Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Влад раздобыл себе эмалированную кружку и по совету одной женщины стал заваривать в ней в холодной дождевой воде городскую травку. Он ни с кем не разговаривал – принял обет молчания, – женщина сама подошла к нему, отвела за ручку, как маленького, на какой-то пустырь, и показала: вот эту, эту и соцветия этой, настаивать полторы минуты.

– Причём, – сказала она, – чем сильнее настаиваешь, тем лучше получится настой. Лучше всего кричать и угрожать. Ах, я вижу, ты молчишь, как гималайский йог. Что же, есть другой путь. Настаивай взглядом. Садись и смотри. Мимикой. Вот так, вот так. Ты ни разу не пробовал взглядом и выражением лица заставить кого-то что-то для тебя сделать?.. Заставь же эти проклятые растения дать для тебя соки! Тренируйся! Будешь пить пустую воду, пока не научишься.

Она выглядела, как персонаж сказки. Толстая, в длинном плаще с капюшоном, сшитом, как видно, собственноручно на манер средневековых одежд. Смотря ей вслед, Влад думал, что хорошо бы её зарисовать, и так бы и поступил, если бы не принял вместе с обетом молчания обет не притрагиваться ни к чему рисующему. Ходить без рук иногда полезно – начинаешь лучше чувствовать подошвами землю.

Отхлёбывая чай или поедая перепавшую с прилавка хлебную корку, Влад слушал внутренний голос. Внутри него шли нескончаемые диалоги об окружающих вещах. Со временем Влад стал думать – может, стоит прекратить и их? Заставить трёх-четырёх людей, что беседуют в его голове, заткнуться, не так уж и просто, но, наверное, возможно. Но ведь они начнут тогда больше думать, и если он вдруг станет эмпатен ко всем их мыслям, то быстро сойдёт с ума.

Глядя на воды Грибоедовского, втиснутые между берегов, в свою очередь забранных в каменные и железные скобы, Влад внезапно подумал, что ограничения задают направление. Если бы не было берегов, канал бы растёкся, превратился в лужу. А вообще говоря, и вовсе не стал бы вытекать из Невы.

Свобода не всегда полезна. Даже вредна. Двигаться вперёд человека заставляют ограничения: Влад осознал это уже после того, как принял обет молчания – устного и творческого. Он решил для себя, что впредь не будет творить бессистемно, а станет продумывать каждый свой шаг, выстраивая из стен коридор в нужном направлении. Возможно, ему будет казаться, что эти стены ограничивают его в чём-то чрезмерно, но с другой стороны – на них можно при случае опереться.

Он выдумывал эти ограничения спонтанно, но видно, шёл в правильном направлении, преследуя цель, которой не нашлось пока места даже в воображении. Влад на самом деле даже не представлял, что это за цель и чего он в конце концов хочет добиться.

* * *

Перебравшись жить на улицу, Влад стал невольным участником и свидетелем великого множества вещей. Ещё никогда его жизнь не была такой насыщенной.

Как у настоящего монаха, уже через три дня своего добровольного отшельничества его голова была совершенно лысой. На стрижку у Влада денег не было, да и побуждений ходить и сверкать затылком за ним не водилось. Всё вышло совершенно случайно: он отдыхал в закутке на одной из улочек Васильевского острова, и вдруг увидел лысых людей. Двое появились из подъезда трёхэтажного дома, и сразу привлекли внимание Влада своей потёртой одеждой. В его восприятии давно уже что-то подвинулось: яркая и новая одежда не оставляла в памяти никаких следов, как будто была стерильной. Зато незаметные, в том числе благодаря свей неброской и застиранной одежде, люди вызывали в нём живейший интерес.

Навстречу тем двоим спешило между клумб из крашеных известью автомобильных покрышек трое других, не таких лысых: их макушки уже покрывал пушок. Встреча их ознаменовалась объятиями; до Влада долетали какие-то невразумительные обрывки фраз и смех, яркий, словно улетевший у хозяина воздушный змей.

