Текст книги "Поэты «Искры». Том 2"

Автор книги: Дмитрий Минаев

400. ПОСЛЕ ПЕРВОГО ЧТЕНИЯ г. ЮРКЕВИЧА ПО «ФИЛОСОФИИ»

Грянул гром не из тучи…

 
Ах я грешник окаянный!
Я себя в восторге чистом
До сегодняшнего полдня
Называл матерьялистом.
 
 
Был я к Бюхнеру привязан,
Покоряясь общей моде,
И читал его девицам
В запрещенном переводе.
 
 
Наводил на дам московских
Больше, чем все черти, страха,
Проповедуя идеи
Молешотта, Фейербаха!
 
 
Но ко мне внезапно в душу
Благодать сошла господня:
Мне Юркевич многоумный
Свет ее открыл сегодня.
 
 
Доказал он мне – о небо,
Я предвидеть это мог ли! —
Психологии незнанье
В обожаемом мной Бокле!
 
 
Горько плачь, несчастный Бюхнер,
Достодолжную острастку
Обещает дать тебе он,
Сняв с твоей системы маску!
 
 
Для девиц и дам московских
Ты не будешь страшной тенью,
Не привьешься гнойной язвой
К молодому поколенью!
 
 
Вот тебе пример: навеки
Я прощаюся с тобою,
Породнил меня Юркевич
С философией иною;
 
 
Почитать я буду старших,
Полон к ним благоговенья,
И в великий пост намерен
Справить ровно два говенья!
 

1863

401. ГЛАВЫ ИЗ «БЛАГОНАМЕРЕННОЙ ПОЭМЫ»

 
Слава нам! В поганой луже
Мы давно стоим,
И чем далее, тем хуже
Мы себя грязним!
 

Конрад Лилиеншвагер

3

 
«Велика и обильна родная земля» —
          Мы читали из школьных тетрадок;
«Но порядка в ней нет» – прибавлялось; теперь
          Положительно есть и порядок.
 
 
Не угодно ль взглянуть – поразительный вид:
          Вот народ в шестьдесят миллионов,
Что в любви и примерном согласьи живет
          Под эгидою мудрых законов.
 
 
Всем известно, на праве основан закон…
          Как бы здесь мне хотелося здраво
Бросить взгляд на идею, значенье и цель
          Высоко мною чтимого права.
 
 
Изъяснил бы весьма юридически я,
          Что спасительна порка для вора,
Как толкуют Капустин, Чичерин Борис
          И юристов немецкая свора.
 
 
Но боюсь от предмета отвлечься… К тому ж
          И «причин независящих» бездной
Руководствуюсь я… Так не лучше ль опять
          Возвратиться к отчизне любезной?
 
 
Мы сказали, порядок у нас и во всем
          Равновесие сил разнородных:
В низших классах наивная честность, зато
          Есть лукавство рабов в просвещенных.
 
 
Все сословья концерт у нас общий дают;
          Что за звуки! разлив их так ровен,
Так приятно согласен! В гармонии нам
          Уступают Моцарт и Бетговен!..
 
 
Это точно, была роковая пора,
          Взволновались однажды мы очень,
В оны дни, как солидные лица свои
          Удостоивать стали пощечин.
 
 
Жажда плюх, как известно, пришла из Москвы:
          Там, великих начал провозвестник,
Первый начал валять по ланитам себя
          Джентельмен раздражительный «Вестник».
 
 
Мудрый Кокорев в такт ему вдруг заушил
          Тучный лик свой, и вслед им Погодин
Энергично взялся за ланиты свои,
          Находя, что сей акт благороден.
 
 
Петербургу понравилось это; и мы
          Года два перед взором Европы
Колотили себя и в то время нашли,
          Что не надо и розог!..
 
 
(Говорят – не ручаюсь за верность молвы, —
          Что в те бурные дни из аптеки
Для целения арнику больше всего
          Отпускалось Степану Громеке.)
 
