и готов был уже расплакаться, но Кодька опять заговорил, поддразнивая:
– Я знаю, о чем они говорят… Знаю.
– Не знаешь, – проговорил кто-то из ребят.
– А вот и знаю. Его отец, – кивнул Кодька на меня, – полезет на церкву крест поправлять… Вот поглядите, – указал парнишка на церковный крест, – как он похилился-то… Должно, скоро упадет…
Мы посмотрели на золотой крест, который действительно так скособочился, что казалось, вот-вот сорвется с церковного купола.
– Атаман уговаривает твоего отца полезть на церкву, поправить крест, – продолжал Кодька.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил я.
Никодим пояснил:
– А я давеча был со своим отцом в правлении и слыхал, как атаман говорил об этом… Он сказал, что, окромя твоего отца, никто не может поставить крест на место… Вот он какой, твой отец-то!.. Геройский…
Ребята с уважением поглядели на меня. Я был горд за своего отца.
Я не утерпел и похвастался:
– Мой отец все умеет. Он всех ловчее и храбрее в станице…
– Не хвались, – фыркнул Кодька, – он хочь и геройский, твой отец-то, но и мизинца моего бати не стоит… Твой-то отец не умеет драться на кулачках, а мой батя первый кулачник… Как выйдет в драку, так все от него разбегаются.
Кодька сразил меня. Я замолк. В ответ я ничего не мог придумать, так как знал, что его отец, Петр; Яковлевич, действительно славился богатырской силой: и был в числе лучших кулачников станицы.
Из затруднительного положения меня вывел отец:. Проходя мимо меня, он удивился:
– И ты тут? Пойдем домой!
Я ухватился за его руку, и мы пошли. Дорогой я спросил у него;
– Папа, мальчишки говорят, что ты полезешь на церкву крест ставить. Правда это?
– Правда.
Я задумался. Полезть на верхушку, церкви и не бояться – это было непостижимо.
На церкви
На следующее утро кто-то громко постучал в наши ворота. Отец открыл калитку. На улице стояли наши родственники – дед Карпо и бабка Софья. Были они грустные, с покрасневшими глазами. Их старший сын Николай, чубатый казак лет тридцати, одной рукой держал за повод оседланного крепкого, приземистого меринка, а другой обнимал плачущую жену.
– Илюша, – сказал дед Карпо печально, – провожаем вон Николу своего… Хочет с тобой проститься…
– Саша, – позвал меня отец, – пойдем проводим дядю Колю.
Николай легко подхватил меня под руки и усадил в седло. Не отпуская поводьев, он повел лошадь, а я сидел на ней, покачиваясь в седле, с торжествующим видом оглядывался по сторонам. Очень уж мне хотелось, чтобы в эту минуту меня увидели мои приятели. Но, как нарочно, ни одного из них в это время не было на улице.
Шагая рядом с моим отцом, дед Карпо размахивает узловатыми, огрубевшими от работы руками.
– Вот, – слышится мне его глухой, дребезжащий голос, – идет, стало быть, наш сынок Николаша на геройство… Царя-батюшку защищать от иродов-люцинеров… Ведь, могёт быть, и не сладко там придется… Могёт, и головушку свою сложить…
– Типун тебе, старый, на язык, – отмахивается от него бабка Софья. – Что ты гутаришь-то непутевое…
– А что ты, бабка, – оборачивается к ней старик, – разе ж не понимаешь?.. Они ж ведь, люцинеры-то, злые, страсть какие… Чуть чего, из-под угла – раз!.. И ваших нет. Крышка!.. Вот, когда я был…
– Ты опять, никак, про турок? – подозрительно подсмотрела на него бабка Софья.
– Да я бы хотел рассказать, как я однова…
– Дома мне расскажешь, – отрезала бабка Софья, – Зараз об этом некогда гутарить.
Дед Карпо, обиженно поджав свои сухие губы, замолк.
На площади казаки выстраивались в походную колонну.
Николай снял меня с лошади, расцеловался со всеми провожавшими и, легко вскочив в седло, поскакал становиться в строй.
