Текст книги "История моей юности"
Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
В порту
Скоро мы приехали на станцию. За дорогу отец немного проспался, протрезвел. Расплатившись с подводчиком, обрюзгший и заспанный, он, оставив нас с Людмилой у багажа, пошел разузнать о билетах. Не появлялся он около часа, а придя, рассказал:
– Сейчас у кассы я встретил одного моряка-офицера. Знает, оказывается, нашего Никодима. Уверяет, что Никодим наш женился и взял богатую невесту… Отец ее, говорит, трактир содержит. Вот ведь какой, и не написал об этом…
– Ну, а как билеты? – оборвала его Людмила.
– Билеты я взял до Царицына, – сказал отец. – В Царицыне у меня есть дела. Остановимся там дня на два… Потом заедем в Ростов, может, найдем Никодима или жену его…
На это Людмила ничего не ответила. Я заметил, что она в последнее время стала какой-то странной, флегматичной, все о чем-то думает, словно бы решает какую-то важную задачу. Даже водки в рот не берет теперь…
К платформе с шумом и грохотом подкатил запыленный пассажирский поезд. Мы уселись в вагон третьего класса. Я первый раз в своей жизни ехал в поезде, поэтому все было для меня необычным.
Народу в вагоне было много. Кроме нас, в нашем купе находилось еще двое пассажиров: священник лет сорока пяти и толстый казак лет пятидесяти с большой, тронутой сединой бородой.
Я забрался на верхнюю полку.
Отец, устроившись у окна, достал из кармана бутылку водки, поставил ее на столик и попросил у Людмилы закуску. Людмила подала ему пирожки, яйца.
Как это часто бывает в поездах, отец быстро перезнакомился со своими попутчиками и пригласил их выпить с ним. Те не стали отказываться… Людмила, ссылаясь на головную боль, и на этот раз не пила.
В купе нашем делалось все шумней и веселей. Компания увеличивалась, из соседних купе пришли мужчины и женщины. Началась попойка – смех, шум, крики, песни. К потолку поднимались синие клубы табачного дыма. На больших остановках бегали в буфет за водкой.
Я не дождался окончания пиршества, заснул…
На рассвете меня разбудил отец. Был он взъерошен, бледен, чем-то взволнован.
– Саша, – сказал он дрожащим голосом, – Людмила-то сбежала от нас… Сбежала и ограбила. А у тебя-то деньги целы, а?..
Я нащупал под рубахой сверток.
– Целы, папа.
– Ну, слава богу! – перекрестился отец.
– Что она у тебя украла, папа? – поинтересовался я.
– Деньги, стерва, из кармана вытащила… Двести рублей… Спасибо не все забрала… Половину я в другой карман отложил. Ушла, – всхлипнул он как-то смешно и по-детски, рукавом, стал вытирать слезы. – Плохо ей было у нас, – сказал он и, сев за столик, налил из недопитой бутылки водки в стакан.
– Папа, не пей, – сказал я.
– Я, сынок, немножко, с горя. – И он снова всхлипнул.
Я понимал, что отец плачет не столько по деньгам, украденным у него Людмилой, сколько по ней самой. Он привык к ней, а может быть, и любил ее… Я же радовался. Наконец-то мы отделались от этой противной женщины. Хоть и дорого нам это обошлось, но на душе у меня стало так празднично, так легко и хорошо, словно огромная ноша, все время давившая меня, свалилась с плеч. Даже не жаль было украденных денег.
Проснулись вчерашние собутыльники – священник и толстый казак, оказавшийся торговцем из соседней, Ярыженской, станицы. До самого Царицына они пили.
В Царицыне отец кутил со своими, новыми знакомыми несколько дней. Он развлекался, заказывал музыку, плясал, а я сидел в уголке и наблюдал за тем, что творили пьяные люди.
Отвратительное это было зрелище. Но что я мог сделать? Куда я мог деться?..
Отец пропивал пока те деньги, которые были у него. К заветной сумочке, что хранилась у меня, он еще не прикасался.
