Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Влад опять занял у сна драгоценное, поблёскивающее лунным светом время. Сложно представить, насколько это упоительно – просто делать любимую работу, заставить все свои мысли, как планеты и астероиды, вращаться вокруг этой идеи. Тем не менее, Влад не клял себя за годы бездействия. Единственное, за что он был горячо благодарен Неназываемому – за то, что тот отделил котлет от мух, в смысле, Влада от того, что уже покинуло его голову. Он листал когда-то журналы с моделями, облачёнными в платья, и отстранённо вспоминал, как прорисовывал ту или иную деталь, удивлялся, почему же в итоге акценты получились здесь и здесь, когда должны быть вот тут и здесь, и думал: «у вас теперь есть собственные ноги, так идите и не возвращайтесь ко мне. Уступите место в моей голове новым детям».

Так почему же то, ради чего он всё это затеял, не может существовать отдельно?

Незаметно на улице наступило утро, а день наполнил всё стрекотом суетливого будня. Питер дышал спокойно и размеренно, складки тенистых глубоких морщин между домами углублялись, волосы выбеливала седина. Мыло, которое Влад использовал взамен сточившегося карандаша для ткани, оставляло под пальцами струпья. Хочется смочить слюной палец, собрать их все, и запихать в рот. Влад обожал запах художественного мыла, так же, как и…

«Уже всё случилось», – сказал кто-то голосом отца. Влад поднял голову. Он что, задремал?

13:08 – светилось на часах. Интересно, окрашивались ли изумрудные цифры в красный, когда там было «00»? Неназываемый производил впечатление пунктуального человека. Влад посмотрел в окно, туда, где блестела Нева и ещё дальше, как будто ожидал увидеть там рассеивающийся от пистолетного выстрела дым.

Влад откинулся на спинку стула, протёр глаза. Каждый звук вдруг стал объёмным, каждый запах обрабатывался мозгом вне очереди, как нечто особенно важное.

До 13:20 ещё двенадцать минут… у Юли, бывало, отставали часы. Бывало разряжался её мобильник и сбрасывал время на 00:00, но каковы шансы, что случилось это сегодня?

Влад выскочил на улицу, как был, в майке и домашних штанах, разве что сунул ноги в обувь: зимних ботинок там не было, как и осенних, единственное, что нашлось перед дверью – лёгкие кроссовки, естественно, с лета. Они не признали хозяина, стянули ноги крепко, словно капканы.

Воздух вооружил его морозными крыльями. До Елагина острова не десятки тысяч и не тысячи биений сердца, всего-то сотни четыре, а такого внезапно похолодевшего, как у Влада, может, на четверть меньше, но транспорт туда не ходит, не тянутся даже крыши, по которым можно срезать путь, так что приходится переставлять и переставлять ноги. Что, в некотором роде, неплохо, потому как выдохшись и свалившись прохожим под ноги, ты можешь быть уверен, что сделал всё, что мог.

При виде по-летнему одетого человека, который несётся на них с неотвратимостью локомотива, люди разбегались, вжимались в стены, уступая дорогу. В этой части города тихо, только-только начинают выползать на улицу, чтобы пощупать ночной снег, дряхлые старички, переваливаясь, словно утки, идут из магазина бабульки. Со школы спешит ребятня. На таком фоне Влад мог вызвать единственную реакцию: все хватались за сердце, все визжали, когда он, не чураясь возможности сократить путь, перепрыгивал невысокие заборы, бросался грудью на кусты, карабкался на автомобили. Хозяин какого-то транспортного средства грозил ему скорой расправой. Скучающие возле магазина алкоголики проводили его задумчивыми взглядами. Взмывали в небо голуби и чёрный, как уголь, кот некоторое время сопровождал Влада по карнизам, балконам и крышам, пока не уяснил, что человек бежит вовсе не от него, и цель он несколько крупноватая, хотя и котище не сказать, чтобы мелкий.