* * *
Станичный атаман уговорил моего отца за пять рублей слазить на купол церкви и укрепить крест. Это была очень трудная и опасная работа. Редкий человек взялся бы за нее. Но отец не побоялся, согласился.
В назначенный день площадь около церкви заполнилась народом. Устремив взоры на купол церкви, собравшиеся казаки и казачки оживленно обсуждали предстоящее событие. Я с ребятами шнырял в толпе и прислушивался к тому, о чем говорилось вокруг. Одни уверяли, что моему отцу ни за что не добраться до креста. Другие – что, быть может, он и доберется до него, но укрепить не сумеет. Лишь немногие верили в успех. А какой-то подвыпивший казак с серебряной серьгой в правом ухе, расхаживая от одной группы казаков к другой, доказывал:
– Разобьется, истинный господь, разобьется он… Будем ныне хоронить Илью Петровича… Хе-хе-хе!.. Помянем!.. Ей-богу, поминки устроим…
Я так возненавидел этого казака, что готов был наброситься на него с кулаками.
– Да шут с ним, – утешал меня Кодька. – Пусть болтает. Ведь он же пьяный… Смотри, зараз дядь Илья полезет, вот по той лестнице на крышу…
Гомон толпы оборвался. Все смотрели на церковную паперть, где, как герой дня, появился мой отец, сопровождаемый атаманом, его помощниками, священником, дьяконом и наиболее почетными стариками.
До чего ж мне хотелось сейчас подбежать к отцу и показать всем, что этот человек, на которого все взирают с таким любопытством, мой отец. Мой! Как я гордился им! Но, увы! Подойти к отцу я стеснялся, да меня бы и не пустили к нему полицейские, стоявшие у ворот церковной ограды. Они никого не пропускали в ворота…
Как порыв ветерка, из конца в конец по толпе пронеслось:.
– Полез!.. Полез!..
Все замерли, напряженно следя за тем, как уверенно и проворно взбирался мой отец по лестнице… Я тоже смотрел на него. Вот он взобрался на крышу и смело зашагал по ней. Железо гремело под его ногами.
Он подошел ко второй лестнице, заранее приставленной к куполу, попробовал, прочно ли она стоит, и уверенно и быстро стал взбираться наверх.
С земли отец казался маленьким, совсем крохотным.
Вдруг случилось что-то ужасное. Сердце мое оборвалось. Я пронзительно крикнул:
– Папа-а!
В толпе многие женщины завизжали в испуге.
А произошло вот что: добравшись по лестнице до купола, отец протянул руку, чтобы ухватиться за цепь, которой была обмотана шейка купола, лестница качнулась, и он чуть не полетел вниз, но успел ухватиться за конец цепи и удержался.
Толпа, как один человек, вздохнула облегченно.
– Разобьется, истинный господь, разобьется, – упрямо твердил пьяный казак. – Будем ныне поминки справлять по Петровичу…
– Да иди ты к дьяволу, дурачина! – закричали на него. – Что каркаешь-то зря…
Отец поднялся на купол. С минуту он отдыхал, рассматривая толпу. А затем стал подниматься к позолоченной главе, чтобы всунуть там покосившийся крест в основание и закрепить его проволокой, но снова не удержался и покатился вниз… Снова раздались крики ужаса. Я закрыл глаза…
Кодька весело проговорил:
– Да и молодец же твой отец, Сашурка!.. Ей-богу, молодец! Упал ведь он, покатился по крыше… Ну, думаем, все… Блин из него будет. Ан нет… Хвать за цепь – и удержался…
Я со страхом глянул на церковь. Отец укреплял крест.
Толпа оживленно переговаривалась.
– Ну, быть ему теперь долго в живых, – весело говорил высокий старик с большой седой веерообразной бородой. – Дважды вновь на свет возродился…
– Да вот еще как он будет слазить-то, – проронил кто-то.
– Слезет. Слезать проще…
Лишь один пьяный казак, расхаживая по толпе, бубнил одно и то же:
– Разобьется… Истинный господь, разобьется… Справим поминки…
Но на него никто не обращал внимания.
