Текст книги "Поэты «Искры». Том 2"

Автор книги: Дмитрий Минаев

1

 
Жил да был виконт Сыр-Бри,
Жил на воле, в полной холе,
От зари и до зари
То гоняя зайцев в поле,
То из дома в каждый дом
Распуская массу сплетен,
И на Невском был заметен,
Всем известен и знаком.
На столичном горизонте
Он считал себя звездой,
И молвы вполне худой
Не ходило о виконте.
Кто там что ни говори
Про его умозатменье,
Но в гостиных уваженье
Возбуждал виконт Сыр-Бри.
 

2

 
Вот однажды в небе звезды
Лишь зажглись, как фонари,—
В близлежащие уезды
Собрался виконт Сыр-Бри.
Чтоб в пути не сбиться с толку,
Взял с собою он компас,
Патронташ, рожок, двустволку
И мещерский сыр в запас.
Шел он долго ль, коротко ли
Под ночною тьмой небес —
Наконец, из поля в поле,
Забрался в дремучий лес.
Вкруг себя глядит он в оба,
Зги не видно, хоть смотри:
Настоящая трущоба!..
И струхнул виконт Сыр-Бри.
 

3

 
Задрожал, и вдруг из мрака,
Словно волк голодный зла,
Одичавшая собака,
Лая, вышла и легла.
Взвел курок он, приложился,
Снял двустволку из-за плеч,
Вдруг лай пса преобразился
В человеческую речь:
«Господин виконт, не троньте!
Не ровен на свете час:
Я припомню о виконте,
Помогу ему не раз,
Услужу без всякой фальши!..»
Постояв минуты три,
Вновь путем-дорогой дальше
Зашагал виконт Сыр-Бри.
 

4

 
Вновь идет чрез темный бор он,
Тайным страхом одержим;
С мшистой ели черный ворон
Вдруг закаркал перед ним.
«Что ты каркнул из тумана
Мне, проклятый вестник зла?» —
И навел виконт на врана
Роковые два ствола.
«Эй, виконт, меня не троньте!
Там, на невском берегу,
Я припомню о виконте
И помочь ему могу».
– «Хорошо же! Это слово
Не забудь же ты, смотри!» —
И путем-дорогой снова
Зашагал виконт Сыр-Бри.
 

5

 
Неудачно шла охота…
Уж за ночью день спешит;
Вот пред путником болото,
А с болота дичь летит.
Разом вырвался из груди
У стрелка невольный крик,
Но лесная дичь, как люди,
Закричала в этот миг:
«Господин виконт, не троньте,
Не стреляйте лучше в нас!
Мы припомним о виконте,
Угодим ему не раз…
Пригодится дичь – не трогай!»
– «Ну, так черт вас побери!» —
И вперед путем-дорогой
Вновь побрел виконт Сыр-Бри.
 

6

 
Год прошел. Свою газету
Издавать стал наш виконт,
Но, создав затею эту,
Потерпел везде афронт.
Ждет, а пользы нет, однако;
Вдруг пред ним, как пред травой
Лист, является собака:
«Мой совет, виконт, усвой:
Лай и вой в своем журнале,
Лай на солнце, лай на свет;
В том собачьем идеале
Скрыт успех таких газет.
Люди глупы; похвала им
В прок нейдет, так ты схитри…»
И тогда собачьим лаем
Занялся виконт Сыр-Бри.
 

7

 
Лай изданье спас в ту пору,
Но потом всем надоел,
И к виконту раз в контору
Ночью ворон прилетел.
«Ты полемикою жаркой,—
Начал вран, – журнал спаси;
Как зловещий ворон, каркай
Постоянно на Руси;
Предвещай беды и горе,
Попридерживай прогресс,
И тогда в журнальном хоре
Будешь брать ты перевес.
За совет мой благотворный
Ты меня благодари!..»
И с тех пор, как ворон черный,
Каркать стал виконт Сыр-Бри.
 

8

 
Процветает орган новый,
Но, исполненный забот,
Думать стал виконт суровый:
Дичи мне недостает!
И тогда свершилось чудо:
Только мысль ему пришла,
Дичь взялась бог весть откуда
И журнал весь заняла.
С этих пор в нем раздаются
Лай, и карканье, и дичь,
И хоть в обществе смеются,
Но – как нрав людской постичь? —
Всё же орган тот читают
И в Якутске и в Твери,
И ташкентцы восклицают:
«Молодец, виконт Сыр-Бри!»
 

