Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Когда Влад досрочно вернулся со своего затянувшегося рабочего дня, Сав сказал:

– Пока ты сутками куковал на этой своей работе, я позаботился о твоём душевном здоровье.

– Как это? Телефона и друзей у меня нет и так.

– Сюда приходили коммунальщики. Я заплатил им, чтобы они сделали вид, что тебя не существует. Объяснил, что ты довольно безобиден, и провёл небольшую экскурсию.

– Пожалуй, могу тебя поблагодарить. Даже поблагодарить от чистого сердца, – сказал Влад. – А то меня уже тошнит от людей.

Сав посочувствовал:

– Жуткая бяка, да? Ведро, если что, там.

И тут же участливо спросил:

– Ничего, если я здесь ещё посижу?

– Тебе я рад так же, как моим девочкам, – сказал Влад от чистого сердца.

Чуть позже приехала на своём ниссане Юлия, припарковалась так, что вид из подвального оконца загородило колесо. Друзья добрых пять минут наблюдали за танцами по газону высоких синих «конверсов».

– Что она делает? – спросил Влад.

– Что-то выгружает… – Сав внезапно загорелся. – Может, у неё проснулась совесть и она привезла нам еды?

Секунду спустя Юля уже стучала в окно носком ботинка и призывно махала рукой. Она привезла Владу в подарок целых двух манекенов. Двух ЦЕЛЫХ манекенов!

Она продемонстрировала им красиво оформленный плакат: «Я знала, что ты там долго не продержишься. Ты не достоин этих бездарей!»

– Ты всё ещё без голоса? – сочувственно спросил Влад, и Юля покивала: увы.

Вечерело. Влад скучал по снегу, по рвущей за тонкими, будто картонными, стенами, глотку метели. За окном вспороли землю зубчики травы – их было так много, что хотелось прятаться там, низко-низко припав к земле и наблюдая, как смешно и странно переставляют ноги прохожие. «Лисьи инстинкты», – назвал бы это Сав. Если так дальше пойдёт, в окно ничего не будет видно, кроме травы. Одуряюще пахло средством, которое Савелий щедро распылил вокруг, чтобы вывести москитов.

– Зачем мне нужно было там работать? – спросил Влад Юлию, как будто это она, произведя в рядовые модельного бизнеса, отправила его на линию фронта. Будто он уволившийся вояка, а она – всё ещё бравый лейтенант, встретившиеся на гражданке в баре.

Юля плюхнулась на кушетку, положив ногу на ногу, достала истрепанный блокнот. Заскрипела ручка – и Влад вдруг очень спокойно уяснил для себя, что этот звук он готов пустить в свою жизнь окончательно и бесповоротно, так же, как взрывной смех Зарубина.

«Тебе нужно было узнать, какой он, мир, где производят современную российскую моду. Кроме того, я хотела посмотреть, ради чего ты всем этим занимаешься».

Влад наивно спросил:

– А ради чего этим можно заниматься?

Блокнот вернулся к хозяйке, а потом снова отправился с посланием к Владу. Точно караван, пересекающий пустыню между двумя городами.

«Ради денег. Ради имени в одной из глянцевых чёрно-белых рамочек… ну, ты, наверное, заметил. Многие к этому стремятся».

Влада аж передёрнуло. Глянцевым чёрным и сливочным белым цветами он был сыт по самые гланды. Вот снег… снег – другое дело.

Ей отлично удавалась прописная буква «я». Такая изящная, что хотелось выковать на её основе элемент для перил винтажной лестницы, архитектурного шедевра. А ещё точка, которая, как бы, даже не точка – напоминает клубок, накренившийся вправо и неумолимо стремящийся к одному ему понятной цели. Во всём остальном Юлия писала торопливо, небрежно. Строчки у неё скакали и вились вдоль горизонтальной линии в строчно разлинованном блокноте.

Юля отдала блокнот, сделав в воздухе пасс сложенной щепотью рукой, как будто хотела добавить: «Просто вписать куда-нибудь своё имя».

