Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Самое важное открытие, которое Влад для себя сделал, наблюдая за сценой и кухней, на которой эта сцена готовится – что Виктор не полностью понимает вещи, за которыми ухаживает. Он прекрасный историк моды, хранитель вещей и традиций, но как костюмер он бы с треском провалился. Он боится своих подопечных, считая актёров ходячими манекенами и втайне подозревая, что именно костюм позволяет сделать актёру те или иные движения, принять нужные позы или даже верховодить над интонациями и убедительностью речей, сдавливая или ослабляя пресс на грудной клетке. Это неправда, – понимал Влад. Он считал, что наставнику нужно проявлять больше любопытства. Виктор же не верил в пытливость ума, считая, что ему, знающему человеку, не пристало попусту бередить себя таким нелепым и детским понятием, как любопытство.

– Я уже оброс вековой шерстью, – говорил он, когда Влад, не смея вечером сбежать на очередной сеанс приобщения к театру на четыре часа раньше, чем обычно уходил (официально он работал до шести, но на деле засиживался до девяти и более), звал его с собой. Поднимал краешки верхней губы и демонстрировал жёлтые резцы. – Не видишь, какие у меня бивни?

– Нет, – честно отвечал Влад.

– Значит, уже выпали, – говорил Виктор. – А всё от старости. Так что я, пожалуй, пропущу ход. Театра мне хватает и здесь. Не знаю, куда от него деваться. А ты иди, развлекайся. Надеюсь завтра увидеть тебя вовремя.

И неодобрительно качал головой вслед, слушая как за многочисленными, пропахшими потом и клопами, драпировками затихают шаги.

Глава 2

Каким-то образом учащиеся театрального факультета, что заглядывали к ним с Виктором в мастерскую, умудрялись разговорить молчаливого паренька. Хотя сам Влад считал, что его наставник в плане общения куда интереснее. Ведь в голове у него гардеробная не меньше, чем здесь! Но ребята не обращали на Виктора никакого внимания; разве что несмело здоровались. Кроме того, они все оказывались друг с другом знакомы, и Влад в конце концов понял, что оказался в компании.

Самое первое сообщество людей, в которое Влад имел честь вступить, когда родился, отличалось стабильностью. Конечно, на тот момент ему была нужна не стабильность, а нечто другое. Оно было крошечным – хриплый прокуренный голос – и голос трепещущий и слабый. Крепкие грубые прикосновения – и прикосновения холодные и липкие от питательной смеси. Первые давящие, влиятельные, вторые – подчиняющиеся и бездушные. Будто Влада брал на руки один из тех манекенов, которыми он в будущем себя окружил. Даже слово «мама» приобрело для Влада некий картонный привкус. Она была угловатой, очень неуклюжей, но, при всём при этом, самым незаметным существом на земле. На кухне всегда что-нибудь падало, а за этим следовали несколько минут тишины. Если не полениться и зайти на кухню, можно видеть, как эта женщина парит над осколками кружки или уроненной кастрюлей. Щуплая, с жидкими светлыми волосами, вся из острых углов – любая одежда смотрится на ней, точно смирительная рубашка. Вечно виноватое выражение на лице изредка сменяется на что-то другое, но никогда – на гримасу недовольства. Если бы Влад в детстве зачитывался историями о старых замках с призраками, он мог бы вообразить, что обитает в одном из них.

Когда мальчик подрос и стал разбираться в эмоциях, ему стало казаться, что отец испытывает к матери отвращение. Это вязкое чувство, наверное, много позже и примирит его с действительностью сырого подвала. Он ни разу не спрашивал отца, что тот нашёл в этой женщине. Даже во время их «полуночных бесед». Но неоднократно задумывался над этим. Наверное, вспыльчивому, эгоистичному мужчине нужен электролит, проходя сквозь который, электрические разряды его порывов и эмоций будут достигать цели. Но разве не коробит его, что электролит этот – бездушная биомасса, не способная сказать и слова поперёк?.. Нет, отец её не бил. Во всяком случае, Влад ничего подобного не видел. Но был с ней груб, и даже не пытался в чём бы то ни было считаться с желаниями матери. Если, конечно, у неё эти желания были.

