Текст книги "Поэты «Искры». Том 2"

Автор книги: Дмитрий Минаев

Школьник

 
Еду. Спереди и сзади
Лишь поля одни встают.
«Ну, пошел же, бога ради!
Покажи лошадкам кнут».
 
 
Полетела птицей тройка…
Шел с котомкой за спиной
Впереди мальчишка бойко.
«Стой, ямщик! Куда, родной,
 
 
Пробираешься?» – «Не близко:
В город…» – «Этакий сверчок
И один идет! Садись-ка
Ты ко мне на облучок.
 
 
Подвезу». Присел парнишка.
«Что в котомке ты несешь?»
– «Две рубашки в ней да книжка.
Я иду учиться». – «Что ж,
 
 
Будешь писарем, быть может».
– «Поучившись шесть-семь лет,
Попаду, коль бог поможет,
Даже в университет».
 
 
«Что-о? Как? В университете
Хочешь быть ты, мальчуган?..
Вот о чем мечтают дети
Добрых наших поселян!..
 
 
Боже, это уже слишком!..
У меня зудит рука…
Помогать таким мальчишкам
Не хочу… Прочь с облучка
 
 
И ступай пешком… Проселки
Каковы у нас?.. Разврат!..
Погоняй, ямщик! Хоть волки
Пусть его здесь заедят».
 

1883

 
Во поле березынька стояла,
Во поле кудрявая стонала:
«Некому кудрявой защитити,
Не к кому прибегнуть мне к защите;
Вновь на каждом листике березы
Выступают, словно жемчуг, слезы
От беды – невзгоды неминучей,
И опять зовут меня „плакучей“.
Тошно мне! Настали дни иные.
Публицисты – люди озорные,
Соблазнившись строгостью острогов,
Уськают российских педагогов
И, назад указывая путь им,
Голосят: „Вернитесь снова к прутьям,
Прибегайте – и почаще – к розгам:
Только розги могут детским мозгом
Управлять, как руль, в житейском море,—
А не то с детьми вам будет горе.
Им нужна „березовая каша“;
Эта каша – мать родная наша…
Вырубайте же березки по проселкам
И детей порите с чувством, с толком,
С расстановкою, приличной делу:
Всё, что больно молодому телу,
То смиряет детский ум строптивый,
Так что мальчик резвый и ленивый,
Только из боязни жгучей боли,
Даст зарок не баловаться боле“».
 
 
Так береза во поле стонала
И, роняя слезы, причитала;
Смысл речей был жалобен и горек,
А Суворин, в руку взяв топорик,
Подрубал «плакучие» березки
И, отправив в собственной повозке
В город их, в своей конторе даже
Выставил для розничной продажи.
 

 
О Незнакомец! Вы учеников-птенцов
Сечь предлагаете с развязностью привычной
                    И пользы ждете необычной
От розог и от их классических рубцов.
О Незнакомец! Вам поэму в сотню тысяч
         Строк посвящу… Да что! Поэма – вздор…
Я с удовольствием готов бы был вас высечь…
         Из мрамора, когда б я был скульпто́р.
 

1883

 
Имея пломбу от Европы,
Нетрудно гением прослыть;
Всегда найдутся остолопы,
Чтоб приговор такой скрепить.
 
 
«Он человек великий!» – часто
Мы слышим их табунный крик.
Глупцы решили так, и – баста!
Он потому для них велик,
 
 
Что, на колени ставши, снизу
Вверх на него они глядят,
Но если рабскому капризу
Они служить не захотят,
 
 
То, вставши на ноги и просто
Взглянув, узнают в миг один,
Что незначительного роста
Их изумлявший господин.
 
 
Теперь же обратили в идол
Они его, плетут венки,—
Но аттестат единый выдал
Им, верно, сам он: «Дураки!»
 

<1884>

 
Мы, люди старого закала,
Смотря, как мир идет вперед,
Скорбим и сетуем немало,
Что обновился жизни ход,
Что изменились люди, нравы,
Черты нет прежней ни одной,—
Но в этом мы, друзья, не правы:
Всё тот же он, наш край родной.
 