Нет, Влад не хотел никуда ничего вписывать. Ни на одном из своих эскизов он не оставил даже росписи. В мире и без него много имён. Была бы его воля, он бы, промочив спиртом марлю, вымарал саму возможность читать и писать – не посмотрел бы даже на во всех отношениях замечательный Юлин почерк. Люди были бы лучше, если б воспринимали мир непосредственно, глазами и ушами, прикосновениями, и у каждого в голове был свой личный конвейер по переработке этих сущностей в информацию, собранный из деталей с громким названием «личные предпочтения».

Прервав отцовский храп, Влад мог бы развернуть с ним занимательную дискуссию по этому поводу. Однажды она ему даже приснилась.

– В детстве я читал, – сказал ему отец. – Не самое полезное занятие. Ты просто сидишь, уставившись в книгу, а деньги утекают и мышцы деградируют… Копится геморрой. Или развивается. Уж не знаю, я не силён во всех этих говённых болезнях. А вот тебе… тебе нужно читать куда больше. Чтобы закончить институт, нужно читать.

– Я уже не учусь, папа, – отвечал Влад, присев на краешек кровати. Тиканье часов, тихое вопросительное «мурр?» проснувшейся кошки. – Когда-то я читал «Хроники Нарнии». Мне нравилось. Как будто ты сам путешествуешь через шкаф в волшебный мир и переживаешь там всякое. Или плывёшь на «Покорителе Зари» в поисках приключений…

Отец сказал:

– Это было давно. Я помню эти книги. Какой теперь год? Сколько тебе лет?

– Не так уж и мало. Да, это было давно. И с тех пор я читал только статьи в газетах и журналах – случайно, пока делал из них выкройки. Да много-много разных вывесок.

Отец беспокойно вминается в подушку. Прямо под окном следует припозднившийся трамвай – в половине третьего-то ночи! – и ответы от фар и света в его салоне скользят по потолку. В этом мимолётном свете подушка кажется картонной, а папино лицо как будто бы он, Влад, лично слепил из папье-маше.

– Теперь я живу в собственном шкафу… в подвале, – продолжал Влад. – И знаешь, здесь почти как в раю. Ну, в смысле… я занимаюсь, чем хочу. На самом деле. Хорошо бы, люди не умели читать. «Хроники Нарнии», конечно, хорошая книга, но всё остальное плохое.

Влад понимает, что сейчас зима, и что тот трамвай – всего лишь служебный, сметающий с рельс снег. Вряд ли в нём кто-то ехал, кроме дремлющего за рычагами и педалями водителя. И ему становится вдруг нестерпимо грустно, как будто он на самом деле сидит у изголовья родительской кровати, как будто никуда не убегал и не было всего этого – эскизов, Рустама, приятной тяжести ножниц, хруста ткани, затянутых в деловой хвост волос Юлии и запаха её духов – распространяющихся в воздухе так стремительно, насколько вообще стремительно могут пропитывать воздух запахи.

– С каких это пор тебя волнуют другие люди? – спрашивает отец таким строгим голосом, почти-бодрствующим голосом, что Влад вздрагивает. Отец чуть не рычит, нижняя губа его трясётся. Тень у стены беспокойно шевелится – мама сейчас проснётся, а может, и вовсе не спит, сейчас поднимется и тенью выскользнет за дверь. И тогда всё пропало. Нарушится это странное состояние между сном и бодрствованием, папа либо всплывёт на поверхность, к реальности, либо рухнет в пучины сна – а падать высоко, он разобьётся!..

Влад ответил так тихо, как мог. Наклонился к отцу и прошептал над ним:

– Они меня волнуют. Без них не было бы ни меня, ни моего дела. Они самое важное, что есть на Земле. Хоть это и не мешает мне не любить их всем сердцем и контактировать с внешним миром раз в две недели. Ещё несколько лет назад я так не думал, а сейчас вот думаю. Наверное, это хорошо, когда приходится менять приоритеты и отношение к некоторым вещам. Возможно, когда-то я вернусь к тебе выучившимся в университете, готовым к жизни, разбужу и попрошу прощения.

И отец сказал то, что Влад всегда хотел от него услышать. Три слова – не те три слова, которые один человек обычно ждёт от другого.

– Поступай как хочешь, – вот, что он сказал.