«Что здесь менять?» – стучало в голове Влада. Из череды похожих на фотокарточки образов, того, что успевал ухватить глаз, пока картинка не поменялась снова, Влад составил цельное предложение, один единственный вопрос: как он собирается что-то менять в таком уравновешенном мире? Как он представляет себе толчок, который сможет раскачать эту лодку? Каким чудом-юдом нужно быть, чтобы вывести из равновесия этих старух со знанием мира до самых ногтей, или этих алкоголиков с хитрецой во взгляде…

Эдгар очень умён. Вместо того, чтобы что-то раскачивать, он и его команда взяли вёсла. Если уж твоему судну суждено плыть за удирающим, но иногда всё же разворачивающемся и дающим жару штормом, так тому и быть. Это путь данной конкретной лодки, и даже по дну он выложен камешками.

Миновав Крестовский мост, увернувшись от торговки семечками, зачем-то бросившейся ему под ноги, Влад внезапно подумал, что можно нырнуть под арку, величавыми сводами приветствующую движение воды, как в этакий портал, и оказаться сразу под нужным мостом. Он делал так, когда бродил по городу, неприкаянный, мало кому видимый и никому совсем не нужный. Опоры моста Петра Великого, известные холодными влажными поцелуями. Почтамтский мост, который населяют птицы, ныряя в неосмотрительно оставленные проектировщиками отверстия. Множество мелких мостов со своими потайными нишами и уступами… Влад изучил их все. Можно шагать с одного района города в другой так же запросто, как добыть кулёк тыквенных семечек на овощном базаре.

Но сейчас он торопливо прошёл поверху, хлопая себя по бокам, чтобы стряхнуть снег и немного согреться. Волшебство кончилось. Вокруг – только суровая реальность.

За пару кварталов до Елагина острова Влад остановился: одышка взяла верх. Сгорбился, упёр руки в колени. Здесь дом, усаженный по периметру тенистыми вязами, скучный двор, превращённый снегопадом в страну чудес. До цели подать рукой. О каком конкретно мосте говорила Юля? Первом? Втором? Вроде бы, первом… Влад от души надеялся, что он ничего не перепутал, и какой-то частью сознания понимал – перепутал, не перепутал – всё равно уже поздно.

– Эгей! – позвали его, и Влад повернул голову ровно настолько, чтобы рассмотреть тучного мужичка в тулупе, в очках на ступеньке красного носа. Улыбаясь и привлекая взмахами рук внимание, он спешил к Владу. – Где это чего такое раздают, что ты так побежал? А мне там останется?

Мужичок остановился и, похоже, всерьёз ждал ответа. У Влада сложилось впечатление, что даже если бы ответом стала грубость, всё, чего он дождался бы от этого мужичка – сердечный поклон и искренняя благодарность.

– Да от девки он бежит, – отозвалась с лавки женщина, преклонных уже лет, по самую макушку закутанная в мех. Она походила на огромного, умудренного годами суслика, который знает, как о себе позаботится в этих широтах. – Не видишь, голый совсем?

Дети, что, заметив Влада, выставили мордашки из большого сугроба, захихикали и зашептались. Открылось на первом этаже окно, хмурый, голый по пояс мужик выдвинул, как удочку, на мороз свою сигарету. Влад, казалось, его нимало не волновал.

«Где-то здесь кроется моя ошибка, – думал Влад и тряс головой. – Где-то в шаге… ухватить бы её, да найти толкование в каком-нибудь словаре. Например, в «Словаре Вселенских Ошибок (из-за которых гибнут люди, а всё, что кажется таким значительным, оборачивается вдруг туманом)», да только в какой из книжных лавок получить его копию?..

Мужичок всё так же стоял и, улыбаясь и хитро щурясь, глядел на Влада. Тётка в мехах рассматривала его с неодобрением – казалось, от этого взгляда ботинки начинали жать ещё сильнее. Мужчина на балконе – с равнодушием. Дети с любопытством; впрочем, по одному они возвращались к игре.

А Юлька уже шесть минут как мертва, и жизнь выползает из неё по каплям, чтобы сорваться с края моста и упасть на снег. Она одета в пышное платье с кринолином, накладными плечами и черепами из папье-маше и пластика, платье из первой коллекции, которое отлично помнил Влад, одно из тех, что пронизаны театром и атмосферой подвальных месяцев, полных неясных предчувствий, интуитивных движений и жестов, которые творили магию. Лишь накинула сверху какую-то курточку. На белом лице несуразный макияж. Парочки, целующиеся под фонарями, улыбались, когда она шествовала мимо: может, в парке готовится предновогодний спектакль? Может, налетят сейчас ведьмы с накладными носами, и детишки побегут по всем мостам смотреть на представление.

