Текст книги "Модельер"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

На всё, что мы делаем в жизни, затрачивается определённое количество внутренней энергии. Влад не представлял, как можно её назвать: он нарисовал бы её, как заполненную какой-то субстанцией склянку. А если б дали цветные карандаши, то закрасил бы голубым. Чем больше эмоций требуется затратить, чтобы совершить действие, тем сильнее пустеет склянка: вот почему Сав такой опустошённый, а он, Влад, предпочитает во время погружения в работу одиночество и затворничество.

Они дошли до перекрёстка, где одна трамвайная ветка пересекала другую. Сав посмотрел направо, налево, как будто забыл дорогу, и спросил:

– Ну как? Что ты скажешь, подходят твои костюмы нашей молодёжи, или нет?

Со стороны Невы донёсся пароходный гудок: электрическое пламя мостов, должно быть, вовсю пламенеет над их металлическими свечками. Здесь же по-прежнему темно и тихо. Васильевский как щенок, что с наступлением ночи забивается к себе в будку, и молча смотрит наружу, маслянисто поблёскивающими глазами: кто там приходит по ночам к хозяйскому дому? Хорьки? Лисицы? Это они стучат своими коготками по жестяным крышам, а в тёмном сквере заняли все лавки, свернувшись там калачами?

– Вероятнее всего, они не захотят такое надеть, – качает головой Влад. Он видит, что из Сава выветривается весь алкоголь, а пот засыхает на его шее. Он снова адекватен, деловито выправляет из-под воротника куртки шарф, чтобы прикрыть подбородок, и, по глазам видно, строит уже планы на завтрашний день. Он не засох и не опустел после музыки, которая переворачивала его и трясла, как солонку, разве что, немного обмелел: только Сав так может.

– Что же ты будешь делать? Всё менять?

Они переходят дорогу, и Савелий настороженно, почти с нетерпением ждёт ответа. По тем крошечным знакам, которым Влад позволяет проявиться во внешний мир: на своём лице, по движениям рук; он видит, что друг на подъёме. Совсем другое дело – когда они ехали сюда на трамвае, Влад был как будто вморожен в поручни. Сав даже думал, не плюнуть ли на эту затею с клубом и не повернуть ли назад. «Это всё равно, – думал он, – как если бы я взял в клуб своего кошака».

– Я понял кое-что, пока сидел за этим столом, – сказал Влад. – Я не буду менять людей. Их же много, а я один, как я с этим справлюсь? Кроме того, они все такие разные, и каждый такой – наверняка, точно! – знает, что ему хочется и чего в жизни хочет найти.

– Как же тогда?

– Люди сами поменяются для меня.

Последнее, что Сав видел, запрыгивая на подножку первого троллейбуса, скрипящего остывшими за ночь механизмами, была спина Влада, удаляющегося в сторону собственного дома.

– Ни черта он не ляжет сейчас спать, – сказал Сав очередному спящему кондуктору.

Женщина зашевелилась, как старая немощная королева на своём троне, и Савелий полез в карман за данью.

Дома Влад на самом деле не притронулся к кровати. Он смастерил на кухне бутерброд, использовав кусок ветчины, сыр и вяленую рыбу: последняя не очень подходила к общей картине, но Влад сделал вид, что мастерит очередной свой костюм, и мир, шпионящий за ним через окошко прыгающим по карнизу воробьём, кивнул. Что-то внутри него с щелчком встало на место.

Жуя бутерброд, Влад сел за стол. Просто ещё одна бессонная ночь. «Потерянная зазря», – сказал бы тот, вчерашний Влад. Как и позавчерашний, как и Влад годичной давности. «Нисколечко», – опроверг Влад сегодняшний. Он ведь всё ещё исследователь, а для исследователя ничего не бывает потеряно зазря.

Глава 6

Следующий полдник Влад поглощал в мастерской у Рустама. Там были: гренки, немного подгоревшие с краёв, йогурт, пара-тройка зелёных яблок. Всё это Юлия принесла из дома. Она одета в джинсы и рубашку навыпуск, манжеты заляпаны пятнами кофе – «рабочую» рубашку. Очередную чашку с горячим напитком она поглощала прямо сейчас, вычитывая на ноутбуке заготовки статей для журнала и обсуждая с самой собой корявый стиль младших редакторов и авторов.

