Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Комната сразу наполнилась смыслом, и какое-то таинство, свершившись, сделало из неё место, где Влад может жить и работать. Так… – скрипел по бумаге карандаш, – воротничок рубашки непременно серый от грязи, на голове у модели красуется берет с металлическими и пластиковыми бляхами, этакая военщина. На лбу – лётные очки. Штаны защитного зелёного цвета, со множеством карманов, сделать частью костюма набор ножей, латунную кружку и флягу… Что там нужно ещё в путешествии? Савелий любил ходить в длительные походы, нужно будет подбить его на один такой, в порядке ознакомления… Не забыть тяжёлый гремучий пояс с железной бляхой… И сделать из шкуры геккона на него накладку. Когда Влад испугался, что на один-единственный костюм грозит уйти слишком большая часть коллекции, он, почти не контролируя себя и не в силах прекратить рисовать, сломал стержень карандаша об стол. Откинулся на спинку стула, тяжёло дыша и чувствуя, как по спине ползут капли пота. Или, может, назвать всё это безобразие «Сафари до Африки?» Да, так, наверное, лучше. Кого, к чертям, волнуют мои надежды?.. Как и любой хороший творец, Влад пришёл к выводу, что чем меньше личного он вкладывает в свои творения, чем больше от них абстрагируется, благословляя их жить и выживать самостоятельно, тем больше шансов выжить – и у них, и у него самого. Если кромсать по кускам своё сердце и подносить его на блюдечке всем этим, кто за накрытым столом, приготовив нож и вилку, ждёт кровавого пиршества, то скоро не останется ничего.

Потянулось долгое, томительное, высушивающее одиночество. Когда начали пребывать отсылаемые Эдгаром вещи, Влад с жаром бросился их распаковывать. Эскизы уже готовы – часть он начал ещё в Африке, а заканчивал первые пять дней после своего приезда, работая каждый час и тратя на сон всего по четыре часа в сутки.

Ни Юле, ни Савелию он не звонил. Хотелось их повидать, но всё ещё живы были воспоминания о той жгучей обиде, которой провожала его Юлия. Вряд ли она захочет его видеть. Сав… у Сава есть целый мир, на который он тратит свой бесконечный энтузиазм, ему сейчас наверняка не до Влада.

За всё время он вышел на улицу только раз – чтобы вынести на помойку заплесневелый мусор и забить холодильник магазинной едой да дешёвым пивом.

Эскизы рождались из невесомого, бесценного груза, что Влад смог провести с собой через границу. Слава Богу, что в голову, чтобы проверить и описать её содержимое, к нему никто залезть не стремился. Четыре из пяти листов Влад выбрасывал, зато на последнем получалось нечто, что более или менее его устраивало, нечто, что вбирало в себя детали четырёх отвергнутых рисунков. Каждый из таких набросков потом подлежал переносу на большой формат – в квартире Влада с некоторых пор стоял огромный держатель для холста и доска с мелками, так что, окажись здесь посторонний человек, вряд ли он мог бы сказать, кто именно здесь обитает: художник, дизайнер, архитектор, кожевник, или просто городской сумасшедший, помешанный на лишённых первичных половых признаков куклах. На этих больших холстах рождались общие планы, а потом, после того, как смогли полностью, до последнего штриха удовлетворить создателя, распадались на бесчисленные частные планы, на детали, посёлки и деревеньки, стяжки и шовики, местоположение которых на общей, мировой карте было понятно разве что создателю.

Влад позвонил только Рустаму – сразу же, как почувствовал в нём потребность.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал он.

– Привет-привет, – сказал Рустам. И спросил настороженно: – А… ты где?

– У себя. В смысле, на чердаке. Ты знаешь адрес?.. Приезжай. У меня здесь полтора десятка полностью готовых эскизов, я уже не знаю, как к ним подступиться, ведь ещё столько же вскоре будут готовы…

Он приехал: Влад звонил днём с домашнего телефона, а вечером уже имел возможность разглядывать суровое скуластое лицо бывшего наставника в глазок.

