Текст книги "Победителю достанется все"

Автор книги: Дитер Веллерсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Но и на этот раз дело кончилось нечем. Ей нужно было спешить в гостиницу. Только в подземном гараже у собора, где они сели в его машину, она на несколько минут скользнула в его объятия, в точности как в прошлый раз ее сестра, распалила его страстными поцелуями и смелыми ласками, задыхаясь, шептала, что он обязательно должен ее похитить, но, когда он стал чрезмерно пылок, проявила твердость, опасаясь, как бы их встреча не оставила следов на ее лице и шее, что вызовет неминуемый гнев антиквара. В конце концов он почтя грубо отстранился от нее, она тут же выпрямилась на сиденье и раскрыла пудреницу с зеркальцем, дабы удостовериться, все ли в порядке. Закурив сигарету, он наблюдал, с какой самозабвенной, истовой сосредоточенностью она исследует чуть ли не каждый миллиметр своей кожи, вертя головой в разные стороны, пудрится, специальной щеточкой подкрашивает ресницы и брови, как растягивает губы, обводя их коричнево-красным контурным карандашом, потом, чуть выпятив, наносит слой вишневой помады, а после, поджав их, точно два валика, размазывает этот слой, чтобы он лег ровно. Снова повертев головой, окинув себя взыскательным взором, она завинтила тюбик, и в тот миг, когда щелкнул замок ее сумочки, Фогтман понял: с этой секунды она для него неприкосновенна. Он довез ее до гостиницы, где она на прощание одарила его легким, как дыхание, поцелуем, скорее даже едва ощутимым кремовым прикосновением губ к его щеке, после чего, уверенная и воздушная, выпорхнула к подъезду. Швейцар распахнул перед нею дверь. Еще раз помахав ему рукой, она исчезла.

Ему казалось, что он сходит с ума, он обнюхал свои руки, свой пиджак, стараясь запомнить аромат ее духов, чтобы потом легче было мечтать о ее теле, грезить о ее объятиях. Таких женщин у него еще не было, он их не знал. Жизнь обделила его и тут, он никогда не бывал в таких кругах, где блистали роскошные красавицы вроде Дорис и Катрин. Заполучить одну из них в любовницы, изучать их дорогостоящие привычки, их уловки и капризы, приобщиться к их эротическому опыту – да, на некоторое время этому стоило посвятить свой досуг.

Он думал больше о Дорис, остановил свой выбор на ней и написал ей длинное, пылкое послание, умоляя о новой встрече. Две недели ответа не было, зато потом пришло письмо от обеих сразу, где одна называла себя его старой, другая – его новой подругой и обе изъявляли желание с ним увидеться, если не сейчас, то при первой же благоприятной возможности. В некотором замешательстве он ответил обеим, но постепенно участие Дорис в переписке свелось к нежным приветам. В конце концов Катрин дала понять, что Дорис «вступила в союз» с богатым антикваром, стала ему, так сказать, чем-то вроде второй жены, что было закреплено юридическим документом, контрактом, оговаривающим ее права а притязания. Теперь в письмах из Мюнхена приписки от Дорис встречались все реже – она часто была в разъездах вместе со своим антикваром. Зато Катрин подробно писала о себе: она разочаровалась в мужчинах, не желает больше себя связывать, и вообще, будь ее воля, она весь мир перевернула бы вверх тормашками. Но, к сожалению, без денег не проживешь, и она знает только один способ их раздобыть: продаваться.

– Господин Фогтман? – спросил мужской голос.

– Да, я у телефона, – ответил он.

– Это Кирхмайр, – представился голос. – Извините за беспокойство, господин Фогтман. Я так рад, что наконец дозвонился. У вас все время было занято.

– Да, я разговаривал. Так в чем дело?

Только теперь, с внезапным испугом, словно в нем пронзительно задребезжал сигнал тревоги, он сообразил, кто ему звонит, – ведь это Кирхмайр, главный закупщик фирмы. Может, хочет предупредить, что они с Урбаном опоздают? Да нет, вряд ли, голос слишком серьезен и, видимо, настроен на долгий разговор.

