Текст книги "Поэты «Искры». Том 2"

Автор книги: Дмитрий Минаев

 
На борзом коне воевода скакал
             Домой с своим верным слугою;
Он три года ровно детей не видал,
             Расстался с женой дорогою.
 
 
И в синюю даль он упорно глядит;
             Глядит и вздыхает глубоко…
«Далеко ль еще?» – он слуге говорит.
             Слуга отвечает: «Далеко!»
 
 
Уж стар воевода; скакать на коне,
             Как прежде, он долго не может,
Но хочет узнать поскорей о жене,
             Его нетерпение гложет.
 
 
Слуге говорит он: «Скачи ты вперед,
             Узнай ты, всё ль дома здорово,
С коня не слезая, у самых ворот,
             И мчись ко мне с весточкой снова».
 
 
И скачет без устали верный слуга…
             Скорее ему доскакать бы…
Вот видит знакомой реки берега
             И сад воеводской усадьбы.
 
 
Узнал обо всем он у барских ворот,
             И вот как опущенный в воду
Печальные вести назад он везет,
             И жалко ему воеводу.
 
 
«Ну, что?» – воевода скрывает свой вздох
             И ждет. «Всё в усадьбе исправно,—
Слуга отвечает, – лишь только издох
             Любимый ваш сокол недавно».
 
 
«Ах, бедный мой сокол! Он дорог был мне…
             Какой же с ним грех приключился?»
– «Сидел он на вашем издохшем коне,
             Съел падаль и с жизнью простился».
 
 
«Как, конь мой буланый? Неужели пал,
             Но как же погиб он, мой боже!»
– «Когда под Николу ваш дом запылал,
             Сгорел вместе с домом он тоже».
 
 
«Что слышу? Скажи мне, мой терем спален,
             Мой терем, где рос я, женился?
Но как то случилось?» – «Да в день похорон
             В усадьбе пожар приключился»…
 
 
«О, если тебе жизнь моя дорога,
             Скажи мне как брату, как другу:
Кого ж хоронили?» – И молвил слуга:
             «Покойную вашу супругу».
 

<1868>

 
Христос воскрес! Я помню времена:
Мы этот день с волненьем невозвратным
Встречали кружкой доброго вина
И честным поцелуем троекратным.
Пылал румянец юношеских лиц,
В речах срывались искренность и сила,
И общее лобзанье свято было,
Как чистый поцелуй отроковиц.
Но шли года. Редел кружок наш тесный,
Жар юности в друзьях моих исчез,
И не с кем встретить праздник наш воскресный
И некому сказать: Христос воскрес!..
 
 
Христос воскрес! Напрасно ждать ответа…
Одних уж нет, другие далеко,
Среди снегов, где северное лето
Так сумрачно, так грустно-коротко.
К другим же, изменившим нам собратьям
Я только сожаленье сохраню
И грязным их циническим пожатьем
Своей руки теперь не оскверню.
Их воздух – заразительней больницы…
Скорей пойду я в степь иль в темный лес,
Где песнями ответят только птицы
На громкий мой привет: Христос воскрес!..
 
 
За всех, убитых пошлостью житейской,
Ничтожных честолюбцев, медных лбов,
За всех льстецов в сиятельной лакейской,
Забивших в грязь с усердием рабов
Их благородной молодости грезы
И честную, как молодость, любовь,—
Не раз во мне вскипала гневно кровь,
А на глазах навертывались слезы.
Круг бескорыстных, пламенных повес
Погиб в среде ничтожной и развратной,
И не с кем встретить праздник благодатный
И некому сказать: Христос воскрес!..
 
 
Как после битвы, в сказке древней, витязь
Меж трупами живых бойцов искал,
Я звал своих: «Кто жив еще? проснитесь!»
Но мне никто на зов не отвечал.
Лишь от бойцов, любимых мной когда-то,
В мой уголок неслось издалека
Шипящее проклятье ренегата
Иль купленный донос клеветника…
Никто связе́й с прошедшим уж не ценит,
И недоверчиво смотрю теперь вокруг:
Цинически предаст вчерашний друг,
И женщина любимая изменит.
Куда зовут наука и прогресс,
Никто нейдет… Напрасно ожиданье!..
И некому сказать: Христос воскрес!
И нет людей… Вкруг – мертвое молчанье.
 