Где-то играли дети – очень тепло, воздух звенел от накрученных на гриф невидимой, но сладкоголосой гитары солнечных лучей, – и мерещится, что это призраки ностальгического прошлого школьного двора выплывают сигаретным дымом и озорным смехом, скрипом качелей и криками футболистов, что зарабатывают себе медали в виде пятен грязи.

Влад стучал ложкой и смотрел в окно. Скрипели половицы под тяжёлыми шагами Рустама, щёлкала в руках Юлии мышка.

– Вот чего я не пойму, – сказал Рустам, демонстрируя рисунок мужского костюма: костюм-тройка, пиджак, белый галстук-бабочка. Рубашка и жилет. Кроме того, шляпа-котелок с округлыми краями. – Чем он отличается от… ну, от костюма-тройки?

Влад объяснял:

– Тем, что шьётся не под заказ, носится на половину размера больше, а на бирочке написано «сделано в США».

– Бирочку я видел, – говорит Рустам. – Вот она нарисована отдельно.

– Где здесь пропаганда? – спрашивает, не отрываясь от своих статей, Юлия, и Влад отвечает:

– Я не могу ткнуть пальцем. Она здесь везде.

Не забывал Влад и о современной культуре. Телевизор по-прежнему работал, по-прежнему поставлял во владов мозг пережёванную нарезку из телешоу, фильмов, передач о моде и всего-всего-всего, что вздумали пустить в эфир продюсеры.

– Я бы давно уже свихнулся, – комментировал Савелий, прилипая к экрану на добрых полчаса – у него самого, по собственному утверждению, «зомбоящика» не было.

Но Влад был исследователем, и он исследовал всё, что могло попасться ему под руку. Однажды он попросил у Савелия фотоаппарат, и тот имел возможность с недоумением наблюдать, как, устроившись перед ящиком в позе лотоса, Влад щёлкает телеэкран с таким увлечением, будто это водопад где-нибудь в джунглях Амазонки.

– Ах да, – сказал Сав, – На водопады же у нас теперь не стоит. Каждый день купались-с, знаем.

Он уставила палец на голову Влада, маячащую ровно напротив экрана, и сказал:

– Ты перевёрнут с ног на голову, вот что я тебе скажу, приятель.

Инспектируя новую поставку одежды, которую Влад, на этот раз, сделал самолично, изготовил и принёс в мастерскую, Юля взяла верхнюю майку из стопки. Там был простенький принт: героиня из популярного телесериала. Под ней с другой майки смотрела рыбьими глазами известная телеведущая. Удивлённо взглянула на Влада:

– Это верх мэйнстрима. Помню, я тоже его смотрела…

– Это низ.

– Что?

– Там, где голова. Это низ. Переверни её.

Юлия развернула майку, разгладила её на коленях. Принт напечатан кверху ногами.

Улыбнулась:

– Так лучше. Только вот права на публикацию изображений звёзд нам никто не даст.

Влад нахмурился.

– Сейчас внесу кое-какие коррективы.

Он схватил красный маркер, заключил лицо кинозвезды в квадрат и заштриховал его. Добавил ещё несколько штрихов в других местах – чтобы красное пятно было не единственным.

– Так лучше?

– Я не знаю… её же всё равно узнают? Слушай, а ведь точно. Её узнают! А нам предъявить ничего не смогут.

Она вдруг с подозрением уставилась на Влада.

– Где ты этого нахватался? Я-то понятно, я принадлежу к ТВ-поколению. Но ты…

Влад развёл руками, мелькнула улыбка, стеснённая между практически сомкнутых губ.

– Ты не представляешь. В Уганде все смотрят сериалы. Я смотрел их с прекрасными людьми – я в каком-то смысле обязан им всем жизнью, если бы не они, не знаю, что бы что мной стало на той земле. Так что посмотреть с ними сериалы – меньшее, что я мог сделать («Неужели! – думала Юлия, подняв брови. – У нас появилась ответственность?») Откровенно говоря, я не знал, что эти лица популярны и у нас.