 
Как старовер журнальной лиги,
Смотрю кругом я без забот:
У жизни, как у старой книги,
Лишь обновился переплет.
Под неизменным зодиаком
Живет и дышит божья тварь,
И под блестящим, новым лаком
Еще сквозит родная старь.
 
 
В столицах и в глуши уезда
Всё те же блага старины,
Лишь не с парадного подъезда,
А с заднего крыльца должны
Мы в бытовые наши гнезда
Вступать в родимой стороне,
Где все мы рано или поздно
Вернемся к прошлому вполне.
 
 
Прогресса ширмы лишь для виду
Скрывают наш старинный быт,
Но он не даст себя в обиду,
За дело предков постоит,
Не променяет идеала,
Которому служил века,
И – поскобливши либерала,
Мы в нем найдем крепостника.
 
 
Держась за старые порядки,
Мы противу рожна не прем;
Где нужно, предлагаем взятки,
Где можно, сами их берем;
Не отрицая просвещенья,
Имеем в сердце божий страх
И выставляем в день крещенья
Кресты на всех своих дверях.
 
 
Любая пришлая химера
У нас мутит одних детей;
Мы любим почитать Вольтера
И верим в леших и в чертей;
Заботясь о домашнем мире,
Просыпав соль, скрываем вздох
И изумляемся, в квартире
Не находя клопов и блох.
 
 
Идеи западные с толку
Не сбили нашу «соль земли»,
И ту же «Северную пчелку»
Мы в «Новом времени» нашли.
В его любой заглянешь нумер
И крикнешь радостно всегда:
«Булгарин жив, и Греч не умер!»
Чего ж еще вам, господа?!.
 

<1885>

 
В виду океана ревел, как борей,
          Джон Буль, находясь в ажитации:
«Явись, о Фетида, богиня морей,
          Защитница английской нации,
Явись и скажи мне, кто может со мной
Соперничать в силе и в славе земной?..
 
 
На двух полушариях английский флаг
          Всевластно теперь развевается;
Пред золотом нашим как друг, так и враг
          Почтительно ныне склоняется;
Где меч не проложит дорогу себе,
Там деньги осилят в неравной борьбе.
 
 
Весь мир – мой!» Тогда из пучины морской,
          Где стихло волнение шумное,
Ему отвечала Фетида с тоской:
          «Какая кичливость безумная!
О смертный, скажу, справедливость любя,
Заносчивость эта погубит тебя.
 
 
Как ты, был заносчив мой сын Ахиллес
          И боя искал рукопашного;
Однако, к несчастью, по воле небес,
          Пята Ахиллеса бесстрашного
Была уязвима, и пал он в бою,
Наполнивши скорбью всю душу мою.
 
 
Британский твой лев так же грозен на взгляд,
          Кичливость за ним та же водится,
Но всё же своих „ахиллесовых пят“
          Ему забывать не приходится.
Египет – Ирландия – Индия: ты
Сперва залечи-ка три эти пяты».
 

<1886>

Колупаев

 
   (подходя к Обломову)
Здравствуй, барин!
 

^{Обломов отворачивается.}

Разуваев

 
                       Видишь, кланяться
Не желает нам гордец.
 

Колупаев

 
                    (Обломову)
Эй, не плюй в колодец! Чваниться
Переставши наконец,
Сам к колодцу за водицею
Непременно ты придешь
И вокруг нас сам лисицею
Увиваться ты начнешь.
Ныне властные хозяева
Кто, скажи-ка, на Руси?
Ты об этом Разуваева,
Колупаева спроси.
Ту двойную, всем знакомую,
Кличку знает русский люд.
Величают вас – соломою,
Нас же – силою зовут.
Барство прежнее умело ли
Так хозяйничать? Поверь,
Даже климат переделали
Мы в родном краю теперь;
С той поры, как вкруг да около
Истребляем мы леса,
А у вас всех сердце ёкало,—
Совершились чудеса:
Климат сделался суровее,
Юг на север стал похож
И, скажу без празднословия,
Молотить мы можем рожь
На обухе… Не сторонятся
Нас, кому нужны гроши…
 

Обломов

 
Дайте руку. Познакомиться
С вами рад я от души.
 