Первым очухался от пьянки поп. Ему надоело пьянствовать. Пожалев меня, он взял у отца деньги, купил нам билеты до Ростова и усадил нас в поезд.
Но в Ростов мы приехали напрасно: ни дяди Никодима, ни жены его, ни родственников ее мы не нашли.
Отец стал меньше пить. Он купил билеты до Мариуполя, предварительно известив телеграммой дядю Иринарха о нашем приезде.
Приехали мы в Мариуполь к вечеру следующего дня. Нас встретили Маша и дядя Иринарх. Я не мог налюбоваться своей сестрой. Как она изменилась, повзрослела! И уже мало походила на ту деревенскую девчонку, какой была у нас, в станице. Вся она была какая-то лучезарная в новом розовом платье, отделанном кружевами.
Мы поцеловались с Машей, а потом с дядей Иринархом. Дядю я никогда до этого не видел. Стройный мужчина лет сорока, чернобородый, красивый, одетый в морскую форму, он своим видом поразил меня.
– Доехали благополучно? – спросил дядя.
– Доехали ничего, – сказал отец несколько смущенно. – Заезжали в Ростов, думали разыщем Никодима… Я прослышал, что он женился будто на какой-то ростовской богачке… Да разве там найдешь…
– Это верно, что он женился, – подтвердил дядя Иринарх. – Но в Ростове-то его не найдешь. Его тесть живет в Аксае, верстах в пятнадцати от Ростова, а Никодим работает капитаном речного парохода, курсирует по Дону…
– А разве он теперь не в военном флоте? – изумился отец.
– Нет, – сказал дядя Иринарх. – У него вышла история одна. Его разжаловали в матросы и уволили… Поехали, а то поезд наш уйдет.
– Что за поезд? – не понял отец. – Разве нам еще куда-нибудь ехать?
– А в порт, – сказал дядя. – Мы живем ведь в порту, а до него верст пять-шесть. Поезда ходят туда.
Жена дяди Иринарха, Лидия Николаевна, надменная женщина лет тридцати, встретила нас не особенно гостеприимно. Да ее, собственно, нельзя и винить в этом. У нее своих детей было пятеро, а тут еще мы трое свалились на ее голову… Но жить у дяди нам пришлось всего два дня. На третий мы перебрались в квартиру из двух маленьких комнат, снятых отцом. Отец купил два стола, две кровати, стулья и разную необходимую домашнюю утварь.
Первые дни отец крепился, не пил. Он забрал у меня деньги и занялся постройкой лавки, задумав торговать бакалеей.
Плотники быстро соорудили деревянную лавчонку.
Отец накупил в Мариуполе рублей на двести сахару, чаю, селедок, карамели и начал торговать. Но торговля шла плохо, покупатели обходили нашу лавку. Местные богатеи-торгаши смеялись над отцом.
– Купец явился, – издевались они. – Товару у него на ломаный грош… Через неделю придет к нам милостыню просить.
Они были правы. Дела у нас шли очень плохо. Торговать-то мы торговали, а жить нам было не на что. То, что отец выручал за день, мы тотчас же проедали.
Через месяц отец продал за бесценок лавку со всеми товарами богатому греку Попандопуло.
Выгоняют из квартиры
Отец опускался все больше. Мы часто видели его в обществе местных босяков. С ними он пил, с ними спал в канавах.
Мы с Машей голодали. А тут случилась еще одна беда: хозяин дома, в котором мы жили, не получая плату за квартиру, предложил нам немедленно освободить ее.
Почти каждый день к нам стал приходить хозяин дома – старик лет шестидесяти, высокий, горбоносый украинец. Он ругал нас на чем свет стоит.
– Хочь бы вас, дьяволов, холера забрала, – орал он, стуча костылем об пол. – Совести у вас нема. Живут на фатере и грошей не платят.
– Дядечка! – умоляюще упрашивала его Маша. – Да подождите еще немножечко. Вот папа устроится на работу, уплатим за квартиру.
– Ге-ге! – озлобленно ухмылялся старик. – Устроится… Вин вже устроился в босяки… Ни! И слухать не хочу, ослобоняйте фатеру!