Когда той волшебной работы, когда между поверхностью бумаги и кончиком карандаша творилась настоящая магия, стало меньше, Влад стал чаще наведываться в мастерскую. Одним своим видом он выживал всех до единого подмастерьев (у самого наглого наглости хватало, только чтобы чуть-чуть задержаться на пороге), и садился за швейную машинку. Здесь всегда была работа – многие эскизы он успевал менять прямо на ходу, когда Рустам или его подчинённые одевали в заготовку манекен. И тогда платье снова шло под нож. Наверное, не один подмастерье хотел попросить его: «Дяденька! Подумайте, пожалуйста, сначала хорошенько над этим платьем. Не поспите над ним парочку ночей, сломайте несколько инструментов и отбейте костяшки пальцев об стол. И когда картина полностью сложится в вашей непостоянной голове – рисуйте набело и отдавайте нам. И не заявляйтесь – умоляем, не заявляйтесь больше в мастерскую со своими безумными идеями как то или это лучше переделать!»

Но Влад терпеть не мог доставлять кому бы то ни было беспокойство, и поэтому бежал и переделывал всё сам.

– Что-то я тут наворотил, – объяснял он Рустаму, смущённо потирая лоб.

Он отправлял предыдущую заготовку в корзину под столом и фактически кроил новый костюм, сшивая его по-другому и получая похожий результат, но проще и изящнее. Как будто здесь действуют какие-то природные силы, естественные законы эволюции, которые приспосабливаются к стремительно меняющемуся окружающему миру, и к столь же стремительно меняющим свои изгибы извилинам Влада.

Рустам лишь улыбался буддистской улыбкой.

– Это отличный крой, – говорил он.

Он хотел сказать: «ты очень многому научился за это время», но промолчал, надеясь, что Влад всё поймёт и так. В душе он ещё подросток (хотя по паспорту и внешне уже взрослый мужчина), и ему никакой пользы слышать такие слова. Прогресс может забуксовать в луже тщеславия, а это опасно, хотя самому Рустаму такой прогресс и не снился.

– Правда, хороший? – недоверчиво переспрашивал Влад.

– Изящный и простой, – Рустам сводил брови, заставлял лицо принять слегка недовольное выражение. – Ну, на самом деле там ещё много работы. Можешь оставить мне на шлифовку. Уж я разберусь. Одену вон ту крошку (он показывал на ближайший манекен) как надо.

День, когда «африканская» коллекция увидела свет, был солнечным, позднеапрельским воскресеньем. Юля планировала подготовить её к июлю, чтобы представить на германской неделе высокой моды – Владу, как лауреату московской недели, практически все дороги были открыты, – но всё было готово ещё весной, все бродили, как неприкаянные, по мастерской: подмастерья, которых Влад и Савелий никак не могли посчитать, устраивали между столами войнушку, кидаясь никуда не пристроенными каблуками и клубками суровых ниток, Рустам не делал попыток их прогнать – сидел, уронив руки, и бездумно смотрел, как льётся в распахнутое окошко свет напополам с пылью. Он выглядел, как собака породистых кровей, пытающаяся понять, куда делись все её щенки: готовые костюмы вместе с манекенами Юлия грузила в кузов своего пикапа и увозила в шоурум, оставляя на полу только клочки хрустящей упаковочной бумаги. Влад бесконечно, почти маниакально стремился вновь и вновь что-то переделывать. Он приходил каждый раз в студию, застывал в дверях – громоздкая фигура, под мышкой тубус, на плече рюкзак с набором карандашей, линейкой, лекалом, ножницами, всем-всем-всем, что может понадобится. Подмастерья прекращали свою возню; они пялились на него, будто не могли поверить, что всего на пару лет младше этого здорового, мрачного, лысого типа, настоящего городского сумасшедшего с недельной щетиной. А он оглядывал помещение безумными глазами, и, не здороваясь и не прощаясь, уходил искать костюмы.