 
Но, стойте… Чу! мы слышим детский крик:
Ведь это наши собственные дети;
Их лепет и ребяческий язык
Вещуют возрождение на свете.
Они растут близ вырытых могил,
Они детьми уж лучше нас по виду…
Признаем же всю немощь наших сил
И по себе отслужим панихиду…
А ты, под сводом северных небес
Растущее, иное поколенье,—
Прими в священный праздник воскресенья
Мой праздничный привет: Христос воскрес!
 

30 марта 1868

 
– Скажи-ка, дядя, без утайки,
Как из Москвы французов шайки,
Одетых в женские фуфайки,
           Вы гнали на ходу.
Ведь если верить Льву Толстому,
Переходя от тома к тому
Его романа, – никакому
Не подвергались мы погрому
           В двенадцатом году.
 
 
Какой был дух в Наполеоне
И были ль мы при нем в загоне,
Нам показал как на ладони
           В романе Лев Толстой.
Тогда славяне жили тихо,
Постилась каждая купчиха…
Но чтоб крестьян пороли лихо,
Застенки были, Салтычиха… [43]43
  «Ужасы крепостного права того времени, которое я описываю, закладывание жен в стены, сечение взрослых сыновей, Салтычиха и т. п. – я не считаю верным и не желал выразить…» («русский архив», № 3, стр. 516. Заметка графа Льва Толстого).


[Закрыть]
           Всё это слух пустой.
 
 
– Да, были люди в наши годы,
Не мелкой нынешней породы:
В дни мира – гордые Немвроды,
           Богатыри в войне…
Ростов – звезда всей молодежи,
Андрей Болконский – диво тоже,
Безухой – член масонской ложи,
Денисов, Долохов…[44]44
  Вероятно, всем читателям известны эти имена главных героев в сочинении «Война и мир».


[Закрыть] О боже,
           Их вспомнить любо мне!..
 
 
Нам Бонапарт грозил сурово,
А мы кутили образцово,
Влюблялись в барышень Ростова,
           Сводили их с ума…
Безухой прочь погнал супругу,
Послал картельный вызов другу
И, друга ранивши, с испугу
Едва совсем не спился с кругу…
           Но вот пришла зима.
 
 
Войска французов шли в тумане.
Мы отступали… Ведь заране,
Как говорится в алкоране,
           Наш рок определен.
Бояться ль нам Наполеона?
Что значат званья, оборона?..
Лежит над миром, как попона,
Лишь «власть стихийного закона»…[45]45
  Совершенно справедливо говорит граф Л. Толстой, что миром управляют не гении, не наука, но «стихийный зоологический закон», что историею управляет закон предопределения («Русский архив», № 3, стр. 525–528).


[Закрыть]
           Так что Наполеон?
 
 
Но вот и войско Бонапарта:
«Посмотрим мы, какой в вас жар-то!..»
(Того сражения ландкарта
           В «Войне и мире» есть…)
Безухой, главный член романа,
Явился в поле утром рано
И стал смотреть из шарабана[46]46
  Прошу припомнить, что граф Безухий выехал на Бородинское поле как на прогулку, с одной тросточкой и лорнетом.


[Закрыть]:
Полна французами поляна,
           И всех врагов не счесть…
 
 
Под ранним солнцем блещут ружья…
С Безухим не было оружья.
Подумал он: «И так ведь дюж я,
           Неустрашим, как слон…»
Пред ним, как пестрый ряд игрушек,
Мелькали в поле сотни пушек,
Палаток множество верхушек:
В одной палатке, средь подушек,
           Лежал Наполеон.
 
 
Нетерпеливость обнаружа,
Он мыслил: «Русских угощу же!..
Лишь только б насморк не был хуже[47]47
  У Наполеона, говорит граф Л. Толстой, был насморк во время Бородинской битвы, и насморком объясняет его неудачу в этот день. Что ж? Сам Наполеон говаривал: «От великого до смешного – один шаг».


[Закрыть],
           Я тотчас двину рать,
Мюрата с конницею ходкой,
И будет мне Москва находкой…»
И корсиканец этот кроткий
Себе всю спину жесткой щеткой
           Велел вдруг растирать[48]48
  См. «Война и мир», том 4-й.


[Закрыть].
 