<1887>

II

 
«Дню» мадригала лучше нет:
«Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет».
 

1861 или 1862

 
Кто на Руси возрастил красноречья афинского розы?
В веке прогресса, скажи, кто казаков угадал?
Кто Славянин молодой, Греч мощью, а духом Булгарин?
Вот загадка моя: хитрый свистун, разреши.
 

1862

 
В этих нищих мы напрасно
Бедняков несчастных ищем:
Мне, смотря на них, ужасно
Быть таким хотелось нищим.
 

1862

 
Здесь в указатель глядеть не приходится,
Можно здесь разом постичь,
Что на картинах пред нами находится
Дичь, господа, только дичь!..
 

1863

 
«В путь-дорогу!» – новейший роман!
Для какой же он публики дан?
Да спасут Боборыкина боги:
Сбился он и с пути и с дороги.
 

1862 или 1863

 
Эта драма назваться должна,
Чтоб избегнуть скандала немалого,
Уж совсем не «Чужая вина»,
А вина – господина Устрялова.
 

1863 или 1864

Карету мне, карету!

«Горе от ума», акт IV

 
На сцене видя пьесу эту,
Я об одном лишь плакал факте,
Что Боборыкину карету
Не предложили в первом акте.
 

1864

 
«Я – новый Байрон!» – так кругом
Ты о себе провозглашаешь.
              Согласен в том:
Поэт Британии был хром,
А ты – в стихах своих хромаешь.
 

<1865>

 
Доктора в леченьи странны.
           Все они – не смело ли? —
Говорят: морские ванны
           Многим пользу делали.
 
 
Эта книга тоже «море
           Взбаламученное»,
Встретит в ней большое горе
           Грудь измученная.
 
 
И теперь пред целым светом
Я на ванны эти сетую,
И купаться в море этом
           Вам я не советую.
 

Между 1863 и 1865

 
Своею драмой донимая,
Ты удивил весь Петербург:
Лишь только в свите у Мамая
Мог быть подобный драматург.
 

1864 или 1865

 
Вы правы, милые певцы!
Всё изменяется на свете:
Не признавали вас отцы,
Так, может быть, признают дети.
 

1865

 
Гоним карающим Зевесом,
Двойную смерть он испытал:
Явился Писарев Дантесом
И вновь поэта расстрелял.
 

1865

 
Поэт! к единственной я склонен похвале:
«Пчела» Булгарина сродни твоей «Пчеле».
 

1865

 
В ресторане ел суп сидя я,
Суп был сладок, как субсидия,
О которой сплю и думаю,
Соблазняем круглой суммою.
 

1865 (?)

 
«На нашей почве урожайной
Растит и тупость семена…» —
Так молвил в злобе чрезвычайной
Поэт, воспрянувший от сна.
Вы правы, злобою алея:
В одни и те же времена
Взросли – ведь нет насмешки злее —
Таланта Пушкина лилея
И вашей музы белена.
 

 
Проснулась в нем страстей игра,
За то, что мысль не сходит к барду,
И вместо прежнего пера
Схватился он за алебарду.
Напрасно, будочника вид
Приняв, он ею машет гордо,
Но на Парнасе Держиморда
Уж никого не устрашит.
 

1866

 
«Кто там?» – «Я истина». – «Назад!
В вас наша пресса не нуждается».
– «Я честность!» – «Вон!» – «Я
                                    разум!» – «Брат,
Иди ты прочь: вход запрещается».
– «Ты кто такая?» – «Пропусти
Без разговоров. Я – субсидия!..»
– «А, вы у нас в большой чести:
Вас пропущу во всяком виде я!»
 