В шоуруме каждый раз встречала его Юлия. Она приезжала сюда, как на работу: писала статьи, руководила отсюда специально нанятым заместителем главного редактора, которая, в свою очередь, руководила журналом. Когда Влад или Савелий были здесь, они могли слышать, как корчится в телефонной трубке этот заместитель, как она прерывисто дышит и молчит, сдерживая слёзы, под однообразной, болезненной пыткой фарфоровым Юлиным голосом.

– У меня тут появилась одна идейка… – говорил Влад, после чего просто не мог придумать, что бы ещё сделать с костюмами. Они казались идеальными. Нужно было иметь сердце вандала, сердце, которое нужно только для того, чтобы перекачивать кровь, и не для чего больше, чтобы снова всё сломать из-за какой-то не до конца оформившейся мелочи, которая не давала покоя Владу.

– Был бы я года на три старше и опытнее, – в сердцах говорил он Юле, – Я бы нашёл, что поменять.

Женщина молчала.

– Это хорошо, – говорил Савелий. – Он старается. Помнишь, всего как полтора года назад он разбрасывал едва готовые вещи направо и налево, а из эскизов делал самолётики?

– Самолётики, – задумчиво повторила Юлия.

Она была всё той же стеклянной и хрупкой, со звенящим в как будто полых недрах её тела голосом, резонирующим, как в мегафоне, и, как положено стеклянной фигуре, мало на что реагировала должным образом. Разве что на бездеятельное молчание. Ты молчишь, и она молчит.

Рустам, как и обещал, хорошенько поработал над заготовками напильником и шкуркой. Все они теперь замыкали круг по стенам зала – двадцать четыре работы, двадцать один женский костюм и три мужских. Стол пришлось сдвинуть на центр комнаты, туда же отправились и стулья для посетителей. Компьютер, телефон, настольная лампа, какой-то блокнот и канцелярские принадлежности – Юля была на редкость консервативна в маленьких радостях, которые обычно находят себе место у женщин-руководителей. И вообще у всех женщин, буде у них заведется стол. Исключение составляла кожура от семечек, которые Юля полюбила грызть во время работы – в мусорном ведре в конце дня скапливалось до четырёх больших пачек со вспоротыми животами и оторванными головами, а кожурки на столе очень органично сочетались с атмосферой. Савелий демократично жал плечами: «Некоторые курят…». Юлия, конечно, курить не бросала, но семечки в списке маленьких её слабостей были явно впереди всех остальных. Чайник, чашки, стопки журналов отправились жить в подсобку. На стенах красовалось по плазменной панели, над головой – массивная чёрная люстра, которую Юлия выбирала, наверное, сообразно своему нынешнему настроению. Настроению, как будто одной ногой она уже застряла в болоте и с удовольствием ступила бы туда же второй, но вот незадача – первая не даёт достаточно на неё опереться.

Паутина трещин на витринном стекле в солнечные дни расчерчивает всё вокруг концентрическими кругами и ломаными линиями, набрасывающими вуаль загадки на лица манекенов. Рядом с дверью повесили скромную чёрную вывеску: «шоурум, время работы: по предварительной договорённости», и им звонили чуть ли не по три раза в день, узнать, можно ли снять зал для танцев, когда они поменяют стекло, платят ли они аренду, и просто так – полюбопытствовать. Как сказал Савелий, более броского оформления фасада придумать нельзя: глаз уже изрядно замылен к наигранному восторгу и ярким краскам реклам, зато отделанные чёрным мрамором козырьки, отсутствие внятной вывески, затемнённые стёкла и стеклопакет, разбитый – складывалось впечатление – не просто так, а с умыслом, заставляли прохожих останавливаться и даже пробовать носками ботинок на ощупь ступени крыльца, а руками – холодные витые перила.

Входя, Савелий выкладывал на стол одну и ту же шутку. Вариации у неё могли быть самые разные, но суть всегда оставалась одной. Он приобнимал Юлю за плечи и говорил:

– Хочешь, расскажу тебе страшную историю? Я, кстати говоря, её главный герой.