– Дядечка, куда же мы денемся? – заплакала сестра. – Ну, подождите немножечко, мы куда-нибудь перейдем… Ой, господи… и за какие такие грехи ты нас мучаешь?
Слезы сестры подействовали на старика удручающе. Он закашлялся. Переминаясь с ноги на ногу, постоял немного, а потом молча вышел.
На следующий день он пришел к нам под вечер какой-то принаряженный, в новой поддевке, в смушковой шапке, с небольшим свертком в руках.
– Здорово були, сироты! – необычно приветливо поздоровался он с нами.
– Здравствуйте! – ответила Маша, ожидая нового скандала.
– Ужин себе готовите? – кивнул старик на керосинку, на которой сестра варила кашу.
– Да… – ответила Маша. – И ужин, и обед, и завтрак – все вместе… Мы еще не ели…
– Бедные сиротки, – сочувственно покачал головой хозяин, – беда с вами. Ей-ей, беда!.. И что с вами робить, ума не приложу.
Старательно обтерев ноги о половик, он прошел к столу и положил на него узелок.
– Возьми-ка вот, девица. – Он вынул из узелка кольцо колбасы домашнего приготовления. – Кабана мы резали да вот начинили колбас… Скушайте с хлопчиком.
Вынув из кармана нож, он раскрыл его и, отрезав порядочный кусок колбасы, протянул мне.
– На, ешь, – сказал старик, – да тикай на улицу, там ребятишки бегают, а я покель побалакую с твоей сестрой…
– Ладно, – буркнул я. Порывисто выхватив из его рук колбасу, я стремглав вылетел на улицу. Я сел на скамейке, врытой у нашего дома, и, весело болтая ногами, стал есть… Ой, до чего ж вкусно!.. Кажется, ничего вкуснее я никогда в своей жизни не едал. «Эх, – мечтал я, – да кабы к этой колбасе кусочек хлеба!» Но хлеба у нас не было.
Вдруг я услышал приглушенные крики сестры. Она звала меня на помощь. С колотящимся от испуга сердцем я подбежал к двери и, распахнув ее, столкнулся с хозяином. Согнувшись и закрывая голову руками, он бежал из комнаты. Маша яростно хлестала его веником.
– Гад бессовестный! – кричала девушка. – Ты в прадеды мне годишься, а лезешь с любовью… На ж тебе!.. На!..
– Подожди, девка! – бормотал старик, пятясь к двери. – Я ж шутейно… Понимаешь, шутейно… Пошутковал…
Из их скупых слов я ничего не мог понять, но одно для меня было ясно, что старик сказал моей сестре, что-то омерзительное, гадкое. Я бросился на него, молотя его кулаками по животу, по спине.
– Уйди, дьяволенок! – взревел старик. – Не то расшибу!..
Ударом ноги он отбросил меня в угол и выбежал во двор.
Побледневшая Маша, тяжело дыша, подняла меня.
– Не зашиб он тебя?
– Нет.
– Ну и слава богу. Закрой дверь на запор. А то еще вернется.
– Не вернется, – сказал я уверенно. – Не посмеет. Я ему так надавал, что он долго будет помнить.
Мои хвастливые слова рассмешили сестру.
– Это верно, что побоится тебя.
– Маша, а что он тебе говорил?..
– Да так, – покраснела девушка. – Глупости говорил.
Только что мы успели поужинать, как в дверь громко постучали.
– Неужели опять старик идет? – недоумевающе посмотрела на дверь Маша, не решаясь открывать ее.
– Да нет, – сказал я, – это папа. Ты, папа? – спросил я, подойдя к двери.
– Откройте! – строго проскрипел хриплый незнакомый голос. – Это городовой. Немедленно откройте!..
Я понял, какой городовой к нам пришел. Я его знал. Он всегда ходил по нашей улице, такой толстый, важный, с черными закрученными усами. На шее у него мотался красный жгут от револьвера, висевшего в желтой большой кобуре на боку.
У меня от страха оборвалось сердце. Городовой! Тут есть от чего испугаться. Я совсем растерялся и не знал, что и делать.