Размышляя над всем этим, Влад был по-своему эгоистичен. Моделируя в голове этот странный инь-янь, он всегда начинал стартовый отсчёт с позиции отца, но никогда – с позиции матери. Будто бы она даже не способна мыслить.

Над тем, что если бы отец выбрал кого-то другого, его, Влада, не было бы на свете, он почти не задумывался. Вот уж невелика потеря!

Второе общество случилось с Владом, когда он подрос и осознал, что все эти люди за рамками полутёмного домашнего уголка как-то организованы. Школа, детский сад… все они подчиняются неким-то законам, очень отличным от единоличной деспотии отца. Влад, который знал только одну форму организации, попытался примерить её на новый круг общения. Проще говоря, пытался понять, кто здесь самый главный. Таких, к его изумлению, не нашлось. Все играли со всеми, воспитатели мирно пили чай в каморке, даже дворник, он же завхоз, властелин нависающих над козырьком веток, которые высокомерно, сезон за сезоном, отказывался спиливать, обладатель четырёх кошек и кустистой метлы, грозился надрать уши, только когда дети приближались к его инвентарю. Что делают дети вне его сферы влияния, мужчину, казалось, не волновало. Драчуны не пытались никого себе подчинить. Они просто любили драться, а Влад был слишком крупным жуком для их неокрепших клювов.

Тогда он стал примерять роль лидера на себя. Уже тогда Влад был крупным мальчонкой, и его, бредущего из детского сада в огромной клетчатой кепке, часто путали с первоклашкой. Мальчика, с которым Влад был в одной возрастной группе, называли Зёрнышком: он, кажется, не умел даже говорить, только смеяться или плакать. А ещё ползать на четвереньках и мочить штаны. Может быть, он на самом деле был младше остальных ребят, и связан сыновними узами с одной из нянек: никто и не думал информировать малышей. Один раз Влад поставил эксперимент: во время тихого часа, встав на кровати, он поднял Зёрнышко одной рукой за ногу. Впрочем, тот не закричал, не обгадился и даже не заплакал – глядя на своего мучителя, он рассмеялся, а потом надул розовые щёки и высунул язык, как будто бы хотел проверить, в какую сторону потянется ниточка слюны: вверх или вниз? Влад надеялся, что Зёрнышко стал лётчиком или космонавтом. Вот кто на самом деле может приносить пользу людям! – думал Влад, когда в пространство его черепной коробки, как в открытый космос, входили крошечные космонавты. О лётчиках он ничего подобного не думал. Лётчиком быть просто классно.

В общем, лидерство под этой кепкой не прижилось. Владу нравилось демонстрировать своё превосходство над другими, как в случае с Зёрнышком, но командовать он не любил. Именно тогда он заподозрил, что с отцом они не больно-то похожи.

В школе ничего не изменилось. Разве что, там нашлись ребята покрепче, которые частенько поколачивали его за то, что вписывался в какие-то их собственные социальные рамки.

А по сути – думал Влад сегодняшней уже своей головой – мы все одиноки. Какую бы клетку ты для себя не искал, прутья, которыми тебя отгородят, будут похожи на неё меньше всего, а компания будет самая неподходящая.

Так что мобильным телефоном Влад не просто обзавёлся последним, а не обзавёлся совсем, до последнего предпочитая, когда ему всё-таки нужно было куда-то позвонить с улицы, телефоны-автоматы. В новом, театральном кружке общения у него пару раз спросили номер мобильника, на что Влад только качал головой, думая, что он с удовольствием звонил бы только в одно место – спящему отцу в его поверхностные дрёмы – где бы он в этот момент ни находился.