Юлия говорила «нет», но он всё равно продолжал:

– Захожу я, значит, в шоурум, и вижу – куклы! В странных и страшных одеждах. Откровенно говоря, сейчас уже не такие страшные и странные, как те, из подвала, но всё равно, очень и очень атмосферные. То, что нужно, в общем. Так вот, вхожу я, и замечаю: манекенов-то на один больше. Один из них вдруг раз – и шевелится. Жуть какая, верно? Ты бы испугалась?

Он зажигает ей настольную лампу, ухмыляясь, спрашивает: «так лучше видно буковки, верно?»

У них странные отношения. Влад особо не присматривался – ему было просто-напросто неинтересно – но краем глаза замечал, как заботится о Юле друг. Он и заходил-то теперь не столько ради Влада, сколько ради его начальства. Зажигал везде свет, бегал в подсобку за чайником и кофейным набором, придумывал истории про каждую из пластиковых кукол, сообразно их одежде и каким-то одному Савелию ведомым признакам, по неровным швам, последствиям тайваньской сборки, по заусенцам и шероховатостям. Он был прирождённым рассказчиком: мог по всем этим мелочам набросать характер. Женщина слушала, забросив работу и подперев кулаками подбородок, и нельзя сказать, радовало Юлию его общество или, напротив, раздражало – она просто сидела и слушала, как слушают ученики средней школы, отодвинув тетрадь с домашним заданием, звук пролетающего за окном самолёта. Даже Рустам в конце концов стал считать, что «железной леди» не помешает такая забота, что с капитаном судна и вправду что-то не то: запирается в своей каюте и пьёт без продыху, а команды отдаёт, как водится в пиратских историях, попугай.

Когда наконец созрело решение представить коллекцию раньше запланированного срока, Влад заявил:

– Не хочу никакого дефиле.

– Устроим пресс-конференцию, – решила Юлия. Сказала не терпящим возражения тоном: – И на этот раз ты должен присутствовать.

Владу пришлось согласиться.

* * *

Таким образом, этим утром все причастные проснулись с ощущением чего-то грандиозного на душе, чего-то уровня башен-близнецов или захвата Норд-Оста. События, которое вот-вот должно произойти. Юля вообще предпочла не просыпаться – по той причине, что не смогла заснуть. Бессонница обострилась неимоверно.

Этому дню предшествовали бодрые полторы недели подготовки, когда Юлия забросила даже свои семечки, когда Савелий ничего больше не рассказывал, а только бегал, высунув на плечо язык, по её поручениям, всю вторую половину дня после института, а Рустам заявлялся в бутик и нервно спрашивал, не нужно ли чего ещё доделать. Обзвонили редакции самых трендовых журналов – у Юлии, как у главного редактора не самого трендового, но молодого и бурно развивающегося, нашлись все необходимые связи. Столь молодые модельеры блистают обычно на неделях моды и прочих массовых показах, но Влада, похоже, запомнили. Ещё больше запомнился он тем, что не появился ни на первом, ни на втором показе своей коллекции. И пресс-релиз Юлии, говорящий о том, что на этот раз создателя можно будет увидеть воочию, если, конечно, его присутствию не помешают какие-либо обстоятельства (именно с таким дополнением; имея дело с Владом, Юлия никогда не забывала, насколько он непредсказуем), тоже возымел свой результат. В конце концов, она начала сомневаться: точно ли шоурум вместит всех желающих? При том, что «желающие» – это не просто люди с улицы, а влиятельные люди, допущенные к телу длинноногой, анорексичной богини с изменчивым характером и тысячью ипостасей, в каждой из которых она щеголяла в новом образе.

«Бомонд», – назвал их Савелий. Рустам только морщился и ничего не говорил. Влад тоже ничего не говорил, но не оттого, что озвучить мысли было бы невежливо, а оттого, что ему, в общем-то, было глубоко наплевать на статус гостей. Главное, что они люди, и что ему придётся что-то им говорить, объяснять в принципе необъяснимые вещи и отвечать на болезненные вопросы. Это всё равно, – считал он, – что рассказывать о том, как пахнет дождь и пытаться рассказать, почему именно эти ощущения вызывает в тебе его запах и запах мокрой земли.

