Текст книги "Хорошая работа"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Часть VI

История рассказана. И мне кажется, я вижу, как рассудительный читатель надевает очки и ищет в ней мораль. Для его проницательности будет оскорбительно получить рекомендации. Могу лишь сказать следующее: Бог помочь ему в его поисках!

Шарлотта Бронте. Ширли

1

Новый семестр начался с того, что распогодилось. Студенты резвились на лужайках кампуса, девушки в ярких платьях расцветали, как крокусы под теплыми солнечными лучами. Кругом слышался смех, музыка, под деревьями вовсю флиртовали. Некоторые группы настояли на проведении занятий под открытым небом: сидели по-турецки прямо на траве и беседовали о философии или физике, как эфебы золотого века. Но эта идиллия была обманчива. Студенты со страхом ждали предстоящих экзаменов и знали, что за порогом Университета им вполне может грозить безработица. А преподаватели ждали письма УГК, которое решит их будущее. Впрочем, для Робин это письмо было последней надеждой на продление срока ее работы. По словам профессора Лоу, если Раммиджский университет, и в особенности английская кафедра, получат финансовую поддержку от Комиссии по грантам, то тогда, как только в следующем году Руперт Сатклиф выйдет на пенсию (отнюдь не раньше положенного срока, подчеркнул Лоу), им позволят занять эту вакансию.

Все каникулы Робин проработала над книгой и, вопреки обыкновению, не очень хорошо подготовилась к занятиям, поэтому первая неделя получилась суматошной. Ей пришлось каждую ночь засиживаться допоздна, срочно освежая в памяти «Ярмарку тщеславия», «Портрет Дориана Грея», «Радугу» Д. Г. Лоуренса и «1984», по которым она назначила семинары. Не говоря уже о том, что нужно было перечитать собственную лекцию по творчеству Вирджинии Вулф и впервые в жизни ознакомиться с романами Дороти Ричардсон к семинару по женской прозе. Впрочем, эта каторжная работа помогла на время забыть о Чарльзе и его вероотступничестве. Что касается Вика Уилкокса, то своим скоропалительным отъездом из Раммиджа Робин добилась желаемого результата: он больше не обрывал телефон и не заваливал ее письмами. И вдруг она почувствовала себя свободной от двух мужчин, повлиявших на ее жизнь: один – в недавнем прошлом, другой – на протяжении долгого времени. Она снова принадлежала только самой себе. Если бы рассудок не разжигал в ней вполне естественное удовлетворение, она почувствовала бы себя одинокой и забытой к концу недели. Но Робин решила, что она попросту переработала.

Суббота подарила приятное разнообразие. По пути из США куда-то еще, в Раммидж заглянул друг Филиппа Лоу, профессор Моррис Цапп, и Лоу устроил в его честь прием, на который в числе прочих пригласили и Робин. Она была знакома с его публикациями. Начав с весьма оригинального исследования творчества Джейн Остен в русле неокритического направления, в 70-е годы Цапп увлекся деконструктивизмом и обрел мировую известность в обеих своих ипостасях. Кроме того, он был чем-то вроде местной раммиджской легенды, умудрившись в 1969 году помочь кафедре без потерь пережить студенческую революцию. В то время он работал здесь по обмену с Филиппом Лоу, уехавшим в Америку. По словам Руперта Сатклифа, мужчины обменялись не только должностями. Он нашептал Робин, что между Цаппом и Хилари Лоу завязались более чем тесные отношения. В то же время Лоу сошелся с тогдашней супругой Цаппа, Дезире, впоследствии прославившейся книгами «Критические дни» и «Мужчины» – бестселлерами, написанными в стиле, который Робин окрестила «вульгарным феминизмом». Короче говоря, Робин было очень интересно познакомиться с Цаппом.

На модернизированную викторианскую виллу Лоу Робин приехала с некоторым опозданием, и в гостиной уже толпились гости. Но почетного гостя она опознала без труда, бросив взгляд в освещенное окно, когда шла по тропинке к парадному входу. На нем был летний пиджак канареечного цвета в голубую клетку, и еще он курил сигару размером с дирижабль. Цапп был скорее крепким, чем толстым, с седыми волосами и уже проявившейся лысиной, с морщинистым загорелым лицом и седыми усами, которые печально обвисли, вероятно, оттого что в этот момент он слушал Боба Басби.

