Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Он не изменился; Влад не знал, уладил ли он проблему на родине, всё ли в порядке с его корнями, но Рустам был тот же самый. Разве что, площадь пустоты, самого девственного ничего на свете, на его макушке будто бы увеличилась. Он отложил работу, подошёл и прижал Влада к медвежьей груди.

– Ну так приложи! – вскричал Влад, когда ему удалось вырваться.

Работа замерла. Все изумлённо смотрели на него. Подмастерья, должно быть, решили, что он разозлился, и только Юля и Рустам видели, что на самом деле он сильно волнуется. Просто не знает, куда себя деть.

– Давай приложим вместе. Это платье называется «Насилие над модой», ты, наверное, и сам его узнал. Нечто подобное было популярно в том сезоне.

– Откуда бы? – сказал Рустам со смешинкой в глазах. – Я старый трухлявый пень. Ты бы ещё Виктора попросил его «узнать».

– Неважно… неважно! – Влад встряхнул руками, как будто хотел стряхнуть воду. – Вон там чернила… ну да ты сам знаешь, это же твоя мастерская. Испачкай ладонь!

Рустам исполнил; усмехаясь, он смотрел на Влада.

– Теперь – приложи вот сюда. Прямо на подол, так, чтобы остался след. Теперь я.

Он повторил за Рустамом и приложил свою ладонь с другой стороны. Его отпечаток был меньше, но обхватив левую руку правой, он вдавил руку в ткань так, что след потом щеголял множеством линей и прожилок. Если бы это на самом деле было изнасилование, по такому отпечатку его закрыли бы без разговоров.

Совместная работа с Рустамом – то прошлое, к которому Влад с удовольствием вернулся. Там, в этом человеке с головой, похожей на шар для боулинга, было столько опыта, что вряд ли можно было лелеять даже надежду вычерпать его до дна. Юля рассказала, что именно он довёл до ума все костюмы, внёс тысячи мелких корректировок, в основном касающихся конструктивных особенностей и удобства, и не затрагивающих общую тематику.

Влад это оценил.

Иногда, забывшись, он звонил ночью, и Рустам всегда брал трубку. Влад заворачивал его в полотно идей, вышагивая среди безмолвных манекенов, и Рустам, вооружившись метафизическими ножницами, кроил из него нужное.

Что и говорить, с таким помощником процесс шёл быстрее. Влад кричал в трубку:

– Когда-нибудь я возьму тебя на работу самым главным мастером!

– Я уже у тебя работаю, – скромно сказал Рустам.

– Как это?

– Согласно трудовому договору с ИП «Малкин».

– Я тоже там работаю?

– Насколько я помню, Малкин – это ты… – говорил Рустам, и в его голосе слышался отложенный на потом сон. – Меня приняла на работу Юлия Андреевна. Она хорошая женщина. Ты видел наш шоурум?

Стрелки часов, на которые во время разговора слепо пялился Влад, рано или поздно разворачивали его мысли в русло повседневности. Он смотрел в окно: удостовериться, точно ли сейчас ночь? Спохватывался и говорил:

– Прости меня! Ты же, наверное, спишь?.. Ну, не буду больше отвлекать. Спокойной ночи!

Часто он бросал трубку, не дожидаясь ответа, и потом смущённо глядел в окно, на отсветы из окон круглосуточного магазина в лужах. Вот так, из-за него не выспится хороший человек.

* * *

С пришествием зимы Влад стал выходить по вечерам гулять. Савелий приезжал реже, уходил раньше, и Влад не раз наблюдал в окно своей мансарды, как он с разбегу и, – Влад был уверен, – с лихим гиканьем вскакивал на платформу подошедшего троллейбуса. Остановка достаточно далеко, среди антенн и хозяйственных будочек соседнего здания, что на этаж ниже владовой новостройки, она казалась чуть ли не миражом, остановкой-на-крыше, к которой причаливают воздушные троллейбусы, и мимо которой, точно вороны с полыхающими глазами, проносятся машины.