Дошла до середины моста, огляделась, круглые часы на запястье отразили солнечный зайчик. Потом прошлась взглядом, как утюгом, по обращённым к ней лицам. Народу здесь мало. Две-три парочки, группа девушек, которые шли в парк кормить синиц и несли с собой аж две буханки хлеба. Нет, того, кого она искала, нет, и ждать нельзя, с каждой прожитой, прожданной, потраченной минутой химические процессы внутри могут склонить чашу весов на другую сторону.

Она достаёт из внутреннего кармана куртки пистолет, глядя, как расширяются глаза, как становится шире одна-единственная улыбка одной из девчушек, которая всё ещё думает, что это карнавал, всё ещё не понимает, не понимает…

Обнимает ствол губами и жмёт на курок.

Неназываемый мёртв уже больше тридцати минут, санитары укутали тело в странном костюме покрывалом и загрузили в машину. Следом хотели загрузить женщину, на которую попало немало крови – она прогуливалась мимо, когда человек проделал себе дыру в голове – но та упёрлась всеми четырьмя конечностями, ухватилась за ограду моста, так, что пришлось увезти её на машине полиции. Эта кровь выжигала из неё крик и истерические всхлипы, на какое-то время она успокаивалась, но потом снова начинала плакать.

– Опоздал, – информирует Влад мужичка, хлопнет его по плечу и пойдёт прочь, обратно по своим следам.

Очень скоро весть о ком-то, кто застрелился на мосту, сорвёт с насеста и женщину, и любопытных детей, заставит натянуть куртёху мужика на балконе. Только бородатый тип в тулупе уже уйдёт, покачивая головой и приговаривая с улыбкой «ай-да!..» и «эх-ма!», и подпрыгивая на половину высоты ладони. По Кемской улице, вдавливая себя в рельеф дома и обнимая его длинными тощими руками между окнами первого и второго этажа, следует молчанник, и мужичок, извинившись и придерживая шапку, проскользнёт у него между ногами в парадную.

* * *

«Костюмированный суицид» получил широкий резонанс в обществе. Жёлтые газетёнки наперебой смаковали подробности, юркие их лазутчики отслеживали связи и нити между участниками этой истории. Большинство сходилось в тугой узел в единственной точке – на той таинственной личности по имени Владислав Малкин. В течение нескольких месяцев произошло ещё два самоубийства, которые общественность поставила в тот же костюмированный ряд – самый громкий его пункт имел место быть, когда вдрызг пьяная немецкая рок-звезда (женского пола), бросилась на отстройке звука со сцены на руки воображаемых фанатов, при том, что настоящие ждали за дверью. И, естественно, сломала себе шею. Не помогло даже то, что крой платья имитировал крыло африканской летучей мышки, а ткань более или менее успешно повторяла её фактуру.

Второй – когда какой-то психопат попытался при помощи ножниц, сломанных авторучек, старого пальто и степлера «сшить» подобие пиджака, который видел накануне в модном журнале. В этих лоскутах, разочаровавшись в собственных способностях, парень и утопился в ванной: было это в Москве, но эхо на крыльях популярности молодого модельера несколько раз облетело мир.

Рустаму пришлось найти в себе деловую жилку: неформально он стал главой компании и главным исполнительным директором, и времени на прямую и понятную работу руками уже не осталось. Юридически компания была оформлена на Юлию – она целиком завещала её Владу с единственной ремаркой: какой-то процент отчислений поступал на счёт её дочери. Тем не менее, сам Влад в офисе, по совместительству главной экспериментальной мастерской в здании старой школы, больше не появлялся.