<1867>

 
Сразить могу тебя без всякого усилья,
             Журнальный паразит:
Скажу, кто ты и как твоя фамилья,
                                И ты – убит.
 

<1868>

 
У тебя, бедняк, в кармане
Грош в почете – и в большом,
А в затейливом романе
Миллионы нипочем.
Холод терпим мы, славяне,
В доме месяц не один.
А в причудливом романе
Топят деньгами камин.
От Невы и до Кубани
Идиотов жалок век,
«Идиот» же в том романе
Самый умный человек.
 

1868

 
Каков талант? И где ж его
Поймет простой народ?
Он сам напишет «Лешего»
И сам его споет…
 
 
Слез много нами вылито,
Что он в певцы пошел…
Иван Сергеич! Вы ль это?
Вас Леший обошел.
 

1868

 
Чтоб утонуть в реке, в нем сердце слишком робко,
К тому же, господа, в воде не тонет пробка.
 

<1870>

 
Не верьте клевете, что мы стоим на месте,
Хоть злые языки про это и звонят…
Нет, нет, мы не стоим недвижно, но все вместе
              И дружно подвигаемся… назад.
 

<1870>

 
Нельзя довериться надежде,
Она ужасно часто лжет:
Он подавал надежды прежде,
Теперь доносы подает.
 

<1870>

 
Я не гожусь, конечно, в судьи,
Но не смущен твоим вопросом.
Пусть Тамберлик берет do грудью,
А ты, мой друг, берешь do – носом.
 

<1870>

 
             Пусть твой зоил тебя не признает,
Мы верим в твой успех блистательный и скорый:
             Лишь «нива» та дает хороший плод,
             Навоза не жалеют для которой.
 

1870

 
Я Марса одного недавно назвал Марсом…
Ну, кажется, скромней не может быть печать,
Но Марс обиделся и просто лютым барсом
              Хотел меня на части разорвать.
Ведь после этого житья нет в божьем мире,
Ведь после этого, отбросив всякий фарс,
Нельзя хулить «картофеля в мундире»,
Чтоб не обиделся иной мундирный Марс.
 

<1871>

 
Коротенькие мысли, коротенькие строчки,
Клубничные намеки от точки и до точки,
Широкие замашки и взгляд мещански узкий,
Язык преобладающий – не русский,
                                               а французский;
Легко всё очень пишется и без труда читается,
И из голов читателей тотчас же испаряется.
 

<1871>

 
Послушать вас – вам все сродни на свете.
Заговорят случайно о Гамбетте —
Окажется Гамбетта ваш confrère[57]57
  Собрат (франц.). – Ред.


[Закрыть];
Рошфор – ваш кум, граф Бисмарк – друг завзятый,
Гюго – земляк, и однокашник – Тьер,
И, кажется, сродни немножко Пий IX.
 
 
Везде у вас друзья – их сорок сороков —
В Париже, в Лондоне, в Берлине и в Мадриде,
И вертится вопрос у ваших земляков:
Как вам приходится, пожалуйста, скажите,
Знакомец наш всеобщий – Хлестаков?
 

<1871>

 
             «Служителем искусства» постоянно
             Ты, милый мой, привык себя считать.
             Что ты «служитель» – это мне не странно,
Но об искусстве-то зачем упоминать?..
 

<1871>

 
Художник смелый наш, Орфей в карикатуре!
Таланта твоего нельзя не оценить:
Ты камни заставляешь говорить…
О собственном бессилии в скульптуре.
 

<1871>

 
В поэте этом скромность мне знакома,
Но все-таки я очень поражен:
Свои стихи «Снопами» назвал он.
             А где снопы, там и солома.
 

1871

 
             По паре ног у них двоих,
             Теперь же видя вкупе их,
Два автора, на удивленье многим,
Являются одним четвероногим.
 

