Текст книги "Поэты «Искры». Том 2"
Автор книги: Дмитрий Минаев
Соавторы: Виктор Буренин,Николай Курочкин,Гавриил Жулев,Алексей Сниткин,Василий Богданов,Петр Вейнберг,Николай Ломан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
377. ЭЛЕГИЯ
(ОДИН ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ВОПРОСОВ С ПОЭТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ)
Я любил ее так нежно,
Так высоко, поэтично;
Всё в ней было так эфирно,
Так небесно, гармонично…
Но вчера, о боги, боги,
Приключение какое!..
Ту, которая являлась
Мне как нечто неземное,
Окруженная цветами,
В обстановке идеальной,—
Ту красавицу увидел
Я в палате госпитальной!
С инструментом возле трупа
Дева милая стояла
И, по правилам науки,
Труп спокойно рассекала.
Я отпрянул в изумленьи
От невиданного дела…
А она в глаза мне прямо
И учено посмотрела;
Протянула мне спокойно
Окровавленные руки
И сказала: «Друг, ты видишь
Здесь служителя науки!»
И опять припала к трупу…
Я стоял, глотая слезы;
Черной пылью рассыпались
Поэтические грезы;
Их, как молния, сменяли
Медицинские картины,
И шептал я: «Дева рая —
Доктор, доктор медицины!..»
<1862>
378. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Спи, редактор знаменитый,
Баюшки-баю!
Я тебе, старик маститый,
Песенку спою;
Пусть нелепейшие сказки
Жизнь срамят твою —
Ты пиши из-под указки…
Баюшки-баю!
Ходит всюду слух нелестный,
Ходит резкий свист,
Будто ты не слишком честный,
Ловкий журналист;
Плюнь на слухи! Тискай смело
Нужную статью…
Это выгодное дело…
Баюшки-баю!
Помогло тебе лихое
Перышко твое:
Ты забыл свое плохое
Прежнее житье;
Зажил ты богато, шибко,
Как в земном раю,—
Вот что значит гнуться гибко…
Баюшки-баю!
Продолжай такое семя
В землю ты кидать…
Видишь, может наше время
Труд вознаграждать.
Пусть клеймят тебя зоилы —
Ты силен в бою,
Будешь крепок до могилы…
Баюшки-баю!
<1862>
379. ВЗГЛЯД НА ПРИРОДУ
(РУССКАЯ МЕЛОДИЯ)
Я люблю смотреть на звезды —
Но не те, что в горнем мире;
Мне милее те, что светят
На чиновничьем мундире.
Эти Сириусы, Марсы
Для меня смешны и странны;
Мне милее Станиславы,
И Владимиры, и Анны.
И люблю я слушать шелест —
Но не вязов, не акаций;
Мне милее шелест крупных
Всероссийских ассигнаций.
Я люблю смотреть, как гнется —
Но не ива в роще темной;
Мне милей сгибанье тела
У начальника в приемной.
И люблю внимать я реву —
Но не ветра над волнами;
Мне милее рев особы
Над мельчайшими чинами.
Я люблю ключи большие —
Но не в скалах и пещерах;
Мне милее те, что блещут
На высоких камергерах.
И люблю я теплый климат —
Но не стран благословенных;
Мне милей теплынь родная
Мест гражданских и военных.
<1862>
380. ВЕСЕЛАЯ ПЕСЕНКА
Ах ты, русская, русская гласность!
Сколько важных вопросов ты в ясность
Из тумана на свет привела!
И какая ты чудная сила,
И какие ты, право, свершила
Величаво-благие дела!
Если взятки еще не пропали,
Так теперь получать-то их стали
Осторожно, без грубых манер;
Если женщин еще оскорбляют,
Так ведь это уж дети свершают,
Как случилось в Твери, например;
Если мы дикарями богаты,
Если мы на словах тороваты,
Если лупит слугу либерал,
Если многие спины так гибки,
Если подлостью пахнут улыбки,
Если силу имеет нахал —
Так ведь это одни исключенья,
И бледнеют они от сравненья
С тем, что ты нам так щедро дала,
О великая русская гласность,
Всё приведшая в яркую ясность…
Тра-ла-ла, тра-ла-ла, тра-ла-ла!