 
Воспевали поэты в высоких стихах
          Заушения подвиг отменный
И пророчили нам, что в грядущем за то
          Вознесемся мы в целой вселенной…
 
 
Появились, однако, тогда ж господа,
          Что немножко в скептическом духе
Объясняли всеобщую жажду – себе
          Задавать с наслаждением плюхи.
 
 
Эти скептики нам утверждали, что мы,
          Потеряв на ланиты чужие
Наше прежнее право, себя по щекам
          Принялись колотить, как шальные!
 
 
Впрочем, плюхи звучали… и стихли потом;
          Раздалась на железной дороге
Вновь одна, но уж та по чужому лицу,
          И – порядок остался в итоге!
 

5

 
Я, читатель, от няни-старушки слыхал
          В дни волшебно мелькнувшего детства
Много сказок чудесных; один этот клад
          Мне она завещала в наследство.
 
 
На меня не посетуют, если теперь
          Сказку я расскажу: отчего нам
Не запеть, как певалось в минувшие дни,
          Простодушно-младенческим тоном?
 
 
Я люблю звуки песен былого, люблю
          Этих звуков волшебные песни;
Сердцу сладко минувшие дни вспоминать,
          С ними жизнь и светлей и чудесней!..
 
 
Так начнем же: далеко, в заморских краях
          Жил волшебник Прогресс благодушный,
Правил мирно страной да творил чудеса,
          И Прогрессу все были послушны.
 
 
Жил Прогресс, не тужил; да случилось, узнал,
          Что есть целые грады и веси,
Где в спокойствии добрые люди живут
          Да и знать не хотят о Прогрессе.
 
 
Он разгневался. «Ну, – говорит, – коли так,
          Сам иду я, своею персоной
К этим людям: посмотрим мы, как-то у них
          Будет принят властитель законный?»
 
 
Собрался он без свиты; шел день, может, два,
          И пришел наконец: ничего-то
Не видать – ни долинок, ни речек, ни гор,
          Лишь зловонное видно болото.
 
 
Люди разных чинов и сословий сидят
          В том болоте средь грязи смердящей,
Жрут ее да хвалебные песни поют,
          Полагая, что пищи нет слаще.
 
 
«Что за мерзости!» – плюнул волшебник Прогресс,
          Да и прочь было… глядь: вместо суши
Очутилась трясина под ним – и завяз
          Он в трясине по самые уши!
 
 
Оглянулся он в страхе: толпою к нему
          Разноцветные люди всплывали —
На лицо ему плюнули грязью, потом
          Сами грязь ту облизывать стали…
 
 
И сидит в том болоте Прогресс, и досель
          Он не может уйти из болота…
«Ну уж сказка!» – кричат мне. Соскучились вы? —
          Самому мне невесело что-то…
 
 
«Для чего же рассказывать было ее? —
          Что за басни, давайте нам дело!»
Для чего? «Есть причина, но я не скажу
          Ее звездам небес!»…(из «Отелло»).
 
 
Впрочем, если угодно, вам можно теперь
          Насладиться приятной мечтою;
………………………………………
 
 
То ли дело у нас-то, такой ли прием
          Был оказан прогрессу сынами
Милой родины? принят он был, восхвален
          И осыпан в восторге цветами.
 
 
На Скарятине въехал он в славе; в Москве
          Был он встречен Катковым, лорд-мэром,
На пути ему Павлов песок посыпал,
          И скакал Розенгейм пионером.
 
 
Все младенцы ему воспевали хвалу:
          Калиновский[158]158
  Г. Калиновский – издатель ныне почившего прогрессивного журнала для детей «Светоч».


[Закрыть], Громека, Чичерин,
Князь Черкасский с березовой ветвию шел,
          Заливался Скарятин, как мерин…
 

6

 
Ах, куда мы идем? до чего мы дойдем? —
          Часто слышатся эти вопросы
В нашем обществе мудром, и часто от них
          Сильно духом смущаются россы.
 