Филипп Лоу открыл дверь и проводил Робин в гостиную.

– Позвольте представить вас Моррису, – сказал он. – Его пора спасать.

Робин послушно проследовала за Лоу сквозь толпу, и тот увел Морриса Цаппа от Боба Басби, слегка оттеснив последнего плечом.

– Моррис, – сказал он, – это Робин Пенроуз, та самая девушка, о которой я тебе рассказывал.

– Девушка? Что ты говоришь, Филипп? Девушка! У вас здесь что, одни кастраты? Ты хотел сказать: женщина. Или леди. Вам как больше нравится? – спросил он Робин, пожимая ей руку.

– Лучше всего – личность, – ответила Робин.

– Хорошо, личность. Ты не нальешь чего-нибудь этой личности, Филипп?

– Да, конечно, – спохватился несколько смутившийся Лоу. – Красное или белое?

– Может, чего-нибудь покрепче? – спросил Цапп, у которого в руке был стакан виски.

– Ну, да… э-э… конечно, если… – еще больше смутился Лоу.

– С удовольствием выпью белого, – спасла положение Робин.

– Всегда безошибочно определяю, что нахожусь в Англии, – сказал Моррис Цапп, когда Филипп Лоу ушел. – Потому что, оказавшись на вечеринке, сразу слышу это «красное или белое». Я даже думал, что это своеобразный пароль, как будто у вас все еще идет Война Алой и Белой Розы.

– Вы надолго приехали? – поинтересовалась Робин.

– Завтра лечу в Дубровник. Бывали там?

– Нет.

– Я тоже. Собираюсь нарушить правило никогда не ездить на конференции в коммунистические страны.

– Несколько нетерпимое правило, вы не находите? – спросила Робин.

– Дело не в политике, просто мне рассказывали страшные истории об отелях в Восточной Европе. Но, говорят, Югославия почти западная страна, вот я и решил рискнуть.

– Далековато вам придется ехать.

– О, у меня не одна конференция. После Дубровника поеду в Вену, затем в Женеву, Ниццу и Милан. В Милан у меня частная поездка, – уточнил Цапп, приминая кончики усов вверх тыльной стороной ладони. – Хочу повидаться со старым приятелем. Но все остальное – конференции. Бывали в последнее время на чем-нибудь интересненьком?

– Нет. К сожалению, в этом году пропустила конференцию университетских преподавателей.

– Если это то же самое, на чем я присутствовал в семьдесят девятом году, тогда вы правильно сделали, – сказал Моррис Цапп. – Я имею в виду настоящие конференции, международного масштаба.

– Я не могу себе этого позволить, – ответила Робин. – Наши фонды на загранпоездки сократили почти до нуля.

– Сокращения, сокращения… – проговорил Цапп. – Здесь все только об этом и говорят. Сначала Филипп, потом Басби, теперь вот вы.

– Такова сегодняшняя жизнь британских университетов, Моррис, – включился в беседу Филипп Лоу, передавая Робин ее бокал с тепловатым вином. – Все свое время я просиживаю на заседаниях разных комиссий, где мы обсуждаем, как нам реагировать на сокращения. За последние несколько месяцев не прочитал ни одной книги. Где уж тут говорить о том, чтобы ее написать…

– А я как раз это сделала, – заметила Робин.

– Прочитала или написала? – уточнил Моррис Цапп.

– Написала. Точнее, пока три четверти книги.

– Ох, Робин, – вздохнул Филипп Лоу, – вы пристыдили нас всех. Что мы будем без вас делать? – И он зашаркал прочь, сокрушенно качая головой.

– Вы уезжаете из Раммиджа, Робин? – спросил Моррис Цапп.

Она объяснила ситуацию.

– Как вы видите, – подытожила Робин, – эта книга очень важна для меня. Если в ближайший год где-нибудь появится свободное место, я постараюсь получить его, уже имея на счету две книги.

– Вы правы, – кивнул Цапп. – В этой стране найдется тьма профессоров, у которых гораздо меньше публикаций. – И он посмотрел туда, где стоял Филипп Лоу. – О чем ваша книга?