1871

<1>

 
ПЕРЕД ДОМОМ ВЯЗЕМСКОГО
(НА КАМЕННООСТРОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ)
«Какой прелестный дом! Всё, до пустых безделиц,
Изящно в здании. Сказать могу вперед,
Что множество людей живет в нем…» – «В нем живет
 Всего один домовладелец».
 

<2>

 
ПЕРЕД ДОМОМ ВЯЗЕМСКОГО
(НА СЕННОЙ ПЛОЩАДИ)
«Что за развалины! Скажите, мой любезный:
Тут разве крысы могут только жить!»
– «В нем столько жителей, что городок уездный
Не в состояньи всех их поместить».
 

<1872>

 
Недаром он в родной стране
Слывет «талантом»… по преданьям;
Заглавье вяжется вполне
В его романе с содержаньем.
При чтеньи этих «Вешних вод»
И их окончивши, невольно
Читатель скажет в свой черед:
«Воды действительно довольно…»
 

1872

 
«Я дом купил!» – «Ах, очень рад!»
– «Постойте радоваться: вскоре
Он за долги мои был взят».
– «О боже мой, какое горе!»
– «Но адвокат вернул назад
Мне этот дом». – «Вот так удача!»
– «Ну, нет большой удачи в том:
Мой адвокат взглянул иначе
И за „защиту“ взял мой дом».
 

<1873>

 
Кислая осень в окошко врывается.
Дома сидеть невозможно никак:
Выйдешь на улицу – злость разыграется:
Сырость и грязь отравят каждый шаг.
Целые сутки льет дождь с неба хмурого,
Некуда деться от сонной тоски,
Будто бы ты все статьи Гайдебурова
Перечитал от доски до доски.
 

<1873>

 
Две силы взвесивши на чашечках весов,
             Союзу их никто не удивился.
             Что ж! первый дописался до «Бесов»,
             До чертиков другой договорился.
 

1873

 
За что – никак не разберу я —
Ты лютым нашим стал врагом.
Ты издавал стихи в Карлсруэ,
Мы – их в России издаем.
Мы шевелить старались вместе
Ты – мозг спинной, мы – головной;
Читает нас жених невесте,
Тебя же муж перед женой
Читать, наверно, побоится,
И только, может быть, хмельной
Иным стихом проговорится.
За что ж накладывать на нас
Ты любишь цензорскую лапу?
За то ль, что новый наш Парнас
Не служит более Приапу?
Иль, наконец, твоя вражда
В различьи наших свойств таится?
Так мать-блудница иногда
На дочь невинную косится.
 

Первая половина 1870-х годов

 
Область рифм – моя стихия,
И легко пишу стихи я;
Без раздумья, без отсрочки
Я бегу к строке от строчки,
Даже к финским скалам бурым
Обращаясь с каламбуром.
 

<1876>

 
             Мой булочник стал дурно булки печь,
             За что его я поспешил распечь:
«Я гласности предам дурное ваше тесто!»
А он мне отвечал: «Ну что ж, держите речь,
„Про тесто“ не было у нас еще „протеста“».
 

 
              Два бедняка из лавки угловой
Стащили колбасу, поели и – попались.
              Известно, к мировому… Мировой
Спросил их, не входя в особенный анализ:
                       «Скажите: да иль нет —
На колбасу вы в лавке покушались?»
– «Поку́шали-с!» – наивный был ответ.
 

<1876>

 
«Какого мненья вы об С.?» – «Да о котором?»
          – «О fils’e: ведь на сцене только fils!»[58]58
  Сын (франц.). – Ред.


[Закрыть]
          – «Он – я о нем замечу не с укором:
          Актера сын, племянник трех актрис,
Но самого его кто ж назовет актером?..»
 

<1877>

 
Так много таланта и чувства
Потрачено, но, скажем прямо:
Атласному платью реклама
Едва ли есть дело искусства.
 

1877

 
Мы перемены в нем дождались,
Но пользы нет и нет пока:
Переменили ямщика,
А клячи прежние остались.
 