 
Отвечают одни: мы идем всё вперед;
          Но другие, исполнясь тревоги,
Возражают: да что же нас ждет впереди?
          И не лучше ль присесть на дороге?
 
 
Может быть, впереди-то – спаси нас господь —
          Сами будем мы жизни не рады;
Ну, как месяцы вроде «плювьёзов» пойдут[159]159
  Здесь автор, очевидно, имеет в виду исключительно ежемесячные хронические предсказания г-на Громеки, потому что, кроме его, у нас, кажется, еще никто не предсказывал революции. Это ясно из сопоставления г. Гончарова – Марату и г-жи Кохановской – m-me Roland. Хороша вышла бы революция при таких деятелях! Прим<ечание> наборщика.


[Закрыть],
          А недели заменят «декады»?
 
 
Ну, как вдруг, например, на Арбате, в Москве,
          Развернутся деревья свободы?
И под ними российские девы начнут
          В белых юбках водить хороводы?
 
 
Ну, как вдруг целовальник у нас с мясником
          Зашумят, загуляют не в шутку?
И нельзя будет их на веревке свести,
          Для смирения должного, в будку?
 
 
Ну, как «Почты» редактор Иван Гончаров
          Обратится внезапно в Марата,
Кохановская выйдет подобьем Roland?..
          Что-то мы затолкуем тогда-то!
 
 
Но к столь страшным мечтаниям склонны умы
          Только слишком наивного свойства,
Я сказал уж однажды: порядок у нас —
          Так какие же тут беспокойства?
 
 
Надо только одним призаняться: чтоб мы
          Были в жизни невинны и чисты,
Яко голуби, и да исчезнут, как дым,
          Из родимой земли нигилисты!
 
 
Это мирного общества нашего зло,
          Это Запада гнойного дети;
Им не свято отечество самое, им
          Ничего нет святого на свете!
 
 
Им благие реформы дают: например,
          Улучшая цензуру, хлопочут
«Предварение» вместе с «каранием» слить —
          А они безобразно хохочут!
 
 
Вред их обществу сознан давно; и теперь
          Нигилистов смиряют отлично:
В Петербурге келейно их правят, в Москве
          Исправляет Юркевич публично.
 
 
Мне, однако, читатель, казались всегда
          Эти меры медлительны очень;
Как быстрей нигилизм истребить до конца —
          Этим я горячо озабочен.
 
 
Порошок я хочу изобресть, чтоб сморить
          Порождение злых элементов:
Свистунов, журналистов, писателей всех
          И, особенно, дерзких студентов.
…………………………………
 

7

 
Ну, однако, довольно, малютка моя,
          Будет петь нам… Уж скоро ведь, светел,
На востоке заблещет небес горизонт,
          Уж два раза выкрикивал петел…
 
 
На плечо ты склоняешь головку ко мне,
          И повязка чела золотая
Ароматные кудри не может сдержать…
          Я дремлю, эти кудри лаская…
 
 
И как будто нисходит желанный покой…
          Но покою нельзя мне отдаться;
Нет, малютка моя, не давай мне заснуть:
          Мне всегда сны ужасные снятся!
 
 
Невеселые сны! Всё-то слышу я в них
          Безотрадные вопли и скрежет,
Слышу песни ликующих праздно… и мне
          Звук той песни, как нож, сердце режет!
 
 
Снится мне: воет грустно метель и снега
          Заметают деревню… Под кровом
Полусгнившего сруба рыдает бедняк,
          Истомлен боем с жизнью суровым…
 
 
И зачем он рыдает безумно? кого
          О спасеньи, о помощи просит?
Снится мне, что рыданья и вопли его
          Только ветер да вьюга разносит!
 
 
Страшны мне эти сны, надо мною они
          Пролетают всю ночь до рассвета…
Но увы! На вопрос о значении снов
          Не дает моя Муза ответа.
 