К химии, что формирует человеческие судьбы, Влад относился теперь с куда большим почтением. Вернувшись домой, он собирался устроить посреди квартиры громадный пожар, принести в жертву неведомым богам всё, что успел сделать самолично за последние недели, с того момента, как пространство за окном делегировало к нему Неназываемого. Мир сдвинулся, за бортом оказались некоторые вещи: они больше не должны существовать. Его, Влада, обязанностью теперь стало их уничтожение – не то, чтобы кто-то возложил на него эту миссию, просто он, как причастный к знанию, считал необходимым сделать всё от себя зависящее.

Но что-то заставило его передумать. Мокрая одежда осталась валяться на полу, а Влад, как был, голышом, бросился менять всё обратно. Он срывал с манекенов тряпки, морща нос, раскладывал их на столе и начинал свою безумную вивисекцию, кромсая, отпарывая, видоизменяя и пришивая обратно. Бегал в ванную чуть ли не по нескольку раз в день – вид и запах костюмов, и то, какие мысли за ними стояли – всё это буквально выворачивало его наизнанку. На языке появлялся сладковатый запах тлена, бродяжка с белесыми, будто заросшими изнутри пылью и паутиной, глазами, вновь стояла перед внутренним взором. Там же были и существа из снов, и некоторые участники «крестового похода» на его подвал. Конечно, на сдвиг пластов в коре мироздания – не то в голове его головного мозга – эти действия уже никак не влияли.

Влад не мог сказать, когда произошёл этот сдвиг. Может, когда пускал себе пулю в лоб Неназываемый, может, когда под ногами шуршал и скрипел свежей небесной манной Крестовский мост. Может, гораздо раньше, когда в оплодотворённом пересечением судеб яйце начинало зарождаться намерение.

Он ничего не ел, зато выбрался в художественную лавку за трамвайной линией и вернулся с тремя тяжеленными пакетами: краски в баллончиках и ведёрках, грунтовка для ткани, новые кисти, валик, и множество всякой всячины, от которой любой художник-дилетант истёк бы слюной, а художник-профессионал, который умеет при помощи трёх блеклых мелков показать, как струится под тонким осенним льдом вода в реке и как пробиваются сквозь ковёр палых листьев свежие ростки, только покачал бы головой: «Ну и зачем тебе всё это, мальчик, нужно?»

«Я не знаю, что мне понадобится в следующий момент», – ответил бы Влад. Он действовал по наитию – фактурой одного платья попытался передать теплоту костра, в котором сгорают кучи осенней листвы, другим – запах свежих яблок. Лепестки хищного растения с пронзительно-красным пухлым зевом, над которым трудился не далее, чем неделю назад, он превращал в полевые цветы. Так и назовём это платье: «Цветок одного поля», – решил Влад, и принимался за что-то другое, и так до тех пор, пока не валился в сон прямо на полу. Он бодрствовал для того, чтобы свалиться в сон, а просыпался для того, чтобы работать. Ни Юлия, ни Сав не признали бы в принаряженных куклах почерка прежнего Влада, разве что Рустам мог его разглядеть – в глубинных ньюансах, моментах, по которым один профессионал отличает другого.

Больше не было смерти и покорности ей. Было только творчество – девять дней творчества, пока все имеющиеся у Влада готовые костюмы не были взяты в кавычки, то есть не стали лишь пародией на то, что они обозначали ранее. Намёком на кое-что совершенно другое.

И в конце концов Влад просто иссяк, растворился, как кусочек льда в стакане воды. Когда почти месяц спустя дверь выломали, тело его нашли на полу возле панорамного окна: обтянутый кожей скелет с похожими на фактуру трухлявого дерева мышцами, наблюдающий высохшими глазами за сменой дня и ночи. В квартире развелись мотыльки и мухи, – последних, к слову, очень мало – а в ванной пророс непонятно как попавший в сливное отверстие безродного происхождения куст. Сав заметил бы, что он напоминает тот, что рос когда-то под окном подвала. Но Савелия здесь не было. Костюмы, к сожалению ли, к счастью, оказались совершенно непригодны для использования: они пропитались ядом, который источало тело мастера. Но Рустам сумел их воссоздать, и коллекция эта из нескольких платьев вошла в историю, как последний, так и не признанный многими, «позитивный» взгляд на вещи от известного молодого кутюрье.