У него никогда не было друзей. Более нелюдимого и закрытого человека, должно быть, трудно найти в Питере. В школе, чтобы его поменьше доставали, Влад старался не выделяться из толпы, по утрам пожимая руки всем подряд, даже тем, кого вовсе и не знал, на вопросы отвечал односложно и возвращал собеседнику его же собственные слова или вопросы, иногда немного видоизменённые. Такой способ общения в личном словаре Влада гордо именовался «рикошетным общением». В детстве он неоднократно пытался завязать таким образом знакомства. Видел и воспроизводил что-то, что, по его мнению, позволяло проложить дорожку к более близкому общению. Не помогло. До того, как он достиг метра с хвостом в девяносто сантиметров ростом, старшие ребята пускали в ход кулаки, думая, что он дразнится.

Уже позже Влад решил, что эти контакты ему вовсе не нужны. Он был из тех людей, которым хорошо самим с собой.

Эксцентричность и спонтанность молодых людей из театра его забавляла, поэтому Влад решил отложить «рикошетное общение» в сторону – отчасти потому, что знал, что только всё испортит, отчасти потому, что мощную, как шквал южного, пустынного ветра, экстравертность, не так-то просто скопировать.

Все они общались запросто, казались закадычными друзьями, и даже его, постороннего, вплели в свою паутину, да так искусно, будто он всегда был её частью. Каждый вечер у кого-нибудь дома обязательно была тусовка, и за ним, как ни странно, заходили в мастерскую.

– Влад! – кричал Виктор, если первым натыкался на блуждающих среди вешалок и костюмов бедняг. – Здесь опять пожаловали по твою душу.

А им строго говорил:

– Стойте, пожалуйста, здесь. Ни шагу дальше! Эти костюмы слева, между прочим, реплики костюмов девятнадцатого века. Даже пыль с них драгоценна! А вы сбиваете её своими рукавами. А потом ещё чихаете и брызгаетесь слюной.

На вечеринках Влад обычно сидел в сторонке и рисовал. На него мало обращали внимания. Вокруг разворачивалось спонтанное театральное представление, в котором каждая сценка кажется заранее запланированной, но поставленной вот только сейчас, единым дублем.

Мало-помалу Влад проникался всеобщей спонтанностью и выползал из угла, куда относили его волнами пребывающие гости, сопровождаемые густо взбитой пеной алкогольных паров. И даже, вскарабкавшись на гребень этого настроения, позволял себе несколько больше, чем изначально хотел.

– Что это на тебе? – спрашивал он, материализовавшись перед одной из девушек.

Она оглядывала его с ног до головы, думая, что этот странный, напоминающий чем-то медведя человек пришёл к ней знакомиться, но потом понимала, что ему действительно интересна её одежда. Ответила, сдувшись, как воздушный шарик и завернув в себя плечи. Шея её намокала от пота: «отчего я интересна ему меньше, чем все эти тряпки?»

– Нравится?

Влад прохаживается вокруг, точно инспектор, проверяющий только установленную скульптуру. Это длинное платье с полностью открытым верхом, почти до пят. В наше время в таких в клубы не ходят – и именно поэтому оно кажется удивительно соблазнительным и таким оригинальным. «Оторвала из какого-то подпольного бутика по сходной цене,» – хвастается девочка. По мере того, как Влад сужает круги, словно загнавший добычу волк, дыхание её умирает в груди, а по бокалу вина в руке проходит явственная дрожь. Пошито, конечно, китайцами. Мажоры, которым быть мажорами не положено по социальному статусу и достатку славятся удивительной изворотливостью.

– Скоро в таких будет ходить половина Невского, – говорит он с плохо скрываемым презрением.

– Да! – девушка отдаёт бокал подруге и зачем-то хлопает в ладоши, напугав себя саму. Ей хочется найти способ расплавить арматуру, на которую, кажется, как на каркас натянуто владово лицо. – Зато я первая! Пару раз выйду в свет и избавлюсь.

Она смотрит на молодого человека и извлекает из горла смех.

– Как от тела. В детективах.

Влад опускается на корточки, чтобы посмотреть швы.

– Ткань так себе… – начинает девушка и взвизгивает под треск расходящейся ткани. Волны мёртвой тишины разбегаются по квартире, даже музыка захлёбывается сама собой и умолкает, сконфуженно фыркнув напоследок помехами. Девушка боится посмотреть вниз, боится задействовать даже мускул.