1877

 
«Я внук Карамзина!» —
Изрек в исходе года
Мещерский. – «Вот-те-на!»
Пошел такого рода
Гул посреди народа:
«При чем же тут порода?
И в наши времена —
В семье не без урода».
 

1877

 
Мировой судья Трофимов за известные деянья
Скоро будет вместо штрафа иль другого наказанья
Приговаривать виновных всех спектакля на два, на три,
Чтоб виновный до конца их в этом высидел театре.
 

<1878>

 
В России немец каждый,
Чинов страдая жаждой,
За них себя раз пять
Позволит нам распять.
По этой-то причине
Перед тобою, росс,
Он задирает нос
При ордене, при чине:
Для немца ведь чины
Вкуснее ветчины.
 

<1879>

 
       Текущей журналистику назвать,
Конечно, можем мы, и это правда сущая:
                Она поистине «текущая»,
                             Но только вспять.
 

<1879>

 
Он всюду тут как тут, живет во весь карьер,
       Он новости до их рожденья слышит,
Он за два месяца уж чует, например,
Кто женится и кто на ладан дышит…
À livre ouvert[59]59
  Без подготовки (франц.). – Ред.


[Закрыть] играет он и пишет,
                    И даже врет à livre ouvert.
 

<1879>

 
Ведя журнальные дебаты,
Страшись одной ужасной казни:
Того гляди, из неприязни
Укусишь самого себя ты
И сгинешь от водобоязни.
 

<1879>

 
Хапалов даровит, быть может, только дар-то
Особый у него, и в наши времена
            «Морщин топографическая карта»
             Портретом называться не должна.
 

1879

 
«Чья же пьеса нынче шла?»
– «Александрова». – «Была
С шиком сыграна, без шика ли?»
– «С шиком, с шиком: громко шикали».
 

1879

 
Что ж, чокнемся в последний раз
И будем ждать ответа:
Весна чем разутешит нас,
Чем огорошит лето,
Каких ждать осенью тревог,
Чья уцелеет шкурка —
Об этом знает только бог
Да губернатор Гурко.
 

1879 или 1880

 
На днях, влача с собой огромных два портсака,
Приплелся он в вокзал; с лица струился пот…
«Ему не донести!» – вкруг сожалел народ,
           И только лишь какой-то забияка
           Сказал: «Не беспокойтесь – донесет!..»
 

1879 или 1880

 
Едва ль придет художнику охота
Когда-нибудь писать его портрет:
На свете прозябая много лет,
Он сам похож на копию с кого-то.
 

<1880>

 
Хлеб с солью дружен… Так подчас
Болтаем мы иль просто мелем;
Но часто «соль земли» у нас
Сидит без хлеба – по неделям.
 

<1880>

 
Мысль Лемана развить задумавши упрямо,
Явилась у меня задача сумасшедшая:
           Картину написать на тему «Дама,
                     Из комнаты ушедшая».
 

1880

 
Когда к портрету только подойдешь,
То крикнешь, в пафосе хохол свой теребя,
Что более портрет на Шишкина похож,
Чем сам оригинал на самого себя.
 

1880

 
Либерал от ног до темени,
Возвещал он иногда:
«До поры лишь и до времени
Я молчу, – но, господа,
Будет случай, и могучее
Слово я скажу, клянусь!»
И – того дождался случая:
«Говорите, сударь, ну-с!»
И, прищуря глазки карие,
На свой фрак роняя пот,
Из времен Гистаспа Дария
Рассказал он анекдот.
 

1880

 
Ем ли суп из манных круп
Или конский вижу круп —
Мне на ум приходит Крупп,
А за ним – большая масса,
Груда «пушечного мяса»…
Ах, да будет не тернист
Путь такого человека:
Он великий гуманист
Девятнадцатого века!
 

1880

 
Как член российской нации,
Привык к субординации…
 
 
Ввиду ж порядка строгого
Мы просим, граф, немногого:
Вы дайте конституцию,
На первый раз хоть куцую!
 

1880