Он заранее готовился к худшему.

Впрочем, всё прошло достаточно безболезненно. Влад погиб под взглядами толпы, сказал несколько невразумительных слов, которые наскоро, на коленке, прямо здесь накарябала для него Юлия («да можешь хоть по-воробьиному здесь чирикать. Ты уже заявил о себе. А слова – просто слова. Всё равно их будут извращать от колонки к колонке»), и родился заново, шлёпнувшись на своё место. За высокими спинками стульев в полутёмном помещении он прятался от камер репортеров и от нескольких мадам с микрофонами, движение которых изрядно замедлял шнур, что волочился за каждой – будто отпущенные на длинный поводок собачонки, которые, к тому же, этими поводками между собой путались.

Тогда они занялись пластиковыми моделями. Камерамэны снимали, фотографы фотографировали, а оставшиеся не у дел ведущие собрались вместе, возле квадратного столика в центре зала, и закурили. Влад попытался проскользнуть мимо к выходу, и тут-то его поймали. Натурально. Схватили за одежду, обняли сзади за пояс; воротник рубашки разрывался от тянущих его в разные стороны рук. С треском отскочили две верхних пуговицы.

– Вы скажете пару слов эксклюзивно для «Дома мод», – шипели в самое ухо, – «Тысяча чертей, ведь мы самый продаваемый журнал за две тысячи одиннадцатый год по версии агентства…»

В нём проснулась храбрость, храбрость трусливого человека, которого загнали в угол. Он вскочил на стол, сбив движением ноги пепельницу.

Репортёрши все одновременно бросились за своими операторами. Эти люди-машины, будто пришедшие из будущего, того, которое рисовали в шестидесятых писатели-фантасты, начали свой разворот – медлительный и важный. Они не успеют. Сейчас, со стола, шагнуть на спинку вот этого стула, потом – не потерять бы равновесие – того, потом плечи вот этого низенького, коренастого мужчины с бородой и в пиджаке, который стоит, вооружённый коктейлем, послужат опорой для его, Влада, ног. Хорошо бы успеть разуться, а то мужчина может и разобидится. Кто он такой, кстати? Широкая, как бочка, грудь, о край носового платка, торчащего из кармана, кажется, можно порезаться… Потом – повалить одну из кукол, крайнюю ко входу, и по ней, как по мостику, сбежать наружу. Никто не успеет ничего понять, Влад будет на другом конце улицы, когда, наконец, операторы закончат свои позаимствованные у неуклюжих военных кораблей манёвры. Возле стола осталась только одна женщина, она бросила микрофон себе под ноги: тот безвольно повис, запутавшийся в проводах. Посмотрела вверх, где болезненно пульсировали красноватые лампочки на люстре. Кажется, она искренне недоумевала, почему Влад ещё не раскачивается на этой люстре, как Тарзан, и не метит живым снарядом в окно. Владу осталось только хмыкнуть: как ему самому не пришла в голову такая идея?..

Влад опустился на корточки.

– Ну, и что?

Девушка затараторила:

– Я понимаю, что вам всё это нахрен не сдалось. Вы, наверное, такой человек, который ценит только своё время, но позвольте один вопрос. Зачем? Зачем же? Чего вы хотите, чтобы этот мир менялся сообразно вашей воле? Чтобы менялись люди? Вы видите нас всех уродцами, и хотите сделать ещё более уродливыми. Вы…

Она задохнулась: как будто слова и в самом деле обладали массой и, пролетев немного вверх и достигнув ушей Влада, падали обратно. Влад глядел вниз, женщина часто и крупно глотала. Миниатюрная, тёмненькая, растрёпанная, она выглядела так, будто чтобы получить шанс быть приглашённой на это мероприятие, пускала в ход когти, зубы и кулаки. Владу нравились выразительные люди. В конце концов, именно для них он и работал.

– Свяжитесь с моей пресс-службой. Я устрою вам интервью, – сказал он, спрыгивая со стола.