– Вот теперь ты выглядишь как жертва изнасилования, – с удовольствием говорит Влад. Разглядывает свои голые ступни (на дворе лето, а Влад терпеть не может ходить в носках) и думает, на какую может прийтись удар каблука. Но девушка лишь хлопает глазами. Подол разорван почти до бёдер. Пока потолок не рухнул от крика, он ловко делает ещё несколько дыр. – Во всяком случае, точно в таком же платье точно никого не встретишь.

– Только когда это войдёт в моду, – подсказывает с дивана хозяин квартиры. Он немножко знает Влада и от души наслаждается происходящим.

– То есть очень нескоро, – кивает Влад.

– Высказываю робкую надежду, быть изнасилованной не войдёт в моду никогда, – наконец, произносит девушка. Ступни Влада уцелели. Ему повезло, что жертва для сегодняшних экспериментов оказалась адекватной.

У человечка, который позвал Влада на сегодняшнюю вечеринку, была говорящая фамилия – Зарубин. Будто бы сбежавшая из романа Достоевского. Пожалуй, он наиболее настойчиво навязывался к Владу в близкие знакомцы. Девушки звали его Савушкой, по паспорту кликали Савелием, а представлялся он просто Савом. Он на целую голову ниже Влада, носил огромные гриндера и самые фантастические головные уборы, вроде кепок в шотландскую клетку. На красном, слегка вытянутом лице расцветали разного размера пигментные пятна. В шутку или всерьёз – Влад никогда не мог это для себя уяснить – он призывал других искать в нём сходство с Васильевым из «Сплина», и даже причёску себе делал такую же, отслеживая своего кумира по фото в интернете. Скорее всего это была такая затяжная шутка – на Васильева он был не похож ни на йоту.

Сав был человеком, в котором томная жажда покоя, будто кадр в диафильме, могла в любой момент смениться сумасшедшей активностью. На вечеринках он умудрялся быть сразу везде – и крутиться возле рисующего Влада, поминутно заглядывая под руку и норовя ткнуть в альбом грязными пальцами, чтобы спросить какую-нибудь глупость, и разливать на кухне напитки, и гонять тараканов, отнимая у гостей самолично розданные им тапки. После бесплодных попыток от него отвязаться, Влад устало решил, что иметь такого компаньона лучше, чем бегать от него и прятаться по углам и за самым дальним креслом в доме.

Во время одной из таких вечеринок Сав устроил грандиозное представление, презентовав Влада как художника.

– А ты можешь нарисовать меня? – робко вопрошала та самая девушка, на которой он порвал платье.

– Могу, – сказал Влад, и чуть смущённо, чуть с вызовом прибавил: – Если тебя не будет смущать овал вместо лица.

Лица владовых моделей зияли пустотой. Черты лица он рисовать не умел, да это было совершенно ни к чему. Согласно Владу, человеческое лицо, форма носа, губ, и так далее – совершенно бесполезная штука в организме. Гораздо больше ему говорят изгибы бёдер и, к примеру, форма коленных чашечек.

– Ты специализируешься на платьях?

Девушка вытянула в трубочку губы, разглядывая рисунки.

– Я портной. Работаю в театральной мастерской. Я люблю платья и костюмы, – терпеливо, как ребёнку, объяснил Влад.

– И много у тебя таких? – вмешался Сав, заглядывая в альбом Влада, который тот по недосмотру выпустил из рук.

– Чего?

– Картинок с тётеньками?

Влад вспомнил кипу листов у себя в каморке.

– Там ещё и дяди есть.

Между тем альбом под шелест страниц пошёл по рукам.

– Это всё твои идеи? Да ты настоящий модельер! – сказал кто-то.

Влад пожал плечами. Называйте как хотите. Слышал бы это папаня…

– Никогда бы не стала у такого одеваться! – с нескрываемым ужасом воскликнула какая-то дама.

Долистали, значит, до пальто, частично сшитого из кожи, содранной с головы лося.