Влад выпрямился, очнувшись от короткой дрёмы – следствия его ночных кошмаров и ужасающе-длинного рабочего дня. Выпрямился в кресле, в окружении друзей. Может и настанет то время, но его приближение – прекрасный стимул, чтобы попытаться выложиться на полную в этом времени, выйти на арену с тем оружием, которое сейчас у него в руках и драться за установки, которые он в данный момент считает верными.

– Буду работать, – сказал он Зарубину и Юле, которые, кажется, даже не заметили, что он задремал. И потянулся за ручкой.

Очередной контакт с внешним миром случился совсем уж неожиданно: Влад и не думал на него напрашиваться. Подтверждая теорию, что внешний мир несёт во все внутренние миры всех на свете творческих людей только неприятности. Будто любопытный малыш, что запустил пальцы в норку, чтобы извлечь оттуда мышонка, в подземелье Влада проникли незваные гости. Которые, наверно, имеют право туда проникать, учитывая его птичьи права.

Глава 3

Случилось это томным субботним днём. У Влада не было календаря, да ему и неинтересны были циферки, которыми прочие люди маркируют свою жизнь. Сав, казалось бы, во всём остальном более беспечное существо, здесь выигрывал: он смутно припоминал, что сегодня не то четырнадцатое, не то восемнадцатое августа. Но суббота, что верно то верно. Шёл дождь, вода журчала под самым подвальным окошком, как будто выпрашивала у друзей какую-нибудь пищу. Решётка сбрасывала чешую зелёной краски, казалось, прямо на глазах.

Влад спал. Сав шёл с утренней смены в театре, завернув поболтать на старые, давно уже обрюзгшие темы и поделиться новостями более чем недельной давности – в который уже раз. Устоявшийся быт, настаиваемый больше года на заварке более или менее спокойного существования и каждодневной кропотливой работы, наконец сделал своё дело. Зарубин слегка заскучал. Он как любопытный и вечно голодный шмель: пыльца с самых прекрасных цветов рано или поздно приедается, в этом нет ничего удивительного. Когда под чуткими руками Влада рождается очередной невероятный костюм, это волшебство, полный отпад и звездопад: никаких слов не хватит, чтобы описать чувство, которое возникает у зрителя при виде сгорбленной спины мастера и порхающих, как безумные мотыльки, рук, и уж совсем никаких слов нет, чтобы рассказать, что чувствует сам Влад. Но высекает искры из вечных подвальных сумерек он не так часто, как хотелось бы. Куда чаще спит, лежит, уставившись в потолок, или бродит по помещению, пиная стулья. Иногда за чашкой остывшего чая изучает какой-нибудь из седых кирпичей или бессменную лужицу воды в углублении под краном – Сав с присущей ему ироничностью окрестил это «боевой медитацией». Часто рисует, и это тоже интересно, но на каждый чистовой эскиз приходится стопка невразумительных почеркушек – они занимают куда больше времени, чем чистовик. На коленях можно застать два куска ткани, которые медленно становятся одним, будто соединяют их какие-то химические процессы, а не нитка с иголкой; или наоборот, распадаются на части под почти потустороннее щёлканье ножниц.

Кроме того, появилась Юлия, а значит, можно не беспокоиться, что Влад забьёт на ужин, а на завтрак запихнёт себе в рот что-то малопригодное, вроде выставленных бабушками в коридоре для местных собак объедков. Один раз такое уже было.

Скоро, скоро наступит сентябрь, начнётся опять учёба, и времени будет дефицит, но пока вот дрыхнет на кушетке, натянув до подбородка одеяло, Влад, вот транслирует в мир одичалую чёрно-белую свою картинку глухой телевизор, а вот стоит Сав в огроменных кроссовках, шортах и джинсовой куртке, с зонта стекает дождь. Он деловито прислоняет зонт к стене, скидывает с плеча рюкзак, выгружает на стол две банки консервов, хлеб, чай и лапшу быстрого приготовления. Гуманитарная помощь. Щёлкает электрическим чайником: хоть сам согреюсь. Посижу немного, и, если этот сурок не проснётся, пойду.