Он ждал, пока сумерки заварятся и хорошенько настоятся, а потом, накинув пальто прямо на рабочую одежду, не переодев даже штаны, отправлялся топтать снег. Он оставлял на газонах и пустырях безумные цепочки следов, скрещивая ноги, подпрыгивая и вращаясь, как сломанный волчок, гладил бродячих псов, которые не как церберы из квартала уродливых домов-обелисков и домов-скопцов, куда он сносил телевизоры, чтобы разбить корпус металлическим прутом – обычные бродячие псы, охочие до любой ласки. Прикладывал к голой макушке ком снега – просто чтобы почувствовать, как стекают по голове холодные капли.

Пользуясь своей возможностью попадать в зарешёченные окна, Влад проник однажды домой. Не в лупоглазый свой подземный приют, где витые прутики загораживали оконце, напоминающее перевёрнутую улыбку, и не во второй, из которого полутора часами ранее ушёл: там решёток не было; а в исконный, в тот, где никогда ему не было по-настоящему хорошо, а значит, и домом-то он зваться не имеет никакого права. О да, там были решётки! Самые крепкие решётки на всём белом свете. Родители Влада жили на втором этаже, но решётки от этого в цветы на подоконнике не превратились.

Влад не знал, ставил ли их отец, или квартира стала недружелюбной ещё до их переезда. В общем-то, решётки были вполне оправданной мерой: под двумя окнами из трёх (кухня выходила на другую сторону дома) рос огромный дуб, будто бы специально спроектированный для детей и грабителей. В морщины в его в коре удобно ставить ноги, протянутые руки сразу находят удобный ухват. Летом дерево шумит своей пышной шевелюрой, скрадывая все твои ошибки.

Влад не стал лезть на дерево – он запрыгнул прямиком на подоконник. Просочился сквозь прутья, и спустил на пол своей комнаты ноги. Пола пальто застряла между прутьями и нижняя пуговица исчезла в темноте. Досада. Нужно будет её потом поискать.

В комнате мало что изменилось. Те же отстающие от стен обои, тот же потолок со следами жвачки, которую он метал туда в знак своего отчаянного детского протеста. Стол-«трансформер», коробки с конструктором на полке, в шкафу (Влад был в этом уверен) обнаружатся его вещи. С минуту Влад стоял и размышлял, но потом понял – мало что изменилось, потому что он ничего с собой не взял. В его сердце не нашлось и угла для комнаты, в которой он жил без малого пятнадцать лет. Так, наверное, люди, которым приходится часто путешествовать, с удивлением потом отвечают на вопросы родственников о гостиничном номере: «Да вроде уютно. Что там было интересного? Да ничего не было. Один раз завтрак забыли принести, пришлось звонить…».

Влад пошёл дальше – он пронёсся мимо этого перрона, на котором в прошлый раз пришлось столько стоять, лишь мельком окинув его взглядом. В дверях его встречала кошка. «Помнишь ещё меня, милая?» – пробормотал Влад и потрепал хвостатую между ушами.

Он приоткрыл дверь в комнату родителей, проскользнул внутрь. Папа по-прежнему тяжело ворочался в кровати, мамы по-прежнему будто бы и не было рядом. Только встав на цыпочки и приглядевшись, Влад заметил тень от её волос на подушке. Пахло спящими людьми, люстра застыла над потолком, будто огромная сосулька. Словно в доме вдруг случилась оттепель. Влад был совсем в этом не уверен.

Влад сделал шаг, опустился на колени, как делал сотни раз до этого. Через джинсы холодил колени пол. Лицо отца в лунном свете казалось высеченным из камня. Губы оставались неподвижны, одеяло аккуратно лежало на груди, как саван на мощах, и Влад со страхом подумал, что, возможно, некоторые вещи поменялись за два года гораздо сильнее, нежели он мог предположить. Отец никогда не спал под одеялом. Он всегда скрупулёзно в него заворачивался, но полчаса сна, и оно оказывалось на полу.

Впрочем, возможно, не всё ещё потеряно. Влад закрыл глаза, что бы не видеть неподвижного профиля, провёл языком по верхним зубам. Подумал, что бы сейчас мог сказать ему отец. И тут же в голове возник голос:

«Ты будто берёшь на себя ответственность изобличать грехи нашего времени».