1863

402. <ГРАЖДАНСКАЯ КАЗНЬ Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО>

 
Это было печальное утро: туман
          Над столицей свой саван гробовый
Распростер, с неба дождь, будто слезы, лился,
          Веял холод повсюду суровый…
 
 
Я на площадь пришел… Там толпа собралась,
          Эшафот поднимался там черный:
Три ступени, дощатый помост и на нем
          Столб с тяжелою цепью позорный.
 
 
В строй сомкнувшись, солдаты стояли кругом,
          Палачи на помосте гуляли,
И жандармы задами своих лошадей
          С наглым видом толпу оттесняли.
 
 
Отделения Третьего мерзостный штаб
          Тут же был – и с султанами кепи
Любовались с злорадством жестоким, когда
          Укрепляли железные цепи…
 
 
Небо было темно, ветер жалобно выл…
          Час за часом тянулся уныло…
Сердце было мучительной пыткой полно
          И тоской ожидания ныло…
 
 
Раздался стук колес… Загремел барабан,
          И карета подъехала… Вышел
Из нее человек – и его на помост
          Палачи повели… Я не слышал
 
 
Вздохов скорби в толпе: каждый в сердце таил
          Муки сердца… но взоры сверкали
Скорбным гневом… Он шел мимо нас, и пред ним
          Все мы головы низко склоняли.
 
 
Бледен лик его был, но смотрел, как всегда,
          Он с иронией горькой… Своими
Палачами он был окружен, но в тот миг
          Не они – он смеялся над ними…
 
 
Но когда, приговор прочитавши, к столбу
          Притянули ему цепью руки
И с открытым челом он стоял под дождем
          С бледным ликом, исполненным муки,—
 
 
О, тогда вздохи скорби толпа не могла
          Превозмочь… и у женщин катились
Слезы, горькие слезы из глаз,
          И сердца наши злобою бились…
 
 
Палачи! Как Христа, приковали его
          У столба казни цепью позорной,
Приковали за то, что к свободе он звал,
          Что насилья был враг он упорный!..
 

1864

403. ИЗ ПОЭМЫ «ПРЕРВАННЫЕ ГЛАВЫ»

ГЛАВА 4

 
Я всегда осуждал направление тех,
          Кто порядком вещей недоволен
И в наш век положительный жаждой реформ
          И утопий мечтательных болен.
 
 
Мне порядок иной непонятен, как тот,
          Освященный веками, с которым
Существует весь мир: удивительный вид
          Представляет пытливым он взорам.
 
 
В основаньи его вложен строгий принцип —
          Нуждам разных людей соразмерно
Потребленье давать: так, богатым всем жить
          Хорошо суждено, бедным скверно.
 
 
В самом деле, нельзя же равнять меж собой
          Бедняка с богачом; ведь бедняк-то
С колыбели к лишеньям привык: меньше ест
          И желает скромнее он как-то.
 
 
А богатый – он роскошью вскормлен, повит
          Кружевами, парчою и шелком,
Он привык жить просторно, свежо и тепло,
          В аппетите равняется с волком.
 
 
Строго мысля, читатель, бог знает зачем
          Филантропам сочувствуем все мы:
Ведь стремление их бедным братьям помочь —
          Нарушенье разумной системы.
 
 
Понимают ли сами они, что творят,
          Извлекая из бездны проклятой
Нищеты и несчастья детей? Ах! какой
          Их добро отзовется им платой!
 
 
Эти страшные люди, которым они
          Подадут нежно руку спасенья,
Эти люди на место себя их столкнут
          В бездну зла – в этом нету сомненья.
 
 
Филантропии, думаю я, путь иной
          Нужно выбрать, чтоб братии нищей
Радикально помочь: нужно бедных людей
          Насыщать идеальною пищей.
 