1872 или 1873

 
Поэт понимает, как плачут цветы,
О чем говорит колосистая рожь,
Что шепчут под вечер деревьев листы,
Какие у каждой капусты мечты,
Что думает в мире древесная вошь.
Он ведает чутко, что мыслит сосна,
Как бредит под раннее утро, со сна,
И только поэт одного не поймет:
О чем это думает бедный народ?
 

<1873>

 
В степи, на кургане склонясь,
Спит старый, седой великан;
Спит старый, седой великан,
И стаями птицы, кружась,
Глядят с высоты на курган.
 
 
В кольчуге, в стальном шишаке
Он спит, в мертвый сон погружен;
Он спит, в мертвый сон погружен,
Меч стиснув в железной руке,
Сыпучим песком занесен.
 
 
Он долгие годы проспал,
В недвижности самой могуч;
В недвижности самой могуч,
Он бурь над собой не слыхал,
Не жег его солнечный луч.
 
 
Над ним разрасталась трава,
Песком занесен он до плеч;
Песком занесен он до плеч,
И только одна голова
Осталась открытой да меч.
 
 
Сном скованный много веков,
Однажды раскрыл он глаза;
Однажды раскрыл он глаза,
И в них, как во тьме облаков,
Казалось, сверкнула гроза.
 
 
Казалось, один поворот —
И вспрянет опять великан;
И вспрянет опять великан,
Насевшую землю стряхнет,
Покинет песчаный курган.
 
 
Дохнул он, и – дрогнула степь,
Неведомых звуков полна;
Неведомых звуков полна…
Как будто рассыпалась цепь
Волшебного долгого сна.
 
 
Но вежды сомкнулись опять,
И – спит великан прежним сном;
И спит великан прежним сном,
И снова его засыпать
Стал ветер сыпучим песком.
 

1873

 
Всегда неподкупен, велик
И страшен для всех без различья,
Смех честный – живой проводник
Прогресса, любви и величья.
 
 
Наивно-прямой, как дитя,
Как мать – многолюбящий, нежный,
Он мудрости учит шутя,
Смягчает удел безнадежный.
 
 
Струясь, как по камням вода,
Как чистый фонтан водоема,
Торжественный смех иногда
Доходит до грохота грома,
 
 
Сливаясь в густых облаках
В немолчное, грозное эхо,
И тот, кто забыл всякий страх,
Дрожал от подобного смеха.
 
 
Смиряя рыданья порыв
И гордую скорбь гражданина
Под маской шута затаив,
Запрятав под плащ арлекина,
 
 
Стремление к лучшей судьбе
Родит он в груди всего мира
И с гидрой пороков в борьбе
Сверкает и бьет, как секира;
 
 
Он сонную мысль шевелит
И будит во мраке глубоком:
Плясал вкруг ковчега Давид,
Но был и царем и пророком.
 

1875

 
Строго различаем мы с давнишних пор:
Маленький воришка или крупный вор.
 
 
Маленький воришка – пища для сатир,
Крупный вор – наверно, где-нибудь кассир;
 
 
Маленького вора гонят со двора,
Крупного сажают и в директора;
 
 
Маленький воришка сцапал и пропал,
Крупный тоже сцапал – нажил капитал;
 
 
Маленький воришка угодил в острог,
Крупному же вору – впору всё и впрок;
 
 
Маленьким воришкам – мачеха зима,
Крупных не пугает и сама тюрьма,
 
 
И они спокойно ждут законных кар…
Там, где шмель прорвется, берегись комар!..
 

<1878>

1

 
Не рожден я ликующим лириком,
Я не склонен к хвалебным речам,
К юбилейным стихам, к панегирикам,
Не пишу мадригалов «очам»,
Алым щечкам и губкам коралловым,
Не хвалю я маститых ослов
(Без меня, господа, разве мало вам
На Руси всяких спичей и «слов»).
Исповедую дух отрицания,
Хоть и слышу за то порицания
Я, как русский реальный певец;
Но теперь долг гражданский молчание
Мне нарушить велит наконец.
Часто в жизни молчанье обидное
Хуже всяких крикливых обид,
И всеобщая робость постыдная
Мне подняться за правду велит.
Тон для песни избрав соответственный,
Я похвальную оду спою.
На возвышенный лад и торжественный
Перестроивши лиру свою,
У державинской музы сообщества
Я прошу, чтоб бесстрашно сказать
То, что смутно в сознании общества
Уже бродит давно, что печать
Лишь по трусости жалкой, ей свойственной,
Громогласно не смела почтить…
Публицист наш, с натурою двойственной,
Любит торной дорожкой ходить.
Мысль, которая в воздухе носится,
Чтоб облечься в горячую речь,
И у всех с языка точно просится,
Я попробую в звуки облечь.
 