 
Два дня мы были в перестрелке,
С врагом играли, как в горелки;
Стрелки шныряли, словно белки,
           И прятались во рву.
Денисов так вошел в охоту:
«О, дайте мне одну лишь роту,
И всю французскую пехоту
Я разобью сейчас с налету,
           На части перерву…»[49]49
  Там же.


[Закрыть]
 
 
Французский лагерь был в тревоге,
Что промочил в ненастье ноги,
Ступивши в лужу на дороге,
           Их «маленький капрал»…
У нас же в войске – смех и шутки,
Да раздавались прибаутки:
«Французы вымокли, как утки,
И Бонапарт раз двести в сутки
           Чихать от страха стал!..»
 
 
На третий день сошлись два стана.
Раздался грохот барабана…
Взглянуло солнце из тумана
           На Бородинский бой.
Безухой был в сраженьи этом
Одет легко, как будто летом:
Вооружась одним лорнетом,
Он любовался, как балетом,
           Военною стрельбой.
 
 
Средь пушек, касок, пик, фуражек,
Блестящих блях, стволов и пряжек:
«Вот так веселенький пейзажик! —
           Сказал Безухой Пьер.—
Стрелки французские не метки
(Шасспо не знали наши предки),
Но всё ж годятся для виньетки
В иллюстрированной газетке,
           Хоть в „Искре“, например…» [50]50
  Если граф Л. Толстой (да и многие другие сочинители, как, напр., автор «Смерти Грозного») не стесняется в своем сочинении анахронизмами и то, что думал или делал Наполеон на острове Св. Елены, заставляет его говорить и делать в двенадцатом году, то, следуя его примеру, и я не стесняюсь хронологией и героя Бородинской битвы заставляю упомянуть о журнале «Искра».


[Закрыть]
 
 
Ну ж был денек!.. В дыму сраженья,
Конечно, общего движенья,
Победы или пораженья
           Нам рассмотреть нет сил[51]51
  См. «Война и мир», том 4-й.


[Закрыть].
Война свирепа, как Медуза;
Ее описывать – обуза,
И здесь моя робеет муза…
Лишь видно было, как француза
           Безухой князь душил,
 
 
Как, распростертый у лафета,
Лежал солдат один да где-то,
На возвышении, у пикета,
           Чихал Наполеон…
Как в бенефис к ногам актера
Летят букеты для фурора,
Летели ядра очень скоро,
Но все кричали вместо «фора»
           «Ура!» со всех сторон.
 
 
Так бились, верно, только в Трое.
Но уцелели в русском строе
Романа славные герои,
           Не смяли их враги.
Себя для «пятой части» [52]52
  Кто же из нас не ожидает теперь с нетерпением выхода 5-й части «Война и мир»?


[Закрыть] холя,
Они в Москву вернулись с поля,
Лишь только князя Анатоля
Постигла в битве злая доля:
           Лишился он ноги.
 
 
Вот смерклось… Тел кровавых груду
Наполеон встречал повсюду
И проклинал свою простуду:
           «Мой насморк ввел в беду!»
Горнисты громко затрубили,
И – басурманы отступили…
Так, по сказанью новой были,
Мы неприятеля разбили
           В двенадцатом году.
 
 
Да, были люди в наши годы!..
И будут помнить все народы,
Что от одной дурной погоды,
           Ниспосланной судьбой,
Пал Бонапарт, не вставши снова,
И пал от насморка пустого…
Не будь романа Льва Толстого,
Мы не судили б так толково
           Про Бородинский бой!
 

1868

 
По недовольной, кислой мине,
По безобидной воркотне,
По отвращенью к новизне
Мы узнаем тебя доныне,
Крикун сороковых годов!..
Когда-то, с смелостью нежданной,
Среди российских городов,—
Теоретически-гуманный,
Ты развивал перед толпой,
Из первой книжки иностранной,
Либерализм еще туманный,
Радикализм еще слепой.
 
 
Каратель крепостного ига,
Ты рабство презирал тогда,
Желал свободного труда;
Ты говорил красно, как книга,
О пользе гласного суда.
Предвестник лучшего удела,
Такую речь бросал ты в свет:
«И слово самое есть дело,
Когда у всех нас дела нет!..»
Глашатай будущей свободы,
Ты в дни печали и невзгод
Сидел у моря – ждал погоды
И нам указывал вперед.
 