– Прошу простить, господин Фогтман, что я выбрал именно такой путь. Но я посоветовался с двумя коллегами, и оба они настоятельно рекомендовали мне срочно, еще до ужина, вам позвонить. Я и сам уже начинаю сомневаться, правильно ли поступаю. В любом случае хотел бы надеяться, что разговор этот останется между нами.

– Хорошо, – ответил Фогтман, – обещаю.

Он вдруг понял, что вместе с этим голосом, доверительно и вкрадчиво лившимся из трубки, на него наползает что-то грозное и неведомое. Невольно ища опору, он откинулся на спинку стула.

– Я буду краток, господин Фогтман, тем более что времени у нас немного. Собственно, я хотел сообщить вам только одно: хотя фирма процветает, в настоящий момент она почти неплатежеспособна. И вызвано это одной-единственной причиной: бельгийский владелец, господин Хохстраат, самым безответственным образом изымает из дела свой капитал.

Кирхмайр умолк. Видимо, ему предлагалось переварить эту новость. Но он ничего не чувствовал, только опустошенность, будто самое страшное уже позади. Наконец, спросил:

– А почему Хохстраат это сделал?

– Я слышал, – отвечал Кирхмайр, – он ввязался в какое-то сомнительное предприятие с танкерами и понес большие убытки. И вот теперь, чтобы их покрыть, забирает у нас свой капитал.

– Все равно не понимаю. Дойную корову какой прок резать?

– Я и сам об этом думал, – согласился Кирхмайр, – но, видно, у него нет другого выхода.

Снова повисла пауза, собеседник словно спрятался в укрытие и затаился. У Фогтмана вдруг возникло чувство, будто он тычется в темной комнате с завязанными глазами, а кто-то другой или другие наблюдают за ним, ждут, что он предпримет, куда повернет в поисках выхода, которого, быть может, и нет вовсе. Наконец он сказал:

– Что-то в этом роде я предчувствовал.

– Правда? – удивился голос, который Фогтману все труднее было связать с воспоминанием о недавнем разговоре. – Это обнадеживает. Наверное, у вас уже есть план?

– План? Какой план?

– Как вам спасти ваши деньги.

Страх сковал его по рукам и ногам, внутри все сжалось. Хорошо еще, Кирхмайр не видит, как он потрясен этой фразой.

– Что вы пытаетесь разнюхать? – спросил он резко.

– Я? Упаси бог! Я хотел только в сугубо личном порядке поделиться с вами своими тревогами и опасениями моих коллег, которые, как и я, не хотели бы потерять работу Вы ведь не против, если я тоже приду на ужин?

– Да нет. Почему я должен быть против?

– Видите ли, господин Фогтман, вполне возможно, что между нашими и вашими интересами не так уж мало общего. Мы видим единственный путь к спасению: фирма должна сменить владельца. Сколько я понимаю, господин Урбан склоняется к той же мысли.

Он что – сумасшедший? Во что его хотят втянуть? В нечестную игру, в заговор? Он не верил своим ушам, он отказывался понимать эти намеки, сколь бы откровенно они ни звучали. Ему купить фирму? Бред!

– От чьего имени вы звоните? – сухо осведомился он.

– Упаси бог! – вскричал Кирхмайр. – Я и двое коллег посоветовались и решили вам позвонить. До этого мы были у господина Урбана и изложили ему наши опасения. Мне кажется, он думает так же, как мы.

– Я понятия не имею, о чем думаете вы и о чем думает господин Урбан. Я хочу одного: получить обратно свои деньги, как и положено во всяком солидном деле.

– Это бы, конечно, лучше всего, – отозвался Кирхмайр. – Пожалуйста, извините меня за эту поспешность. Я просто хотел вас подготовить к тому, что сегодня вам будет сделано конкретное предложение. И обрисовать подоплеку. А еще, чтобы вы не отказывались с ходу, хочу вам сказать: и с моей стороны, и со стороны моих коллег вы можете рассчитывать на всяческую поддержку. Полагаю, руководители всех филиалов думают точно так же. Но еще раз прошу: никому ни слова о нашем разговоре.