2

 
Я пою воровство!.. Брать не смело ли,
Скажут мне, столь опасный сюжет?
Но какой бы вопрос мне ни делали,
У меня есть готовый ответ.
Воровство на Руси оклеветано.
В массе всяких общественных бед оно,
Став давно «очищенья козлом»,
Самым меньшим является злом.
Зло – понятье коварно-тягучее…
Если в виде лишь частного случая
Заявляет себя воровство,
Если деньги, толпы божество,
Оставаясь в пределах отечества,
Из кармана, положим, купечества
Переходят в карманы мещан,
А от них к плутократам в карман,
От погонцев к дельцам и так далее,
То какая же в том аномалия
И какой для отечества вред?
Патриот русский, дай мне ответ!..
От домашней такой операции
Не скудеют богатые нации;
Так и наша страна не бедна,
Хоть кишит вся ворами она,
Хоть идут грабежи в ней повальные,
По размерам своим колоссальные,
Хоть орда жадных хищников ждет
Только случая грабить народ.
Велика их орда разнолицая;
Отличить невозможно патриция
От червонных валетов порой,
А иной биллиардный герой,
Спавший некогда вместе с маркёрами,
На своих рысаках кровных, с шорами,
Выезжает, живет как набоб,
Вверх закинув свой бронзовый лоб.
 

3

 
Но за что же пред целой отчизною
Будем в них мы бросать укоризною,
Надоевшею всем одинаково?
Без того уж о них вздору всякого
Много молото и перемолото…
Если нашего русского золота
Не швыряют они в Баден-Бадене
(Больше любят Москву, Петроград они),
По Парижу теперь не мотаются
(Парижанки к ним сами съезжаются)
И те деньги, которые сцапали,
Не бегут тратить в Риме, в Неаполе,—
То решимся ли, быв патриотами,
Подстрекаемы личными счетами,
В них бросать обличенья каменьями,
С жаждой мести, со злобой нервической,
И считать их дела преступленьями?
Кто знаком хоть слегка с политической
Экономией и хотя на́ слово
Верит знанью Вернадского, Маслова,
Тот на свежую голову в утренний
Час придет к мысли той, что наш «внутренний
Вор» – явленье совсем не опасное,
А подчас – говорю беспристрастно я —
Есть явленье такое полезное,
Что смягчить может сердце железное.
 

4

 
Русский вор – честный рыцарски мот,
Сам ворует, другим жить дает,
Поощряет в отчизне коммерцию,
Нарушает торговли инерцию,
Рассыпает свой дождь золотой,
Оживляя фабричный застой,
Наживаться дает окружающим,
От щедрот его дань получающим,
Рестораторам, погребщикам,
Поварам и голодным приятелям,
Всевозможных сортов прихлебателям,
Фигуранткам, портным, игрокам
И кокоткам последней формации…
Тот, кто жжет на огне ассигнации,
Тот, кто нажил легко капитал
Или попросту смело украл,
Для него наше золото дешево,
Может сделать немало хорошего
При посредстве различных даров,—
И немало «почтенных воров»,
Обирая чужого и ближнего
Без смущенья до платья их нижнего,
Жить дают в то же время другим,
Поправляя зло делом благим,
Нас подобною честностью трогая…
Пусть же наша юстиция строгая
Привлекает к суду их, громит,
Отдаленною ссылкой грозит,
Но все мы, став на точку особую,
Укорять их не будем со злобою;
Я же, лиру настроив свою,
Им похвальное слово пою.
 