– Ты всё время «у себя», – сказал Рустам, втискиваясь в дверной проём. Грузчики, которые доставляли Владу материал, увидев манекенов, что не таращились (ибо нечем им таращиться), но вроде бы поворачивали следом за их движениями головы, бросали ящики на пороге и дезертировали. Он протянул руку и постучал костяшками пальцев по Владовой макушке. – У себя на уме. Даже не сказал, что вернулся. Я был готов к тому, чтобы объяснять, почему не могу приехать к тебе в Сомали.

– Почему не можешь? Не знаю, что до Сомали, но в Уганду виза не нужна.

Рустам молча освободил макушку от фуражки, вытер пот. Пятна раздражений алели на его шее, как отмечающие места бомбёжек маячки на карте военных действий.

– Сложно всё это. Видишь ли, люди так просто не срываются и не летят на другой континент. Ну, обычные люди.

– Ты же сорвался в свой Казахстан. – сказал Влад. – И тоже, кстати, не сказал тогда, что вернулся.

Влад поскрёб затылок. Ёжик, что втихомолку, прячась под кепкой, пробивался к солнцу во время мыканий по африканской земле, он обнаружил и на корню сбрил.

Влад понял, что отвык от людей, когда с трудом нашёл, куда усадить гостя. Он открыл окно, и застоявшиеся запахи почти что видимыми облаками уплывали прочь, чтобы присоединиться к мрачным весенним тучам. Со стороны Васильевского вздымались вдалеке, почти что на горизонте, сломанные зубочистки подъёмных кранов.

– Мне нужно, чтобы ты со своей командой начал работать вот над этим, – начал Влад.

Рустам извлёк из кармана очки, протёр их носовым платком, Влад не мог дождаться, когда же они наконец доплывут до носа. За прошедшее время, казалось, Рустам достиг апогея своей медлительности. Влад двумя движениями прикреплял листы к держателю, распрямлял их и ждал вердикта учителя, а тот оценивал их чередой междометий: «гхм», «умм», или «аа!», как будто нашёл давно потерянную вещь, покашливал и кивал – в общем, всё, как привык Влад. Махал рукой, давая Владу понять, что можно менять слайд в проекторе.

– Это гораздо лучше того, что ты показывал мне в прошлый раз, – сказал наконец он.

– Когда это было? – встрепенулся Влад.

– Перед отъездом, – пояснил Рустам. – Ты приносил какую-то ерунду, из которой мы с трудом набрали вторую коллекцию. Там были телевизионные люди, а ещё отжим из твоих мозгов. Ничего особенного. Впрочем, эту вторую коллекцию тоже раскупили. – он покачал головой, – Всё-таки телелюди были отличной идеей. Они попали прямо в точку. Ты стал невероятно популярен, мальчик. Особенно у других мальчиков. У всяких там рок-звёзд. Не слишком их уважаю, но того факта, что их уважает множество других людей, это не отменяет. В твоей одёжде сейчас выступает этот… как бишь там его имя, нужно спросить у Юли… – он пожевал губами, а потом спросил: – Ты слышал когда-нибудь о Вивьен Вествуд?

Влад в нетерпении прохаживался возле мольберта. Пыль, которую он так и не удосужился вымести по приезду, клубилась в лучах полуденного солнца.

– Ничего. Или нет. Слышал имя. Это какой-то модельер, да? Про него не очень много писали… на страницах тех журналов, которые я читал… – неловко закончил Влад.

– Про неё, – поправил Рустам. – Она из тех, кто попал в струю своего времени. Знаешь, все эти металлические штуки, панк-рок на подъёме… Когда никто ещё даже не подозревал, что это за новое течение, и куда оно ведёт. Она была замужем за менеджером популярной панк-группы и успехом своих вещей обязана этим ребятам. Или они своей популярностью обязаны её вещам… мне кажется, всё взаимосвязано. Очень странно, но ты, похоже, идёшь похожим путём.

– Мне нужно подыскать панк-группу? – не понял Влад. Он так и застыл с рулоном ватмана в обнимку. – Я не очень-то умею общаться с людьми. Может, пусть их поищет Юля?..