Это было не начало диалога: никаких обменов приветствиями, никаких попыток настроиться на волну друг друга, обыкновенных трудностей, с которыми два необщительных человека налаживают контакт. Это продолжение давнего, давно уже прожёгшего в сознании Влада дыру, спора.

Привычку говорить длинными мудрёными фразами спящий отец взял попользоваться у Сава. Но тут фразы отнюдь не такие безобидные, а вместо молока разбавлены злейшим виски. Как будто карманы этой привычки он нагрузил болтами и гайками, высыпав оттуда прежде семечки, конфетные фантики и трамвайные билеты. Влад, который в жизни очень мало дел имел с крепким алкоголем, моментально опьянел.

– Я стараюсь. Хотя я не так много о нём знаю, – сказал он вслух. Спохватился, и зажал рот обеими руками. Впрочем, тишина вокруг была непоколебима, как густой кисель в стакане; ни один малыш своими слабенькими лёгкими не смог бы вызвать на его поверхности даже ряби.

«Ты бы сначала разобрался в себе», – пожурил его папа.

Владу захотелось вернуться в свою комнату и посмотреть, на месте ли тайник с наиболее удачными рисунками. Отец, конечно, ликвидировал бы его сразу, как только нашёл. Но не сдвинулся с места; за два с хвостиком года на свободе он придумал много неплохих вещей (которые понравились ещё как минимум двум людям – Влад считал, что это неплохой критерий оценки творчества), так чем будут лучше платья, которые Влад рисовал здесь, в тюрьме? Фантазия берётся не изнутри. Все новые впечатления, которые вливаются в художника, все сердечные и душевные метания перерабатываются внутренним конвейером в фантазию. Если все впечатления – с искусственного глянца журналов, с влажного шелеста их страниц, то и фантазия будет соответствующая. Нет, пожалуй, смотреть на это не нужно.

«Я бы не хотел там копаться, – ответил Влад. – Видимо, это будет не слишком приятно».

«Презираешь себя?»

«Скорее, просто не люблю. И, папа! Я ничего не изобличаю. Я… наверное, хочу, чтобы изобличили меня».

Он очень долго молчал. Кажется, Владу удалось его удивить. Когда Влад уже начал думать, что отнц исчез, растворился, он спросил:

«Как это? Ну-ка объяснись, сын».

«Объяснения – не моя стезя. Достаточно того, что я пытаюсь делать.»

«Что же ты пытаешься делать?»

«Я покажу».

Влад протянул руки и хлопнул в ладоши прямо над лицами спящих. Маски разлетелись вдребезги, из горла отца вырвался не то возглас, не то храп, мать тихо вскрикнула. Кошка, которая тёрлась о его бок, тряхнула ушами. Владу слышался под ногами звон стекла, пока он пробирался по стенке мимо родительской кровати к окну. Последнее, что он успел увидеть перед тем, как его втянул в себя оконный проём – как взметнулось на груди отца одеяло, будто крылья взлетающих ворон. И вот Влад уже внизу, смотрит наверх, как зажигается на втором этаже свет. Он не стал ждать, пока кто-нибудь выглянет в окно. Запихав руки в карманы, Влад пошёл прочь.

В то время, как в бутике вовсю шла подготовка к релизу коллекции, Влад заперся в студии. Кажется, судьба собственных костюмов, уже отпущенных на волю, нисколько его не волновала. Дальше они должны были махать крылышками самостоятельно. Влад практически ими не интересовался.

Зато в студии творилась магия. Кнопками он пришпиливал к стенам всё новые и новые эскизы. Без остановки строчила швейная машинка. Иногда, теряя голову, Влад принимался скакать по помещению, роняя мебель и манекены, пиная их, сталкивая с глухим стуком головами. Дом был сравнительно новый, и когда он поднимался в прозрачном лифте на последний этаж, то рассматривал затянутые в плёнку двери в квартир. Под ним никто не жил, и это был очевидный плюс – некому было вызвать полицию и стучать по батарее.