Робин рассказала. Моррис Цапп вкратце расспросил о содержании и методологии. Между ними, как в перестрелке, летали имена маститых критиков и теоретиков феминистской литературы: Илэйн Шуолтер, Сандра Гилберт, Сюзан Губер, Сусанна Фелман, Люс Ирригарэ, Катрин Клеман, Сюзан Сулейман, Мик Бол. Моррис Цапп читал работы всех этих авторов. И даже порекомендовал ознакомиться со статьей в последнем номере «Поэзии сегодня», которую Робин еще не видела. Под конец он спросил, договорилась ли она о публикации ее книги в Америке?

– Нет, мои издатели сами договаривалась с американскими коллегами насчет моей первой книги – о рабочем романе. Думаю, что так же будет и на этот раз.

– Кто ваши издатели?

– Ликки, Виндраш и Бернштейн.

Моррис Цапп состроил гримасу.

– Это ужасно. Неужели Филипп не рассказывал вам, что они с ним сделали? Потеряли все экземпляры, которые отправляли на рецензии. Прислали их только через год.

– О господи! – всплеснула руками Робин.

– В Америке ваш тираж разошелся?

– Точно не знаю. По-моему, не очень.

– Я сотрудничаю с издательством Эйфорийского университета, рецензирую рукописи, – сказал Моррис Цапп. – Пришлите мне распечатку, я посмотрю.

– Это невероятно любезно с вашей стороны, – поблагодарила Робин, – но у меня контракт с «Ликки, Виндраш и Бернштейн».

– Штат Эйфория может купить права на публикацию, и это будет в интересах ваших издателей, – заверил Цапп. – Они даже смогут продать пленки. Впрочем, мне еще может и не понравиться. Хотя вы производите впечатление умненькой девочки.

– Личности.

– Извините, личности.

– Как мне переслать вам рукопись?

– Может, вы завезете мне ее завтра утром, до половины девятого? – предложил Моррис Цапп. – Я вылетаю из «Хитроу» в девять сорок пять.

Робин рано уехала с банкета. Когда она пробиралась к выходу, ее перехватил Филипп Лоу.

– Почему вы так рано уезжаете? – спросил он.

– Профессор Цапп любезно согласился посмотреть мою рукопись. Работа пока на дискетах, вот я и еду, чтобы ее распечатать.

– Какая жалость, что вы приехали без него, – сказал Лоу.

– Без кого?

– Без вашего молодого человека из Саффолка.

– Ах, вы о Чарльзе! Мы больше не видимся. Он теперь работает в коммерческом банке.

– В самом деле? Как интересно. – Лоу пораскачивался взад-вперед, то ли от опьянения, то ли от усталости, этого Робин не поняла, и оперся рукой о стену, преграждая ей путь к выходу. Боковым зрением Робин увидела, что миссис Лоу взирает на них с подозрением. – Невероятно, насколько за последнее время возрос интерес к деньгам. Знаете, я и сам вдруг начал почитывать страницы о бизнесе в «Гардиан», хотя тридцать лет пролистывал ее от искусства до спорта.

– Не могу сказать, что меня это интересует, – сказала Робин, подныривая под рукой профессора. – Увы, мне пора.

– Наверно, все началось с того, как я купил акции «Бритиш Телеком», – продолжал Лоу, провожая Робин до двери. – Знаете, с тех пор они вдвое подорожали.

– Поздравляю, – ответила Робин. – И какова ваша прибыль?

– Двести фунтов, – сообщил Лоу. – Теперь жалею, что мало купил. Вот думаю, может вложить деньги в газ? Как вы думаете, ваш молодой человек согласится дать мне дельный совет?

– Он не мой молодой человек, – сказала Робин. – Напишите ему письмо и спросите.

Всю ночь Робин распечатывала книгу и утешала себя тем, что ее усилия окупятся с лихвой, если она сможет проторить себе дорожку в такое престижное место, как издательство Эйфорийского университета. К тому же было в Моррисе Цаппе что-то внушавшее надежду. Он принес с собой свежий ветерок в затхлую атмосферу Раммиджского университета, одним своим присутствием показав, что есть еще в мире места, где преподаватели и критики уверенно добиваются своих профессиональных целей, где проводятся конференции и на них выделяют средства, где непринужденная беседа на вечеринке приведет скорее к публикации книги или статьи, чем к снижению финансирования твоей кафедры. Робин заново поверила в свою книгу и в свое призвание, а потому упрямо сидела, склонившись над компьютером, зевая и глядя на экран покрасневшими глазами.