– Нет-нет. Путём, которым раньше никто не пытался идти. Своим собственным. Все вокруг говорят про свой собственный путь, но на самом деле найти его – большая удача.

– Я, наверное, просто поймал свою идею, – сказал Влад.

– Без сомнения, – Рустам снова покачал головой. – Покажи мне, что ты ещё нарисовал. Я отберу то, чем мы займёмся в первую очередь. И да, свяжись с Юлей. Она ведь ни сном ни духом, что ты приехал.

– Я боюсь, что она на меня обиделась, – сказал Влад. – Я лучше не буду. Она ведь сама как-нибудь узнает, что я уже в Питере. Ты ей скажешь.

– Человеческие отношения – не твоя стезя, – изрёк Рустам.

– Я туда и не лезу, – пожал плечами Влад.

– Всё-таки придётся, сынок. Это не самое противное, во что тебе придётся влезть в жизни. Позвони ей, скажи, что вернулся. Попроси прощения за то, что раньше не позвонил. Если Юля обидится на тебя окончательно и бесповоротно, будет гораздо труднее. Ты, наверное, не знаешь, но вся организация – целиком! – на ней. Это всё равно, что перестать носить обувь потому, что ты ленишься или не хочешь научиться завязывать шнурки. Когда придётся выйти из дома и ступить на дорогу, твои шансы дойти до цели резко упадут.

Рустам был не слишком щедр на сравнения, но когда случалось, что они ему исключительно удавались.

– У меня и цели-то никакой нет, – пробормотал Влад.

– У тебя есть процесс. Процесс тоже своего рода цель. Стой-стой, вот эту положи отдельно. Мне она нравится. Ты уже рисовал её в планах?

– Да.

Влад порылся в стопках бумаги – бумага медленно но верно выдавливала наружу и его самого, и бесчисленные чашки с остатками кофе, и кровать, на которой он спал, заползая чуть ли не на стенку – потому что по этой кровати неумолимо взбирались те же самые листы ватмана, заползали под одеяло, кололись и резали острыми краями. Никакого будильника ему было не нужно. Почувствовав укол, Влад вскакивал и с красными глазами бежал работать. Только коробки с африканскими сувенирами могли с ней конкурировать. Если бы Влад курил, он бы давно и весело полыхал со всем чердаком впридачу.

Хорошо запомнив аллегорию с ботинками, Влад позвонил Юле и попытался передать ей слова Рустама. Она приехала в тот же день и привезла пару прекрасных весенних ботинок на высокой шнуровке и подошве, которая способна цепляться даже за горизонтальные стены.

– Ты меня, кажется, немножко не поняла, – сказал Влад, принимая подарок.

– Отчего же, прекрасно поняла, – сказала Юля, скидывая пальто. – Я тебе всё ещё нужна… ого, загорелый! Давно ты приехал?

– Несколь… постой-постой… неделю?

– Понятно. Когда ты всё это нарисовал? – она засмеялась пустым звенящим смехом. – Чувствую себя Алисой, попавшей в бумажное королевство. Моя любимая сказка. А ты как будто написал для меня продолжение. А чем здесь пахнет?

Владу пришлось снова открывать окно. После визита Рустама он истекал соплями; африканский климат пристрастил его к себе не хуже, чем если бы ему дали отведать каких-нибудь местных грибов. «Отведай африканских грибов – и наших лесных мухоморчиков ты больше есть не сможешь», – наверное, сказал бы Савелий.

Юля явно обижалась. Владовой затупленной, заржавевшей интуиции хватило, чтобы этого понять. Но она приехала и с удовольствием взялась за прежние обязанности. Прежде всего, рассортировала всё, что нарисовал Влад, сделала уборку и выкинула из холодильника всё, что посчитала несъедобным. И заставила Влада показать свой облезающий нос на улицу, вынести мусор.

– Никогда не видела столько пустых бутылок в одном месте, – качала она головой.