– Хорошо. Спасибо, – бросил он.

Не дожидаясь ответа Кирхмайра, он положил трубку. Впрочем, тот, видимо, сделал то же самое.

Он встал, прошелся по комнате, остановился. Все услышанное казалось невероятным, словно сон, и подробности разговора уже начали расплываться в памяти. Остался неприятный осадок, будто кто-то пытался втереться к нему в доверие с явной целью обмануть или будто он говорил с болтливым сумасбродом. Хотя дело тут не в Кирхмайре, а в ситуации, которая толкнула его на этот шаг, вот ситуацию-то и нужно разгадать. Пусть побуждения Кирхмайра ему ясны, но ситуацию тот, видимо, обрисовал достоверно. Надо попытаться прокрутить все еще раз. Итак, бельгийский владелец где-то попал в переплет и забрал из фирмы свои деньги. Он считал, что может себе это позволить, ведь оборот неуклонно возрастал. Но тем временем от поставщиков набежали просроченные векселя, как вот его вексель, к примеру. И если сейчас опротестовать этот вексель, а за ним и остальные, банкротство неминуемо. Чтобы этого не допустить, Кирхмайр и Урбан – либо каждый на свой страх и риск, либо сговорившись – решили круто сменить курс и попросту выбросить бельгийца за борт. Ну что ж, это понятно. А его втягивают, потому что он основной поставщик и больше других увяз в этом деле. У него на руках самые сильные козыри, чтобы загнать бельгийца в угол и вынудить к продаже. Один вексель уже просрочен, а за ним через каждые две недели последуют новые, – по-видимому, это достаточно опасное оружие, особенно если к нему присоединятся другие поставщики и предъявят свои векселя. Такая угроза должна подействовать, тут любой спасует.

Пожалуй, Урбан верно все оценил. Главное – выждать. Улучить подходящий момент, тот кратчайший, едва уловимый миг, когда противник раскроется, – точным ударом любого уложить можно. Спокойно, думал он. Только не терять головы. Я и так слишком далеко зашел. Не надо торопить события. Первым делом я потребую самой тщательной проверки всей документации. Это надо Лотару поручить. Мы все вверх дном перевернем, каждый уголок обшарим. Любую мелочь, как рентгеном, просветим – нет ли где затемнений. Может, позвонить ему сейчас же, посоветоваться и предупредить, чтобы в случае чего сразу приезжал? Может... Нет, надо успокоиться, лучше пока ни о чем таком не думать. Но помечтать-то можно… Руководство фабрикой он передоверит заместителю, а сам по меньшей мере три недели из четырех будет жить в Мюнхене. Тиски, в которых он бьется все эти годы, ослабнут, он сможет наконец вздохнуть посвободнее. Отсюда, из Мюнхена, он будет управлять своей империей, всеми двенадцатью филиалами, и при этом будет сам себе поставщиком, это же оптимальная ситуация, прежде всего для финансового планирования! Даже Патберг должен это понять, но все равно он будет сопротивляться и может испортить все дело, если не припереть его к стене, пригрозив, что в противном случае они потеряют не только деньги, но и клиентуру.

Ну а потом? Что значит «потом»? До этого еще далеко. Нельзя уноситься в заоблачные выси, у него должна быть ясная голова, чтобы правильно все решить. Правильно? А что значит «правильно»? Правильно для меня, уточнил он. Для меня правильно.

Он купит себе здесь, в Мюнхене, шикарную квартиру в старом доме. Его будет навещать Дорис или Катрин, а может, и та и другая. У него будут деньги, и он наконец-то ощутит, что такое свобода. Деньги – это синоним слова «жизнь», вернее, это сама радость жизни, ведь почти все, к чему устремлены людские желания, помыслы и страсти, можно купить. Либо получить в качестве бесплатного приложения к вещам, которые покупаешь: например, свободу и праздность и все неисчислимые возможности, все необъятные перспективы, которые даруются человеку вместе со свободой и праздностью; а еще власть, и преклонение других, и, вполне вероятно, любовь, если, конечно, в ней вообще будет нужда при таком-то счастье. Ведь счастье – это пьянящее чувство восторга, когда кидаешься в пучину жизни, смело ныряешь в глубины, зная, что тебя вынесет наверх, на гребень новой волны, зная, что не утонешь, что непобедим. Да, и чем больше у тебя денег, тем больше простора под этим небом, тем больше у тебя места в этом мире. Хочешь – живи в вилле с огромным парком, хочешь – ютись в жалкой лачуге. Можно позволить себе и пожить бедняком, если ты богат. Да, только так, отбросив кисленькую мораль и сантименты, надо смотреть на вещи. Ибо победителю достается все, а побежденному – ничего, и только ради этого стоит жить, ловя миг удачи.