* * *

В очень большой мере Сав стал для Влада проводником во внешний мир. Он единственный знал о подвале и регулярно заходил проведать приятеля. С собой он приносил стальной прут или увесистую деревяшку и колотил ими Владовых манекенов так, что иногда приходилось искать отлетевшие головы по закуткам казематов.

– Не могу я сюда соваться безоружным, – жаловался Савелий. – У тебя тут какой-то зомбилэнд, а не жилище.

Манекенов к тому времени насчитывалось четыре штуки, и Влад примеривался к пятому, который Виктор собирался принести ему в жертву, будто какой-нибудь богине плодородия. За это Влад работал как проклятый, оставляя наставнику в четыре раза больше времени для того, чтобы лежать в гамаке, курить свою странную длинную трубку и видеть в дыму абрикосового табака цветные картинки о своей древней родине. Если прошлые жизни существуют, в одной из них он совершенно точно был индейцем.

Вахтёрши не дремали, так что манекены приходилось вытаскивать через окно, чтобы под покровом ночи тащить домой. Один раз за Владом погнался милицейский патруль, а Влад, перекинув куклу через плечо, попытался скрыться во дворах. Когда его догнали, то долго пялились на покалеченный манекен. У него была свёрнута шея и не хватало одной руки. В одном месте пластик зиял дырой – словно у полого шоколадного зайца, от которого ребёнок откусил кусочек.

– Что ты убегал-то? – наконец, спросил сержант.

– А чего вы догоняли? – спросил раскрасневшийся после пробежки Влад.

Сержант похлопал глазами, рассмеялся и махнул рукой:

– Ладно, иди. Вряд ли ты его откуда-то украл.

Сав умудрялся быть абсолютно везде и, находя новое занятие, подключал его к уже имеющимся, словно виртуозный жонглёр. Вот он маркером разрисовывает манекенам лица, вот на переносной владовой плитке готовит омлет, вот завывает тихонечко возле выхода во внешний мир, и моргает фонариком, заставляя спускающихся по лестнице жильцов ускорять шаги. Вот снова бежит к омлету, крича во всю глотку, чтобы Влад «переключил на единичку».

Именно благодаря влиянию Сава Влад сделал татуировку.

– Слушай, – говорит однажды Савелий после того, как последняя из имеющихся бутылка пива официально и всеми сторонами была признана пустой – я давно хотел забиться. Пошли?

– Пошли, – согласился Влад. – А ты что хочешь?

– Скорпиона на заднице, – ухмыльнулся Сав. – И кису. На одной ягодице скорпиона, на другой кису. Сначала нужно выразить протест, разрушить сложившиеся устои, а потом уже строить на руинах что-то своё. Сейчас все ходят со скорпионами на груди или плече, и одинаковыми плоскими кошками на талии… а по сути – что мужики что бабы, все одинаковые. Так вот, я покажу, в каком месте я вижу всё это дерьмо. Правда, останется ещё тигр, но для него места уже не остаётся.

– А что набить мне?

– Тебе… – Савелий задумался, и даже преисполнился некоторого благоговения по поводу того, что его попросили высказать мнение по такому важному вопросу. – Ну, не знаю. А что тебе хочется? Может, тигра?

– К тиграм я не имею никакого отношения, – говорит Влад. – Тогда уж подвал… или манекена. Или швейную машинку и набор игл…

– А чего тебе бы хотелось добиться? – внезапно спросил Сав.

– Мне? Добиться? – Влад был ошарашен вопросом не меньше, чем Зарубин предложением выбрать для друга татуировку.

– Ну да. Каким ты видишь себя лет через десять?

Влад задумался.

– Я совсем себя не вижу.

– Совсем? – Савелий намазывал себе, а заодно и Владу паштетом бутерброд, и делал это сейчас особенно тщательно, словно где-то здесь был скрыт главный смысл жизни. – Как это может быть? У тебя к тому времени должно быть насиженное место, собственный дом, жена, престарелый я в качестве друга…

– Нет, – отрезал Влад, затянувшись сигаретой. – Меня там нет. Зато все остальные, представляешь, счастливы!