– Как Ямуна? – спрашивал Влад, но она корчевала его попытки быть вежливым:

– С каких пор тебя интересует, как мы живём? Ни одной весточки за месяц, ну надо же…

– Ну ладно, – вздыхал Влад. Он чувствовал себя как-то не так: до сих пор его поползновения к социальным контактам подхватывались и с удовольствием доносились до адресата. Он знал, что достаточно плох в этом деле – как и во многих-многих других вещах, которыми занимаются люди по всему миру. Хорошо соображает он, в сущности, только в своём узком ремесле, которое отчего-то вдруг пользуется у кого-то популярностью. Наверняка это всё Юлина заслуга. Интересно, ей нравится провожать по жизни всяких аутсайдеров по их узким, странным тропинкам, через болота, под вороньими гнёздами или совиными дуплами, или просто по какой-то причине импонирует он, Влад? – А Савелий? Всё ещё работает в своём театре?

Юлия грохнула об стол жестяным совком для мусора.

– Слушай, хочешь узнать – позвони ему, как позвонил мне. Если вдруг его встречу, не скажу о тебе ни слова.

Влад сделал ещё одну попытку.

– Рустам говорит, я нарисовал хорошие вещи.

– Я вижу и сама, – буркнула Юля. Конечно, она успела изучить каждую карандашную линию, каждый штрих. Признала: – И правда. Это лучшее, что ты когда-либо рисовал. Работы смелые, ни на что не похожие, а ещё они очень цельные. Держу пари, будут выглядеть не хуже, когда Рустам с командой подготовят парочку на всеобщее обозрение – для бутика. Но послушай, неужели ты на самом деле считаешь, что я занимаюсь тобой потому, что ты гениален?

Она разгадывала все его ходы с полпинка.

– Ну… – вопрос привёл Влада в замешательство.

– Ты ничуть не поменялся, – с горечью сказала Юля, и эта горечь вошла в глубокий контраст с её обычной холодностью. Обычной – с того момента, как Влад впервые её увидел после месячного перерыва. – Даже опасности не смогли тебя поменять. Видимо, придётся мне нянчить тебя ещё очень долго.

«Там и опасностей-то никаких не было», – хотел промямлить Влад, но зрелище тёмно-багровой струи, что перечеркнула девственно-белый лист Юлиной выдержки, всё ещё стояло перед его глазами.

Влад не имел опыта раскопок в человеческих взаимоотношениях, в новинку ему было оказаться вдруг частью этой системы. Вопрошать у самого себя, нормально ли не испытывать по этому поводу энтузиазма, он не стал: наверняка ничего хорошего в этом нет. Для людей естественно иметь интерес к другим людям: для чего в таком случае они живут, если не ради этого интереса?.. В отношении себя он определился – имеет место быть интерес не к конкретному человеку в частности, но к человечеству как феномену. Как к определению, требующему расшифровки, и расшифровывал его субъективно, как мог. Точно так же он пытался расшифровать со своей стороны феномен моды. Не для себя – весь этот модный синий кит оставался для него загадкой; он то вздымался из-под воды, то пропадал в неведомых глубинах, и какой смысл пытаться понять, как работают плавники, какова масса позвоночника и как функционируют эти огромные жабры, если знаешь только анатомию кролика, но он, Влад, похоже, каким-то образом сумел на него взгромоздиться. О моде как таковой он знал немного. Мода всегда была удобной… нет, не так. Сейчас она обязана быть удобной – про корсеты и подобные прибамбасы эпохи Возрождения речи не идёт. Когда мода проходит, она априори становится неудобной, уродливой, проще говоря – старыми тряпками, зато приходящая мода изящна, удобна и красива. Модным может стать пришелец с другой земли, а может – из глубины веков, забытый детёныш, который не снискал себе долгой жизни, да и слава его, дошедшая до текущего времени, вовсе не слава, так, отзвуки. Хотя чаще, всё же, старинные вещи превращаются в тренд на чужбине, и наоборот, у какой-нибудь иностранной диковины, которую на родине с лёгким сердцем провожали в плавание, есть все шансы претендовать на статус модной вещи прямо здесь, у нас, в северной столице. Вообще говоря, речь не только об одежде; мода на чай или кофе, к примеру, стала давно уже укоренившейся традицией. Слова, жесты, образ жизни: список всего, на что простирает сферы своего влияния мода, не перечислить.