 
Эстетических прелестей тайну открыть
          Нужно им, красоты тронуть струнки
В их сердцах, объяснив, что лохмотья нужды,
          Ветхий кров хороши… на рисунке;
 
 
Что стенанья, мольбы голодающих масс,
          Вид нужды, скорбный вид угнетенья
Много песен гражданских внушают певцам,
          Возбуждая в певцах вдохновенье;
 
 
Что богатый на золото всё покупать —
          И картины и песни обязан,
А бедняк в отношеньи таких же вещей
          Затрудненьем подобным не связан:
 
 
Стоит только взглянуть на свой ветхий костюм
          Иль на кровлю, как дождь в нее льется,
Иль прислушаться к стонам своим – и душа
          Эстетическим жаром зажжется!
 
 
Здесь я с гордостью должен признаться: у нас
          Благодетели есть для народа,
Что советуют меры на пользу ему
          Совершенно такого же рода.
 
 
Радикалы, поборники крайних начал
          Их бездушными шельмами, может,
Назовут; но ведь мнения крайних людей
          В наши дни никого не тревожат.
 
 
Что касается лично меня, я вполне
          Благодетелям верю и внемлю
С восхищеньем их мудрым советам: отнять
          У крестьянина право на землю.
 
 
Разумеется, землю господь сотворил
          Лишь для избранных лиц, как трудиться
Предоставил на ней он одним, а другим
          Есть плоды тех трудов и лениться.
 
 
Неужели в народ добровольно вносить
          Тунеядство должны мы? Ах, верьте,
Что мужик оттого на работу идет,
          Что боится голодной он смерти!
 
 
Благодетельный стимул такой отстранять
          Неразумно из жизни народной;
Крепостным вечно впроголодь жил «мужичок»,
          Пусть он так же живет и свободный!
 
 
Состоянье такое имеет в себе
          Благ так много: умеренность в пище
Нашу плоть укрощает и делает дух
          Благородней, светлее и чище.
 
 
При желудке пустом обращается мысль
          Исключительно к хлебу и, праздно
Не стремясь к разъяснению тайн бытия,
          Охраняет себя от соблазна.
 

1865

404. ПЕСНЬ О ПЕДЕФИЛЕ И ПЕДЕМАХЕ

1

 
Патриоты и пророки
Педефил и Педемах
За любезную отчизну
Ощутили в сердце страх.
 
 
И была причина страху:
От полярных хладных льдов
И до «пламенной Колхиды»
Зрится гибель всех «основ».
 
 
Разложение проникло
В нравы, в мысли и сердца,
Благочиние в презреньи,
Беспорядкам нет конца…
 

2

 
Основанье государства
Есть семья – ковчег всех благ;
Что же зрят в семье российской
Педефил и Педемах?
 
 
Дети грудь сосут и мыслят —
Чтоб развиться поскорей —
О химическом составе
Молока их матерей!
 
 
Пососавши, начинают
О семейном рабстве речь,
Утверждая, что отцы их
Не имеют права сечь!
 

3

 
Чем народы крепки? – верой
В провидение; но ах,
Веры сей не зрят в отчизне
Педефил и Педемах.
 
 
Благочестие утратив,
Миллионы россиян
Убеждаются, что люди
Родились от обезьян;
 
 
Что из всех законов вечных
Человечеством один
Руководит – тот, который
В наши дни открыл Дарвин.
 

4

 
Отторжение окраин
Может Русь низвергнуть в прах;
Что же видят по окрайнам
Педефил и Педемах?
 
 
Видят ковы и интриги,
Равнодушье «высших сфер»
К обрусительным приемам
И забвенье прежних мер,
 
 
Видят вывески на польском,
На немецком языках —
И трепещут патриоты
Педефил и Педемах.
 

5

 
Пресса здравая есть признак
Здравой жизни; что ж в статьях
Русской прессы обретают
Педефил и Педемах?
 
 
Порицание порядка,
Непочтительность к властям,
Недостаток уваженья
К греко-римским словарям.
 