Даже в черновом режиме распечатка шестидесяти тысяч слов заняла много времени, и когда Робин кончила работу, было четверть девятого утра. Она вскочила в машину и помчалась по пустынным улицам воскресного Раммиджа, чтобы успеть отвезти свое творение. Было ясное солнечное утро, дул сильный ветер, он срывал лепестки с цветущих вишневых деревьев. Перед домом Лоу пофыркивало такси. На крыльце Хилари Лоу в домашнем халате прощалась с Моррисом Цаппом, а Филипп, с чемоданом Цаппа в руке, нетерпеливо переминался с ноги на ногу посередине садовой дорожки и был похож на покладистого рогоносца, провожающего любовника своей жены. Впрочем, если между Цаппом и миссис Лоу и были когда-то сильные чувства, то они явно остыли. Этот вывод Робин сделала из того, как сдержанно, по-дружески они чмокнули друг друга в щечку. В самом деле, невозможно было представить себе, что эти три пожилых человека вовлечены в любовный треугольник.

– Пошли, Моррис! – позвал Лоу. – Такси ждет. – Тут он обернулся и заметил Робин. – Боже мой, Робин! Что вы здесь делаете в такую рань?

Пока она еще раз все объясняла, Моррис Цапп вразвалочку спустился с крыльца и подошел к ним. – Привет, Робин! Как делишки? – Он достал из кармана длинную сигару, похожую на стратегическую ракету, и запихнул ее в рот, сжав зубами.

– Вот распечатка.

– Отлично. Прочитаю, как только смогу. – Он поджег сигару и выпустил дым.

– Как я вам говорила, книга не закончена. И не выверена.

– Конечно, конечно, – кивнул Цапп. – Я сообщу вам о своих впечатлениях. Если понравится – позвоню, если нет – пришлю обратно. Там есть ваш номер телефона?

– Нет, – сказала Робин. – Но я сейчас припишу.

– Да, пожалуйста. Вы заметили, что в наше время хорошие новости поступают по телефону, а дурные – по почте?

– Только сейчас, когда вы сказали, – ответила Робин и написала свой телефон на папке с распечаткой.

– Моррис, такси! – напомнил Филипп.

– Успокойся, Филипп, оно ведь не собирается сбежать. Правда, шеф?

– Никак нет, сэр, – ответил водитель. – Мне все равно.

– Ну вот, – сказал Моррис Цапп, пряча папку в чемоданчик, набитый книгами и периодикой.

– Я только говорю, что счетчик тикает.

– Ну и что?

– Пожалуй, я стал немножко нервным с тех пор, как меня назначили деканом, – вздохнул Филипп Лоу. – И ничего не могу с этим поделать.

– Не раскисай, Филипп, – подбодрил Цапп. – Или, как говорят у вас в Британии, держи хвост пистолетом. – Он засмеялся и тут же закашлялся от дыма. – Надо бы тебе как-нибудь навестить Эйфорию. Тебе будет полезно посмотреть, как мы тратим деньги.

– Ты собираешься стоять тут до пенсии? – спросил Лоу.

– До пенсии? Ненавижу это слово, – фыркнул Цапп. – Кстати, недавно выяснилось, что принудительный выход на пенсию противоречит конституции и является формой дискриминации. И зачем мне уходить? По контракту со штатом Эйфория, никто из гуманитариев не может получать больше, чем я. Если они захотят переманить к себе кого-нибудь на баснословные деньги, им придется платить мне по крайней мере на тысячу долларов больше, чем этому счастливчику.

– А почему это распространяется только на гуманитариев? – поинтересовался Лоу.

– Нужно трезво смотреть на вещи, – ответил Цапп. – Парни, которые лечат рак или могут взорвать весь мир, заслуживают большей зарплаты, чем литературный критик.

– Никогда раньше не слышал от тебя ничего более скромного, – оценил Лоу.

– Ну, все мы с возрастом мягчаем, – сказал Цапп, загружаясь в такси. – Чао, ребята!