Но это лишь наблюдения за повадками кита, не более. Мода и традиции глубоко переплетены, – резюмировал для себя Влад, – причём не важно традиции твоей земли или чужой. Одного не существует без другого, а новшества не берутся из ниоткуда. Он не думал об этом, когда набирал материал для своих костюмов – он думал о концепции. Концепция, идея – вот что прежде. Художник не начинает работу над картиной без цельного образа в голове, писатель не начинает произведения, не проделав какую-то предварительную работу над зудящей в голове идеей.

Влад просто продолжил рисовать, стараясь не обращать внимания на Юлию. И лишь однажды сказал:

– Если ты не можешь держать при себе эмоции, то лучше не приходи. Пожалуйста. Ты меня сбиваешь.

Юлина спина, к которой он обратил эти слова, уязвлённо выпрямилась. Она готовила еду, теперь же бросила на сковородку ложку, которой помешивала макароны.

– Я и держу их при себе, – сказала она негромко.

Взяла себя в руки. Звуки, с которыми ложка скребёт по дну сковороды, возобновились, правда, теперь что-то изменилось. Как будто в часах поменялась шестерёнка: звук был другим, но для Влада не менее назойливым. Словно говорил: «да, ты меня раскусил, но это не значит, что я не буду тебя доставать. Я буду тебя доставать не таясь, более осмысленно, применяя более изощрённые методы». Любому другому бы этот звук сказал, что Юля не испытывала пиетета пред тефлоновым покрытием сковороды. Она могла позволить себе покупать новую хоть каждый месяц.

«Как же ты их держишь», – подумал Влад, – «когда у меня в руках крошатся карандаши, а бумага сворачивается, как будто к ней поднесли спичку? Когда каждый шум, тобой производимый, веский, как выделенный курсивом шрифт? Это небольшая неприятность для увлечённого человека, но она, тем не менее, сбивает с толку».

Юлия приходила каждый день, вытянувшись по струнке и, пронзив его холодным взглядом, отчитывалась об успехах в мастерской. Показывала на телефоне фотографии или загружала их на компьютер и листала для Влада, стуча ногтем по клавише. «Лучше бы она подавала свои бесчисленные записки», – с грустью думал Влад, и начинал скучать по Савелию.

* * *

От нечего делать и невозможности сосредоточиться на работе, в такие минуты Влад пристально её изучал. Белое лицо напоминало лица кукол, кричащий маникюр и резкие, дёрганные движения отвлекали и прогоняли это ощущение, но в следующий раз оно было тут как тут. Манекены, всё же, поспокойнее. С момента приезда его из Уганды они ни разу не проявляли характер. А может, Влад просто этого не замечал: первые же минуты редких часов, которые он выкраивал для сна, отправляли его в небытие кнопкой «выкл», и кнопкой «вкл» возвращали к жизни, полчаса ли, три ли часа спустя – Влад бежал работать, до тех пор, пока снова не начинал вырубаться.

Да, она изменилась – и особенно сильно изменилась, если вспомнить ту Юлю, которая грохнулась в обморок при виде одного-единственного, и даже не слишком провокационного платья.

Изменилась. Пару раз Влад замечал непорядок в одежде, или, гораздо чаще – в причёске. Он спрашивал: «Где Ямуна?» и Юля всегда с лёгким раздражением отвечала «В школе». Какими бы ни были небольшими владовы познания в человеческих отношениях, он был уверен: дочь ни за что не позволит матери выйти на люди с непорядком в одежде (если, конечно, в этот момент дома), а Ямуна в тот единственный раз, когда Влад её видел, не производила впечатления плохого ребёнка. Обычная девчушка, даже излишне любопытная и любознательная для своих лет. Во всяком случае, в её глазах не было той загадочной, томной пропасти, что была теперь у мамы. Глаза девочки были чем-то наполнены; чем – неважно, да хоть обычными девчачьими глупостями.