Втиснувшись в каморку, он затворил за собой дверь, а теперь, сделав два шага к столу, внезапно услышал, что там, в подвале, кто-то есть. Кроссовки промокли. А мокрые кроссовки и грязь на дорогах – не лучшие условия для хорошего, сочного звука шагов. Сав представил: вот шаги спохватились, что я ушёл, а теперь стало быть, догоняют?..

На всякий случай он убрал до минимума собственную громкость, отключил чайник и зачем-то ещё телевизор. Тишина стала для Влада куда лучшим будильником, чем многочисленные монотонные шумы; он сразу проснулся.

– Кто здесь? – спросил он, садясь на кровати.

– Замолкни, – сказал Сав. Выразительно кивнул на дверь: хотя было достаточно темно, Влад различил движение подбородка, и кивнул в ответ.

– На глаза им лучше не показываться, – сказал Сав. – Они сейчас сделают всё, что им нужно, и уйдут. Ну там, снимут показания счётчиков, или ещё что-нибудь…

Но не тут-то было.

Чем больше друзья вслушивались в происходящее за дверью, тем больше быстрее у них в голове разваливался образ пришедших повертеть свои таинственные ручки сантехников, тихих, как приведения, существ, заставляющих подвалы на полчаса забыть, что они одиноки. Влад отсчитал пять пальцев, но друг помотал головой. И правда, гостей больше. И там были не только мужчины, женщины голосили куда больше, хотя влажные стены выедали из этого звука весь смысл, оставляя только громкую оболочку. Когда напряжение там, за дверью, взорвалось какофонией, Влад вскочил и распахнул дверь.

Устрашающего вида мужлан бил лопатой другого человека. Конечности его бессильно болталась, голова, казалось, держалась на лоскутке кожи. Вся одежда жертвы забрызгана кровью. В полутьме кто-то бегал, натыкаясь друг на друга и сваливая всё, что было не закреплено. Лучи фонариков катались по полу, словно огромные малярные валики; другие бестолково метались по помещению в руках обезумевших людей.

Влад и Сав, держась друг за друга, застыли в дверном проёме. Наконец, всё кончено. С пластиковым стуком упало тело. Зазвенела об пол лопата. Мужчина повернулся к ним, держа руки в перчатках подальше от себя, хотя они и выглядели чистыми.

– За что Володю-то – помертвевшим голосом сказал Сав.

В голове Влада словно переключился тумблер: он увидел манекен, который безжалостно разделали лопатой. Увидел мужика с трясущимися руками, которые он держал ладонями вверх, словно опасаясь что-то из них растерять.

– Вы… вы… – сказал он. – Вызовите кого-нибудь.

– Это манекен, – сказал Влад. – Кукла.

Сав сделал осторожный шаг, вытащил из кармана мужика фонарик, разрезал на две половинки темноту. Паника рассасывалась, желе снова превращалось в воздух, которым можно было дышать. Где-то добивали манекенов, одного тащили за обе руки к единственному не трясущемуся источнику света в руках Савелия. Пришельцы умудрились растерять все свои фонарики, или сломать их ударами о стены. Мало-помалу все стеклись сюда, словно насекомые к электрической лампе.

Выглядели гости ужасно. Как советском фантастическом фильме (советских фильмов ужасов Влад вспомнить не смог), где даже на борту космолёта или орбитальной станции присутствовала уборщица с футуристическим пылесосом – но в застиранном халате и сланцах. Именно такие тётки здесь сейчас стояли, и выглядели они, будто бы сбежали со съёмочной площадки. Одна в бигудях, похожа на передвижную метеостанцию, другая с настолько костлявым лицом, что походила на жертву экспериментов.

Мужчины смотрелись не менее устрашающе. Какой-то дед держал в каждой руке по манекеновой голове и внимательно их рассматривал. На одном лице рукой Сава была нарисована улыбка до ушей, другого превратил в киберпанка с лихорадочно горящими красным глазами и дырой в голове.

Ещё двое людей, самые молодые и, по-видимому, братья, были бледны, как трупы. Удивительно, как в панике их самих не причислили к пластиковой армии.

– Что случилось? – спросил Сав.