1862
381. СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ
(В НОВОМ РОДЕ)
Говорят, водопроводы
Попросили Думу
Отпустить им на расходы
Тысяч в двести сумму.
Говорят, услышав это,
Дума городская
Вместо всякого ответа —
Странная такая —
На бассейн, громаду-зданье,
Едко указала
И Правленью в назиданье
Басенку сказала:
Попрыгунья стрекоза,
Акведукная компанья,
Погрузилась в труд копанья…
Вдруг, глядит – пришла гроза:
В кассе чисто, словно в поле,
Нет уж дней тех светлых боле,
Как добряк акционер,
Щедрый выше всяких мер,
Под директорские сказки
Спал, закрывши сладко глазки,
И давать свой капитал
Чистым счастием считал.
Дни блаженства пролетели…
И Палибины, и Пели,
И Овсянников, и Крон
Чуют время похорон.
Труб печальнейшая груда
На Сенатской площади;
А далеко позади
Башня смотрит, как Иуда…
Тут компания с тоской
Лезет к Думе городской:
«Не оставь меня приветом,
Не срами пред целым светом,
Одолжи для спуска вод
Тысяч двести на расход…»
– «Кумушка, мне это странно!
Ты брала ведь беспрестанно
Деньги будто за труды,
А ни капельки воды
В наши трубы не пустила…»
– «До того ль, сестрица, было!
Ведь в Правлении у нас
Схватки, споры – каждый час,
Так что воду я забыла…
А притом, я без ума
Рыла ямы ежечасно…»
– «Рыла ямы! И прекрасно;
Так заройся в них сама!»
1862
382. УТЕШЕНИЕ
Верьте мне, о россияне,
Верьте – прав во всем Скарятин:
Всё изменится как должно,
Всё очистится от пятен.
Нигилисты-забияки,
Консерваторы-тупицы —
Все исчезнут безвозвратно
Из провинций и столицы.
Жизнь свободную не будет
Жать ярмо антагонизма,
Оттого что очень много
В нас живет либерализма.
Ни реакции не будет,
Ни тревоги грустно-шумной…
«Тише едешь, дальше будешь» —
Наш девиз благоразумный.
Безмятежны, как младенцы,
Выбрав гладкую дорожку,
Мы когда-нибудь до цели
Доплетемся понемножку.
Только дайте до второго
Нам дожить тысячелетья —
Оперимся мы отлично
В эти новые столетья.
Ко второму юбилею
Будет русский мир утешен —
И какой тогда воздвигнет
Новый памятник Микешин!
Подождите, потерпите!
Всё очистится от пятен:
В этом нам залогом служит
Зорковидящий Скарятин!
1862
383. МИШУРА
Проносясь на коне наблюдений
По арене общественных дел,
Я на множество светлых явлений
С умилительным чувством глядел.
Говорил я: «В Нью-Йорке, в Париже,
В Альбионе нет столько добра»…
А как только вгляделся поближе —
Мишура, мишура, мишура!
О краса бюрократии новой!
С беспредельным восторгом не раз
Я внимал твоей речи громовой
О вреде стародавних зараз
И о том, что теперь-то приспела
Для реформ радикальных пора…
А как только коснулось до дела —
Мишура, мишура, мишура!
Сколько раз, о вития журнальный,
Увлекал и пленял ты меня,
Как любил я твой тон либеральный,
Полный силы, ума и огня!
Сколько было решимости грозной
В каждом взмахе живого пера…
А дошло до поверки серьезной —
Мишура, мишура, мишура!
О друзья интересов народных!
Сколько светлых надежд и идей
Проявлением сил благородных
Вы в душе возбуждали моей!