Что же он сделает в первую очередь, когда у него будут деньги? Какие желания исполнит? Сперва... ох, сколько всего! Просто голова кругом идет. Ведь вообразить можно только самую малость. Грезы так расплывчаты, словно там, в мечтах, ты почти слеп.

Видно, он и вправду грезил наяву. Иначе с чего бы вдруг ему показалось, что телефон, затрезвонивший на столе, – предмет совсем из другого мира, куда он, беря трубку, не сразу сумел вернуться.

– К вам господин Урбан и господин Кирхмайр, – доложил портье.

– Спасибо. Сейчас спущусь.

Он надел пиджак, ощупал карманы, проверяя, на месте ли сигареты и зажигалка, и мельком взглянул на себя в зеркало. Волосы слегка растрепались, он наспех причесался и сунул расческу в карман. Голова была ясная, он чувствовал себя спокойно и легко. Готов к любым злодеяниям, сказала бы Катрин. Ну что ж, думал он, что ж…

Какими безобидными, какими жалкими и смешными посредственностями показались ему эти двое, ждавшие внизу, пока он спускался по лестнице.

На такси, что дожидалось у подъезда, они проехали три квартала до ресторана, который, по уверениям Урбана, славился своей французской кухней. Внутри, как в пещере, царил полумрак, на столиках, покрытых красным скатертями, тускло горели электрические свечи – словом, Фогтман ждал совсем другого. Он предпочел бы широкий стол, белую скатерть, много света. Здесь же все было приспособлено для укромных свиданий, но отнюдь не для деловых переговоров, когда необходимо хорошо видеть лицо собеседника и требуется чувство известной дистанции. Еда – на закуску артишоки, потом баранина по-провански, – на его вкус, тоже была самая обыкновенная. Правда, от тщательно скрываемого волнения у него пропал аппетит, ему вообще было трудно как ни в чем не бывало есть и болтать с этими людьми, словно только ради этого он сюда и пришел.

Он твердо решил не заговаривать о деле первым и ждал, что скажет Урбан. Тот, однако, прикинулся страстным гурманом, большим любителем красного вина и никуда не торопился. Прежде чем выпить, он аккуратно отирал губы салфеткой, потом поощрительно поднимал бокал, приглашая Фогтмана присоединиться. В тусклом блике электрической свечи лицо его слегка лоснилось, и когда он обнажал в улыбке свои крупные резцы, в нем проглядывало выражение какого-то первобытного буйства, что, видимо, объяснялось просто физиономической причудой и никак не было связано с его настроением. Подозвав официанта и заказав новую бутылку вина, он принялся рассказывать о своем прошлогоднем отпуске в Провансе, нахваливая густые, терпкие, пурпурные вина ронской долины, потом, как истинный знаток французской лозы, перешел к бургундскому.

Зачем он все это говорит! К чему ломает комедию? Обстоятельное совещание с официантом, придирчивое разглядывание этикетки – для кого, черт возьми, вся эта дешевка, вся эта почти неприкрытая показуха, которая раздражала Фогтмана, подстегивая его нетерпение ничуть не меньше, чем льстивый голос Кирхмайра, ловко вплетавшийся в беседу. Как и утром, он не мог определить, существует ли между ними тайный сговор или каждый преследует свою цель и только соображения субординации соединили их в столь слаженный тандем. Утром Урбан предоставил слово Кирхмайру, теперь, за ужином, вел разговор сам. На правах хозяина застолья, шефа, наконец, просто старшего он во всем блеске показывал себя, свой стиль жизни и, ожидая заслуженного уважения, перелистывал каталог своих впечатлений: римский театр в Оранже, мост Пон-дю-Гар, рынок в Ниме с его роскошными зеленными и рыбными рядами...