Машина рванулась с места, подняв в воздух тучи опавших лепестков. Робин и Лоу стояли на тротуаре и махали вслед, пока такси не скрылось за поворотом.

– Он забавный, не правда ли? – спросила Робин.

– Он жулик, – ответил Лоу. – Симпатичный жулик. Странно, что он захотел взглянуть на вашу книгу.

– Почему?

– Обычно он феминисток на дух не выносит. Ему от них в свое время здорово досталось на конференциях и в журналах.

– Он хорошо осведомлен о современной литературе.

– О, Моррис всегда обо всем хорошо осведомлен, нужно отдать ему должное. Хотя интересно, в какие игры он играет?..

– Не думаете же вы, что он способен на плагиат и украдет мою книгу? – спросила Робин, которая слышала, что такое случается.

– Не думаю, – успокоил Лоу. – Работу по феминистской критике ему будет затруднительно выдать за свою. Хотите зайти, выпить кофе?

– Спасибо, но я всю ночь не спала, печатала книгу. Поэтому хочу только одного – спать.

– Как вам будет угодно, – сказал Лоу, провожая ее до машины. – Кстати, что у вас там с отчетом?

– С отчетом?

– По Теневому Резерву.

– Ах, с этим… Честно говоря, опаздываю, – призналась Робин. – Все каникулы проработала над книгой.

– Понятно, – кивнул Лоу. – Впрочем, это можно отложить до окончания второго этапа.

Робин не поняла, что имел в виду Филипп Лоу, и приписала странность последней реплики его глухоте, а кроме того, она слишком устала, чтобы пытаться выяснить ее смысл. Она поехала домой и проспала почти до вечера, а когда проснулась, напрочь обо всем забыла. И только приехав в Университет на следующее утро и увидев Вика Уилкокса, который беседовал с Лоу в переполненном коридоре возле английской кафедры, она снова вспомнила о том странном разговоре. Вик, одетый в черный деловой костюм, в начищенных кожаных ботинках, выглядел среди по-весеннему ярких и легкомысленных нарядов студентов как черный ворон, подсаженный в клетку к экзотическим птицам. Рядом с Виком даже Филипп Лоу в бежевом хлопчатобумажном пиджаке и в мягких туфлях от «Хаш Паппиз» казался поразительно несолидным. Лоу увидел Робин и жестом подозвал к себе.

– Ну, вот и вы, – сказал он. – Я обнаружил вашу тень перед дверью кафедры, одинокого и неприкаянного. Оказалось, что он ждет здесь с девяти часов.

– Привет, Робин, – сказал Вик.

Робин не обратила на него внимания.

– В каком смысле мою тень? – спросила она у Лоу.

– Ну, тогда все ясно, – понимающе кивнул профессор.

– В каком смысле мою тень? – громко повторила Робин, перекрывая гул голосов.

– Да, это второй этап Теневого Резерва. Мы говорили об этом вчера.

– Я не понимала, о чем вы говорили, – сказала Робин. – Да и сейчас не пойму, – прибавила она, хоть и начала догадываться.

Филипп Лоу беспомощно переводил взгляд с одного на другого.

– Я думал, что мистер Уилкокс…

– Я писал вам об этом, – подсказал Вик.

– Видимо, письмо затерялось, – ответила Робин. Она заметила, что в другом конце коридора, возле расписания занятий третьего курса, стоит Мерион Рассел и смотрит на них так, словно пытается понять, кто же такой Вик Уилкокс.

– О господи! – воскликнул Лоу. – Так вы не знали, что мистер Уилкокс придет сегодня?

– Нет, – сказала Робин. – Я вообще не рассчитывала его увидеть.

– Видите ли, – объяснил Лоу, – во время каникул, пока вас не было в Раммидже, мистер Уилкокс обратился к вице-канцлеру с предложением продлить программу Теневого Резерва. Видимо, этот эксперимент произвел на него такое впечатление… – сказал Лоу и обнажил в широкой улыбке свои желтые зубы, – …что он решил его продолжить, так сказать, в обратном направлении.

– Да, теперь я стану вашей тенью, – сказал Вик. – В конце концов, если основная мысль состоит в том, чтобы укрепить связи между промышленностью и Университетом, это должен быть двусторонний процесс. Нам, промышленникам, – добавил он, – многому нужно поучиться.