– Потому что тебя там нет? Дружище, я не уверен, что о твоём существовании знают твои же собственные соседи – те, что наверху, – с чего бы твоё отсутствие их осчастливило?

– Не моё отсутствие. Просто там будет… всё лучше, чем сейчас.

– Это утопия. Ты мыслишь утопиями, – Сав потянулся через стол и постучал по голове Влада ручкой ножа. – Как они вообще помещаются к тебе в голову? Они же орго-омные, как синий кит.

Но Влад и сам ощущал беспокойство. Он недостаточно точно сформулировал ответ, и перебирать слова, подбирая нужные, без толку – всё равно, что в пытаться раскрасить не соединённую точками картинку в детской книжке.

– Давай вернёмся к татуировкам, – попросил он.

– Ну да, – Сав потёр одно из своих пигментных пятен на щеке, как будто надеялся ещё больше его размазать. В тусклом свете они и правда походили на грязь. – Тебе нужно что-нибудь большое и доброе. Может, набьёшь панду на спине?..

– Я хочу себе мёртвого лося. Вот здесь, на плече. Такого, с кровью и кишками… я сам нарисую какого.

– Это-то твоё большое и доброе?

Влад помолчал.

– Нарисую на себе то, что должно исчезнуть из этого мира. Я же себя там, в будущем, не вижу, верно? Куда бы я не ушёл, пусть всё плохое уйдёт со мной.

Сав уважительно покивал.

– За что я тебя люблю, приятель, ты умеешь пользоваться мозгом. Плохо только, что если бы все были такими же думающими, ничего хорошего бы в этом мире не осталось. Ни вечеринок, но попоек… твоего драгоценного мира моды тоже не будет.

Сав наморщил нос, долгим взглядом провожая исчезающий – укус за укусом – во рту у Влада бутерброд. Он хотел ещё что-то спросить, но ничего не мог придумать, а Влад, чувствуя нависшую над ним угрозу быть обязанным снова произносить слова, вытянул правую ногу и ткнул большим пальцем на кнопку включения ТВ.

Телевизор в подвальной подсобке оказался вполне себе рабочим. Правда, от цветов там остались лишь намёки. Влад нашёл между первым и вторым этажом распределительную коробку кабельного телевидения, купил необходимый кабель и однажды ночью протянул его к себе в подвал, обеспечив древний «Рубин», едва отображающий цвета, снами на полторы сотни каналов. Кроме того, там не было звука, но Влад прекрасно обходился без него. Он насвистывал какую-то песенку себе под нос, или включал плеер и вставлял в уши наушники. Верхний свет теперь практически не включался, зато телевизор работал всю ночь, транслируя канал fashion или порнуху; Влад засыпал и просыпался под его натужное гудение.

Сав относился к зомбоящику с плохо скрываемым презрением.

– Нет на тебя «Звонка», – корил он Влада.

– Какого? – простодушно переспрашивал Влад.

– Дверного, блин, – Сав не уточнял, что имел ввиду одноимённый фильм. К фильмам относился с плохо скрываемым презрением уже Влад, который не мог толком объяснить причину своей нелюбви.

– Это же всё не по-настоящему, – говорил он, подёргивая плечами.

– А у нас в театре, типа, всё всамделишное.

Савелий учился на театрального механика. Его сфера деятельности – постараться не попадаться на глаза людям, что для Сава, по мнению Влада, было просто невозможно. Он как бельмо, если есть где-то в здании, то обязательно здесь, маячит перед тобой, скачет, размахивает руками и мешает смотреть представление. То есть, делает ровно противоположное тому, что от него ожидают. Впрочем, обязанности свои Сав зубрил назубок, и, вытянувшись по струнке, мог сразить их знанием наповал вышестоящее по иерархической лестнице лицо, которому вздумалось его отчитать. А потом ещё мог продемонстрировать, насколько хорошо всё у него готово к представлению. Просто Сав делал всё неимоверно быстро, а скуку предпочитал сжигать на костре деятельности уже незапланированной, и, в сущности, не нужной.