– Вам непременно надо туда съездить, – советовал он Кирхмайру, – но по возможности не раньше сентября, когда поток туристов схлынет. Только тогда и можно по достоинству оценить этот край. В эту пору он снова обретает свою первозданность.

Обращаясь к Кирхмайру, Урбан как бы снисходительно преодолевал дистанцию между собой и подчиненным, тем самым лишний раз давая Фогтману, своему гостю и деловому партнеру, эту дистанцию почувствовать. С другой стороны, у Фогтмана сложилось впечатление, что Кирхмайр всячески подлаживается к Урбану, хотя наверняка с не меньшим, чем он, Фогтман, нетерпением ждет, когда же наконец они перейдут к делу. Он пристально взглянул на Кирхмайра, и ему почудилось, что в глазах у того на миг вспыхнула хитринка сообщничества. «Все идет хорошо, – казалось, говорил ему этот взгляд, – рыбка уже на крючке». Но он не подал виду, что понимает этот намек.

Наконец, уже за кофе, Урбан велел принести сигареты, выбрал одну – Фогтман с Кирхмайром отказались – и, смачно попыхивая, сквозь тягучие клубы сизого дыма спросил:

– Так что же вы решили, господин Фогтман?

Он ответил без околичностей:

– Я вынужден настаивать на получении денег.

Урбан кивнул, долго изучал огонек своей сигары, потом поднял глаза. Он не должен почувствовать мою неприязнь, мелькнуло у Фогтмана. Слишком уж высокого он мнения о своей персоне. С тем большим удовольствием он собьет с него эту спесь, дайте только срок...

Неужели сам Урбан этого не понимает? На что он рассчитывает? Ладно Кирхмайр,. но уж он-то должен сообразить, что от смены владельца ровным счетом ничего не выгадает. Или дела и впрямь так плохи, что, боясь потерять все, Урбан вынужден ухватиться за подброшенную Кирхмайром соломинку, лишь бы спасти себя и фирму. Или по крайней мере попытаться спасти…

– Вы должны меня понять, господин Урбан, – продолжил он. – Я не на шутку встревожен. Я нисколько не сомневаюсь ни в ваших деловых качествах, ни в способностях господина Кирхмайра. Я вижу: у фирмы превосходные рыночные позиции, неуклонно растущий оборот. Все это и побудило меня в свое время к столь активному сотрудничеству. Тем больше пугает меня неплатежеспособность. Я просто не понимаю, как могли возникнуть такие осложнения.

Это был решающий момент: Урбану следовало окончательно определить тактику. Либо он и дальше будет пытаться делать хорошую мину при плохой игре, либо раскроет карты и расскажет об истинном положении дел. Либо он оплатит все поставки и предъявит новые гарантии... Либо... Голос Кирхмайра по телефону намекал на другую возможность, на конкретное предложение, которое ему будет сделано. Именно этого предложения он теперь и ждал, сгорая от нетерпения, однако Урбан, попыхивая сигарой, все еще колебался или делал вид, что колеблется.

Но тут он наконец ответил, и такого ответа Фогтман ожидал меньше всего:

– Чек вам выписан, господин Фогтман.

Выходит, Кирхмайр, безмолвно застывший на своем стуле, просчитался? Или Урбан в последний момент передумал? А может, это только блеф?

– Я в любом случае немедленно предъявлю его к оплате, – сказал он.

– И правильно сделаете, – отозвался Урбан. – Я даже вынужден просить вас об этом. Хоть это и причинит нам известные затруднения.

– Значит, затруднений вы не отрицаете? – наседал он, решив не отступаться. Но в глубине душе ему было страшно доказывать правоту своих опасений, ибо судьба его теперь накрепко срослась с судьбой этой фирмы и чек Урбана, даже если он не липа, ничуть его не спасет.

– Затруднения, бесспорно, есть, – вымолвил Урбан.