 
Но вот пришло иное время,
Свободней стала наша речь,
И рабства тягостное бремя
Свалилось с крепких русских плеч.
Открытый суд с толпой «присяжных»
К нам перешел из чуждых стран;
Но сонм ораторов отважных
Вдруг отошел на задний план.
Защитник слабых, подневольных,
Переменив свой взгляд, свой вид,
Теперь в разряде «недовольных»,
Порядки новые бранит.
 
 
Как промотавшийся повеса,
Смолк либеральный лицемер
В толпе друзей полупрогресса,
Полусвободы, полумер…
Движеньем новым сбитый с толку,
Везде чужой, где нужен труд,
Корит он прессу втихомолку
И порицает гласный суд;
Из-за угла и не без страха
Бросает камни в молодежь,
И оперетки Оффенбаха
В нем возбуждают злости дрожь.
Зато порой, по крайней мере,
Отводит душу он: готов
Отхлопать руки все в партере,
Когда дают «Говорунов».
 
 
О ренегаты! Вам укоров
Мы не пошлем… Казнить к чему ж
Давно расстриженных фразеров,
Сороковых годов кликуш!..
Их гнев и старческая злоба
Уже бессильны в наши дни,—
Так пусть у собственного гроба
Теперь беснуются они!
 

1868

 
«Ваш начальник нрава, говорят, крутого?»
– «Тише, тише, тише! Что вы!.. Что за слухи!..
В мире человека не найти такого:
Добр и справедлив он, честное вам слово,
Он не только ближних, не обидит мухи».
– «Он в отставку подал…»
                                     – «Да? Что ж вы
                                                                молчите!
Лучше всех подарков весть такого сорта…
Коли правду точно вы узнать хотите —
Это человек был даже хуже черта,
И в его прошедшем есть такие пятна…»
– «Он свою отставку взял на днях обратно…»
– «Взял назад?.. А я-то… Впрочем, что ж такое:
Только ради шутки несколько легко я
Говорил о графе… Вот вам бог свидетель:
Наш, начальник – общий друг и благодетель;
Мы души не чаем в нашем генерале!..»
– «Да вчера он умер. Разве вы не знали?»
– «Умер. Полно, так ли?.. Вы не лжете если,
Я готов издохнуть, сидя здесь на кресле,
Коль совру пред вами, да и врать к чему же? —
В мире человека не бывало хуже:
Зол, сварлив, развратен, и – того не скрою —
Жил он перед смертью с собственной сестрою,—
Но должна казаться для судебной власти
Смерть его, однако, истинной потерей:
Мне сказал недавно пристав нашей части,
Что замешан даже он в подделке серий».
 

<1869>

Sic transit gloria mundi[53]53
  Так проходит земная слава (лат.). – Ред.


[Закрыть].

 
С расстройством в голове
Давно – лет десять будет —
Доносит, рядит, судит
Фискал один в Москве.
Он мечется в припадке
Безумства, – но ни в ком,
Однако, нет догадки,
Что он в бреду таком
Шалеет с каждым разом…
В рассудке кутерьма…
Перо макая в разум,
Фискал сошел с ума.
 
 
Фискалом con amore[54]54
  Из любви к делу (итал.). – Ред.


[Закрыть]
Начав карьеру, стал
Работать как фискал
Из выгоды он вскоре,
И, тронувшись умом,
Он так вошел в фискальство,
Что даже и начальство
Решило: «В желтый дом
Он годен по проказам;
Бог весть, творить что стал!..»
Перо макая в разум,
С ума сошел фискал.
 
 
Забившись где-то в угол,
Он видит на Руси
(Господь его спаси!)
Каких-то красных пугал.
Он чует всюду там
Маратов, Робеспьеров…
(Не первый из примеров:
«Чай, пил не по летам!»)
Фискал кричит с экстазом:
«Позор для них, тюрьма!..»
Перо макая в разум,
Фискал сошел с ума.
 
 
Когда подчас на бале
Явившийся фискал
Увидит, что тот бал
Мазуркой заключали,
Он крикнет, став на стул
(Дрожи, танцоров лига!):
«Здесь польская интрига!..
Измена! Караул!..»
Мигни-ка кто тут глазом,
Он стражу бы позвал…
Перо макая в разум,
С ума сошел фискал.
 