Трое вышли через двадцать пять минут, солнце отпускало бродить по их выбритым макушкам выводок своих зайчат. Они проследовали через арку в сторону набережной Шмидта, и Влад приметил одну любопытную деталь: у всех у них на затылке оставался невыстриженный клок волос, у кого-то длинный – такой, что походил на чуб, у кого-то едва заметный.

Там, за аркой, сновал народ, проехал велосипедист, тренькнув звонком. Странно: эти трое громко шутили, верхние стёкла окрестных пятиэтажек провожали их благожелательным дружным звоном, но стоило им исчезнуть из виду, как Влад стал сомневаться: действительно ли он сейчас был не один во дворе? Те люди скользили по обыденности, словно водомерки по поверхности озера, а Влад смотрел из толщи воды на степенно расходящиеся круги и думал: может, его сморило солнцем, и встреча лысых людей не что иное, как его подсознание, сумевшее впихнуть в долю секунды перед пробуждением странные образы?..

Не успел Влад сделать какой-нибудь для себя вывод по поводу увиденного, как появились ещё двое потенциально лысых. Они вошли в ту же арку и свернули к той же парадной.

Влад вскочил, выбросил в стоявшее здесь же ведро недоеденный бутерброд с китайской морковкой, на который он потратил в киоске девятнадцать пятьдесят. И со всех ног бросился бежать.

Он нагнал их почти у парадной, под похожей на растение с далёкой планеты отцветающей сиренью. Оба в потёртых джинсах и водолазках с засученными до локтя рукавами. Один в летах, другой моложе, едва ли старше Влада. Для отца и сына разница не такая уж и большая, хотя… У старшего отросший на затылку чуб смешно закручивался спиралью. У молодого правая кисть почти полностью скрывалась в ярком полотняном мешочке, который он держал на весу – наружу торчал только указательный палец.

Следом прошёл внутрь и Влад; перешагивая через лучи света, струящиеся сквозь замызганные окошки, и даже, как будто бы, стараясь наступать в невидимые следы своих поводырей, поднялся на второй этаж. Дверь там была приоткрыта.

– Харибол, прабу!

В прихожей, среди рядов резиновой обуви и валенок, их радостно встретил ещё один лысый человек, маленький, румяный, с огромными пигментными пятнами на макушке – конечно же, совершенно голой. Он одет в белые льняные брюки и такую же рубашку, и выглядел прорехой в пёстром цыганском плаще мироздания, дырой куда-то в туманное ничто.

Все трое обменялись какими-то странными приветствиями, а потом хозяин, посмотрев между плечами старого и молодого на меня, воскликнул:

– О, у нас пополнение!

Двое моих провожатых изумлённо обернулись. Потом переглянулись и расхохотались.

– На то воля Кришны, – сказал молодой.

Если бы Влад не дал обет молчания, он бы смущённо спросил: «Здесь делают лысых людей?», чем наверняка вызвал бы очередную бурю эмоций. Смутиться у него получилось и так.

Влада втащили внутрь, а когда он вышел оттуда спустя двадцать минут, голову непривычно щипало сквознячком. Он сообразил только, что забрёл в какую-то секту, и пока над ухом жужжала машинка, мужчина в летах и хозяин дома наперебой рассказывали о своей религии, а младший улыбался и перебирал в полотняном мешочке чётки.

Странное ощущение завладело Владом. Будто это помещение с аляповыми картинками на стенах предназначено вовсе не для жилья. Всё вокруг было настоящее и громоздкое, словно огромный белый холодильник, а эти люди вместе с их одеждой и обстановкой квартиры походили на наклейку, на легкомысленный магнитик на холодильнике-вселенной. Они словно говорили: «расслабьтесь, друзья, мы здесь ненадолго. Не стоит обращать на нас слишком много внимания».

Напоследок хозяин пытался вручить Владу книгу с очередным лысым человеком на обложке, но тот как можно вежливее выставил перед собой руки. В жизни никто ещё не интриговал Влада так, как эти ребята, но таскать с собой литературу он не может себе позволить. Сейчас он – отшельник мегаполиса, и должен обходиться минимумом вещей. Позже – дал себе зарок Влад – если мироздание предоставит ему такую возможность, он обязательно постарается узнать о них больше.