Как писало одно издание, «взгляд, который говорит нам, что идея, которая стоит человеческой жизни, гнусна и обречена на смерть».

Может статься, репортёр сам до конца не понимал, что пишет. А может, как раз полностью отдавал себе в этом отчёт. Его (а вернее, её) имя и фамилия всё равно нам ничего не скажет.

Савелий действительно в скором времени забрал Ямуну из приюта. У Юлии не осталось родственников, бывший муж отказался от ребёнка сходу, даже не пообщавшись с девочкой. Сав ничего не знал о полагающейся ей доле от доходов шоурума, но принял управление этим нескромным ручейком финансирования со всей ответственностью.

– Я тоже, можно сказать, приложил руку, – говорил он. – Если бы не я, эта одежда была бы немного другой.

С ума сойти, каким стал теперь Савелий! Он отрастил бородку и бакенбарды, начал носить рубашки и пиджаки, а ещё шляпы, великолепные фетровые шляпы, из-за которых казался куда старше своих лет. Открыл собственное дело, что-то вроде прокатного агентства, предоставляющее театрам во временное пользование актёров и обеспечивающее их трансфер в другие регионы; когда он появлялся в офисе, то ходил и со всеми здоровался за руку, даже с девушками, вежливо расспрашивая, как у них дела. Однако те, кто знал его получше, замечали в глазах чёртиков. Он только что женился, и жена не раз и не два со смехом ему говорила: «Ты рожки-то спрячь!»

Эта женщина видела Влада только мельком. Сав не любил вспоминать те времена, даже когда она или Ямуна просили о них рассказать.

– Он был не таким, как другие – вот и всё, – говорил Зарубин. – Владик будто специально родился, чтобы сделать какое-то дело и умереть.

Ямуна казалась задумчивой.

– У него получилось, как ты думаешь?

Сав качал головой.

– Мы почти не виделись в последние годы. Как только я понял, что ему никто не нужен – ни я, ни твоя мама, – и общаться с ним всё равно, что обслуживать какой-нибудь механизм, я ушёл.

Ямуна выпячивала губки: в этой привычке Саву виделась Юля.

– Ты так говоришь, как будто тебе его не жалко. Зачем ты его бросил?

– Ты говоришь так, будто он собачка, – парировал Савелий. – Он человек! Он был великим человеком, и потому имел право выбора. С кем быть, чем заниматься, как и когда закончить свою жизнь.

Со смертью Влада его одежда начала победное шествие по планете. Вот совсем немного информации: в 2016 году она была признана журналом Vogue брэндом года. Неизвестно, какие идеи имел ввиду человек, которого Влад привык называть Неназываемым, но они с Юлией и ещё с двумя примкнувшими личностями, отхватившими свою порцию славы, видимо, оказались кнопками сломанного лифта. Костюмы от Влада по-прежнему избегали надевать те, кто послабее духом и предпочитает не выделяться, зато с удовольствием носили фрики и «низвергатели норм». Да ещё молодёжь, которой достался на растерзание ряд «казуального» шмотья. Критики ворчали, простой люд ахал, когда такое чудо, заключённое в рамки телевизионного экрана, вышагивало на тебя по ковровой дорожке.

Эдгар и компания по-прежнему жили в Уганде. Весть о смерти Влада долетела до них только спустя месяцы – на окраине цивилизованного мира сложно было рассчитывать на информационную пирушку.

В тот вечер, когда один из волонтёров вернулся с родины и принёс остальным эту весть, разгорелся спор, от которого аварийно-опасный кусок давно почившего дома едва не рухнул. В честь Влада – даже на русском языке.

– А я говорю, что видел его неделю назад! – утверждал Моррис. В минуты волнения он начинал отчаянно картавить.

– Вот – повторял Эдгар, и устало тыкал в обложку трофейного журнала, который привезла с собой вернувшаяся с родины волонтёрша.

– Но я не знаю этот язык, – упрямился Моррис.

– Попроси Жанну тебе перевести.

Жанна была француженкой. Она появилась не так давно и Влада не застала.

– А мне плевать, что она скажет! – Моррис не на шутку разволновался: – И что там пишут эти неграмотные люди. Пусть только попробуют приехать к нам на континент. Я найду их даже в Судане. И выбью всех дурей.