 
Скажи-ка кто печатно,
Что «давит мух паук»,
Он разразится вдруг
Доносом, вероятно.
«Смысл этой фразы взвесь! —
Взревет фискал беспутный.—
Над властью абсолютной
Насмешка скрыта здесь!»
К невинным самым фразам
Пристанет, как чума…
Перо макая в разум,
Фискал сошел с ума.
 
 
Для всех великоруссов
Отличный в нем урок:
Московский наш Видок,
Сводя с ума всех трусов,
Рехнулся сам теперь;
В своем недуге злейшем,
Рыча, как лютый зверь,
Он равен стал с Корейшем.
Нам жаль его весьма,
Хоть он и был пролазом…
Перо макая в разум,
Фискал сошел с ума.
 

<1870>

 
Я уснул, и в каком-то безумном бреду
Мне приснился волшебный, невиданный свет:
           Будто в дивном саду
           По цветам я иду,
И бессмертные птицы поют мне привет,
И кивают цветы мне головками вслед.
Вот селенья людей: лица – кровь с молоком,
Я не встретил убогой избы ни одной,
С нищетой селянин лишь по сказкам знаком…
Что за дикие сны снятся людям весной!..
 
 
Из-за рощ поднимались, росли города:
Пышной роскоши в них не найти и следов,
           Но порок и нужда
           Не свивали гнезда,
Под тяжелым ярмом непосильных трудов,
В самых дальних и темных углах городов.
О свободе гражданской, о братской любви
Споров нет там, как здесь, на планете земной,
Но свобода и братство у всех есть в крови…
Что за дикие сны могут сниться весной!..
 
 
Не мрачит чистых душ преступления тьма,
И железные цепи для ног и для рук,
           Эшафот и тюрьма
           Для людского ума
Там еще – непонятный, неслыханный звук.
Речи, странные мне, раздаются вокруг:
Как про зверский разбой, о войне говорят,
И нигде, проносясь над счастливой страной,
Я нигде не видал ни штыков, ни солдат…
Что за дикие сны могут сниться весной!..
 
 
Это вечное счастье в волшебной стране,
Вечный блеск незакатного дня
           В заколдованном сне
           Были тягостны мне
И в бреду бесконечно смущали меня.
Грешный мир наш земной, мир печали и слез,
Так сжился, так сроднился со мной,
Что шептал я невольно, очнувшись от грез:
Что за дикие сны прилетают весной!..
 

<1870>

 
Завидуя когда-то
Их счастью бесконечно,
Не мог я знать, конечно,
Что сгибнут без возврата
Они для света оба:
Она – под крышей гроба,
Оплакана чужими,
А он – под небесами
Такими… а какими,
Поймете вы и сами.
 
 
Сперва о них тужили,
Сперва их вспоминали,
Но новые печали,
Как тучи, плыли, плыли,
И скоро все забыли
Обоих их невольно…
И нас всех жизнь томила.
Летели дни за днями…
Ее взяла – могила,
Его взяла… Довольно!..
Досказывать как больно —
Поймете вы и сами.
 

<1870>

 
В стихах и в прозе, меньший брат,
Мы о судьбе твоей кричали;
О, в честь тебе каких тирад
Мы в кабинетах не слагали!
А там, среди убогих хат,
За лямкой, в темном сеновале,
Всё те же жалобы звучат
И песни, полные печали.
Всё та же бедность мужиков;
Всё так же в лютые морозы,
В глухую ночь, под вой волков
Полями тянутся обозы…
Терпенье то же, те же слезы…
Хлеб не растет от нашей прозы,
Не дешевеет от стихов.
 

<1870>

 
Когда-то, милые друзья,
Среди студенческого пенья
С сознаньем вторил вам и я:
«Вперед без страха и сомненья!»
 
 
Я снова петь готов «вперед!»
Иным, грядущим поколеньям,
Но страх в груди моей живет,
И мысль отравлена сомненьем.
 

<1870>

 
Стремясь к сближению с народом,
Сошелся барин с мужиком
И разговор с ним мимоходом
Подобным начал языком.
 

Барин

 
Дай руку, пахарь! По принци́пам
Я демократ и радикал…
Но как же звать тебя?
 

Мужик

 
                                 Антипом.
 