По правде говоря, он не удивился бы, если бы узнал, что квартиру под ним тоже арендовала Юля – для того, чтобы творческий процесс не разбавляли посторонние люди.

Влад терпеть не мог доставлять неудобств кому бы то ни было – но когда доставлять неудобства было некому, он превращался в пороховую бочку. Он всласть орал, ругался, а один раз поймал себя на том, что со шваброй наступал на столпившихся в одном углу манекенов. Как сказал Сав, зашедший один раз и заставший самый разгар такого представления, из него вышел бы отличный диктатор.

Несомненно, он думал, что это Влад их туда поставил. Но Влад не помнил, как они там оказались.

За своими манекенами он замечал много странного. Они бродили по комнате, как им вздумается. Он ни разу не видел, как они перемещались – но входя домой, не мог даже предположить, какую картину увидит, когда включит свет. Иные меняли даже позы.

Точно так же, когда утром вспыхивала мелькающая среди городских построек Невка и солнце будило его первыми лучами, Влад не мог предположить, что увидит, когда откроет глаза. Когда он спал, они перемещались по дому, еле слышно стуча по полу пятками, здоровались друг с другом за руки с характерным костяным звуком. Засыпая, Влад думал, что если бы у него был ночник, спать было бы втройне жутче – его свет находился бы в непрекращающимся, беспокойном танце, снуя между движущимися фигурами, иногда просвечивая сквозь них, чтобы Влад мог увидеть полное отсутствие внутренностей.

Когда у трёх или четырёх появилась одежда, манекены сочли нужным внести в неё коррективы. На камзоле, в который было вложено немало времени, почти не осталось металлических и пластиковых деталей, что Влад нашил из своей коллекции телелолома из прихожей; валялись они на полу почти по всей комнате. В платье из картонной коробки (на которое он не затратил ровным счётом никаких усилий, только коробку из-под плазмы, которая также приехала с импровизированной свалки, да немного степлерных скоб) появились дыры под руки.

Влад пришёл в бешенство.

– Что это такое! – орал он на них. – Как вы посмели! Это мои костюмы! Мои!.. а вы должны стоять и не двигаться!

Манекены стояли и не двигались. Матерясь и вопя в потолок, он принимался скакать между ними. А потом встал как вкопанный и подумал: может, им просто неудобно?

– Думаете, они слишком громоздкие? Но никто не говорит, что люди будут выходить в них на пробежку! Вы ничего не понимаете… даже телевизор не смотрите. Если бы посмотрели, то поняли бы, что иначе это уродство изобразить не получится. Это моя фантазия! Я такими их представляю. А если вам не нравится, то… то…

Влад собирался уже выкрикнуть «можете валить!», но подумал: «а вдруг они действительно оставят меня одного?»

– Ладно, – пробурчал он. – Если в них неудобно… да, да, я, принципе, понимаю. Кто станет носить это даже два часа в день… а вам… вам приходится круглые сутки! Я постараюсь сделать их удобнее. Но вот отверстия для рук ты там зря сделала, дорогая. Эта коробка символизирует беспомощность человека перед виртуальным миром. Я сделаю тебе другую, эту можешь снять и выбросить.

Юля в один из очередных к нему визитов с удовольствием заметила:

– Твоя квартира всё больше напоминает музей.

От мансарды у Юлии были ключи, которые она не стеснялась пускать в ход. Влад особо и не возражал. В конце концов, именно благодаря ей у него есть жильё и место для работы. Да ещё какое!.. Тихая гавань перед будущими потрясениями – Влад чувствовал, что от них никуда не деться, более того, ещё немного, и он их возжелает. Если ей хочется заходить без стука и без звонка, пускай заходит.

Юля принесла фруктов. Она разглядела под грудами грязной посуды в мойке вазу, вздохнула и включила воду.

– Твоя коллекция готова.

– Ты уже говорила.