Вы с народом сливались так мило,
За народ вы кричали «ура!»…
А на деле опять выходило —
Мишура, мишура, мишура!
И куда бы, восторгом палимый,
Я ни мчал наблюдений коня,
Всё какой-то чертенок незримый
Хохоча догоняет меня И пищит:
«На трескучие речи
Знаменитые вы мастера,
А взвали-ка вам дело на плечи —
Мишура, мишура, мишура!»
<1863>
384. ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ
Я бескорыстный чиновник,
Верой и правдой служу
И репутацией честной
Выше всего дорожу.
Всех, предлагающих взятки,
В шею гоню я всегда…
Раз только… В деньгах случилась
Мне до зареза нужда…
Взял я с канальи купчишки
Кушик – и то небольшой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
Всех наказаний телесных
Враг я до мозга костей;
Даже супруге я строго
Сечь запрещаю детей.
Я и в газетах однажды
Тиснул об этом статью…
Раз только… Мой камердинер
Лампу испортил мою…
Я рассердился и в зубы
Съездил легонько рукой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
«Женщины – перлы созданья!» —
Так я всегда говорю,
На ловеласов бездушных
С страшною злобой смотрю…
Раз только… Мне подвернулась
Прелесть – девчонка одна.
Жили мы долго… «А что, как
Вдруг да узнает жена?» —
Так я подумал – и тут же
Стал для бедняжки чужой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
С каждым своим подчиненным,
Будь он хоть мелкий писец,
Я обращаюсь гуманно,
Даже почти как отец.
Руку порой пожимаю
Тем, кто и в малых чинах…
Раз только… Писарь на службу
В пестрых явился штанах…
Тут из терпенья я вышел —
Выгнал из службы долой…
Ну, да ведь экстренный случай,
Экстренный случай такой!
Строго себя разбирая,
Смело всегда я скажу,
Что и правдиво и честно
Я и живу и служу.
Совесть не может мне сделать
Самый малейший укор…
Если ж порой и случится
Этакий маленький вздор,
Если в порыве досады
Я и забудусь порой —
Значит, уж экстренный случай,
Экстренный случай такой!
<1865>
385. ДОКТРИНА
Стучи в барабан и не бойся…
Гейне
«Стучи в барабан и не бойся,
Целуй маркитантку под стук;
Вся мудрость житейская в этом,
Весь смысл глубочайший наук.
Буди барабаном уснувших,
Тревогу без устали бей,
Вперед и вперед подвигайся —
В том тайна премудрости всей».
Так пел знаменитый мой тезка,
И, в гордости странной своей,
Он думал, что этой «доктриной»
Составит блаженство людей;
Он думал, что эту доктрину
На деле легко применить,
И шел он с своим барабаном,
Стараясь будить и будить.
Я, тезка великого Гейне,
На вещи иначе смотрю…
Я, правда, поэзии жаром,
Как он, постоянно горю,
Когда забываюсь в мечтаньях
О птичках, девицах, луне…
Но чуть до доктрины доходит —
Доктрина иная во мне…
Отрекшись от дерзкой гордыни,
Судьбу обеспечив свою,
Я тихо, свободно и сладко
В своем кабинете пою:
«Оставь барабан ребятишкам,
Целуй благонравно жену,
Спи сам и ничем не препятствуй
Других безмятежному сну.
Где только заметишь тревогу,
Домой удирай поскорей,
И там лишь вперед подвигайся,
Где пользы немало твоей.
Вся мудрость житейская в этом,
Весь истинный смысл бытия…
Прекрасную эту доктрину
Изведал на опыте я.
И знаю, что кончу покойней,
Комфортней, светлее свой век,
Чем кончил мой тезка несчастный,
Больной фантазер человек!»
<1867>
386. «Бесконечной пеленою…»
Бесконечной пеленою
Развернулось предо мною
Старый друг мой – море.
Сколько власти благодатной
В этой шири необъятной,
В царственном просторе!