<1879>

1

 
Утро позднее. Небо туманное
Над столицей как саван висит,
И движенье кругом беспрестанное —
Шум, и говор, и звон от копыт.
Всё торопится, с ног всё сбивается,
Словно времени каждому нет,
Но столица не той представляется,
Как назад тому двадцать пять лет.
Вновь проложены улицы многие,
Омнибусы бегут на парах;
Репортеры, как мухи двуногие,
На воздушных летают шарах.
Электричеством весь освещается
Петроград… Каждый день, например,
Домонтович, чтоб в Думу отправиться,
Приготовить велит монгольфьер.
Посмотрите – кругом не Европа ли?
Питер с Лондоном спорить готов.
Обессмертили Струве в Петрополе
Чрез Неву пять висящих мостов.
Телефоны связали все здания,
Все жилища: при помощи их
Композиторов новых создания
Можно слушать в квартирах своих
И, забыв суматоху напрасную,
В зимний или в осенний сезон
Чтоб не бегать в погоду ненастную,
Можно сплетничать чрез телефон,
Разболтавшись при этой оказии
С «дамой сердца» удобно весьма…
Две-три лишних явилось гимназии
И чрез пятый-шестой дом – тюрьма.
Словом, всюду прогресса знамения,
И хоть два миллиона людей —
Невских жителей, стало всё ж менее
Завирательных прежних идей.
Перестроилось общество заново,
Места нет в нем реальным творцам;
Пять домов генерала Мартьянова
Отдаются бесплатно жильцам.
 

2

 
На Неву из Усолья далекого
Прикатил коммерсант-сибиряк;
От казны был тяжел кошелек его,
Сам он был далеко не из скряг.
Новичком он явился в Петрополе,
И при виде различных чудес
Не однажды глаза его хлопали:
Восхищал его невский прогресс.
Всё его возбуждало внимание,
Так что с раннего часто утра,
Свой восторг предвкушая заранее,
Он чуть свет покидал номера
И по городу рыскал богатому,
Где смущал его грохот и гул…
Раз – знаком уже был Петроград ему —
В лавку книжную он завернул.
«Подписаться хочу на газету я,
А притом и на толстый журнал.
Укажите, по правде советуя,
Чтобы сам я впросак не попал,
Чьи изданья в ходу теперь более?»
– «Господина Суворина. Он,
Знать такая далась монополия,
Всю печать нынче за́брал в полон.
Да-с, один завладел прессой целою,
И других соиздателей нет.
Все журналы – я список вам сделаю —
„Огонек“, „Голос“, „Слово“ и „Свет“,
„Время новое“, „Речь“, „Иллюстрация“,
„Нива“, „Вестник Европы“ и „Сын“
(Чтоб в руках была целая нация)
Издавать стал Суворин один,
Чем ужасно была раззадорена
Отставных журналистов толпа…»
– «А вот эта чья лавка?» – «Суворина.
В книжном деле нет выше столпа:
Он убил магазины все книжные,
И бороться нельзя с ним никак.
Верьте в слово мое необлыжное…»
Лишь руками развел сибиряк,
Речь приказчика важного слушая,
И, покинувши лавку, шептал:
«Видно, бил лишь в Сибири баклуши я,
Если дива такого не знал…»
 

3

 
Суета на проспекте обычная.
Сибиряк по панели бредет,
Погружен в размышленья различные,
И, лицо свое пряча в енот,
Чтоб от ветра избавиться резкого
(Петербургский неласков зефир),
До угла дотащился он Невского
И Владимирской; видит – трактир
С освещенной парадною лестницей.
К ней стремятся в обеденный час
Туз-делец с рыжекудрой прелестницей,
Правовед, только кинувший класс,
Аферисты, валеты червонные,
Бюрократы, шагистики цвет,
И татары, как бы окрыленные,
Их в особый ведут «кабинет»
Или в общую залу громадную…
Увлеченный толпой, наконец
В ту же залу трактирно-нарядную
Пробрался и сибирский купец.
Заказавши уху со стерлядкою,
Блюдо редкое очень зимой,
Он спросил у слуги с миной сладкою:
«А чей это трактир, милый мой?»
И, вопросом смущенный сильнее, чем
Всякой грубостью, молвил слуга:
«Куплен он Алексеем Сергеичем
Был у Палкина втридорога́».
– «Куплен кем? Человеку нездешнему
Ты толковее должен сказать:
Алексея Сергеича где ж ему
По единому имени знать.
Кто такой он?» Татарин куражится,
Посмотрел на купца, словно зверь:
«Господина Суворина, кажется,
Знает каждый младенец теперь».
 