Неизвестно, что до пропасти, но мамину причёску, вернее, её отсутствие, дочка не может не заметить. И Влад замечал: для него причёска, конечно, не столь важная часть образа (на манекенах, к которым он прикипел душой, никаких причёсок не было), но весьма существенна. И Юля бы заметила, если б смотрела перед входом из дома в зеркало. Иногда она успевала исправить огрехи, смотрясь в зеркало заднего вида в машине – Влад делал такой вывод, наблюдая, как выбиваются из наскоро закрученных в узел или подхваченных заколкой волос неаккуратные пряди.

Часто Рустам звонил сам, говорил с медлительной усмешкой в голосе:

– Работа спорится, хозяин. Не хочешь прийти посмотреть сам?

Эта медлительность была им самим – медлительность фраз, медлительность юмора, но при этом неотвратимость действий. У Рустама хорошо было перенимать опыт, но перенимать его привычки, эту тягучую медлительность – нужен такой же склад ума. Влад же всё делал стремительно, во взрывной манере, пусть даже если приходилось потом по нескольку раз переделывать.

– Юля показывала мне фотки.

– Тебе не интересно глянуть своими глазами? – будто бы обижался Рустам.

– Интересно. Но понимаешь, я тут почти закончил эскиз того платья с хвостом, помнишь, я тебе говорил?.. И потом, я доверяю твоему опыту и твоим рукам. Слушай, а Юля была у тебя? – спрашивал Влад, когда вспоминал о своих подозрениях.

– Всё ещё здесь, – отвечал Рустам. Или – «только что ушла». Времени было около восьми часов вечера. Рустам-то ладно, кажется, ему доставляло искреннее удовольствие заседать у себя в мастерской, думать свои думы и раз в десятилетие выдавать поистине замечательные наблюдения. Тем более, дома его никто не ждал. Но вот Юля… что она делает там в такой час?

На этот вопрос Рустам отвечал, вроде бы, с лёгкой заминкой:

– Ходит тут, смотрит… командует. Иногда скажет что-то дельное.

На заднем плане слышался грохот Юлиного голоса, несомненно, опровергающий это заявление – звучало это, как грохот водопада. Не то, что «что-то дельное», а то, что «иногда». Юля была права всегда, каждая её фраза была непреложной истиной. Она сильно изменилась за месяц.

Савелий, возможно, мог бы что-нибудь посоветовать, а Рустам, похлопав по плечу, сказал бы: «Да поговори ты с ней по душам! Это же баба, она поймёт. Они, понимаешь, любят разговаривать», но Влад в разговорах с людьми был не силён, поэтому он просто продолжил сгорать в рвущихся из ушей, изо рта и глаз языков пламени – пламени болезненного энтузиазма.

До мастерской Рустама Влад всё-таки добрался. Его, как редкую африканскую диковину, привезла вместе с материалами для костюмов в своём пикапе Юля. И, точно с ней действительно ехала редкая африканская диковина, не сказала за время поездки ни слова.

Мастерская преобразилась. Всю лишнюю мебель куда-то подевали, стулья громоздились друг на друге в одном из углов комнаты: посетителям предлагалось взять себе оттуда стул. Стол сдвинули к стенке, из соседнего помещения, из кожевней мастерской появился ещё один, за которым должны были помещаться как будто все рустамовы подмастерья. На самом деле за меньшим столом, скорее всего, сидел он сам.

Кожевная мастерская как будто пережила налёт мародёров. Там не осталось почти ничего из прежней обстановки: разве что густой запах, который так просто из здания не вынесешь; да стол для разделки кожи, сдвинутый к самой дальней стенке. Там на пяти манекенах располагались уже пошитые костюмы, к стене над каждым приколоты эскизы.

– Что это? – спросил Влад, когда Рустам включил свет.

– Костюм по твоим чертежам, – пожал плечами мастер.

– Они должны быть не такими.

– Но чертежи-то – в точности!

Да, в способности Рустама копировать не приходилось сомневаться. Но вот в пространственном мышлении Влада…

– Извини, – сказал Влад. Позаимствовал со стола нож, проверил его на остроту.

На его руках с двух сторон повисли Рустам и Юля. Честно говоря, хватило бы одного Рустама.

– Стой-стой, – примиряющее сказал мастер. – Не нужно крови. Просто объясни, что не так.