Он выразительно шлёпает кулаком в ладонь. Вряд ли Влад сейчас узнал добродушно негра. Эдгар закуривает сигарету, попутно рассовывая по карманам пачки «Мальборо». Коробка таких исчезает в среднем за семь часов, иногда за семь часов двадцать минут, вот и приходится, на манер белок, делать индивидуальные запасы.

Моррис вздохнул: отходил он очень быстро. Попытался засунуть ладони в задние карманы, но они там не помещались: сигаретными пачками нынче была занята каждая щель. Следующая поставка хороших сигарет только через полмесяца, а закончится нормальное, заграничное курево – придётся курить продукцию местных фермеров, табак худшего качества, который только можно вообразить, напополам с сеном и травкой. Сказал:

– Видел, когда ехал на мотоцикле из центра от миссис Фунанья. Смотрю, идёт впереди, по тротуару, в ту же сторону, куда я еду: в каких-то лохмотьях, в дырявом чёрном халате, на голове панама, но видно, что лысый. В руках по пакету. Я хотел его окликнуть, но тут на меня чуть не наехал какой-то абасси… в общем, когда я обернулся, его уже не было. Наверное, куда-то повернул.

Эдгар покашлял.

– Я понимаю, если бы ты сказал: идёт там в шортах, майке и в зимних кроссовках, или в соломенной шляпке мамаши Улех… он немного странноватым был, наш Влад, но чтобы в лохмотьях… Может, ты перепутал его с каким-то местным бродягой-собирателем?

– Эд, он был белым! Много ты видел белых собирателей? Кроме того, это был большой человек. Большой и лысый. Наш Влад тоже был большим… и ты сам, думаю, вспомнишь, какую причёску он носил на голове.

Эдгар не ответил, и Моррис пробормотал, в конец разбитый:

– Он выглядел, как призрак. Дети шарахались от него, как от живого Ананси. Жалко, я не видел его лица.

Спор так ни к чему не привёл. Моррис ушёл спать рано и с глубокой обидой, что ему не верят: он, видимо, не до конца понимал, что случилось. Остальные волонтёры тоже мало-помалу разбрелись. Эдгар поднялся к себе в кабинет на верхнем этаже и долго сидел там, потроша сигареты и набивая табаком трубку, за которую брался хорошо если раз в два месяца. Процесс курения трубки рассеивал его внимание, делал вялым и расслабленным. Суровый командир волонтёров не мог себе этого позволить слишком часто, но сейчас другого выхода он не видел. Курил, вытряхивал в пепельницу, начинал заново. Значит, Влад покинул этот мир. Что же, может, на небе он найдёт наконец такой желанный покой и перестанет гоняться за крокодилами.

Во всяком случае, там у него есть шанс догнать то, что он ищет – чуть более реальный, чем здесь, в мире земном, бренном. С самого начала было понятно: он, как винтик от швейцарских часов, закатившийся в пыльный механизм советской автомашины, как свечка, освещающая недра котельной и угольного склада. Здесь ему было хорошо, там, видимо, чуть хуже. Там дули холодные северные ветра, которые то раздували огонь на фитиле, то наоборот, душили, будто прижимая слюнявыми пальцами. Африка, конечно, чуть ближе к Небесам, но Влад в своём маниакальном упорстве сумел-таки вскарабкаться ещё выше.

Эдгар затушил масляную лампу и пошёл вниз, в палатку, бросив трубку на столе, оставив комки бумаги и сигаретные фильтры валяться на полу. Ночные звуки заполнили всё, точно пузырьки у морского дна, они устремлялись к поверхности и волновали сознание спящих людей. И Эдгару снилось, будто один такой пузырь надувается под крышей его хлипкого дома из непромокаемой ткани, поднимает его всё выше, выше, туда, где гуляет по улочкам новых неведомых городов Влад.

Всё выше и выше, пока наконец импровизированный небесный корабль не причалит почти туда же, откуда недавно стартовал – к хижине мамаши Улех, которая улыбнётся щербатой улыбкой и бросит швартовочный трос.

КОНЕЦ