Влад бродил среди своих подопечных, представляя себя в лесу. Погода располагала: сквозь облака пробивались лучики света и засыпали мансарду солнечными пятнами, которые выглядели так, будто прошли сквозь сито древесных крон. Манекены при желании и очень большой фантазии можно принять за деревья… или за гипсовые статуи в заброшенном, заросшем саду. Ему очень нравился образ в голове, Влад подумал даже, что как только расквитается с «телевизионной» темой, займётся чем-нибудь поспокойнее.

Например, попытается обратить внимание людей на заброшенные и затерянные постройки. Среди них могут встречаться настоящие произведения искусства!.. Равно, как и вредные и несущие зло всему окружающему. Кладбище человеческой цивилизации, источающее в почву яд и смертоносные облака в воздух. Когда-нибудь всё-всё на земле превратится в такие вот кладбища, и кто знает, останется ли место тогда для природной красоты, которая сможет, как козырная карта, побить оставшиеся после человеческих деяний руины. Останутся ли у планеты такие козыри?.. Хотя бы шестёрка. Хоть двоечка… Смогут ли через асфальт пробиться ростки деревьев, молодые ёлочки, тополи и вязы?

Влад блаженно улыбался. Под его ногами уже пробивалась травка и распускались первые полевые цветы; ему хотелось растянуться там прямо сейчас, и помечтать. Какое это счастье – когда идея приходит к тебе сама, когда не нужно за ней бегать, охотится с сачком, как за редкими видами бабочек. Такое случается редко, но оно стоит – всего, минут чёрной меланхолии, приступов отчаянной лени, страха, жгучего страха, когда просто не можешь поднять руки, чтобы начать работать, всего…

– Послезавтра показ, – крикнула из кухни Юля. Она с грохотом опустила на подставку столовые приборы. – Тобой заинтересовалисьочень многие. Ты должен присутствовать. Я говорила, что достала тебе документы?.. Так что проблем быть не должно.

– Хорошо, – покладисто сказал Влад.

Однако когда Юлия привезла ему билеты, проблемы внезапно возникли: Влад сказал, что не поедет.

– Как так? Мы едем все! Я, мой зам по контактам с общественностью, главный дизайнер…

– Кто все эти люди? – спокойно спросил Влад. – Я их знаю?

Юлия взяла себя в руки.

– Это Сав и Рустам, ты прекрасно их знаешь, – она сделала паузу, чтобы посмотреть, принесли ли Владу её слова какое-то облегчение. Но видя, что он не проявляет интереса, продолжила: – Но ты тоже, тоже должен ехать!

– Сав как мои глаза. Я бы доверил ему свои глаза.

– Люди захотят видеть автора. Самого первого человека, с которого всё начиналось.

Влад улыбнулся.

– Они могли меня лицезреть, пока я бродяжничал. Знаешь, сколько людей меня видели? Ужас. Мне кажется, я посмотрел за это время в глаза всему Питеру.

Юлия вспомнила слова Зарубина насчёт того, что Влад может вернуться, только когда пройдёт полный круг по рукам жителей этого города (та фраза едва не затерялась среди того словесного мусора, что извергал он ежедневно в пространство. Слишком уж много было у него, у Сава, слов, и счастье, что среди них находились стоящие).

– Ну уж нет, – Юля решила стоять до конца. В голосе её замелькали грозовые нотки. – Я скажу Саву, чтобы он держал глаза закрытыми.

– Хорошо, – решил Влад, – Тогда я сделаю себе другие глаза. А билет… билет можешь сдать.

– Ты поедешь! Не будь таким эгоистичным засранцем.

Юля завелась по-настоящему. Звучало это внушительно: даже манекены затрещали и, как будто бы, начали плавится, как восковые фигуры, к которым поднесли пламя. Когда у девушки такой голос, ты трижды подумаешь, прежде чем выводить её из себя.

Но Влад просто-напросто затворил перед её носом дверь. А потом, подождав, пока женщина уйдёт, пнув напоследок дверь, сел звонить Саву. Зарубин по-прежнему был самым крутым сукиным сыном на свете. Настоящим супермэном. Портативные видеокамеры для него оказались не такой уж большой проблемой, нашлись даже специальные крепления.