– К сожалению. Несмотря на все наши старания, – поддакнул Кирхмайр.

Урбан никак не отреагировал на это замечание. Он стряхнул пепел с сигары. Было что-то странно торжественное, почти жреческое в этом жесте.

– Вышеупомянутые затруднения, – произнес Урбан загадочно, – кому-то могут повредить, а кому-то и принести пользу. Я вижу только один способ обратить их нам на пользу. Ведь, в сущности, причина бед совсем не в нас...

Три часа спустя Фогтман вернулся в гостиницу – взбудораженный, задыхаясь от волнения. Самообладание, которое он с таким трудом сохранял во время беседы с Урбаном и Кирхмайром, покинуло его уже в вестибюле, и, к изумлению ночного портье, он, минуя лифт, через две ступеньки взбежал по лестнице на третий этаж и с шумом распахнул дверь своего номера. Все произошло именно так, как и предсказывал Кирхмайр.

Урбан рассказал, каким образом намерен вывести из дела Хохстраата и передать фирму в его руки. Первейшее условие Фогтмана – тщательная проверка всей финансовой документации – было принято безоговорочно. Путь был открыт, будущее распласталось перед ним бескрайним простором – входи, завоевывай! Отныне все пойдет по-новому.

И чек ему вручили как бы между делом. Завтра же утром он предъявит его к оплате. Ближе к двенадцати еще раз позвонит Лотару. Уже в конце переговоров, когда они с Урбаном и Кирхмайром зашли выпить в бар, он успел позвонить Лотару и срочно вызвал его в Мюнхен. Лотар ему необходим – ведь решать нужно немедленно, пока Урбан не подыскал других претендентов. Если Хохстраат вдруг выкинет белый флаг, они должны быть во всеоружии.

Лотар сперва было заупрямился, но потом загорелся. Видно, тоже заразился его горячкой. Ему нужно только отложить две деловые встречи. Если это удастся, он обещал быть в Мюнхене завтра к ночи.

Может, позвонить еще раз, объяснить, что дело не терпит? Ведь такая возможность выпадает раз в жизни. У Лотара, правда, нюх на такие вещи, но вдруг он еще ничего не понял? Хотя нет, пожалуй, не стоит. Первый час, Лотар, наверное, уже спит. А вот сам он ни за что не заснет. Надо бы свежим воздухом подышать. Или напиться. В мини-баре есть виски и пиво, но оставаться в номере неохота. Тут как в тюрьме, а ему еще столько ждать, нет, он тут не выдержит. Слишком он возбужден, слишком ему не по себе. Даже чек на такую большую сумму и то как-то беспокоит. Да здесь ли он? Надо проверить. Он сунул чек в бумажник, в потайное отделение, да, вот он. «54 347 м.» и прописью – «пятьдесят четыре тысячи триста сорок семь марок», а ниже размашистая подпись Урбана и печать фирмы. Обычно такие суммы разбивают на несколько чеков, но Урбан предпочел красивый жест. Подумать только: клочок бумаги – а какие таит в себе возможности! Сколько людей убивали из-за куда меньшей суммы, сколько людей с куда меньших денег начинали строить свое счастье. У себя в кабинете он вряд ли стал бы об этом размышлять, но здесь, в гостиничном номере, все видится иначе. Эта бумажка, которую он разглядывает при свете дешевой люстры, столько всего сулит в будущем. Он задумчиво поднес ее к губам и поцеловал. Холодная, гладкая, почти неосязаемая, она, казалось, вот-вот растает в темноте, ибо на какой-то миг он зажмурился.

Он сунул чек обратно в потайное отделение, и тут на глаза ему попалась фотокарточка: темноволосая молодая женщина в купальнике на фоне спокойной глади южной бухты. Йованка, какой она была двадцать три года назад. Он давно уже о ней не вспоминал. Если Йованка вообще жива, она, конечно, давно уже не та, что женщина на фото, чье тело столь обольстительно и нежно купается в игре света и тени. В некотором смысле она ведь лучшее, что было у него в жизни, и когда он женился на Элизабет, она еще долго тревожила его воображение, словно грозный и манящий призрак, но постепенно все это умерло.