Я пришел на берег милый,
Истомленный и унылый,
С ношею старинной
Всех надежд моих разбитых,
Всех сомнений ядовитых,
Всей тоски змеиной.
Я пришел поведать морю,
Что с судьбой уж я не спорю;
Что бороться доле
Силы нет! что я смирился
И позорно покорился
Безобразной доле.
Но когда передо мною
Бесконечной пеленою
Развернулось море
И, отваги львиной полны,
Вдруг запели песню волны
В исполинском хоре —
Песню мощи и свободы,
Песню грозную природы,
Жизнь берущей с бою,—
Всё во мне затрепетало
И так стыдно, стыдно стало
Пред самим собою —
За унынье, за усталость,
За болезненную вялость,
За утрату силы
Ни пред чем не преклоняться
И с врагом-судьбой сражаться
Смело до могилы!
Отряхнул с себя я снова
Малодушия пустого
Пагубное бремя
И врагу с отвагой твердой
Снова кинул вызов гордый,
Как в былое время.
А седые волны моря,
Пробужденью духа вторя
Откликом природы,
Всё быстрей вперед летели,
Всё грознее песню пели
Мощи и свободы!
<1881>
ИЗ ПЕРЕВОДОВ
Вильям Шекспир387. < МОНОЛОГ ОТЕЛЛО ИЗ 1-ГО ДЕЙСТВИЯ ТРАГЕДИИ>
Ее отец любил меня и часто
Звал в дом к себе. Он заставлял меня
Рассказывать историю всей жизни,
Год за́ год – все сражения, осады
И случаи, пережитые мною.
Я рассказал всё это, начиная
От детских дней до самого мгновенья,
Когда меня он слышать пожелал.
Я говорил о всех моих несчастьях,
О бедствиях на суше и морях:
Как ускользнул в проломе я от смерти,
На волосок висевшей от меня;
Как взят был в плен врагом жестокосердым
И продан в рабство; как затем опять
Я получил свободу. Говорил я
Ему о том, что мне встречать случалось
Во время странствий: о больших пещерах,
Бесплоднейших пустынях, страшных безднах,
Утесах неприступных и горах,
Вершинами касающихся неба;
О каннибалах, что едят друг друга,
О племени антропофагов злых
И о людя́х, которых плечи выше,
Чем головы. Рассказам этим всем
С участием внимала Дездемона,
И каждый раз, как только отзывали
Домашние дела ее от нас,
Она скорей старалась их окончить,
И снова шла, и жадно в речь мою
Впивалася. Всё это я заметил
И, улучив удобный час, искусно
Сумел у ней из сердца вырвать просьбу —
Пересказать подробно ей всё то,
Что слышать ей до этих пор без связи,
Урывками одними привелось.
И начал я рассказ мой, и не раз
В ее глазах с восторгом видел слезы,
Когда я ей повествовал о страшных
Несчастиях из юности моей.
Окончил я – и целым миром вздохов
Она меня за труд мой наградила
И мне клялась, что это странно, чудно
И горестно, невыразимо горько;
Что лучше уж желала бы она
И не слыхать про это; но желала б,
Чтоб бог ее такою сотворил,
Как я; потом меня благодарила,
Прибавивши, что если у меня
Есть друг, в нее влюбленный, – пусть он только
Расскажет ей такое ж о себе —
И влюбится она в него. При этом
Намеке я любовь мою открыл.
Она меня за муки полюбила,
А я ее – за состраданье к ним.
Вот чары все, к которым прибегал я.
Она идет – спросите у нее.
<1864>
ГАВРИИЛ ЖУЛЕВ
Биографическая статья
Гавриил Николаевич Жулев, младший брат известной драматической артистки Е. Н. Жулевой, родился 5 июля 1834 г. в сельце Спасском Бронницкого уезда Московской губернии, в семье Поликарпа Васильевича Жулева, дворового человека помещика H. М. Смирнова. Ему еще не исполнилось тринадцати лет, когда он, весною 1847 г., был отпущен на волю[126]126
См.: Дело о службе Жулева // Центр. гос. историч. архив СССР в Ленинграде (ЦГИА), ф. 497, оп. 2, № 14059.