– Где ты всё это возьмёшь? – наивно спросил Влад после того, как изложил свою просьбу.

– Секрет, – сказал Савелий, и Влад как наяву увидел, как он ухмыляется. – Попрошу у Юльки. Где, по-твоему, я ещё могу их взять? В театральных загашниках таких не водится.

При встрече он сказал другу:

– Это, конечно, твоё право. Можешь никуда не ехать.

– Я и не собираюсь. Я всю жизнь смотрел на модные показы через экран телевизора. Это уже традиция… Смотри, если закрепить её вот здесь, на шее, она будет не слишком мешаться модели?

Они в шоурум. Сквозь паутину, которую словно сплёл поверх стекла огромный паук, едва проникал свет. Когда-то здесь был магазин, которому какие-то голодные ребята ночью расколотили окно. Треснутое стекло так и не поменяли, и это, по мнению Юлии, придавало магазину некоторый шарм. Витрина словно говорила: «здесь вы увидите именно то, что ожидаете. Здесь побывали уже мародёры – смотрите, что сделали они с одеждой! Теперь это мусор… Или нет? Вот вы – вы лично – рискнёте это надеть и показаться на людях? Рискнёте ли вы разморозить это замороженное в ткани насилие теплом своего тела?» Вывески никакой нет: всё равно бутик пока закрыт. Сав шутливым шёпотом пытался поведать другу о «важных людях», которые сюда захаживают сладить с Юлей кое-какие контакты, на что Влад реагировал одинаково: «Здесь что, – говорил он – бордель какой-нибудь?» Савелий смеялся: Юльке, мол, с её-то голосом вполне подойдёт роль мамасан. А что до работниц… за каждой, буквально за каждой прослеживалась своя история; она была не внутри, не из-за глазных яблок выглядывала затаённой болью на очередного клиента, нет – она была снаружи. Грязью или кровью налипла на платья, останками саранчи усеивала плечи или задыхающимися в пыли придорожными кустами, безымянными, как работницы подобных заведений, украшала их грудь. На спине всё рваное, всё в лоскутах, так что даже беззащитные родинки на пояснице становятся всеобщим достоянием… Ну хорошо, родинки эти – дефекты китайского производства, на заводе их даже не подумали зашкурить, но смотрятся жутко и правдоподобно.

Влад здесь в первый раз, но по тому, как распрямляются плечи друга, как без скрипа начинает ходить на его шее голова, Савелий видел, что ему здесь нравится. Это полутёмное помещение с единственной тусклой лампочкой под потолком. Со стен содрана даже штукатурка, пол холодный, стол и стулья с высокой спинкой покрыты чёрной краской и лаком. Похоже одновременно на знакомый нам подвал и на помещение в каком-то замке. За окном мерещится непогода, даже когда светит солнце.

Савелий возился с креплениями, примеряясь с ними к разным местам манекенов. Он подсвечивал себе фонариком, иногда зажимая его зубами, подкручивал какие-то болты, регулировал крепления. Иногда произносил с чувством: «извините, ради бога» и поправлял сбившуюся деталь одежды. Камеры были размером едва ли не с крышечку от бутылки, Влад взвешивал их на руке и думал о глазах. Глаза будут темой одного из следующих костюмов – и Влад сейчас пытался вообразить себе ту, которая будет его носить. Жадную до чужого внимания, самку, которая по запаху, по каким-то ей самой (а на самом деле – её похотливой природой) определяемым признакам пытается подобрать себе самца. На ней, конечно же, будут тёмные очки, но в этом платье они – плохая маскировка: тысячи выпученных глаз будут пялится на каждого встречного и даже тех, кто вовсе не пересекался с ней маршрутами, а только лишь попал в капканы, расставленные глазами на спине. Проводить отбор и отсеивать, отсеивать, отсеивать… до тех пор, пока, наконец, хозяйка не останется одна. Пока не углубятся на лице морщины, просвечивающие даже через паттерны тонального крема и не поблекнут под тёмными стёклами зелёные фонари.