Спал Влад каждый день на новом месте. Как распускающийся бутон тюльпана демонстрировал одну за другой свои тычинки, так город заводил его всё дальше и дальше от мест, где ходят люди. Влад опасался, что они будут кишеть бездомными, но ничего подобного не происходило. Бездомные искали общества друг друга, он же стремился к одиночеству.

Это был, например, заброшенный чердак, закутки под лестницами в парадных, теплотрасса прямо под открытым небом, на которой чёрной краской были скрупулёзно нанесены рисунки, будто перешедшие со сводов пещеры – сцены охоты на горных козлов и живописный лагерь из бунгало и плясками вокруг огромного костра. Изящные и загадочные, как иероглифы, человечки-из-палочек стоили того, чтобы забрать их с собой, но Влад, следуя данным себе обещаниям, постарался не запоминать даже конкретного места.

Постепенно начала проявляться какая-то система. Мироздание всё чаще приглашало его переночевать под разными мостами или на их опорах, где прохладная вода подползала к самым ногам. Бывало, ночная прогулочная лодка проплывала совсем близко от его убежища. Спать приходилось, приняв позу эмбриона, было очень холодно, но сны приходили светлые и поверхностные. Их хотелось рассасывать под языком, как ириску в далёком-далёком детстве.

Утром солнце всплывало откуда-то из водных глубин – и одновременно восходило в животе Влада, согревая его изнутри.

Бродяжничеству он отдал почти два месяца жизни, до первых холодов. Изучал город под всеми углами… нет не так – медитировал на каждый угол, хлюпая разваливающимися ботинками по лужам, заглядывал в окна. Телеэкраны с той стороны заглядывали в него глазами киногероев или дикторов новостей.

Люди его по большей части не замечали – разве что дети, если их не увлекал гипнотический водоворот мультиков или какая-нибудь игра.

На большинстве окон были решётки, но Влад преодолевал их с безмятежной улыбкой. Он становился на цыпочки, тянулся выше… выше… и перешагивал карниз. Решётка оставалась позади, а в ноздри заползал запах жарящейся на кухне рыбы.

Лучше всего, конечно, когда в комнате никого не было. Но так получалось не всегда. Иногда кто-то неожиданно заходил, иногда хозяин или хозяйка сидели в кресле с книжкой, шитьём или игрой на сотовом телефоне. В первом случае Влада просто не замечали, во втором люди в креслах оказывались спящими. Дети его видели, но не издавали ни звука, только провожали здорового лысого парня долгим взглядом.

Влад выключал телевизор из розетки, закидывал провод на шею, чтобы не болтался под ногами. И скоро уже был снаружи. Решётки и оконные стёкла по-прежнему его игнорировали, только иногда оставались грязные следы на подоконнике.

* * *

Ранним ноябрьским утром Влад решил, что пора возвращаться. Не хватало тёплого, ароматного, как давно не стиранное одеяло, пальто, которое он оставил Юле; было уже достаточно холодно. Прозрачная суета Введенской улицы, где жила Юлия, встретила его, как опытный акушер принимает из чрева матери новую жизнь: поддержала головку, чтобы он не ударился о низкую вывеску частной хлебопекарни, обрезала пуповину, и вот Влад больше не придаток города, вот он уже самостоятельная сущность, хотя лицо его всё ещё хранит на себе текстуру и прохладность бетона, на котором он провёл столько ночей, а пальцы сухие и тонкие, точь-в-точь как ноябрьская трава. Он будто испытал перерождение и вернулся уже другим человеком, только по запарке вместо чистого блокнота для воспоминаний и телефонных номеров захватил свой старый. Впрочем, там ещё оставалось несколько пустых страниц. Люди высыпают из подъездов, будто их, как гигантские перечницы, трясёт огромная рука, головы их как консервные банки, спрятанные под шляпами, беретами, банданами или каёмкой волос, и Влад уверен, что при необходимости может повернуть их к себе этикеткой и прочитать, что же там, внутри, есть полезного и до какой даты срок годности… Кашляют моторы автомобилей, а сами они, снующие мимо, словно большие стрекозы, останавливаются и дают длинный сигнал, когда Влад ненароком (а может, и самым что ни на есть нароком!) выходит на проезжую часть. Так приятно снова чувствовать себя живым!