Он не подал виду, что поджилки у него трясутся не меньше, чем у Влада, и Влад вздохнул с облегчением – не хватало ещё, чтобы по его вине ещё один человек потерял голос. Нужно ещё проверить, слушается ли его собственный язык.

– Что случилось? – переспросил один из бледных братьев. – Здесь что, офис ночного дозора?

Второй захохотал. Они выглядели настоящими сумасшедшими.

– Мы ваши соседи сверху, – сказала одна из тёток слабым голосом.

– А, – пробормотал Савелий. – Вопрос снимается.

Он повернулся к Владу.

– Ты давно должен был познакомиться с этими милыми людьми.

– Что за вакханалию вы здесь устроили? – спросил кто-то.

Мужчина, который бил Володю, выставил руки так, как будто они ещё сжимают орудие. Савелий шагнул вперёд, загораживая собой Влада.

– Эй, эй, спокойно! Это перспективный дизайнер одежды.

Влад забеспокоился, как бы из-за невидимой лопаты Сав не получил каких-нибудь реальных увечий.

– Только не в нашем подвале, – сказала одна из женщин. – Господи, делайте что угодно, только не у нас под ногами!

Её глаза блуждали, ни на чём не останавливаясь; когда взгляд наплывал на разбитое тело или на головы в руках старика, она явственно вздрагивала.

Вообще, все они казались сейчас сборищем маньяков.

– Говорила же я вам, что здесь поселились бесы, – сказала другая, и поспешно перекрестилась.

Сав вздумал было затеять с ней спор, но замолчал, когда тётка звучно хлопнула себя по бёдрам. Ткнула пальцем в потолок.

– Я живу на первом этаже – вот прямо тут! – и слышала дьявольские голоса и музыку. Это бесы!

– Это всего лишь телевизор, – сказал Зарубин, вмиг позабыв, что телевизор у Влада работает без звука. – У каждого из вас этот бес в каждой комнате.

– Давайте здесь всё подожжём, – сказал кто-то из бледных братьев.

– Я тоже слышу, – костлявая женщина кинулась на подмогу первой остервенело, как будто гарпия. – Я со второго!

Сав покачал головой.

– До второго этажа он не добивает. И до первого не добивает, я забыл, что там не работает звук. Да вы, наверное, слышите её телевизор!..

Он кивнул на женщину в бигудях, и та набычилась, готовая отразить удар. И отразила, раскалив воздух между собой из мальчишками багровым цветом своего лица.

– А я говорю, что здесь бесовщина! И комарьё ведь лезет – наверняка отсюда!

С этим Сав никак не мог спорить.

– Приятно было с вами со всеми познакомиться, – сказал он, схватив Влада за локоть. – Бери всё ценное. Документов у тебя и так нет, я знаю… что унесёшь, то и бери.

Спасти костюмы можно было даже не пытаться. Вдвоём с Савом они погрузили на спины стопки с эскизами, и между молчаливыми испуганными взглядами, как между двух рядов копий, проследовали на выход. Тут и там лежали растерзанные куклы и их части.

– Вот и вся твоя пластиковая армия пала, – сказал Савелий.

Позади один из бледных братьев чиркал и чиркал зажигалкой.

Они выбрались на свежий воздух, сложили эскизы на капот «волги» и придавили кирпичами, чтобы не унесло ветром. Дождя нет, но небо было настолько мрачным, что казалось – он уже выпал, уже стремится к земле и вот-вот её достигнет. Сав позвонил Юле, и через десять минут (десять минут ожидания дождя, ожидания новых неприятностей) она уже выбиралась из кабины своего джипа, похожего на подводное чудовище. Узнав о случившемся, принялась ругаться, беззвучно и так изощрённо, что Влад и Савелий залипли, глядя ей в рот и пытаясь узнать хотя бы какие-то слова. По губам читалось всего одно из пяти. Вполне возможно, что остальные они никогда не слышали.

«Я найду тебе помещение», – написала Юля на капоте «волги». Последнее время она таскала с собой повсюду чёрный маркер; он, и ещё блокнот, в котором с каждой следующей их встречей оставалось всё меньше листочков, стали её талисманами.