– Конечно, в театре всё всамделишнее, – рассеянно говорил Влад. – Там же живые люди играют. У кого-то из них может болеть живот. У кого-то умерла мама. Всё это сказывается на сцене.

– Но сюжет-то один и тот же.

– Сюжет один и тот же, но я его не смотрю. И на постановку не смотрю. Я пытаюсь представить, о чём думает актёр.

Савелий насмешливо отвечал:

– С тем же успехом ты можешь размышлять, о чём думает наша гардеробщица, тётя Марина, когда пытается повесить три куртки на одну вешалку. Она отличный актёр. Ей трудно. Пот льёт по шее. От куртки разит чесноком. До третьего звонка считанные минуты, напарница заболела, а окошко штурмуют опаздывающие зрители. Из кармана второй куртки торчат свёрнутые трубочкой деньги, и тёте Марине приходится бороться ещё и с соблазном. А? Драма?

Такие диспуты могли тянуться целыми вечерами. Но сейчас Сав не был на них настроен. Он бросил на стол тарелку с остатками еды, подражая Владу, вытянул ногу (он сидел к телевизору поближе), и, обернув вокруг ступни шнур, выдернул его из розетки.

– Обувайся.

– Ты не дойдёшь до дома сам?

– Обувайся. Пойдём к моему знакомому рушить устои и творить большое добро.

Влад вздохнул. Из форточки тянуло тёплым, похожим на парное молоко, июлем и беспокойной городской пылью, которая отрастила к ночи крылья и носилась вдоль хайвеев, как сойка, у которой выкрали из гнезда птенцов, вопила далёкими автомобильными сигналами и никак не желала успокоиться. Если Зарубину что-то взбрело в голову, с ним бесполезно спорить. Кроме того, не мешает хоть раз в месяц проветрить работу. Влад никогда не говорит «проветриться после работы»: работа всё время с ним, торчит в голове, как единственное дерево посреди бескрайних равнин.

Он погостит немного у этого зарубинского знакомого, выпьет чаю или кофе с молоком, послушает пульсирующую, взрывную, точно сигналы «SOS» на морзянке, речь Сава, да пойдёт домой, оставив друга допивать все запланированные им на этот вечер чашки с чаем или рюмки коньяка.

И только когда он увидел, как волнуется и приплясывает на месте от нетерпения Савелий, как он смотрит на часы и бормочет «опоздаем минут на семнадцать», до Влада начало доходить.

– Мы идём в салон татуировки?

Сав хмыкнул, спустив на часы рукав рубашки. У него было не слишком типовое сложение, поэтому рубашки этому коротышке подбирать очень сложно. Все они оказываются либо малы в груди, либо с очень длинными рукавами. Вот и сейчас, костяшки пальцев полностью пожирали, точно две большие змеи, манжеты, а кончики пальцев можно было разглядеть едва-едва.

– Где ты видел салоны, работающие по ночам?

– Я, может быть, думал, что они так и должны работать, – пробормотал Влад.

Татуировка представлялась ему делом тёмным, едва ли не мистическим. Когда, как не ночью, когда усталые глаза Создателя закатываются за горизонт, людям изменять данные им от природы тела? Изменять насовсем, пуская под кожу чернила, или на время, эрегируя отдельные части тела и делая друг другу инъекции подвижными клетками, одним мускульным движением поворачивая вспять химические процессы. Одни из этих действий задуманы природой, до других человеческий разум добрёл самостоятельно, но кое-что объединяет их. Всего этого человек стыдится, если не скрывая под сенью темноты (или одеяла) свои занятия, то хотя бы вступая в конфронтацию с совестью.

Влад никогда не задавал себе вопроса: верит ли он в высшие силы? А если бы и задавал, вряд ли сумел бы на него ответить. Он знал одно – человеку очень далеко до истины в последней инстанции. Только глупец уверен, что всему есть научное объяснение. Влад отнюдь не считал себя умным, но разум у него был цепкий и живой.