Юлия жила не то на втором, не то на третьем этаже.

Окна её выходили во двор, где в запущенном саду на спрятанных в траве камнях восседали лысоватые старики, похожие на китайцев, и играли в го и более традиционное для этих краёв домино.

Самый центр Петроградки. Когда там, снаружи уютного, втиснутого между несколькими домами двора, проезжал трамвай, под пятками дрожал пол. Всё как у всех. В окно Ямуны заглядывал и тянулся к ней мордой через крышу грациозный, как жираф, подъёмный кран.

Странно, но собственный дом казался Юлии то четырёх, а то пятиэтажным – всё дело в полуподвальном этаже, наполовину утопленном, как и положено подвальному этажу, в землю. Когда ей хотелось взмыть в небеса, она предпочитала (сидя в кресле-качалке и попивая молочный коктейль) думать, что живёт на четвёртом этаже, что вот-вот, ещё чуть-чуть вверх – и крыша! И небо! А когда напротив, крепко стоять на земле, Юля думала о верёвочной лестнице, что лежит к них на балконе. Лестница приползла сюда прямиком из её детства: когда-то с её помощью девочка попадала в шалаш в древесной кроне. Дерева того давно уже нет, шалаша, естественно тоже, а лестница, которая считалась игрушечной, как внезапно выяснила Юля, свободно доставала с её наполовину третьего этажа до самой земли.

Юлия была в комнате дочери, когда от оконной рамы – с той стороны – отскочил камешек. Потом ещё один, уже от стекла.

Субботнее утро. Ямуна шевелится под одеялком и сонно спрашивает:

– Мама, кто это? Нина? Это ребята?

Для её друзей рановато. Погода не располагает к столь ранним прогулкам: не жарко. Небо затянуто низкими облаками.

– Это не к тебе, – говорит Юля, отодвигая занавеску. – Это ко мне. Господи, да это же он…

Она пытается на пальцах объяснить лысому, безмятежно улыбающемуся человечку, в какую квартиру следует позвонить. Потом плюёт на это бесполезное занятие и сбегает по лестнице вниз.

– Можно у тебя искупаться?

Влад смотрит на неё с некоторым страхом, со смущением и с восхитительной улыбкой, которую им с Савелием так редко довелось видеть прежде, но которую, единожды увидев, сразу же прикалываешь кнопкой в область памяти, подписанную – «Влад». Мол: вот какой шикарный компромат я на тебя раздобыл, приятель!

– Бомжик ты мой ненаглядный! – рокочет она.

Юля заключает его в объятья, целует в обе щеки. От Влада пахнет речной водой.

Влад словно подкручивает внутри себя какую-то ручку, пытается настроить на лице суровое выражение, но это едва удаётся. Лысый человек его склада просто не может быть суровым. Если даже захочет, у него ничего не получится. Уши вечно всё портят.

– Ты стала очень странной, когда стала разговаривать вот так… стала разговаривать, – бормочет он в сторону. – Ты должна выглядеть по-другому. Быть такой… огромной.

– Я знаю, – отвечает Юлия. Берёт его за руку и тащит наверх. – Знакомься, это Ямуна. («Мама, куда ты побежала? Я испугалась!») – Успокойся, дочка, это наш друг. Он очень долго маялся дурью и теперь будет соскребать её со своих телес.

Влад как раз разулся. Кроссовки, казалось, не переживут ещё одного обувания и расползутся по швам.

– Отправляйся в ванную – командует Юля. – Я приготовлю вам завтрак. Или… о боже, ты хоть что-нибудь ел все эти дни? Может, завтрак сначала?