Зачарованный этим образом, он сказал Савелию:

– Я буду наблюдать за вами, как паук… как создатель паутины. Эта камера будет у всех на виду, остальные я хотел бы вас попросить замаскировать среди одежды. Хочу видеть реакцию людей.

– В зале будет темно.

– Тогда вы с Юлей повесьте одну-две на себя. Вы же будете сидеть внизу?

– Послушай, – терпеливо сказал Сав. – Почему бы тебе не поехать самому?

Влад поджал губы.

– Прости, я не хотел стать обузой. Я туда не напрашивался. Может, пока не поздно, всё отменить?..

– Уже поздно отменять, приятель… Ладно, ничего. В конце концов я пообещал себе оказывать тебе любую поддержку, на которую способен, и если ты не хочешь ехать на это грёбаное дефиле, я тебя выгорожу. И от Валькирии тоже. Давай сюда камеры. Мы с Рустамом покумекаем, куда их можно пристроить.

Тем же вечером они улетели. Влад остался дома, и ровно в двенадцать часов следующего дня, вооружившись пивом, пялился в ноутбук. Он разместился на полу, облокотившись на двух лежащих валетом манекенов, прежде позаботившись, чтобы их головы были повёрнуты к экрану. Пускай посмотрят глазами своих братьев и сестрёнок, которые умеют ходить, но, по сути, исполняют ту же самую функцию: наполнение для одежды, которая призвана быть отражением внутреннего мира человека, который её носит.

Ну, так считается. Так, можно сказать, говорят официальные источники.

Влад полагал, что это чушь. Во всяком случае, свои костюмы он делал по другому принципу. С мешком с костями и кровью, и даже иногда толикой мозгов, что вздумал их нынче к вечеру напялить, они имели сношения только в одностороннем порядке – повиновались движениям мышц. И кричали, кричали наружу, обращаясь к всем, кто может видеть их вопли, что не сотрясают даже воздуха, но призваны сотрясать и переворачивать внутренний мир.

Так он думал поначалу. Но потом в один момент немного изменил своё мнение.

– Ты что, думаешь, что твои тряпки будут сверкать на каждом втором сборище модных идиотов? – сказал ему Савелий. – Чтобы надеть это на люди, требуется недюжинное мужество. Или фриканутость. Не спрашивай меня, что это такое, я сам толком не понимаю. А мужество – это когда тебе есть, что сказать миру и в чём его поправить. Что получается тогда?

Влад не знал. Он был очень слаб на теорию – мог только фантазировать, вдевать в иголку нитку и кроить. Друзья воспринимали всё, что он делает, как должное, разве что, может, интерпретировали его как-то для себя, но он не мог представить, что будет говорить, если кто-то спросит: что, мол, означает вот этот элемент и какую роль играет он в общем контексте – в контексте этого костюма? Скорее всего, он замкнётся в себе, или просто пошлёт вопрошающего подальше.

Савелий продолжал.

– Получается, они будут действовать сообща. Мужественный человек, который выбрал твой костюм, как оружие, и костюм, подвергшийся специальной заточке… Так что ты не прав. Сердцевина, которую ты так презираешь, тоже имеет значение.

– Где взять мужественных людей?

– Вот этого я не знаю, – сказал тогда Зарубин. – Кажется, они все вымерли ещё в палеолите. Погибли на войнах, и так далее.

Итак, Влад, компьютер с запущенным скайпом, мельтешение в эфире – как раз такое, к которому он привык, когда смотрел у себя в подвале подобные показы на едва работающем телевизоре. Хорошо забытая, но приятная атмосфера сочилась с экрана и разливалась под ногами у Влада, который предпочитал не замечать, что фонтанирует на самом деле бутылка. Пена шипит и усыхает на костяшках его пальцев – этого он тоже предпочитает не замечать.

– Меня видно? – спросил с той стороны Сав, и Влад показал большой палец. Он успел основательно забыть, что связь не двухсторонняя.