Барин

 
Я твой гражданский идеал
Желал бы знать хотя отчасти.
Защитник ты какой же власти:
Консервативной или нет?
В свои «дорожные наброски»
Вписать хочу я твой ответ.
 

Мужик

Ты это баишь по-каковски?

Барин

 
Чего ж боишься ты, хитрец,
Мне отвечать категорично?
Сообрази же наконец:
Друг друга мы поймем отлично
При полном тождестве идей.
«Свободу совести» людей
Ты признаешь и понимаешь?
 

Мужик

Чаво?

Барин

 
               Ну, то есть… отрицаешь
Ты право каждого иметь
Свою религию, любезный?
Вопрос весьма не бесполезный,
Чтоб нам собща его решить…
Мир старины приходит в гнилость…
 

Мужик

 
Да что вам нужно, ваша милость?
Вы тёмно говорите так,
Что вас понять мне трудновато…
 

Барин

 
Да ты не бойся же, чудак!
На том стоим мы, чтоб как брата
Теперь встречали мужика;
Мы все на том стоим пока,
Чтоб реставрировать картину
Всей вашей жизни бытовой
И вековечную кручину
Сменить на праздник вековой…
А ты на чем стоишь, друг мой?
 

Мужик

На чем? Да на земле, известно!..

Барин

 
Ах, всё не то! Ну как тут честно
К ним относиться! Нас поймут
Скорей колбасники из Риги…
 

Мужик

 
Что хлеба мало в нашей риге —
Могу сказать…
 

Барин

 
(наставительно)
                          Хлеб там, где труд,
И вас, поверь, mon cher[55]55
  Мой милый (франц.). – Ред.


[Закрыть], спасут
От вашей бедности и спячки
Ассоциации и стачки.
Я без ума от них!..
 

Мужик

 
                                  Эх-ма!
Признался сам, что без ума!..
 

Барин

Читал ли ты хотя Жорж Занда?

Мужик

Да я, кормилец, не учен.

Барин

 
Возможна ль с ними пропаганда!
Нам нужно лень забыть и сон,
Вступить в борьбу открыто, смело,
Нам нужно всем, карая зло,
Чтобы в руках горело дело…
 

Мужик

 
У нас сгорело всё село,
Так не поможешь ли мне, барин?
 

Барин

 
Ну как тут будешь солидарен
С подобным скифом? Как его
Встряхнуть, чтоб он от сна проснулся?
 

Мужик

 
                 (тихо)
Мой барин, кажется… того…
Немножко головой рехнулся.
 

* * *

 
Смущенный странным языком,
Мужик пришел в недоуменье,
И прогрессиста с мужиком
На этом кончилось сближенье.
Один из них пошел домой,
Себя беседой растревожа,
Другой домой побрел бы тоже,
Да дом его сгорел зимой.
 

<1871>

 
Обучена в хорошей школе
Ты, муза бедная моя!
От света, с тайным чувством боли,
Желанья жгучие тая,
Ты изломала бич сатиры
И сходишь так в мир грустный наш:
В одной руке – обломок лиры,
В другой же – красный карандаш.
Ты тихо песни мне диктуешь,
То негодуя, то любя,
И вдруг, прервав сама себя,
Свой каждый стих процензируешь,
И, дрогнув порванной струной,
Твой голос слух на миг встревожит,
Но только смех один больной
Наружу вырвется, быть может.
К чему ж нам петь?
                             И я едва
Расслушал, затаив дыханье,
Ее ответ: «Полуслова
Всё ж лучше вечного молчанья…»
 

<1871>

 
Зачем его мы разбудили?
Зачем обманывали мы?
В глубоком сне он, как в могиле,
Не отличал от света тьмы,
Любви от вечного гоненья,
Отвык желать и думать он
И тем был счастлив в сновиденьи,
Что наяву считал за сон.
И этот сон вы разогнали,
Вы разбудили бедняка
И вместо хлеба камень дали,
Когда дрожащая рука
За подаяньем потянулась.
Но берегитесь, чтобы в нем
Негодованье не проснулось,
Глаза не вспыхнули огнем;
Тогда, стряхнувши униженье,
Он сам себе не будет рад,
И те же самые каменья
На вас обратно полетят.
 