По лицу Юлии можно было прочесть лихорадочно-горькое торжество: «Ага! Опять этот твой эгоизм по отношению к чужим чувствам и чужому труду. Попался!»

– Они слишком распухшие, – сказал Влад, теребя ручку ножа. Видно было, что ему не терпится пустить его в ход. Удостоверившись, что он сможет себя сдержать, Рустам разжал свой медвежий захват. Юлия так и ходила за Владом, придерживая его сзади за край рубашки. – Я этого не предусмотрел… они… мне нужно было себя ограничивать чем-то ещё, кроме количества материалов.

Савелий бы возразил:

«Этого хлама, на мой взгляд, у тебя вообще неограниченно».

Но Савелия здесь не было. Влад в очередной раз почувствовал, как он скучает по другу. Многие его реплики сами собой всплывали в голове, но сколько же разных – глупых, не соответствующих моменту, весёлых, грустных, раздражающих, кануло в лету? Ах, если бы Сав был рядом! Наверное, из-за его отсутствия Юля медленно превращается в фурию, как захваченная сиренами из древнегреческих мифов валькирия, кроме того, Влад был склонен винить Сава, вернее, пустое место рядом, в том, что контакты с людьми категорически не удаются. Некое равновесие утеряно, этот дисбаланс не мешает творить, но создаёт крен, который рано или поздно может стать критическим. Но как только Влад начинал думать, что может исправить положение – только он может исправить положение, взяв телефон и позвонив Саву, какая-то дверь захлопывалась, и Влад падал обратно в свой мир тысячами снежинок-событий и снежинок-идей Как жаль, что кончилась зима. Зимой было бы спокойнее. Зимой приступы самоедства и уколы лихорадочной паники не так сильны.

Губы Рустама вытянулись трубочкой.

– Распухшие – обрежем. Только скажи где, хозяин.

– Вот именно, – Влад ухватил за подол платье, подтянул к себе, на центр комнаты. Манекен, судя по звуку, упирался в пол пятками и даже пытался цепляться за стены руками. – Нужно меньше и проще. Нет смысла создавать наряды, в которых нельзя ходить по улицам. Нужно такое, чтобы его захотела надеть в свой обычный будний день каждая пятая. Я забыл про это, когда увлёкся разработкой эскизов, но ты, Рустам, пожалуйста, поправляй меня, когда я увлекаюсь. Вторых «телелюдей», годных только для подиумных прогулок, не нужно. Пропаганда должна быть доступной.

Влад перевёл дух. Последняя фраза принадлежит Савелию, тому Савелию, что сидит в черепной коробке. Никто не смог бы сформулировать лучше.

– Ну, знаешь, – пробормотала Юля. – В одном из твоих платьев из телеколлекции выступает известная певичка. Куда доступнее. Я не говорю уж про всяких панков и фриков, из тех, что на виду.

– По всем фронтам, – услужливо вставляет Рустам.

Для Рустама Юлия была кем-то вроде большого начальника. Не то, чтобы он перед ней лебезил, но воинственное контральто явно приводило его в панику – едва ли не в священный трепет. И от того, как запросто поворачивается к ней спиной Влад, как он зевает и говорит с ней едва ли не пренебрежительно, он приходил в ужас, словно при виде ребёнка, играющего с огромным псом.

– Точно, – кивает Юлия.

Но похоже, оба они понимали, что он хотел сказать. Смотрели с двух сторон, как он кромсает платье. Как гротескная композиция из обвившегося вокруг туловища питона из папье-маше кусками отваливается и с глухим стуком падает на пол. Влад не предполагал, что она будет такая громоздкая. Это платье называется «дикая Африка», и по форме напоминает пластиковую бутылку, которую кольцами сдавливает змея. Теперь же осталась только бутылка: помятая, использованная, как и должно быть. Влад отгибает края жёсткого воротничка, чтобы заглянуть внутрь. Оно, за небольшим исключением мутно-прозрачное, так, что можно разглядеть бельё.