Влад убеждает её, что всё нормально, что желудочные его соки за двадцать минут не успеют добраться до мозга. Юля счастлива, как ребёнок. Этой осенью она сделала исключение для Питера, дала ему шанс реабилитироваться. Так приятно, когда кто-то, на кого ты, в общем-то, особо не надеешься, оправдывает твои надежды с лихвой! Сияние Тайланда и томный аромат Непала померкли по сравнению с неуклюжей грацией и хриплым прокуренным дыханием города-на-Неве, что вернул ей Владика.

– Твою одежду я выкину, – не терпящим пререкательств голосом говорит Юля, и забирает у него ветровку, которую тот уже успел с себя стянуть – От мужа у меня, кажется, остались кое-какие шмотки.

Влад только вздохнул: хорошо, что он не брал с собой в странствия любимое пальто, иначе пришлось бы отбивать его у воинствующих викингов, которых одним только голосом сейчас олицетворяла собой Юлия.

Грязь уже два раза забивала сливное отверстие, и Влад, нагибаясь, прочищал его, чувствуя, как в спину стучат тёплые струи, как стекают они по ляжкам, становясь из прозрачных сначала мутными, а потом пепельно-серыми. Больше всего грязи накопилось между пальцами ног, будто он, как заправский пилигрим, исшагал босиком половину континента. Прикосновение мыла как влажный язык дворовых собак; Влад теперь ко всему мог находить свежие аналогии. Он не мог достоверно сказать, что изменится с его возвращением в привычный ток вещей. Но что-то изменится, это точно. По крайней мере, у него больше не будет подвала. Зато голова полна всякими образами – он будто малыш, открывший в первый раз коробочку с пуговицами, булавками, катушками с разноцветными нитками и всякими цепочками-скрепками-прочей-чудесной-мелочовкой, и не знающий теперь, что делать с всем этим богатством. Но точно уверенный, что применение ему найдётся. Теперь между ним и окружающими вещами нет естественного фильтра в виде шапки волос.

Влад улыбнулся этой мысли, и понял, что помимо всего прочего, стал чаще улыбаться. Снова подумал про любимое своё пальто: быть может, оно тоже посвежело цветом?

Наконец, сливное отверстие перестало забиваться, и Влад понял, что пришло время выходить. Его кто-то ждёт, там за стенкой, какой кошмар! В этом плане для Влада ничего не поменялось: чьё-то ожидание и чьи-то надежды относительно него ложились на плечи тяжёлым, почти неподъёмным грузом.

Юля восседала за столом гордо, как отец большого семейства, в кои-то веки собравшегося вместе. Не хватало только Славика, но он явно подразумевался: даже пустое место между Ямуной и Владом, пространство, где вполне бы мог поместиться человек, на это намекало. В её глазах сверкают краски, и Влад никогда бы не смог поверить, что он стал причиной такого фейерверка. Ямуна уплетала неожиданный праздничный ужин за обе щеки («У дяди день рождения?» – спросила она, пока Влад был в ванной), Влад осторожно принюхивался к блюду, потом к тарелке, потом к собственной ложке.

Юля схватилась за голову:

– Что я делаю! Сколько ты не ел? Тебе же наверное можно только жидкую пищу…

– Всё нормально, – ответил Влад и торопливо, под строгим взглядом девочки, запихал ложку в рот – пока не отняли. Он задался вопросом: кто из них младше? Девочка, похоже, тоже над этим размышляла. Сунув за щеку ложку или утопив её в мясной подливке, она взирала на Влада и, кажется, с трудом удерживалась от того, чтобы потащить показывать ему свои игрушки.

– Савелий уже рассказал тебе о положении дел? – спрашивала Юля.

– Я его ещё не видел, – Влад шлёпал босыми ногами по полу. На плитку с его ног натекла уже целая лужа воды, правда, он этого не замечал. – Но судя по всему, они идут неплохо.

– Ещё как! Ты ничего не знаешь?.. Ещё как! Мы набрали целую команду мастеров и пошили почти всю коллекцию. Уже арендовали помещение под шоурум и ещё одно помещение… – от избытка чувств ткнула ломтём хлеба, который держала в левой руке, себе в лоб, и растерянно засмеялась. – Впрочем, мы тебе его покажем. А сейчас я тебя добью. На следующей неделе показ твоей коллекции. В Москве, на Малых Показах! Тебя отобрали, как самого неперспективного новичка.