– Ну, вы что же не открываете-то?! – с силой тряхнув дверью, рявкнул городовой. Крючок, сорванный с двери, звякнув, упал на пол. Через порог перешагнул полицейский.
Не снимая фуражки, стуча сапогами, он протопал на середину комнаты и обвел ее строгим, начальственным взглядом.
– А иде ж сами хозяева-то? – недоумевающе спросил он, не видя в комнате взрослых.
– А вот же и хозяева, господин полицейский, – показал на сестру и меня следовавший за ним старик хозяин. – Вот они-то сами и есть.
– Брось ты мне чепуху-то городить! – сердито прохрипел на него городовой. – Какие это хозяева?.. Ты ж заявляешь, что тебя избили. Разе ж они могут тебя избить?.. Ребятишки ведь…
– Так вот они-то меня и избили… Веником. Вот це побачьте, господин полицейский, – подбежал старик к порогу и поднял с пола два-три обломка от веника. – Бачите?.. Це они меня так молотили.
Городовой глянул на меня и Машу и хмыкнул.
– Что ж у них родителев-то нету, что ли? – поинтересовался он.
– Да у них есть батько, – сказал старик, – да такой непутевый… Ни до чего сам не доходит… Пьянчуга… Пропащий человек – с босяками босякует.
– Подожди, подожди, – поднял густые брови городовой. – Это какой же?.. Не тот ли, что лавку себе было построил да пропил ее со всеми товарами?
– Во-во! – оживленно закивал бородой старик. – Це ж самый и е… Такий красномордый… С дырочкой на щеке… Вин же бросил своих детей… А они, холера их забери, живут в моей фатере и не платят… Четырнадцать целковых задолжали… Почти кажний божий день хожу я до них и христом-богом прошу, щоб ослобонили они мне фатеру, бо я можу пустить добрых квартирантов… Вот же ж и ныне пришел я до них с добрым сердцем: ослобоните, мел, добром фатеру. А вона ж, бисова дивка, як схвате веник да як зачне меня им хлестать… А цей дьяволенок, – указал он на меня, – тоже кинулся на подмогу сестре, зачал поддавать мне под живот… Вот яки они, господин полицейский. За мое ж добро меня же бьют.
– Сколько тебе годов, барышня? – спросил совершенно, казалось бы, некстати городовой, обращаясь к Маше.
Та испуганно взглянула на него.
– Шестнадцать, – ответила она. – Семнадцатый идет…
– Дитя еще, – заключил городовой. – Правду он говорит? – глядя на не, кивнул он на старика.
Потупив глаза, девушка молчала.
– Ну что же ты молчишь-то? – сказал городовой. – И за квартиру ему не платите?..
– Да ведь денег у нас нету, дяденька городовой, – заплакала Маша. – Если бы были, разве ж мы не уплатили бы… Мы с братиком голодные совсем… Вот работу ищу. Как найду, сейчас же и заплатим… Просим его обождать… А сейчас у нас ни копейки нет, голодаем…
– Голодаете, – усмехнулся городовой. – А еды-то у вас сколько, – кивнул он на стол, где еще лежало фунта полтора колбасы.
– Да… – застенчиво запнулась сестра, – это ж нам хозяин принес.
– Хозяин? – изумился городовой. – Ничего не понимаю. Жалуется, что обижают его, не платят за квартиру, а сам их жалеет, колбасу таскает… Как это понять, Кондратич, а?
Старик побагровел от смущения, забегал глазами по сторонам.
– Это я вон мальчику… Жалко навроде сиротинку…
– Дяденька городовой, – заплакала девушка, – не верьте ему. Это он не из жалости к нам принес колбасу, а… – Она подошла к городовому и что-то ему прошептала. Городовой даже попятился от неожиданности.
– Да ты что, девчоночка? – поразился он. – Да неужто ты правду говоришь?
– Истинный господь, дяденька городовой, – перекрестилась Маша. – Перед святыми иконами клянусь.
Старик, чувствуя недоброе, переминался с ноги на ногу, покашливал и, по-видимому, раскаивался, что позвал городового.