 
Вредный дух демократизма
И глумление – о страх! —
Над мужами, коих имя
Педефил и Педемах.
 

6

 
Обозрев все эти страхи,
Педефил и Педемах
Порешили непреложно
Справить Русь во всех частях.
 
 
Ради цели сей ликейский
Храм воздвигнув в наши дни,
В нем работать принялися
Древних мальчиков они.
 
 
В этих мальчиках лекарство
Всей Руси от гнойных ран,
Эти мальчики исправят
Радикально россиян.
 

7

 
Но в ликее, что содержат
Педефил и Педемах,
Дивных мальчиков немного,
Русь меж тем обширна страх.
 
 
«Хорошо бы, – мнят пророки,—
Современных всех ребят
В древних мальчиков обделать» —
И проект о сем строчат;
 
 
И поспешно посылают
К славным невским берегам
С несомненною надеждой,
Что его одобрят там…
 

8

 
«Если нам удастся, – мыслят
Педефил и Педемах,—
Провести проект, к величью
Русь пойдет на всех парах.
 
 
Нигилизма дух исчезнет
Навсегда – и россов род,
Классицизмом просвещенный,
Власть над миром обретет.
 
 
Если наш проект отвергнут,
Сгибнет Русь вконец: таков
Жребий стран, где отрицают
Пользу древних языков!..»
 

ЭПИЛОГ

 
Слух идет, что, сею мыслью
Педефил и Педемах
Занимаясь непрестанно,
Повредилися в умах!
 

1871

405. ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

 
«Плохо, Петр Иваныч?» —
«Плохо, Петр Ильич!
Думал, нынче за ночь
Хватит паралич:
Слышали, в суде-то
Что творится? Ох,
Верьте мне: нас это
Наказует бог!
 
 
Школьникам, мальчишкам —
Просто стыд и срам —
Поблажает слишком
Председатель сам!
Вежлив, как в салоне:
„Смею вам сказать…“
В эдаком-то тоне
С ними рассуждать!
 
 
Ну, и адвокаты
Тоже молодцы-с!..
Русь, вперед пошла ты —
Эй, остерегись!
Коль в суде так будут
Вольно говорить,
Гласный этот суд-ат
Надо затворить!
 
 
Уж и приговором
Одолжили нас!
Мы убийцу с вором
Строго судим – да-с!
Если ж – вот прогресс-то! —
Покарать мятеж
Надо судьям – теста
Мягче судьи те ж!..
 
 
Коли в этом роде
Всё пойдет – ей-ей,
Русь на полном ходе
К гибели своей!
Да-с, прогресс сей ввержет
Нас злосчастья в ров,
Если не поддержит
Господин Катков!»
 

1871

ИЗ ПЕРЕВОДОВ

1

 
Ложился солнца луч по городским громадам
          И плиты улиц тяжким зноем жег,
Под звон колоколов свистели пули градом
          И рвали воздух вдоль и поперек.
Как в море вал кипит, лучам покорный лунным,
          Шумел народ мятежною толпой,
И пушек голосам зловещим и чугунным
          Песнь «Марсельезы» вторила порой.
По узким улицам и здесь и там мелькали
          Мундиры, каски и штыки солдат,
И чернь, под рубищем храня сердца из стали,
          Встречала смерть на грудах баррикад;
Там люди, сжав ружье рукой, от крови склизкой,
          Патрон скусивши задымленным ртом,
Что издавать привык лишь крики брани низкой,
          Взывали: граждане, умрем!
 

2

 
Где ж были вы тогда, в кокардах разноцветных,
          В батисте тонком, родины сыны,
Вожди бульварные, герои битв паркетных,
          Чьи лица женской красоты полны?
Что делали вы в день, когда средь страшной сечи
          Святая «сволочь», бедняки, народ
Под сабли и штыки, под пули и картечи,
          Презревши смерть, бросалися вперед?
В тот день, когда Париж был полон чудесами,
          Смотря тайком на зрелище борьбы,
От страха бледные, с заткнутыми ушами,
          Дрожали вы, как подлые рабы!
 