– Спасибо… Спасибо.

Влад почувствовал, как его отпустило. Всё, что происходило сейчас, будто бы пришло из одного из его бредовых снов… а может, по кусочкам собиралось из всех сразу. У бледных братьев, например, были белые зубы, как у существа на болоте. Он расстался со стопкой эскизов, бережно уложив их на заднее сиденье автомобиля, выпрямился, потирая вечно усталый, перетруженный позвоночник.

– Но пока не нужно. Разве что угол, чтобы сложить эскизы.

Юля и Сав синхронно подняли брови. Влад сказал:

– Я давно собирался попутешествовать. Посмотреть если не мир, то хотя бы город. Не представляю, есть там кто наверху, или нет, но мне подали знак, что хватит сидеть на одном месте.

В лупоглазом доме наметилась какая-то паника. Сквозь щель подъездной двери просочилась струйка дыма. Подвал эти идиоты всё-таки подожгли.

Сав поморщился.

– С чего ты вдруг стал таким религиозным?

Влад невразумительно помахал перед лицом рукой.

– Не религиозным. Я перестал быть агностиком.

– Да, но с чего бы вдруг?

– Посмотрел телевизор.

– Там сказали, что Бог есть?

– Сказали, что бог – это телевизор. А я услышал, что телевизор – это бес. Раз и то и другое телевизор, мне во что бы то ни стало нужно отыскать себе новый объект поклонения.

Юлия завозилась и скоро представила им надпись: «Тебе нужно работать!»

Сав ухмыльнулся: он вспомнил Шелдона Купера из «Теории большого взрыва», и серию, в которой новоявленная девушка заставляла его трудится сверх всякой нормы. Там всё кончилось не очень хорошо – для девушки. Вряд ли Юлия смотрит развлекательные сериалы; а между тем, из них можно почерпнуть много полезного.

Влад сказал:

– У вас есть все мои эскизы. Отдайте их куда-нибудь, разошлите по журналам. Делайте что хотите! Я работал достаточно, время для небольшого перерыва.

Юля накарябала в блокноте: «Я подарю тебе свой, если хочешь. У меня хороший!»

На оставшийся площади блокнотного листа несколькими линиями был изображён телевизор. И правда, неплохой. Но Влад только покачал головой. Прищурясь, посмотрел на небо в прямоугольнике разных по размеру и форме краёв крыш.

– Какое сейчас время года?

Сав мигнул.

– Осень. Почти осень. Конец августа, если точнее.

– Погода будет отличной. Я пошёл. Когда понадобится, я позвоню.

И исчез в арке, из-за которой тянуло свежестью Обводного канала. Хорошо, что успел влезть в обувь и взял под мышку старого знакомца, похожего на чучело медведя, из которого вытащили всю набивку.

– Ты же смотрел только фэшн! – закричал вдогонку Савелий. – Что там могли такого сказать?

Влад пропал на добрый месяц. И хотя и Сав, и Юля смотрели в оба, когда покидали родные стены, на глаза он им не попадался. Юля боялась, как бы город ненароком не переварил своего гения.

«Гении так ранимы, – писала она Саву, когда лично, а когда по электронной почте, – так хрупки! Что он делает там один?»

Сав читал и вставлял так недостающее, по его мнению, придыхание.

Юля не любила Питер. Урождённая петербурженка, она, тем не менее, боялась этого города и считала его чуть ли не проклятым местом.

«Разве может быть добрым город, воздвигнутый на болотах?» – писала она Савелию.

В их приватных разговорах Петербург, исчерченный, словно шрамами, каналами, и выставляющий на всеобщее обозрение жабры-ливнёвки, стал настоящим, живым человеком. Человеком в тёмном плаще, с сырым хвостиком и серыми, цвета песчаника, квадратными скулами, с фетровой шляпой; все приметы они знали назубок, ведь этот человек увёл у них Влада. Впрочем, Юля одушевляла его ещё до знакомства с Владом и Савелием, теперь же эта привычка переросла чуть ли не в манию.