– Вот старый охальник, – с возмущением посмотрел на него городовой. – Да ты что ж это, Кондратич, с ума, что ли, рехнулся, а?.. Бога ты не боишься.
– Гм… Гм… – смущенно откашливался хозяин. – Брешет девка!.. Брешет сука!
– Совести в тебе нет, старый хрыч, – укоризненно покачивал головой городовой. Ишь ведь какими делами задумал займаться, мерзкий греховодник… Что ж это ты измываешься-то над сиротами?..
– Мне гроши за квартиру треба, – упрямо затвердил старик. – Более ничего… Деньги…
– Ну, вот что я тебе скажу напоследок, Кондратич, – внушительно произнес городовой. – Нами, городовыми, хочь и пужают малых детей, да не токмо малых, но и взрослых, но не все мы совесть потеряли. Конешное дело, многие из нашего брата злые, сердца не имеют… А я, брат, хочь и городовой, одним словом, полицейский, а сердце человеческое и совесть имею, что она значит-то, сиротская жизнь… Да у меня у самого трое детей, да не дай бог, они осиротеют, а к ним придет такой вот старый обормот, как ты, да зачнет над ними измыву совершать… Да такого мерзавца я собственноручно могу задушить, – в ярости прорычал городовой.
Несколько успокоившись, он снова заговорил, обращаясь к старику:
– По закону ты правый. Ежели не платят за квартиру, то надобно таких квартирантов удалять с квартиры… Но я прошу тебя, хозяин, поимей совесть, обожди немножко. Пущай поживут еще ден пяток… Я сейчас, ребята, – сказал он, обращаясь ко мне и Маше, – строюсь. Новый дом строю. Так вот на своем новом подворье я вырыл погреб… Завтра и послезавтра я обкладу его досками, пол выстелю, покрою… Ну вот вы и переходите жить ко мне в погреб… Никакой платы не возьму с вас… За так живите…
– Спасибо, дяденька, – поклонилась ему Маша, не зная еще, как отнестись к такому поступку городового.
После мы убедились, что городовой пустил нас жить в свой погреб не из добрых побуждений. Новое подворье его находилось на горе, в довольно пустынном месте. Он боялся, что разворуют строительные материалы, которые он подвозил к постройке. Мы же были бы для него надежными сторожами. Хитрец он был большой, но мы в этот момент видели в нем своего благодетеля.
– Прощевайте, ребятки! – сказал городовой. – Я тогда скажу, когда переезжать… Да и подводу дам. А хозяина не бойтесь, он не тронет вас… А ежели будет приставать, скажете мне, я… гм, гм!.. – он посмотрел на старика таким взглядом, что у того даже ноги подкосились.
Через неделю городовой прислал за нами подводу. Мы с Машей уложили на дроги свой скудный домашний скарб и переехали жить в погреб.
Отец все эти дни где-то пропадал и не знал о нашем переезде.
В погребе
Мы спустили в погреб свои пожитки. Сестра посередине погреба поставила стол, вокруг стола стулья, застелила кровать, развесила на стенах фотокарточки. Потом зажгла лампу.
Я огляделся вокруг и от удовольствия даже засмеялся. Замечательно! Красота!
Отец наш, узнав, где мы, пришел к нам однажды поздно вечером.
Подойдя к погребу, он крикнул:
– Эй вы, хозяева!.. Слышите?.. Спускайте меня в преисподнюю.
Мы с Машей бережно спустили его в погреб, уложили спать.
А утром, проспавшись, он снова пропал на весь день. Сказал, что идет искать работу. Так стало повторяться каждый день.
Маша тоже часто уходила из дому. Иногда она находила случайную работу: то полы мыла кому-нибудь, то стирала. Я же в то время находился в погребе: караулил, чтоб кто-нибудь не обокрал нас.
Но однажды я все-таки не укараулил. Отлучился на полчаса, и нас обворовали, утащили последние вещи, которые так берегла сестра. Нечего и говорить о том, сколько, было пролито слез по этому поводу.