[Закрыть]. Есть некоторые основания полагать, что он был незаконнорожденным сыном помещика.
Жулев был одновременно и поэтом, и артистом. Окончив в начале 1850-х годов петербургское театральное училище, Жулев в 1853 г. дебютировал на сцене Александринского театра[127]127
Вольф А. И. Хроника петербургских театров с конца 1826 до начала 1855 г. Спб., 1877. Ч. 1. С. 160.
[Закрыть] и много лет, до 1875 г., состоял в его труппе[128]128
В конце 1850-х и начале 1860-х годов Жулев с успехом играл и в провинции.
[Закрыть]. «Помню, что Жулев превосходно играл прогорелого купеческого сынка Перетычкина в комедии Красовского „Жених из Ножовой линии“, – читаем в воспоминаниях современника. – Он подавал большие надежды на сцене, но его затер режиссер Е. И. Воронов, долго властвовавший в Александринском театре» [129]129
«Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке». Спб., 1907. С. 97. См. также сочувственные отзывы об актерском даровании Жулева в статьях Ап. Григорьева «Две сцены» («Якорь», 1863, № 41. С. 791) и «Русский театр» («Эпоха», 1864, № 1/2. С. 466).
[Закрыть]. Воронов и начальник репертуарной части петербургских императорских театров водевилист П. С. Федоров, самодур и взяточник, которого неизменно преследовали искровцы под кличкой «Губошлеп», особенно невзлюбили Жулева за то, что он сотрудничал в «Искре» и информировал редакцию журнала о закулисных тайнах и интригах[130]130
«Н. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке». С. 157.
[Закрыть].
Жулев начал печататься в «Искре» в 1860 г. и был одним из ее постоянных сотрудников на протяжении всех 1860-х годов. Его стихотворения появлялись преимущественно под псевдонимом «Скорбный поэт». Жулева сразу оценили в «Искре». «Не могу я встретиться с Курочкиным, – писал ему его приятель, артист и драматург И. Е. Чернышев, 23 марта 1861 г., – чтобы он не спрашивал о тебе… Отчего ты перестал писать? Он о тебе отзывается как о лучшем своем сотруднике и постоянно просит писать к тебе… И я с своей стороны тебе прибавлю, что ты поступаешь до нелепости глупо. Ты очень ошибаешься, если рассчитываешь на свой сценический талант и пренебрегаешь литературным. Последний у тебя гораздо выше, чем первый, и на него следует обратить тебе особенное внимание»[131]131
«Рус. старина». 1906, № 12. С. 714.
[Закрыть].
В конце 1862 г. Жулев собрал свои стихи, напечатанные в «Искре», и выпустил их отдельной книжкой под названием «Песни Скорбного поэта». Противопоставляя Жулева представителям «чистой поэзии» и либеральным обличителям типа М. П. Розенгейма, «Искра» следующим образом характеризовала его творчество в отзыве о «Песнях Скорбного поэта»: «Бедность, умеющая весело трунить над собою и хохотать непринужденно и смело над хлыщевством и богатою наглостью, в каких бы они формах ни проявлялись, – вот главный мотив, повторяющийся во всех пьесах Скорбного поэта. Вздыхатели, отвергнутые дамою своего сердца по случаю бедности и наивно рассказывающие о своих злополучиях; супруги, получившие семейное счастье из рук начальников; швеи, беззаботно проходящие известное поприще; девицы, стремящиеся замуж, и дамы, забывающие мужей под звуки Штраусовой скрипки, павловские ландышки и московские Пахиты; театральные музыканты и отставные майоры – вот действующие лица комедии, ежедневно разыгрываемой в жизни, верно подмеченной и осмысленно переданной своеобразными стихами поэта-юмориста. Все это перемешано, как добро и зло, вообще в жизни и в каждом человеке отдельно, но все это живет, движется, смеется над собою и над другими, и, главное, все это просто и искренно»[132]132
«Искра». 1862, № 50. С. 710.