* * *

Долгое промозглое межсезонье, вооружившись дочкой, Юля предпочитала убивать где-нибудь на тёплой стороне планеты, а лето с его тяжёлой влажной пылью крылось козырем работы с её частыми командировками. Зима проносилась со свистом и новогодними песнями, с разукрашенными катками тут и там; к зиме Юлия особых претензий не имела. Тут не до чёрных мыслей. А потом снова межсезонье, снова обострение…

Зарубин был уверен в способности Влада выживать в незнакомых враждебных условиях.

– Жил же он как-то до нас, проживёт и после, – говорил он. Условия, в которых оказался Влад, может, и не такие уж враждебные. Не так страшен чёрт, как говорится…

Словно заразившись настроением, с которым Влад прощался с друзьями, Савелий прибавлял:

– Такие люди просто так не пропадают. Каждый встречный поймёт, что его надо беречь.

«Что же будет дальше?» – сокрушалась Юлия, и рука её дрожала, выводя строчки, а пальцы попадали не по тем клавишам.

Сав отвечал с безмятежной улыбкой – с такой, какую умеет навесить на себя только он.

– Дальше он обойдёт по рукам весь Питер. И в конце концов вернётся к нам.

Это настроение сильно пошатнуло собственный безалаберный агностицизм Сава. До сих пор он искренне полагал, что человеку свойственно хвататься за то, что сваливается в руки… да что там, он и не задумывался-то никогда на эту тему. Но что-то переключилось, когда Влад эти руки опустил, позволив дождю заботы и внимания, который пролила на него Юля, падать на землю.

Влад же путешествовал по урождённому Петербургу, в отрочестве Ленинграду, который с наступлением зрелости вернул себе детское прозвище, как по большой неизведанной стране. Он ничего не боялся: вот не может существо, которое предпочло взять себе в качестве постоянного детское имя, быть злым! Спал где придётся, ел очень мало: своеобразный отшельник в городских джунглях. Ночи были тёплыми и безветренными, когда он лежал на крыше какой-нибудь заброшенной постройки, звёзды падали ему за шиворот.

За всё время он позвонил только один раз – Юлие. Не пришлось реализовывать дикий план по выкрадыванию у Сава из кармана в каком-нибудь тёмном переулке телефона с последующим его водворением на место – каким-то образом номер завалялся в памяти. Влад счёл это за знак судьбы (или Судьбы? Или стоит её теперь именовать с большой буквы, раз уж выдан ей такой кредит доверия? Но судьба не задаётся по поводу своего положения в мире людей, она просто делает своё дело): раз есть номер, нужно звонить. Забылась всего одна цифра, но и её Влад восстановил методом подбора. Когда гудки сменятся настороженным молчанием, он собирался сказать несколько слов и повесить трубку, но сам потерял дар речи, когда услышал могучее «Алло!»

– А можно Юлю? – робко попросил он.

У этой щуплой блондинки внезапно прорезался голос валькирии, который он слышал, когда первый раз звонил в редакцию.

– Владик! – обрадовалась «валькирия». – Как видишь, мне лучше, так что придётся уж тебе немного со мной пообщаться. Что так долго не звонил?

– Копил мелочь на телефонную карточку, – буркнул Влад.

Он отставил трубку от уха, чтобы пропустить излияния по поводу того, что он всегда может зайти к ней за наличностью и если ему так хочется, ей будет не трудно выносить каждый день еду к какому-нибудь мусорному баку – любому, который он скажет. Это не помогло: Юлию было слышно, даже когда он отвёл трубку на длину вытянутой руки.

Наконец, она перешла к более важным вещам.

– Мы заказали первые образцы по твоим эскизам. Выбрали семнадцать штук!

– Рогатый пиджак?

Юля отреагировала мгновенно. Где-то в голове у неё хранился полный каталог всего, что когда-либо нарисовал или пошил Влад.

– Конечно. Такой, с торчащими из плеч сайгачьими рогами, да? Это называется «жакет».

– Я так и думал. Отпилите ему рога до середины. Один чуть длиннее, другой чуть короче. Чуть поднимите плечи, чтобы рога смотрели вертикально вверх.

– Это же будет некрасиво, – расстроилась Юля.

– Так надо, – ответил Влад. И отключился.