Влад очнулся от своих размышлений, когда понял, что Сав значительно отстал. Прыгая на одной ноге посреди полутёмной пустынной улицы, он зашнуровывал ботинок, и ближайший фонарь, черпая в его тени краску, закрашивал окна первого этажа дома на Грибоедовском канале.

– Мы идём к одному моему знакомому, – догнав Влада, сказал Савелий. – Он действительно работает по ночам. И, кроме того, на дому. Здесь рядом, дойдём пешком.

Они углубились в ночной город, в сторону, где между домов было видно шевеление чёрной, как вакса, воды. И через добрых полчаса поднимались по обшарпанной лестнице на второй этаж. Это дом на Фонарном переулке, фасад целомудренно затянут в «москитную сетку» строительных лесов. Тлеет огонёк над вывеской аптеки, освещая центральные буквы.

– «ПТЕК», – обратил внимание друга на вывеску Савелий. – Звучит, как имя сказочного героя. Маленький Птек.

– Маленький Мук, – поправил Влад.

В подъездное окно виднеется выглядывающий из-за туч краешек луны. Словно какая-то малютка, взгромоздившись на табурет, смотрит в своё облачное окошко. Влад между делом подумал, что не помнит в этом году ни одного по-настоящему солнечного дня и ни одной по-настоящему лунной ночи.

Дверь открыл щуплый лысый человечек. Слишком часто ему попадаются на жизненном пути лысые люди – решил Влад. Ладно бы просто попадались: прошёл бы мимо и не заметил, однако каждый стремится привнести в его жизнь новую толику смысла, какой-нибудь урок.

– Это вы? Я вас ждал, – сказал мужчина таким голосом, каким, наверное, мог бы говорить комар, будь он нормального роста. Владу пришлось наклониться вперёд, чтобы расслышать, а Савелию – так и вовсе заткнуться и перевести ручку уровня своей активности на минимум.

В прихожей над головой мерцала очень тусклая лампа, в ней тело хозяина казалось особенно измождённым, а лицо – особенно костлявым. Одет он был в шорты и майку на лямках, словно специально стараясь подчеркнуть физические недостатки.

– Прошу вас, проходите, Меня зовут Лев. Прошу прощения за обстановку, за запах, и вообще.

– Он отличный мастер, – шепнул Владу присмиревший Сав.

Эти двое словно старались его в чём-то убедить. Но Влад не обращал внимания: он втягивал ноздрями атмосферу – в высшей степени необычную.

Маленькая однокомнатная квартира купалась в полутьме, и оттого казалась ещё теснее. На окнах плотные шторы, от плафона на металлической ножке распространялся золотистый свет, не менее тусклый, чем в прихожей. Здесь стояли кресла с такой пухлой обивкой, что походили на два облака, узкая софа с резной деревянной спинкой. Множество книг на полках. Телевизора не было, компьютера тоже. Зато на столе поблёскивала хромированными частями машинка, от которой побежали по спине мурашки, а на стенах прямо к белым обоям пришпилены эскизы и рядом – фотографии готовых работ.

У Влада закружилась голова. Несмотря на всю внешнюю умиротворённость обстановки, казалось, здесь пальцами можно было высечь искру. Напряжение буквально висело в воздухе, отталкивая или, наоборот, притягивая предметы. Казалось, всё вокруг расположено так, как есть, только благодаря этому притяжению, и если сдвинуть с места, к примеру, вот эту декоративную вазу на тумбочке, силой неведомого притяжения она вернётся обратно.

Влад с изумлением понял, что источник и единственная причина этого притяжения – щуплый человечек, который стоял перед ними. И ещё – хромированная машинка на столе, эскизы и набор карандашей на пластиковом пенале. И что-то ещё, чего Влад пока не видел, но явственно ощущал. Каким-то образом все эти вещи завязаны в единый узел.

Кажется, Сав ничего не чувствовал. Он чесал за ухом хорька, который залез на подлокотник кресла, чтобы познакомится с гостями. «Почему я вижу, а он нет?» – спрашивал себя Влад.

– Присаживайтесь, – хозяин показал на кресло и на один из стульев рядом со столом. – Кто первый?