[Закрыть].
Очень сдержанно отозвался о книжке Жулева М. Е. Салтыков, поскольку она не отвечала тем большим требованиям, которые он предъявлял к современной сатире. Но и Салтыков писал, что «любителям чтения легкого мы эту книжечку рекомендуем: они в ней найдут некоторую частицу остроумия. В особенности указываем на веселую пьеску „Литературные староверы“»[133]133
Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. М., 1966. Т. 5. С. 334.
[Закрыть].
В поэзии Жулева нет революционных мотивов, но он – демократ с головы до ног. Все его стихотворения пронизаны плебейской гордостью, презрением к роскоши, тунеядству, барскому высокомерию. Один из типичных персонажей Жулева, столичный бездельник и фат, хорошо описан в стихотворении Д. Д. Минаева «Сорвалось!»:
Наиболее характерны для Жулева юмористические стихотворения на бытовые темы. Произведения, направленные против конкретных людей и фактов общественной жизни, литературная полемика, резкий сатирический тон и т. п. – все это встречается у него сравнительно редко. Наибольшей удачей Жулева в этой области является отмеченная Салтыковым злая и хлесткая сатира «Литературные староверы». Для характеристики поэзии Жулева необходимо отметить его легкий и гибкий стих, свободные разговорные интонации[135]135
А. В. Амфитеатров писал: «Жулев редкостный, почти исключительный образец стихотворной простоты, умеющий „разговаривать“ стихом, без всякой, хотя бы малой, натяжки» («Забытый смех». М., (1914). Сб. 1. С. 209).
[Закрыть], а также бойкую, иногда не менее чем у Минаева, необычную и мастерскую рифму.
В 1865 г., наряду с «Искрой», Жулев активно печатался и в «Будильнике». В 1869–1874 гг. он был постоянным сотрудником газеты «Петербургский листок», а с 1875 г. до смерти – «Петербургской газеты». Здесь кроме стихотворений он систематически помещал и фельетоны. В последние годы Жулев был также одним из редакторов юмористического журнала «Стрекоза» (редактировал стихотворный отдел)[136]136
См. некролог в «С.-Петербургских ведомостях» (1878, 2 июля).
[Закрыть].
Жулев написал – отчасти один, отчасти в сотрудничестве с И. Е. Чернышевым, А. А. Соколовым, С. Н. Худековым, Н. А. Лейкиным – до десятка пьес: «Золотая удочка», «Перелетные птицы», «Петербургские когти», «Черненькие и беленькие», «Со ступеньки на ступеньку», «Герои темного мира», «Петербургский Фигаро» и др. Они шли на сцене, однако в художественном отношении не представляют интереса.
В 1871 г. Жулев выпустил второй сборник стихотворений – «Ба! знакомые всё лица! Рифмы Дебютанта (Скорбного поэта)». Сборник уступал в художественном отношении первому, но тематика, идейные позиции и поэтическая манера остались у Жулева в общем те же, и книга, вышедшая без предварительной цензуры, встретила неодобрительный отзыв в цензурном ведомстве. «Собрание весьма тенденциозных, отчасти и довольно грязных стихотворений, – писал цензор. – Автор, кажется, поставил себе задачею изобразить в самом отвратительном виде отношения начальников к подчиненным в нашем служебном кругу; начальники оказывают протекцию подчиненным, которые делают им подарки или даже услуживают им своими женами; подчиненные, выведенные из терпения, дают своим начальникам пощечины и т. д. …В других пьесах выражается презрение к людям, не сочувствующим отрицательному направлению в молодежи, и выхваляются, напротив, корифеи отрицания, напр. Добролюбов; даже и хорошие стремления в высших сословиях осмеиваются и изображаются как маски, под которыми скрываются лицемерие и всякие пороки… везде господствуют насилие и разврат»[137]137
Журнал заседания С.-Петерб. ценз. комитета от 5 янв. 1872 г.; см. также; Дело С.-Петерб. ценз. комитета, 1872, № 9 // ЦГИА, ф. 777.