Да? Разве? Почему же так забилось сердце? Неужели эта картинка, этот запечатленный миг давно минувших времен все еще струит свое таинственное излучение, которое он прежде всегда ощущал, стоило ему склониться над снимком? Но нет, это уже другое – всего лишь отзвук воспоминаний, оживший фантом.

В последний раз он видел ее, когда она, голая, в дремотном забытьи, лежала на кухонном столе. Для нее это был конец, для него это было начало. Лживыми посулами он вынудил Йованку согласиться. Чтобы удержать его, она убила в себе ребенка.

Нет, он дважды виделся с нею и после. Объяснил ей, что считает продолжение их отношений бессмысленным, что им надо расстаться. От тех встреч сохранились лишь смутные, тягостные воспоминания: ее лицо, вначале растерянное, а потом, что было всего хуже, окаменелое. Теперь ей, должно быть, сорок пять, и она безвозвратно затерялась в другой жизни. Да и зачем бы ему искать ее?

Новый день встретил его ослепительной синевой неба, бездонную высь которого лишь кое-где прочеркнули нежные стрелки перистых облаков. Быть может, они предвещали фен или какой-нибудь другой ветер с альпийских вершин, но дышалось легко, он чувствовал во всем теле приятную легкость и потребность двигаться. Заснул он с трудом, зато спал, судя по всему, сладко и крепко и проснулся от какого-то счастливого сна, тотчас же забытого, но все еще тихо отзывавшегося в каждом движении, когда он последним из постояльцев заканчивал свой завтрак, удивляясь искристой белизне утреннего света, пролившегося на скатерть. Все предметы на столе, казалось, вбирали в себя эту белизну, чтобы, каждый на свой лад, переполниться ею и потом излучать. В этом полнозвучии утра все виделось каким-то более весомым и отчетливым. Белый кубик сахара, извлеченный из обертки, поразил его своим почти сакральным совершенством, а фаянсовая чашка с трещинкой в глазури приятно тяжелила руку, словно воплощение твердой и счастливой уверенности.

Чуть позже, когда он неторопливо шагал по Людвигштрассе к площади Одеонс-плац, мимо гордых охряных фасадов, выставлявших напоказ столичный лоск, чистоту, ясность и изысканность своих очертаний, на него вдруг снова нахлынуло то упоительное ощущение восторга, что разбудило его утром. С удивлением созерцал он мир вокруг себя, такой просторный и до невероятия телесный, и ощущал свою слитность с этим миром, а в следующий миг словно испытал вновь сладостный толчок пробуждения, будто все это приснилось ему во второй раз. Прислушиваясь на ходу к замиранию этого толчка, вместе с которым, однако, не исчезло пьянящее чувство легкости, он сказал себе, что все это и вправду почти как сон, и счастье по-прежнему жило в нем ощущением удивительной и благодатной ясности, пронизывая каждое биение пульса и окрыляя его шаги.

Первым делом он зашел в мюнхенское отделение своего банка и предъявил чек. Потом послонялся по оживленным улицам и площадям в центре города, останавливаясь перед витринами антиквариатов и ювелирных магазинов, художественных и модных салонов – он покупал глазами. Вся эта красовавшаяся за стеклами роскошь – инкрустированные столики, шкафчики в стиле барокко, тяжелые серебряные канделябры, редкостный фарфор, старинный хрусталь и драгоценности на подушечках черного бархата – возбуждала его не потому, что он непременно хотел приобрести все эти вещи, а самой своей доступностью, причастностью к иной, высшей жизни, которую вели другие, те, кто добился своего, избранные счастливцы, баловни судьбы, к коим вскоре будет принадлежать и он.

К полудню он возвращался в гостиницу с большим полиэтиленовым пакетом, неся в нем свой старый костюм. В модном салоне мужской одежды он купил себе легкий итальянский блейзер, светлые брюки и после примерки решил не снимать. Хотел немного привыкнуть к обновкам, прежде чем появится в них вечером у Катрин.

Как и было условлено, он позвонил Лотару, который тотчас же снял трубку.