<1872>

1

 
Немало развелось теперь людей
Всем недовольных – холодом и зноем,
Печатью, сценой, множеством идей,
Нарядами с нескромным их покроем,
Решеньями присяжных и судей,
И стариной и новой жизни строем,
И русскою сатирой, наконец…
Вступись же, сатирический певец,
 

2

 
Скорей за репутацию сатиры
И отвечай: вы правы! мы скромны,
Не кровопийцы мы и не вампиры,
Но в этом не видать еще вины,
Как думают различные задиры.
Когда нет зла среди родной страны,
Где каждый счастьем ближних только занят,
Где без улыбки праздничной лица нет,
 

3

 
Как может быть сатира наша зла?
Какие сокрушительные ямбы
Придут на ум, когда одна хвала
Сама собой ложится в дифирамбы,
Когда поэт, как из цветка пчела,
Отвсюду мед сбирает, и не вам бы,
Друзья мои, скорбеть, что этот мед
Сатире нашей пищи не дает.
 

4

 
Живем мы в век «отчетностей» и съездов,
Общественных, обеденных речей,
Манифестаций шумных у подъездов
И экономной топки для печей,
Прогресса всех губерний и уездов,
Где что ни шаг, то всюду для очей —
«Отрадное и светлое явленье»,
Достойное похвал и умиленья.
 

5

 
Сегодня – где-нибудь народный пир,
А завтра шумный праздник юбилея
И торжество на целый русский мир,
Где, от вина и счастия алея,
Сливаемся мы в сладкозвучный клир,
И никогда такая ассамблея
Насмешки злой – о, боже сохрани! —
Не вызовет в печати в наши дни.
 

6

 
Кто ж явится с сатирою бесстыдной
Среди торжеств, веселья и утех
Смущать в толпе покой ее завидный?
Нет, на такой мы неспособны грех.
У нас есть только юмор безобидный
И цензированный самими нами смех,
Без всякого ехидства и протеста:
В Аркадии сатирикам нет места.
 

7

 
Но все-таки мы смелы чересчур
И говорим с известною свободой;
Без страха наш развязный балагур
Трунит над бедной финскою природой,
На «чернь» рисует ряд карикатур
(Над «чернью» смех похвальною стал модой),
А иногда, как гражданин-пиит,
Городовых и дворников казнит.
 

8

 
До колик мы смеемся иногда,
С эстрады клубной слыша анекдоты
О плутовстве одесского жида,
О мужичке, который до икоты
Напился пьян… Всё это без вреда
Нас развлекает в клубе в день субботы;
Тот смех лишь возбуждает аппетит
И нашему веселью не вредит.
 

9

 
Наш юмор безобиден. Скуки ради
Стишки запретные мы любим почитать,
Мы подтруним над «сильным мира» сзади,
Чтоб льстить в глаза и стулья подавать,
И наши черновые все тетради
Наполнены – коль правду вам сказать —
Хвалебными посланьями к вельможам…
Мы никого сатирой не тревожим.
 

10

 
И это ли не признак, что настал
Век золотой? Смех горький затаился
В груди людей, и каждый думать стал
Теперь: «И я в Аркадии родился!»
И потому российский Ювенал
В Полонского у нас преобразился
И начал славить умственный застой,
Как делает граф Алексей Толстой,
 

11

 
Который некогда так весел был и боек…
– Да, век прошел проселочных дорог,
Валдайских колокольчиков и троек,
Исчез и крепостник и демагог;
Цыганок нет, нет ухарских попоек,
А вместе с тем почил на долгий срок,
Похороненный с прочими грехами,
Наш прежний смех – и в прозе и стихами.
 

12

 
По рельсам чинно ездим мы теперь,
Цыганок заменили оперетки,
И прогрессистом смотрит прежний зверь;
Безумные попойки стали редки,
Крепостники, смирившись от потерь,
Не могут жить, как прежде жили предки,
Повсюду тишь да божья благодать…
Откуда же сатиры ожидать?
 

13

 
Сатира с отрицаньем неразлучна,
А мы давно девизом запаслись,
Что вкруг «всё обстоит благополучно»,
И, искренно поверив в тот девиз,
Нашли, что и без смеха нам не скучно,
А если б даже им мы увлеклись,
То этот смех не смех ведь, а скорее
Хихиканье ливрейного лакея.
 

1872