4

 
Вечер. Прежнего сада Демидова
Не узнать. В нем огромный вокзал,
И каскадно-заманчивый вид его
Всех невольно к себе привлекал.
А в вокзал так и ломится публика
Торопливо с различных сторон:
Ей знакома газетная рубрика,
Что гласит: «Вновь открыт Демидрон».
Можно здесь позабыть важность чинную,
Все дневные заботы и труд,—
И валит, и валит в залу длинную
Петербургский скучающий люд.
На эстраде – певицы французские,
Знаменитостей целый реестр;
Музыканты приезжие, прусские,
Занимают огромный оркестр;
Плясуны и плясуньи канатные,
Много клоунов, «Новый Боско»,
Шансонетки клубнично-приятные
И игривые, точно клико;
Блеск и шум, гул толпы прибывающей,
Полусвета отборный цветник,
Самый воздух слегка одуряющий —
Всё влечет в Демидрон в этот миг.
Сибиряк сбросил шубу тяжелую,
Занял кресло в четвертом ряду
И певицу в трико, полуголую,
Созерцает в каком-то чаду,
То краснеет, то, жмурясь, волнуется
(Он недаром родился в избе),
А сосед его просто беснуется
И отхлопал все руки себе.
Атмосфера такая уж жгучая,
Быть нельзя хладнокровным никак…
Вот, дождавшись удобного случая,
Речь с соседом завел сибиряк:
«Превеселое здесь заведение,
И пьянит оно, словно вино,
Только думаю – на поведение
Может действовать дурно оно».
– «Почему же?» – взглянул вопросительно
На купца еще юный сосед.
– «Да уж очень здесь всё соблазнительно
И обычной пристойности нет».
– «Отстало́е у вас очень мнение…»
– «Чей же, сударь, теперь Демидрон?»
– «Лишь на днях перешел во владение
Алексея Суворина он».
– «Как, и здесь он поспел?» – «Воротилою
Стал он первым у нас на Неве,
Стал финансовой нашею силою,
Да и в прессе стоит во главе.
Хоть в идеях дошел до убожества,
Но барыш от изданья таков,
Что имеет он портерных множество
И четыреста шесть кабаков»
 

5

 
День субботний. Погода суровая,
Жмется каждый столичный жилец,
Но отправился в бани торговые
По привычке сибирский купец,
Взял фуфайку, в дороге полезную,
И с бельем небольшой узелок,
Занят думой одной разлюбезною:
«Поскорей бы залезть на полок!»
Вот и баня. Дверь настежь растворена.
Но уж сам порешил сибиряк:
«Вероятно, здесь бани Суворина?»
И швейцар отвечал: «Точно так…»
 

1879

 
«Ты куда бежишь?» – «Купаться»,—
Крикнул сын из-за угла,
И старуха-мать ругаться
По привычке начала:
«Попадись-ка мне, парнишка,
Встрепка будет, – погоди!..
А утонешь если, Мишка,
То домой и не ходи».
 

 
По селу идет с котомкой
        Отставной солдат.
В небе светит полный месяц,
        Звездочки горят.
 
 
Всюду тихо; только где-то
        Лает сонный пес.
Вдруг солдат остановился,
        В землю словно врос.
 
 
«Что за диво! Тучки малой
        Нет в выси небес;
Надо мной сейчас плыл месяц,
        Плыл и вдруг исчез.
 
 
Про затменье толковали,
        Помню, господа,
Но его мне не случалось
        Видеть никогда».
 
 
В этот миг ему навстречу
Мужичок. «Земляк,
Что вдруг с месяцем случилось?
Не пойму никак.
 
 
Не успел набить я трубки,
        Месяц с неба – прыг…»
– «Я, голубчик мой, нездешний»,—
        Отвечал мужик.
 

<1880>

 
Когда пред нами в образах поэта
Под серым небом бедных деревень
Встает народ, несущий ночь и день
Тяжелый крест, – до слез картина эта
Нас трогает… Дивит нас, сельский люд,
Порою доводя до умиленья,
Твое неистощимое терпенье,
Безропотность и бесконечный труд,
И сердце в нас становится моложе
От грустных нот певца, и наконец,
Отзывчивые нервы растревожа,
        Мы сами плачем, как певец,
И чувствуем, что связаны судьбою
С тобой, народ, что кровна эта связь…
Потом, вполне довольные собою,
Чувствительностью собственной гордясь,
Как практики сухие по природе,
Среди забот и наших личных нужд
Позабываем скоро о народе,
Который нам на самом деле чужд.
Так блудный сын, усталый от разврата,
В минуту светлую, чтоб успокоить мать,
Клянется всем, что дорого и свято
Еще ему, иную жизнь начать;
Клянется на коленях он, с рыданьем —
Загладить прошлое бесславие и стыд…
Потом, очистив совесть покаяньем,
Опять на оргию полночную бежит.
 