– Я одно хочу от тебя услышать, – сказал он. – Ты едешь?

– Так и быть, эксплуататор. В порядке исключения.

Лотару удалось выкроить три-четыре дня, он приезжал ночным поездом. Еще утром, после завтрака, Фогтман наудачу заказал ему номер, а заодно продлил и свой.

– Я тебе действительно ужасно благодарен, – сказал он. – Вот кончим дело – и устроим в Мюнхене ночной загул.

– Да уж не сомневайся, – буркнул Лотар.

Сегодня все шло как по-писаному. Но то были только маленькие бурунчики удачи в кильватере огромного корабля счастья, который повстречался ему вчера.

В предвечерний час, когда солнце уже окрасило свои лучи теплым золотистым отливом, он неспешно бродил по Английскому парку. Он купил газету, намереваясь почитать на скамейке в парке, но, когда нашел подходящее место, уже забыл о ней и, пребывая в приятной и бездумной рассеянности, просто смотрел на сочную зелень пышных крон и ровных лужаек, на которых, куда ни глянь, мельтешили люди: кто играл в мяч, кто прогуливал собаку. Тут ему вспомнилось, что надо бы позвонить в контору: они ведь с Элизабет условились. Впрочем, в случае чего ей и так дадут его гостиничный телефон Мысль о предстоящем свидании с Катрин почему-то тяготила его. Слишком уж она взбалмошная, слишком от нее устаешь. Пожалуй, куда лучше провести этот вечер одному. В кино бы сходил. Но она ждет, и он не пойдет на попятный, за ним такого не водится.

Он встал, сунул нечитаную газету в урну и направился к колоннаде ротонды, возвышавшейся на холме. Там расположилась группа молодых парней, они курили, тянули пиво из бутылок, один бренчал на гитаре. Фогтман стал в стороне, они за ним наблюдали. Когда он собрался уходить, от группы отделился широкоплечий верзила и заступил ему дорогу.

– Минуточку, босс. Можно вас на два слова?

– Что такое? – раздраженно спросил Фогтман.

– О, мне так неловко, так неловко, – начал верзила, всем своим видом показывая, что буквально сгорает от стыда, не решаясь высказать свою просьбу. Парни, для которых он и разыгрывал этот спектакль, дружно рассмеялись. Фогтман оглянулся. Кроме него и парней на холме пока что никого не было. Но кругом столько людей, кто-нибудь наверняка подойдет.

– В чем дело? – спросил он.

Парень смотрел на него с вызывающей ухмылкой.

– Замечательный вопрос. – Снова раздался хохот, и парень с угрожающей фамильярностью тронул его за плечо. – Видите ли, босс, я бежал из заключения. Как насчет небольшого социального пособия?

Сейчас надо повернуться и уйти, подумал Фогтман. Скажу «нет» и пойду. В крайнем случае они крикнут что-нибудь ему вслед, задержать его они не посмеют. Но он слишком долго раздумывал. Лучше не связываться, лучше уступить. Он небрежно достал из кармана десятку.

– Нате, ребята, отдыхайте, – сказал он.

Такого поворота верзила явно не ожидал: он ошарашенно уставился на бумажку у себя в ладони, потом пробормотал: «Большое спасибо, шеф» – и отошел к остальным.

Неужто я испугался? – спрашивал себя Фогтман, спускаясь по дорожке. Да, он сдрейфил в ту секунду, когда этот тип цапнул его за плечо и он почувствовал, что все на него смотрят. Вот тут-то и надо было уйти, спокойно, ни слова не говоря. А давать десятку – это, конечно, жалкий, беспомощный жест. Тогда уж надо было дать гораздо больше, чтобы они и впрямь оторопели. Хотя и это смешно, хорош триумф, нечего сказать. Нет, надо было просто уйти, непременно уйти, но он испугался. Этот отвратительный, подлый страх, в котором пузырится память о прошлом и который всегда изливается потом в приступе ненависти. Надо было пригрозить им полицией! Как же, их бы это только пуще развеселило. А если пойти в полицию сейчас? Пока патруль приедет, их уже и след простыл.