Спускаться вниз отцу было не менее трудно, но все обошлось благополучно. На земле казаки встретили отца веселыми возгласами. Под крики «ура» стали его качать, а потом повели в кабак и напоили допьяна…
Дня через три отец уехал к Юриным.
Наш корабль
Играя однажды во дворе, я наткнулся на груду бревен, наваленных у забора. Я задумался: а что если из них соорудить корабль? Такой же, например, на каком плавал дядя Иринарх по Азовскому морю или дядя Никодим – по Черному…
Бывая у нас, дядя Никодим рассказывал мне чудесные истории о разных морских приключениях и пленил ими мою душу.
Со дня на день мы ждали приезда дяди Никодима. Как хорошо было бы встретить его на капитанском мостике своего собственного корабля!
Решено: я приступаю к постройке.
Но когда я попытался вытащить из груды первое же бревно, чтобы начать свое строительство, то убедился, что сил моих даже для этого не хватает. Пришлось звать на помощь ребят.
Приятели с большой охотой встретили мое предложение. Тотчас же шумной оравой заполнили они наш двор, и работа закипела.
Я попытался руководить постройкой. Дядя Никодим раза два привозил мне игрушечные пароходики, и я имел кое-какое представление о них. Да я даже рисовать их умел… Но Кодька захватил власть в свои руки и распоряжался ребятами по своему усмотрению, не считаясь ни с чьими советами.
Обливаясь потом, ребята таскали тяжелые бревна на середину двора и складывали их одно на другое. Корабль рос. Вот уже и остов готов. Но что это за корабль?.. От обиды, что мой замысел принял такое уродливое исполнение, я заплакал.
Кодька озадаченно посмотрел на меня.
– Тю!.. Да ты что, Сашурка? – растерянно сказал он. – Что ты расслюзился, как баба?.. Ну разве ж это не корабль?.. Настоящий, прям, паром… Ну, как ты хочешь?.. Говори, зараз же переделаем.
Вытирая рукавом рубахи глаза и всхлипывая, я сказал:
– Мачту надо поставить.
– Мачху? – опешил Кодька. – А это что такое?
Вот тут уж я возликовал: оказывается, все-таки мои знания пригодились.
– Ну, мачту, – оживленно стал я объяснять. – Ну, значит, палку вот сюда надо воткнуть и… флаг…
– А-а, – понимающе протянул Кодька. – Это такую слегу, как у правления, на какой флаг болтается?..
– Ну да, – мотнул я головой.
– Ладно, – согласился Кодька. – Сделаем!.. Андрюшка! – крикнул он бледнолицему мальчишке лет восьми-девяти, сыну недавно умершего сапожника Полякова. – А ну неси сюда вот ту слегу, потоньше. Зараз мачху установим…
– Не мачху, а мачту, – поправил я.
– Да это все едино, – отмахнулся Кодька. – Тащи, Андрей!
Андрюша притащил длинную жердь.
– Вот мужик-то сиволапый! – разозлился Кодька, замахиваясь на него кулаком. – Так вот и дам в морду!.. Вот ту слегу неси, а ты принес какую?..
Испуганно моргая, мальчуган послушно отнес жердь на место, а принес взамен другую.
– Вот! – одобрительно произнес Кодька. – Это подходящая.
Он укрепил мачту на носу корабля и неуверенно спросил у меня:
– Так или нет?
– Так, – поспешно ответил я, довольный тем, что хоть на этот раз мое указание было принято своенравным мальчишкой. – Только вот… флаг надо…
– Флаг? – переспросил Кодька. – Ну что ж, повесим и флаг.
Он задумался, смотря на мачту.
– Только какой флаг-то повесить?..
– Синий!.. – посыпались со всех сторон предложения, – Зеленый!.. Белый!..
Я вспомнил, как отец рассказывал о том, что революционеры ходят по улицам с красными знаменами.
– Ребята, – сказал я им, – давайте повесим на мачту красный флаг. Вот красота-то будет!
– А у вас, Сашурка, есть красная тряпка? – спросил у меня Кодька.
– Нету, – грустно сказал я.
– А у кого есть, а? – властно оглядел ребят Кодька.
Мальчишки молчали.