<1880>

 
Про порядки новые
Подтвердились слухи:
Августа шестого я
Был совсем не в духе,
И меня коробили
Ликованья в прессе:
Ей perpetuum mobile[56]56
  Вечное движение (лат.). – Ред.


[Закрыть]
Грезится в прогрессе…
Плача от уныния
И по той причине
Окуляры синие
Надевая ныне,
С чувством содрогания
Я убит был просто
Упраздненьем здания
У Цепного моста.
 
 
Учрежденья старые —
Их ломать мы падки —
Возбуждают ярые
Общие нападки
Лишь по малодушию
Либеральной клики,
И с тоской я слушаю
Радостные крики,
Толки суемудрые…
Всюду лица блещут,
Даже среброкудрые
Старцы рукоплещут;
Но без колебания
Нравственного роста
Можно ль жить без здания
У Цепного моста?
 
 
Истина давнишняя
Есть в подобном роде:
Пугало – не лишняя
Штука в огороде.
Пугало единое
Держит в вечном страхе
Царство воробьиное.
Люди ж – вертопрахи,
С воробьями схожие.
В страхе – их спасенье;
А теперь прохожие
Без сердцебиенья
И без трепетания,
Как в саду у Роста,
Ходят мимо здания
У Цепного моста.
 
 
А давно ль – не надо ли
Повторять нам детям! —
Сами шапки падали
Перед зданьем этим;
Мысли нецензурные
Прорывались редко;
Радикалы бурные —
И у них есть сметка —
Фразу их любимую
Повторяли людям
С резкой пантомимою:
«Все, дескать, там будем!»
Я же в назидание
Внукам до погоста
Буду славить здание
У Цепного моста.
 
 
Днем иль в ночи звездные
По Фонтанке еду,—
Зданье мне любезное
Увидав, беседу
Завожу с ним нежную,
Не реву едва я,
С грустью безнадежною
Головой кивая.
Сердце разрывается
У меня на части,
Дух же возмущается…
Впрочем, хоть отчасти,
Два иль три издания,
Стоящие тоста,
Заменяют здание
У Цепного моста.
 

1880

Редакция журнала «Полярная звезда» помещается за городом в Лесном.

Газетное известие

С волками жить – по-волчьи выть.

Пословица

 
Ночь, мороз трещит. На сонный
Парк льет бледный свет луна.
Там и здесь – сугроб саженный,
Холод, глушь и тишина.
 
 
Запушились снегом елки…
Непробудно-поздний час…
В парке только рыщут волки
И издатель Салиас.
 
 
«Братцы-волки! Не простая
У меня есть просьба к вам…»
И волков сбежалась стая,
Удивясь таким словам.
 
 
«Позадумал издавать я
Здесь „Полярную звезду“
И от вас, о волки-братья,
Дорогой услуги жду.
 
 
Для изданья не барашки
Нужны мне, а волчья рать,
Чтоб за икры и за ляжки
Либералов всех кусать.
 
 
Помогите – вы мне любы —
Издавать в Лесном журнал:
Пусть узнает волчьи зубы
Современный радикал.
 
 
Волчий стиль мы все усвоим…
Не жалейте же клыков»…
И свое согласье с воем
Изъявило сто волков.
 

Мораль

 
Не советую на тройке,
Господа, скакать в Лесной:
Могут кончиться попойки
Там ката́строфой одной.
 
 
Либералов вкусно мясо,—
Нынче ж кто не либерал? —
Так что волки Салиаса
Вас съедят и – кончен бал.
 

1881

 
Король негодует, то взад, то вперед
        По зале пустынной шагая;
Как раненый зверь, он и мечет и рвет,
        Суровые брови сдвигая.
 
 
Король негодует: «Что день, то беда!
        Отвсюду зловещие вести.
Везде лихоимство, лесть, подкуп, вражда,
        Ни в ком нет ни правды, ни чести…
 
 
Поджоги, убийства, разврат, грабежи,
        Иуда сидит на Иуде…»
Король обратился к шуту: «О, скажи:
        Куда делись честные люди?»
 
 
И шут засмеялся: «Ах ты, чудодей!
        Очистив весь край понемногу,
Ты в ссылку отправил всех честных людей
        И – сам поднимаешь тревогу!»
 

<1882>