– Что это значит – неперспективного?

– Значит, никому не придёт в голову творить моду так, как это делаешь ты. Это сумасшествие.

Влад переваривал новость молча. Было видно, что он даже не помышлял о том, чтобы творить какую-то моду.

– Так ты поедешь?

– Чтобы меня там прилюдно называли психом?

– Я думаю, – Юля улыбалась, – тебе бы это польстило.

– Где-то выступать – совершенно не моя стезя. Я в жизни нигде и никогда не выступал.

Юля очень тонко заметила про Деда Мороза, но Влад покачал головой:

– Подарки мне вручали лично в руки. Деда Мороза у меня никогда не было.

Ямуна выпятила губы:

– Такого не бывает. Он приходил, когда ты спал, и клал тебе под ёлку. Или – она на секунду задумалась, а потом продолжила: – или клал их в руки твоим маме с папой. А они, как просыпались, сразу бежали к тебе.

Улыбнувшись, Влад хотел заметить, что в новогоднюю ночь вкусный ёлочный запах был в его доме таким же редким, как и, собственно, улыбки, и хорошее настроение, а бегали за ним только с ремнём и вышибая плечом двери, которые он пытался за собой закрыть, но натолкнулся на взгляд Юли, и промолчал. Залил в рот вкуснейший кофе, вспомнил, что забыл почистить зубы, выплюнул кофе обратно в чашку и побежал отчищать их от многодневной коросты.

Юля встала из-за стола, и, прислонившись к двери с другой стороны, громко сказала:

– И тем не менее. Там нет ничего сложного. Ты просто встанешь и скажешь пару слов. Всё остальное за тебя скажут твои модели.

Влад громко фыркнул – не то в ответ на её замечание, не то просто так. Слушая, как булькает и переливается во рту у него вода, Юля улыбнулась: сразу видно, у этого человека с водой нежные и трепетные отношения. Она мурлычет в его руках, словно дворовая кошка. Ясно теперь, каким образом он прожил в подвале больше года. Юлия представляет, как, расположившись у себя в маленьких туманных казематах, Влад слушает, как падает или медленно карабкается наверх вода, как, проходя сквозь огромное горячее на ощупь сердце из жести, она щедро делится теплом с металлом труб, и с ним, невольным свидетелем этого превращения жидкости. Ясно, как день, что город, в котором их угораздило родиться (и в который Савелия угораздило понаехать), мокрый город, липкий, как земляная жаба или большая аквариумная улитка, мог только благоволить такому человеку.

– Сав едет, – сказала она. – Я ему уже позвонила. Мне нужно отвести дочку в кружок, но потом я сразу же вернусь.

Спустя почти час Влад говорит, что теперь он готов услышать все новости, которые у них для него подготовлены, и Сав выпаливает так, будто хранил под это в лёгких воздух, а в гортани все нужные слова – может, так оно и было:

– Твоя коллекция полностью готова.

В руках Сава телефон, и на экране мелькают знакомые Владу костюмы. С того времени, как в альбоме под его рукой появлялись эти самые контуры, они обрели реальность и краски. Сав приближает каждую фотографию, чтобы друг мог рассмотреть детали.

– Всё пошито очень грамотными людьми и в точности по твоим эскизам. Мы с Юлькой всё контролировали. У тебя будет собственный бутик, пресс-релизы уже разосланы по печатным изданиям. Юля третий день подряд принимает журналистов. Одни называют твою одежду чем-то ужасным, другие – чем-то невероятным. Если честно, первых куда больше, но когда столько людей тебя как-то называют…

Он обезоруживающе улыбается, разводит руками, мол, «сам понимаешь».

Сав не изменился. Только, кажется, стал стремительнее, как будто разобрал своё личное маленькое безумие на части и хорошенько смазал все шестерёнки. Он влетел в прихожую, едва не выбив дверь головой, а до этого барабанил в дверь квартиры, игнорируя звонок. А ещё до этого – в дверь парадной, до тех пор, пока кто-то его не впустил. Влад слышал протяжные звуки: «бом», «бом…», но не мог соотнести их с визитом друга. Влад, который с детства не любил резких звуков, а за время своих странствий подутратил к Савелию иммунитет, только и мог, что ёжится от такого напора.