Мне скоро должно было сравняться десять лет, а я в школу по-прежнему не ходил, хотя читал уже бегло и зачитывался книжонками о приключениях знаменитых сыщиков Ната Пинкертона, Шерлока Холмса и Ника Картера. Брал я эти книги у двоюродного брата и его друзей.
Брат Митя нынешней весной уже закончил начальную школу и готовился осенью сдавать экзамены в гимназию. Остальные мои приятели, дети состоятельных родителей – капитанов, штурманов, механиков, тоже или учились в гимназии, или готовились поступить в нее. Только я среди них был неучем. Но надо сказать, что по развитию своему я от них не отставал.
Начитавшись Шерлока Холмса и Ната Пинкертона, мы очень любили играть в сыщиков и преступников. Роль сыщика почти всегда я брал на себя.
Иногда в наших играх принимали участие девочки – мои двоюродные сестры Лида и Нина и их подружки. Но они решительно отказывались играть в сыщиков. Нам приходилось играть в горелки, в испорченный телефон, в краски, водить хороводы, петь песни.
Среди девочек была одна, которая мне очень нравилась. Это была десятилетняя дочь капитана, Катенька, гимназистка первого класса, хорошенькая розовенькая девочка. Она мне так нравилась, что даже снилась во сне. И если когда-либо мне приходилось становиться в паре с Катей, я страшно робел и смущался. Я так терялся, что даже забывал, что мне надо делать… Когда надо было бежать, я стоял, как столб. Дети весело хохотали надо мной. Несмотря на то, что друзей у меня было много, я тосковал по своей станице, по ребятам. Иной раз от тоски по родному краю я просыпался ночью и плакал.
Я давно, еще как приехал в Мариупольский порт, написал Кодьке Бирюкову письмо, описал ему подробный маршрут, по которому он с ребятами мог бы плыть на лодке в Мариуполь. Но ни ребят, ни ответа от них не было. Это молчание друзей очень меня угнетало…
Наступила осень. Наш хозяин – городовой, уже не такой добрый, как вначале, потребовал, чтобы мы освободили погреб.
Мы не стали возражать. На зиму нам все равно надо было перебираться куда-нибудь в теплую квартиру.
Отец наш несколько облагоразумился, перестал пить. Он нашел маленькую комнату за умеренную плату, и мы перебрались в нее.
– Эхо-хо-хо! Довел же я вас, ребята, что называется, до ручки, – вздыхая, как-то раз сказал нам с Машей отец. – Дожили мы… Скотина я. Простите уж меня, дети, ради бога… Пойду к Иринарху Дмитриевичу, буду просить его, чтобы помог мне устроиться куда-нибудь на работу.
Дядя Иринарх был добрым человеком. Он искренне хотел помочь нам. Обрадованный тем, что отец бросил пить, он предложил ему работу на пароходе, на котором служил капитаном.
– Поваром сумеешь быть? – спросил он у отца.
Никогда в своей жизни отец поваром не работал. Но отказываться ему не хотелось.
– Да как тебе сказать, – неуверенно ответил отец. – Домашнюю пищу приходилось готовить. Думаю, что сумею и команду твою обслужить… Угожу, постараюсь.
Первое время все шло хорошо. Отец вроде приспособился к своей новой специальности и научился готовить команде борщи, супы, котлеты. Может быть, все это было и не так уж вкусно, но матросы помалкивали, зная, что новый кок – близкий родственник капитана.
Но все же обеды были, видимо, неважнецкие, потому что команда стала выражать вслух свое недовольство, и однажды чуть не произошел бунт.
Дядю Иринарха вызвали в управление порта к самому высокому начальству, сделали нагоняй и приказали немедленно выгнать незадачливого кока с парохода.
С горя отец снова запил… Опять наступили голодные дни.
– Саша, – сказала мне однажды сестра, – ты уже стал большой, должен все понимать. Так больше жить нельзя. Если сидеть дома, то мы будем все время голодать… Ты оставайся с отцом, а я поеду в город. Может, там устроюсь на завод какой или еще куда… Устроюсь, тебе помогать буду… Прощай, братик. Печку-то ты сам можешь затопить и кашу себе сварить…
И она уехала.