– Конешное дело, – глубокомысленно вслух размышлял Кодька, – можно бы лампасину от отцовских штанов отпороть, да какой же это флаг?.. Узкая она…
– У мамки нашей есть платок, – несмело заявил Коля Самойлов, застенчивый мальчик лет девяти, сын бедного, забитого нуждой казака.
– Брешешь, должно, – недоверчиво покосился на него Кодька.
– Вот, истинный бог, не брешу! – для убедительности крестясь, поклялся Коля. – Шелковый платок… Красный… В сундуке лежит… Мать по праздникам одевает.
– А можешь его утащить? – прямо поставил вопрос Кодька.
– С-могу, – нерешительно сказал Коля. Ему давно хотелось чем-нибудь отличиться перед Кодькой, снискать его расположение. Глаза его заискрились.
– Как только мамка пойдет на огород, – заговорил Коля, – так я сразу же в сундук… Он у нас не запирается… Цап – и под рубаху…
– Правильно! – одобрил Кодька. – Зараз могешь принести, а?.. Ежели б зараз притащил, мы б его и повесили… Иди, Колька, может, мать уже ушла из хаты…
Подтянув спускающиеся с живота старенькие штанишки с линялыми лампасами, Коля помчался.
Пока он бегал за платком, мы придали своему кораблю надлежащий вид: установили трубу из толстого чурбака, устроили капитанский мостик, расставили по бортам чурбаны потоньше, они должны были изображать пушки.
Я подсказал Кодьке, что мачты на кораблях не бывают без веревок. Кодька и на этот раз послушался меня. Появились веревки, и мы ими, как паутиной, опутали мачту.
Прибежал запыхавшийся Коля, радостный, возбужденный.
– Во! – вытащил он из-под рубахи алый платок.
Никодим развернул его, стал рассматривать. Ах, какой расчудесный был этот платок! Весь он блестел, ярко переливался на солнце серебряными узорами. Вероятно, этот платок был самой ценной вещью бедной женщины. Немало, видимо, радости он доставлял ей, когда она его надевала.
– Махры ни к чему, – закончив осмотр платка, сказал Кодька. – Флаги с махрами не бывают… Срезать надо… Неси ножницы, Сашка!
– Не надо срезать! – воспротивился Коля. – Мать изругает…
– Фьють! – пренебрежительно свистнул Кодька. – Боялись мы ее… Раз принес, то теперь все. Неси ножницы!
Из глаз Коли хлынули слезы.
– Не дам срезать!.. Я поиграть принес…
– Тю! – вытаращил на него свои наглые серые глаза Кодька. – Сказился, что ль?.. Дурак!.. Не реви, а то в морду дам… Неси, Сашка, ножницы.
Я стоял в нерешительности. Мне было жаль Колю, а в то же время я был согласен с Кодькой: ведь действительно же флагов с махрами не бывает.
– Давай, Кодя, так, с махрами, пока попробуем, – пошел я на хитрость. – А срезать мы всегда успеем.
Кодька подумал.
– Ну, нехай пока так повисит, – согласился он.
Мы прицепили платок к мачте, Он заплескался на ветру, ярко отсвечивая на солнце. Это было прекрасное зрелище. Корабль наш сразу же принял величественный вид.
– Ура-а! – закричали мы. – Ура-а-а!..
Отойдя в сторону, Кодька с минуту любовался великолепным видом корабля.
– А с махрами-то, пожалуй, еще лучше, – сказал он.
Потом Кодька стал распределять обязанности. Как я и предполагал, себя он назначил командиром корабля; меня, по-видимому, из снисхождения к тому, что я был хозяином бревен и двора, своим помощником. Остальные ребята были зачислены на корабль простыми матросами.
На темнеющем небе вспыхивали первые звезды. Пора было расходиться по домам.
– Сашка, – сказал мне на прощание Кодька, – ты сними на ночь флаг… А то еще кто-нибудь украдет.
– Я его домой возьму, – захныкал Коля.
– А вот этого не хотел? – показал ему кулак Кодька.
– Я его поиграть приносил…
– Ну, и поиграем дней пяток, – примирительно сказал Кодька, – а потом отдадим…
В тот день наша увлекательная игра на этом и закончилась.