[Закрыть].
Жулев умер 30 июня 1878 г. и скоро был забыт[138]138
Характерно, что в Энциклопедическом словаре Брокгауза – Ефрона (полутом 23, Спб., 1894. С. 51) первая и лучшая его книга вовсе не упомянута, а вторая превращена в две: «Ба! знакомые все лица!: Рифмы Скорбного поэта» и «Рифмы Дебютанта».
[Закрыть], хотя некоторые его стихотворения часто читались с эстрады и перепечатывались в «чтецах-декламаторах».
388. У КУХНИ
О судьба лихая, для чего дала ты
Мне в удел лишь бедность, горе да заплаты
Да еще в придачу ловко подшутила,
Давши мне желудок, как у крокодила!..
Мимо знатной кухни прохожу однажды,
Мучимый от глада, мучимый от жажды.
Я прильнул к окошку и смотрел, как быстро
Сочиняли блюда жирных два кухмистра.
Но, почуяв носом запах вкусный, сдобный,
Я в бобер немецкий нос закутал злобно
И смотрел в окошко с сокрушенным сердцем:
Как фаршировали, посыпали перцем
Разную дичину к званому обеду
И вели кухмистры меж собой беседу:
«Бедный господин наш! говоря без шуток,
Страшно как расстроен у него желудок;
Точно на желудок навалило плиту,
Мучится бедняга – нету аппетиту!..»
Мысль вдруг пресмешная, надобно сознаться,
В голову пришла мне: что́ бы поменяться
Мне моим желудком, как у крокодила,
С этим господином? Мне бы лучше было
Быть без аппетиту, а то что́ в желудке,
Как стоишь у кухни: славно пахнут утки,
Рябчики, фазаны, гуси и индейки,—
А в кармане только двадцать три копейки!
<1860>
389. КАРЬЕРА
У старухи нанимал
Я себе каморку —
И частенько в ней глодал
Я сухую корку,
Но ведь я переносил
Беззаботно голод:
Ах, в каморке этой был
Я здоров и молод!
Хоть каморка у меня
Освещалась редко,
Но не нужно мне огня
С милою соседкой…
Ведь, бывало, прибежит —
И пойдет потеха!
Так, что комната дрожит
С ней у нас от смеха.
Песни, хохот и любовь —
И нужда забыта;
А хозяйка хмурит бровь
И на нас сердита.
И брюзжит она с печи:
«Перестаньте, стыдно!»
Ладно, думаем, ворчи,
Чай, самой завидно!
И пойдет тут кутерьма,
А ведь плут старуха! —
Будто дремлет, а сама
Навострила ухо.
Вдруг негаданно – поди ж!
Туча налетела:
У начальника Катишь
Замуж захотела.
Всё он сделать принужден,
Как велит подруга:
Для меня назначил он
Амплуа супруга.
Благодетель и отец
Наградил каретой;
Потащили под венец
Нас с Катишью этой.
И теперь уж я женат
И, по воле рока,
Стал заметен и богат —
И живу широко.
Проложил через жену
Я себе дорогу;
Я и сам уж младших гну
Нынче, слава богу.
Счастлив, кажется, вполне:
Ем и пью я вкусно,
Но порою что-то мне
Тяжело и грустно…
Или вдруг среди семьи,
Как резвятся дети,
Всё мне мнится: не мои
Ребятишки эти!
И в груди бушует ад,
В рот не лезет пища,
Побежал бы я назад
В старое жилище,
Со старухой поболтать
И соседке милой
Со слезами рассказать
Свой роман унылый,
И зажить, как в старину,
Бедно, без излишек,
Бросив верную жену
И чужих мальчишек.
<1860>