3

 
О, это потому, что Вольность не маркиза,
          Одна из тех великосветских дам,
Что падают без чувств от каждого каприза
          И пудрятся, чтоб свежесть дать щекам!
Нет, это женщина с могучими сосцами,
          С громовой речью, с грубою красой,
С огнем в глазах, проворными шагами
          Ходящая пред шумною толпой.
Ей люб народа крик и вопль кровавой схватки,
          И барабанов боевой раскат,
И запах пороха, и битвы беспорядки,
          И в мраке ночи воющий набат!
Она лишь с тем предастся сладострастью,
          Тому прострет объятия любви,
Кто черни сын родной, кто полон мощной властью,
          Кто обоймет ее рукой в крови!
 

4

 
Дитя Бастилии, топча ногою троны,
          Горячей девой к нам пришла она,
И весь народ пять лет, любовью распаленный,
          С ней тешился без отдыха и сна.
Но ей наскучило быть грубых ласк приманкой,
          И сбросила она под гром побед
Фригийский свой колпак и стала маркитанткой,
          Любовницей капрала в двадцать лет!
И вот теперь она, прекрасная, нагая,
          С трехцветным шарфом, к нам опять пришла
И, слезы бедняков несчастных отирая,
          В их душу силу прежнюю влила.
В три дня ее рукой низвергнута корона
          И брошена к народу с высоты,
В три дня раздавлено, как прах, величье трона
          Под грудой мостовой плиты!
 

5

 
И что ж? – О стыд! – Париж великий и свободный,
          Париж, столь чудный в гневе роковом
В тот бурный день, когда грозы народной
          Над властью грянул беспощадный гром;
Париж с священными минувшего гробами,
          С великолепием печальных похорон,
Со взрытой мостовой, с пробитыми стенами —
          Подобием изорванных знамен;
Париж, обвитый лаврами свободы,
          Кому дивится с завистию мир,
Пред кем с почтением склоняются народы,
          Чье имя чтут, как дорогой кумир,—
Увы, он ныне стал зловонной грязи стоком,
          Вертепом зла бесстыдного он стал,
Куда все мерзости сливаются потоком,
          Где катится разврата мутный вал;
Салонных шаркунов он сделался притоном:
          К пустым чинам и почестям жадна,
Толпа их бегает из двери в дверь с поклоном,
          Чтоб выпросить обрывок галуна!
Торгуя честию и теша черни страсти,
          В нем нагло ходит алчности порок,
И каждая рука лохмотьев павшей власти
          Окровавленный тащит клок!
 

6

 
Так издыхающий далеко от берлоги,
          Сражен свинцом безжалостным стрелка,
Лежит кабан; под жгучим солнцем ноги
          Он вытянул, и пена с языка
Струится с кровию… Уж он не рвет капкана,
          Он замер в нем… Вздрогнул последний раз
И умер, пасть открыв кровавую, как рана…
          И вот труба победно раздалась:
Тогда, как волн ряды, собак свирепых стая
          Рванулась вдруг, и слышен там и тут
В долине резкий гул их смешанного лая,
          Как будто псы пронзительно зовут:
«Пойдем, пойдем! Кабан лежит сраженный в поле!
          Теперь настал победы жданный миг,
Нас цепь охотника не сдерживает боле,
          Он наш, он наш! точите острый клык!»
И, бросившись на труп в порыве алчной злобы
          И когтем и клыком готовая терзать,
Вся свора роется внутри его утробы,
          И каждый пес спешит кусок урвать,
Чтоб, встретившись потом на псарне с сукой жадной,
          Открыв в крови дымящуюся пасть,
Ей бросить кость, издавши вой злорадный:
          «Вот и моя в добыче часть!»
 

<1866>