Времени, пока развернут камеры, как раз хватило, чтобы не торопясь выйти наружу. Влад обогнул пузатого мужчину, выражение лица которого, казалось, стало чуть более задумчивым, а борода выросла ещё на какие-то микрометры, и даже сказал ему: «извините».

Остаток дня Влад пытался освободить ноздри от приторного запаха сигарет: вишнёвых, с ароматом ликёра, и даже, похоже, апельсина. Все обонятельные краски жизни, которые никак не сочетались и с обстановкой, и с мировоззрением Влада. Наверное, поэтому ни один его костюм ещё ничем не пах. Глаза ты можешь закрыть, а вот не чувствовать запах по доброй воле ты не можешь. Это уже навязчивость. Это первый шаг, который малолетний деспот делает на пути к трону, первая кровь, которая призвана стать красной ковровой дорожкой. «Обойдусь как-нибудь без этого», – решил для себя Влад.

Привезённую из Африки мазь Влад после долгих раздумий оставил для личного пользования. Приоткрывая крышку спичечного коробка, он погружался в океан ностальгии, даже сны его становились спокойными и мягкими, но никто не может поручиться, что этот же самый запах не вызовет у кого-то рвотных позывов.

Кажется, задуманное Юлей мероприятие прошло сносно. Влад решил воздерживаться от оценок: за него отлично справятся друзья. Рустам выглядел так, будто с плеч рухнула огромная гора, громогласно зазывал всех пойти пить пиво, его приглашение с удовольствием принял Савелий. Вдвоём, силой своего совокупного обаяния, они бы, конечно, заарканили Влада, но он уже исчез. Юлия, оставшись единственной распорядительницей вечера, заполняла хрустальный аквариум с золотистыми рыбками пригодной для жизни водой, то есть мартини пополам с вином и шампанским. Мужчины полагали, что ей это вполне удастся, а сами предпочли расслабленный вечер в баре за углом, или – в случае Влада, – медитирование на потолок в ванной.

По итогам этого вечера у Юли были для Влада новости. Сказать их она долго собралась с духом, но по тому, как отражался в гранях её лица свет, по фарфоровому звону где-то в животе, даже Влад чувствовал, что что-то поменялось со дня презентации.

– Я сделала без твоего ведома одну вещь, – сказала она наконец.

Один из длинных дней в компании своего подопечного, плавно ниспадающих в вечер. Вечера у Влада всегда казались одинаковыми: он проектировал их заранее, продумывая до мелочей даже положение своего тела на стуле. Каждый раз по-разному распределялись скрипы и почти бессознательные движения, но каждый раз Юлия думала, что если бы не её пристрастность, легко было бы не заметить разницу между тем днём и этим. Когда он ничего не рисовал или не рылся в своих коробках с мусором, он сидел, сгорбившись, за столом, перебирая, точно чётки, какие-то мысли.

Влад же, в свою очередь, пытался запихать себя в болото рутины. Без пощады, с головой, чтобы не он уже толкал процесс, а сам процесс захватил бы его и увлёк за собой. Юлия делает для него очень много, но её присутствие делает невозможными многие вещи: призрачные, бездумные, интуитивные, природу которых он сам толком не понимал. Юля бы удивилась: когда Влад один, стул вовсе не погружается под его весом в пол, а напротив, терял долю своего веса в энергетических потоках, что струились от одного окна к другому. Когда Влад один, всё вокруг полнится звуками: по карнизу скачут и кричат вороны, с сухим треском, с каким проявляется статическое электричество, отстают от стен обои, плачет этажом ниже ребёнок, как будто не ребёнок вовсе, а скрипичный музыкальный инструмент, и Влад слушает игру мастера задумчиво, как будто хочет запомнить и переписать потом в нотную тетрадь (Сав, который немного знаком с теорией музыки, приписал бы: «Инструменты – младенец – тон – до-мажор…»). Вот уже занят другим: ищет в стене ванной комнаты дыру в иной мир или жжёт свечи, как будто отключили свет. Грохнувшись на пол, рассматривает сквозь стеклянный потолок звёзды и обводит их воображаемым маркером. А потом всё смещается: меняется ландшафт облаков, как будто прошёл не один десяток тысяч лет, и в этих кольцах, словно границах старинных городов, уже не звёзды – пустошь. Телевизор в это время не работает. Он работает, когда рядом Юлия, наполняет комнату многими и многими людьми, чтобы сделать деятельное её присутствие менее заметным, и Влад иногда думает, что это, своего рода, знак проникновения одного его мира в другой: ведь в присутствии Юли он не смог бы починить ни этот пресловутый «Горизонт», ни проигрыватель пластинок, который тоже как-то называется, вот досада, вылетело из головы…