– Вы не можете представить, как я вам благодарен, – осторожно говорит Влад, разглядывая очередное фото. По сравнению с этими экземплярами аналоги, которые он кроил и шил своими руками, можно назвать только топорными. А он ещё называл это коллекцией… коллекцией калечных, безобразных буратин – вот чем они были. Телефон Сава, который Влада тянуло обозвать космическим аппаратом, позволял разглядеть неплохие, изящные решения, додуматься до которых у него никогда бы не хватило опыта.

Телефон в руках Савелия дрожит от негодования.

– «Не можем представить»?! – вскричал он. – И это всё? Мог бы хотя бы обрадоваться!

– Я рад. Просто не очень понимаю… откуда у вас деньги, ребят? Ладно там бутик, но грамотно пошить все костюмы…

Савелий помялся.

– Ну, в основном это Юлькины вложения. Она считает, что ты станешь новым Джеффом Айстером, но добьёшься куда большего. Что тебе нельзя терять ни секунды.

– А что думаешь ты?

Они не ушли дальше прихожей. Стояли и разговаривали, не зажигая свет, среди полок с мебелью и баллончиков со средствами по уходу за ней, будто два солдата одного войска, остановившегося на ночлег в степи. Прислоненная к стене старая метла, висящая на гвозде ложка – как оружие, ворчащий где-то за стеной телевизор что привязанная поблизости к кусту орешника лошадь.

– Я-то? – Сав опустил голову, будто приготовился встретить удар, при этом ухмылка с его лица никуда не делась. – Чувак, мы знакомы достаточно давно, но всё равно ты для меня – такое всё из себя чёрное пятно. Терра инкогнита! Но я понимаю, что всё это для тебя не совсем в кайф. Если хочешь, мы с Юлей постараемся сделать так, чтобы эта суета никак не касалась ни тебя, ни твоего творческого процесса.

Он внезапно понизил голос.

– А если наша инициатива в корне противоречит каким-то твоим дремучим убеждениям… постарайся, пожалуйста, быть как-нибудь помягче с Юлькой. Скажи ей – но будь помягче. Она просто одержима тобой и твоими работами.

Влад помотал головой.

– Да нет. Это всё немного неожиданно, но… пусть всё идёт так, как идёт. Просто я не люблю доставлять беспокойство людям.

Сав засиял ещё сильнее – будто боялся услышать другой ответ.

– Беспокойство! Подумать только… Нет, приятель, ты не беспокойство. Ты такой, какой есть, и мы тебя за это любим.

Тем же вечером Владу пришлось, по настоянию Юли и Сава, съесть таблетку, которая призвана была заглушить горечь от утраты подвала. И несмотря на то, что никакой особенной горечи Влад по этому поводу не испытывал, Юля упёрла руки в бока и рявкнула, сорвав его с дивана в гостиной, будто голубя с жердины: – «Подъём! Едем смотреть твою новую квартиру».

Это одна из новостроек на север от станции метро «Чкаловская». Казалось, всё здание можно было сдать как концептуальный арт-объект в музей годов этак 80-х – в современный его уже не примут; о Голландии оно напоминало кажущейся хрупкостью и обилием стекла, о Китае – изяществом и совершенством форм. Вокруг пустыри и ещё одно подобное здание, пока ещё не запущенное в эксплуатацию. Здесь же на стёклах сохранились ярлычки от стекольщиков.

Свой пикап Юля оставила на подземной стоянке, на лифте они втроём поднялись на последний этаж, но женщина потянула Влада ещё выше, по неприметной, словно бы сделанной под хозяйственные нужды, лестнице.

– Мы решили, что хватит тебе ютится в подвале, – насмешливо сказал Сав. – И придумали сделать всё наоборот.