– Здесь нужно подкладку с принтом, – сказал он Рустаму. – Тоже прозрачную, нарисуй мне на ней тропический лес. Какие-нибудь веточки, лианы, такие, знаешь, длинные влажные листья. И сделай, что ли, вентиляционные отверстия. Мне кажется там, внутри, невероятно жарко. Как ты думаешь, Юль?

– Без сомнения. Как в скафандре.

Джунгли в бутылке – то, что нужно. То, что Влад видел окрестных городу в лесах, в ином определении не нуждается.

Влад прибавляет:

– И нужен намёк – только лишь намёк, – что джунгли рано или поздно вырвутся на свободу.

– Сделаем, – невозмутимо говорит Рустам. – А что за пропаганду ты имеешь ввиду?

– Тебе не понять. Сначала нужно хотя бы пару дней пожить в Африке.

– Так объясни. Уж прости, но то, что ты хочешь получить в итоге, не вытащишь из твоей головы никакими щипцами. Я, во всяком случае, такими не располагаю.

Влад оглянулся на Рустама. Тот стоял, уперев руки в бока и расставив ноги. Словно готовился схватиться с медведем. А может, не с медведем, а с той правдой, которую Влад сейчас до него донесёт. Он думает: «что так лихо подтолкнуло малыша к действию? Что придало ему вектор? Наверняка это что-то громадное, что-то такое, по сравнению с чем вся эта наша питерская кутерьма не стоит выеденного яйца».

И он расставлял ноги ещё шире, раздвигал руки, так, что мышцы под рубашкой дребезжали и едва не лопались.

Юля вспоминала все те странности, что сопутствовали Владу всегда, сколько она его знает. Вспоминала странное поручение, которое он перед своей поездкой дал Савелию вместе с эскизом: снабдить скатанной в рулон одеждой бродячих собак. Зачем бездомным такие балахоны? Они будут волочиться по земле и только собирать грязь. И взгляды прохожих. Поручение было исполнено, хоть и не в таких масштабах, в каких, наверное, мыслил Влад, но ни одного бездомного в Питере Юлия в этих балахонах не видела. Что за цирк был с этими собаками!.. Пришлось нанять каких-то мальчишек и запастись костями, чтобы подманивать животных.

И ей на ум пришло событие почти месячной давности, когда зима, мигнув уже один раз весёлой капелью, дала напоследок жару. Они с Савелием, куда-то шли, она о чём-то говорила… вот незадача, куда, зачем и о чём начисто выветрилось из головы, а вот это маленькое событие осталось.

– В чём дело? – нахмурилась тогда Юля, заметив, что не занимает даже толики внимания у собеседника. – Ты меня слушаешь?

Она проследила за взглядом Сава. Он словно бы провожал кого-то глазами, но смотрел поверх людских голов. Лицо его при этом сделалось очень странным.

«Наверное, увидел голубя», – решила Юлия. – «Или, может, волнистого попугайчика. Бывает, видишь в питерской серости ярких тропических птиц, улетевших от хозяев. Жалко, что в нашем климате они обречены погибнуть».

– Сав? – спросила она. Тронула его за руку, и он вздрогнул. – Что ты там увидел?

– Нет… нет, ничего, – сказал Савелий с отстранённой улыбкой.

Вот сейчас с такой же улыбкой Влад говорил Рустаму:

– Ты бы только посмотрел, насколько прекрасны там люди.

Юля прикусила щёку и теперь морщилась, трогая языком больное место. Эти «прекрасны» совсем не из лексикона Влада. Обычно весь принцип его лексикона, построения фраз, сводился к тому, чтобы как можно короче и яснее донести до собеседника мысль. Точнее, мысли его прятались где-то в глубине, как придонные рыбы в мутной воде, а слова отражали только поверхностное отношение к объекту разговора – нечто вроде ряби на воде, когда такая рыба всплывает глотнуть воздуха. За каждое отступление от лексикона нужно вешать на грудь маленький блестящий значок… и вот только что, на глазах у изумлённой публики, Влад заработал себе не целых пять таких значков.

Рустам слушал, как зачарованный, блеск ножниц в тусклом свете завешенный гирляндами пыли лампы гипнотизировал.