Ну дела! Вешая трубку, Влад ухмылялся. Сам он никогда бы не стал сближаться с женщиной-обладательницей мегафона вместо голосового аппарата. Но судьба всё-таки выкрутилась. И, надо сказать, она стоила того, чтобы верить всё больше и больше.

Первую ночь было страшно, хотя и не так страшно, как в ту памятную зимнюю ночь, когда понятие «дом» утратило значение. Влад много думал. Почему-то лучше всего думается, когда куда-то идёшь, а совсем хорошо – когда никуда не торопишься и шатаешься без цели. Или даже не шатаешься – а просто находишься где-то. В сущности, не имеет даже значения, где ты находишься. Влад забредал в какой-нибудь двор, втискивался между гаражами-ракушками, упирался в один из них ногами, в другой – спиной, устраивался как можно удобнее. И погружался в медитацию. Если даже кто-то и проходил мимо – люди спешили с работы, с каких-то встреч и прочих дел – Влада не замечали.

Это напоминало погружение с аквалангом в неизведанные морские глубины. Хоть заранее и не продуманное, но со всяческими предосторожностями: «о нет», – говорил себе Влад, – «на этот раз ты не тот, кому нечего терять». Влад знал: стоит подать сигнал, как через две минуты он будет уже на поверхности. Он в любой момент мог прервать свой эксперимент.

Насколько легко выпасть из повседневной жизни, он понял, ещё когда ушёл из дома и поселился в подвале. Будто бы в неком мировом списке его имя аккуратно заштриховали: что он есть, что его нет, только двум людям, которых судьба вписала в том же списке сверху и снизу от его имени, сейчас есть до этого дело.

Поразмыслив, Влад вывел первую теорему ушельца: Каким бы одиноким ты себя не мнил, всегда есть двое людей, которым есть до тебя дело просто потому, что в этом странном кинотеатре они сидят на соседних с тобой местах. Если, конечно, ты не открываешь и не замыкаешь этот список, что, согласитесь, маловероятно.

Из этого он вывел вторую теорему – как бы тщательно ты себя не заштриховывал – или, напротив, как бы равнодушно к своему положению в мире ты не относился, совсем исчезнуть у тебя не получится. Не получится – и всё тут.

Что заставляет людей видеть одни вещи и закрывать глаза на другие? Только ли личные предпочтения, совершенно случайно совпадающие с вечным стремлением к точке покоя? Влад садился рядом с калеками и больными возле метро, возле храмов. Один или два раза такие «калеки», думая, что он пришёл отбирать их хлеб, чуть его не побили, но он ничего не делал, чтобы себя защитить, и от него в конце концов отставали.

Чтобы стать ушельцем, нужно стать самым незаметным человеком на земле. Кем-то, кого обыватель видит каждый день. Например, попрошайкой у метро. Но становясь таковым для прохожего, ты автоматически становишься значимым для целого сонма существ, вроде других попрошаек, бродячих собак и кошек, милицейских патрулей и молчанников. Делаешь заявку на вступление в их общество.

То есть ты никуда не уходишь – просто переходишь из одного разряда в другой. Каким бы странным ты ни казался, кто-то обязательно сочтёт тебя своим. Сообщество ушельцев – тоже сообщество.

Может быть, стать странным для всех? Но нет, вряд ли показательное валяние дурака сумеет вычеркнуть тебя из мира. Подчеркнуть сумеет, но не вычеркнуть.

А вот если стать неприятным, люди сразу перестанут тебя замечать. Люди будут видеть вместо тебя большой заштрихованный прямоугольник, захлопывать ставни своих глаз и разговаривать на самые отвлечённые темы. Пусть даже эти темы обглоданы ими по тысяче раз. Когда ты становишься менее значительным, чем повседневная пустая болтовня, ты победил. Влад видел сотни неприятных людей, которые не знали этого правила, и пытались жать в человеческом сознании на кнопки, которые давно уже отключены мозгом, как рудиментарные. Например, на чувство общечеловеческого сострадания.

Владу не хотелось делать своё творчество неприятным. Это попахивало одним большим клише. Как иначе заставить людей смотреть на то, что им не нравится, он пока не знал.