Даже парадные здесь похожи на закутки какой-нибудь картинной галереи; не хватало, собственно, картин, но торжественное их вывешивание, должно быть, оставили на совести жильцов. Страшно тихо, только гудит где-то электричество. Может, и жильцов-то сюда ещё не завезли. Вечер, но на стороне, с которой они заезжали на парковку, Влад не разглядел ни одного светлого окна, исключая ряда небольших, образующих очень правильные созвездия: они принадлежали парадным.

На ступеньках остаётся снег, он выпал только сегодня, первый, самый чистый. Влад рассеяно думал, что хорошо бы вновь, как в том году, посидеть и просто поглядеть на него. Но вот они наверху, отпирается рукой Зарубина дверь, Юля щёлкает выключателем.

Это отличная мансарда с окном во всю стену и даже частично захватывающим потолок. Ноги приятно пружинят по мягкому полу, словно большой кусок льда на дне стакана с кока-колой, красуется чёрный кожаный диван. Стол – в точности такой по высоте, как был у Влада в подвале, только целиком из стекла. Влад вспоминает стол в кабинете Большого Босса в сливочном офисе на Невском, ходит вокруг, борясь с желанием послюнявить палец и попробовать стол на ощупь… Но в конце концов, его можно чем-то застелить. Гораздо важнее, что есть ещё один стол, для разделки кожи, со всеми необходимыми хитрыми приспособлениями; шкафы и полки, и специальные крючки для материалов – всего этого вдоволь. Книжная полка, пока ещё пустая, полочка под телевизор без намёка на этот самый телевизор. Напротив обширного окна – дверь в крошечную кухоньку.

И новая пластиковая армия, которой тут же захотелось отдать команды. Казалось, только что они занимались своими делами, и только открывшаяся дверь заставила их замереть в этих нелепых позах.

– Мне нравится, – говорит Влад. Он вернулся в прихожую, чтобы разуться, и прошёл к окну, на каждом шаге пробуя ногами ковролин, будто почву на болоте. – Здесь легко дышится. Спасибо.

– А вот там можно смотреть на снег – Сав тычет в застеклённый участок крыши. – Торопись, а то его совсем залепит.

Они с Юлей переглянулись и крадучись проследовали к дверям, чтобы дать Владу побыть немного наедине со своим новым домом. Он в любимом пальто и, в виде исключения, в шапке, которая, ввиду отсутствия волос, как может, цепляется за уши, напоминал старого ворона. Словно залетел через раскрытое окно, чтобы спрятаться от непогоды. Юле хотелось всё ему здесь показать, самолично продемонстрировать, как включается плита и с каким приятным гудением начинает работать кондиционер (конечно, плохая замена воде в трубах и настоящей совковой котельной, похожей на котёл из некого футуристического ада, но всё же), пару раз смыть в туалете воду. Саву хотелось за руку познакомиться со всеми манекенами, тут же устроить вечеринку, пить и разбивать бутылки об их полимерные головы. Повреждать конечности он уже не считал возможным – Владу, возможно, они пригодятся, а вот зачем пахнущим всей китайской промышленностью разом болванчикам голова, по прежнему не представлял. Были уже на лестнице, когда Влад их окликнул.

– Я же, наверно, очень обременителен, – сказал он. – Подозреваю, что аренда такого чердачка стоит вам немалых денег. И пошив этих тряпок, опять же… я не знаю, когда смогу вернуть.

Юлия подняла брови и насмешливо спросила:

– Я думала, ты не столь щепетилен к деньгам. «Пошив тряпок», как ты выразился, встал мне куда дороже, но поверь мне, я знаю, что такое «перспективные вложения». И ты не можешь быть обременительным.

Она обняла за плечи Сава и прибавила:

– Просто твори, а мы создадим тебе все условия.

В приглушённом свете среди своих пластиковых друзей-манекенов Влад, повернувшийся к ним лицом, казался ещё одной бездушной оболочкой, по какому-то недоразумению получивший возможность двигаться и говорить. Сав, который только что всерьёз подумывал предложить другу отметить переезд, поёжился: он никогда бы не остался здесь на ночь. Ни один человек в здравом уме не станет здесь спать. Какой ужас! Как они могли привести его в такое кошмарное место?..