Ради визита в столицу, пусть и виртуального, Влад одел одну из своих наименее мятых маек и зачем-то заменил шорты джинсами. Савелий же влез в пиджак со слишком длинными рукавами и походил в нём на карлика из старинного чёрно-белого фильма. Галстук-бабочка под его подбородком смотрелся как настоящая бабочка, привет из душных летних ночей, по которым Влад уже успел затосковать. Скоро Сав перезвонил задать тот же самый вопрос. Потом рассказал, что успел создать по отдельному потоку для каждой камеры и объяснил, как между ними переключаться. Влад попробовал. Потом, созерцая Юлину грудь в глубоком вырезе платья, сказал:

– Всё работает.

Влада и пару-тройку других новичков поставили первыми. Но когда подошла его очередь, у Влада уже плохо получалось сдерживать волнение. Зарубин отошёл в подсобные помещения, чтобы проконтролировать, как приладят камеру, и включить её в общую сеть. Беготня была очень ему к лицу, Сав справлялся с ней важно, то отводя от себя мановением руки с пропуском взгляд секьюрити, а то вкручиваясь в неё, как штопор в винную пробку, становясь частью этой суеты. Влад хотел задуматься над тем, как изменило жизнь некоторых людей знакомство с ним, самым маленьким и самым незаметным в прошлом человеком на земле (равно как и они своим присутствием изменили жизнь его, Влада. Неизвестно, в более спокойную ли сторону, но в правильную, это точно), но мысли получались то сырыми, а то пережаренными, передержанными на огне, и он отложил это занятие до лучших времён.

Началось шоу. Объявили его фамилию: голос ведущего почти не слышен за шумами, которые наполняют залу. За сопением, разговором, смехом. Микрофон всего один, скорее всего это его держит на коленях Юлия. Влад слышит, как у неё бурчит живот.

Свет резали тонкие, как ножи, ноги манекенщиц. Всё знакомо: величественная «костяная царица», заляпанный настоящей грязью, но тонкий, и с легчайшим намёком на весну, «придорожный куст», «моя кровь» где кровь Влада рисовала прихотливые рисунки (то, первое платье осталось в подвале. В ремейке всё были за то, чтобы ограничится краской, но Влад сумел отстоять право собственной крови покрывать ткань), «затруднение дыхания» с узким и жёстким воротником, заставляющем держать голову всё время прямо, всегда прямо, как и полагается современной, жёсткой, как прут, женщине… Влад давал названия платьям просто, чтобы не запутаться, но теперь шептал их про себя, как старик, что повторяет имена давно покинувших его детей, о которых внезапно вычитал в утренней газете, как о молодых и перспективных талантах… Вот, кстати, и «новости»… кусок рукава уже оторвался, и, похоже, приклеен на прежнее место скотчем. Влад попытался вглядеться в лица манекенщиц, но ничего не разглядел: качество картинки оставляет желать лучшего. С каким чувством влезали они в его костюмы? Что испытывали? Гадливость ли, заинтересованность, или просто тупую покорность, которую, быть может, испытывали пластиковые его друзья в подвале. Эти, нынешние, совсем другие. У них есть характер и они не стесняются его проявлять.

Камера покачивалась над тощей грудью манекенщицы, обхватывая ногой тонкую её шею, и Влад будто бы чувствовал в потных ладонях, как напрягается кадык, когда она глотает. И через неё Влад впервые заметил, как реагируют зрители. Они привставали, тянули шеи, блестели окуляры биноклей…

Микрофон Юли открыл к нему дорогу бурному приливу аплодисментов.

– Почему вы все радуетесь? – бормотал Влад в экран. Забывшись, он хватал телефон и принимался названивать Саву, а тот жестами пытался донести в камеру, что не может ответить. Только не прямо сейчас.

– Почему они так странно реагируют? – спрашивал Влад своих пластиковых друзей. – Это же не похоже на ужас! Там (он вскочил, и бутылка, плюясь остатками жидкости, покатилась прочь) моя настоящая кровь! Если бы я сделал платье из туалетной бумаги, вы бы тоже радовались, а?

– Конечно, они бы радовались, – уверил его сутки спустя Савелий. – Ты же гений!

Он всё в том же пиджаке с бабочкой, только теперь порядком помятом. Значит, либо только с самолёта, либо ночевал у Юли.