Манекены из числа вещей того же порядка. Они больше не двигались по комнате, но жизнь из них никуда не делась: движения ушли под пластиковую кожу, будто там свили себе гнёзда целые выводки мышей.

Об этих манекенах Юля сказала:

– Может, увести их в студию? Ты всё равно здесь ничего не шьёшь. Да и места они занимают достаточно.

– Наверное, нет, – сказал Влад.

Юлия настаивает, но Влад отнекивается, ссылаясь на то, что с детства привык к тесноте.

– Если хочешь знать, – наконец, говорит он и шлёпает обеими ладонями по столу, – мама пеленала меня так плотно, что я теперь жить не могу без тесноты. И сам иногда кутаюсь в пододеяльник.

От такого откровения Юлия замолчала: из солонки Владового мнения в блюдо жизни, которое она готовит, просыпалось слишком много соли.

– Оставь его в покое, – насмешливо говорит Савелий. – Когда никого нет, он с ними разговаривает и играется. Ты же не хочешь лишить его единственной компании, которая понимает его на все сто?

– Нет, – мямлит Юля.

На этом поползновения до Владовых сожителей закончились.

Из той коллекции, которую Влад собрал в Уганде, около половины осталось жить с ним. Юля предусмотрительно не стала заикаться о том, чтобы утилизировать отходы, хотя не раз и не два спотыкалась о них в прихожей. Мода и традиции – странная штука, но ещё страннее их влияние на человека. Наверняка до Влада на выгоревшем континенте побывал не один дизайнер одежды, но вряд ли их профессиональная активность входила в границы городов и крупных человеческих поселений. Даже Эдгар, узнав, что он, Влад, модельер, предложил ему отбыть следующим же автобусом до деревни папуасов «которые иногда даже едят людей», и, когда Влад отказался, искренне обрадовался.

«Я догадывался, что ты не самый обычный исследователь. Не из того, якобы элитного сброда, что приезжает сюда «посмотреть на негров в набедренных повязках и с копьями» и уезжают с полными флэш-картами, полагая, что изучили нашу жизнь досконально».

Влад в этом плане был чем-то новеньким для чёрного континента. Он интересовался тем же, чем интересовались голенькие африканские дети, которые до имён-то ещё не доросли, зато доросли до того, чтобы с восторгом прилипать к витринам магазинов с китайскими товарами и оставлять на стёклах – где эти стёкла, конечно же, были – слюнные подтёки. А где не было – жевать краешек занавески, что служила одной из стен палатки. Оставшийся не у дел мусор Влад мог часами перебирать, крутить каждую вещь в руках, нюхать, пробовать на зуб, в деталях вспоминать места, где он её обнаружил, и создавать посередине комнаты, под столом, или за мольбертом, настоящие экспозиции из серии «свалки Африки»: так ребёнок умудряется разыгрывать из имеющихся у него игрушек, даже если они не подходят друг к другу, эпичные сценки.

Это был не тот вечер, когда африканские миражи появлялись ниоткуда и исчезали в никуда, зато тот самый, когда работал, транслируя какой-то сериал, телевизор, а Влад пытался вогнать себя в рабочее настроение, играя за столом с точилками для карандашей. Когда Юлия сделала осторожное вступление о некой «вещи», Влад быстренько прикинул в уме: ничего ли не пропало? Он терпеть не мог, когда его что-либо касалось. Чаще всего это означало неприятность.