– Бесполезно, – буркнула Робин.

– Чудесно, – ответил Лоу, потирая руки.

– Я сказала, что не буду в этом участвовать, – почти закричала Робин.

– Почему? – удивился Лоу.

– Мистер Уилкокс знает, – сказала Робин.

– Нет, не знаю, – возразил Вик.

– Это нечестно по отношению к студентам. На носу экзамены. Ему придется сидеть на моих занятиях.

– Я буду тих, как мышка, – пообещал Вик. – И не помешаю.

– Студенты вряд ли будут возражать, – сказал Филипп Лоу. – А кроме того, это только раз в неделю.

– Раз в неделю? – переспросила Робин. – Странно, как это мистер Уилкокс на целый день бросит свой завод? Я думала, он незаменим.

– Сейчас все идет гладко, – успокоил Вик. – А мне уже причитается много выходных.

– Если мистер Уилкокс готов пожертвовать выходными, я, право, думаю, что… – Лоу умоляюще взглянул на Робин. – Вице-канцлер очень заинтересован.

Робин вспомнила о своем отчете ТФИИРУ и о том, что он может помочь ей получить постоянную работу в Раммидже.

– По-моему, у меня нет выбора. Я права? – спросила она.

– Прекрасно! – обрадовался Лоу и облегченно вздохнул. – В таком случае, мистер Уилкокс, передаю вас в умелые руки Робин. Конечно, в метафорическом смысле. Ха-ха! – Они с Уилкоксом обменялись рукопожатиями, и Лоу исчез на кафедре. Робин провела Вика в свой кабинет.

– Я расцениваю все это как закулисные интриги, – сказала она, когда они остались одни.

– Ты о чем?

– Только не надо делать вид, что тебе безумно интересно узнать, как работает кафедра английской литературы.

– Напротив, мне очень интересно. – Он осмотрелся. – Ты прочитала все эти книги?

– Когда я впервые приехала в «Принглс», ты продемонстрировал мне абсолютное презрение к моей работе.

– Я был зол, – ответил Вик. – Из-за Теневого Резерва.

– По-моему, ты устроил все это ради того, чтобы увидеть меня, – сказала Робин. Она со стуком водрузила на стол свою сумку и стала вынимать из нее книги, папки и тетради.

– Я хотел посмотреть, чем ты занимаешься, – объяснил Вик. – Я хочу учиться. Я прочитал те книги, о которых ты говорила – «Джен Эйр» и «Меркнущие высоты».

На такую приманку Робин не клюнуть не могла.

– И что ты о них думаешь?

– «Джен Эйр» мне понравилась. Правда, немножко затянуто. А в «Меркнущих высотах» я запутался – кто есть кто?

– Это сделано намеренно.

– Правда? А зачем?

– Одни и те же имена возникают в разных сочетаниях и в разных поколениях. Кэтти-старшая, урожденная Кэтрин Эршоу, в браке становится Кэтрин Линтон. Кэтти-младшая, то есть Кэтрин Линтон, в первый раз выходит замуж за Линтона Хатклифа, сына Изабеллы Линтон и Хатклифа, и становится Кэтрин Хатклиф, а по второму мужу – Хейртону Эршоу – превращается в Кэтрин Эршоу. Иными словами, в конце жизни она носит имя своей матери – Кэтрин Эршоу.

– Тебе бы поучаствовать в конкурсе «Выдающийся ум», – сказал Вик.

– Это действительно сбивает с толку, особенно учитывая сдвиги во времени, – продолжала Робин, – но именно это и делает «Меркнущие высоты» столь выдающимся романом той эпохи.

– Я так не думаю. Многим он понравился бы больше, не будь он таким мудреным.

– Трудности генерируют смысл. Они заставляют читателя больше работать головой.

– Но чтение – это противоположность работы, – возразил Вик. – Книги читают, приходя домой с работы, чтобы отдохнуть.

– У нас здесь, – сказала Робин, – чтение и есть работа. Чтение – это производство, а производим мы смысл.

В дверь постучали, потом она медленно приоткрылась, и в комнату просунулась голова Мерион Рассел, похожая на пальчиковую куклу. Она похлопала глазами на Робин и Вика, после чего исчезла. Дверь снова закрылась, из коридора послышались шуршание и шорохи, как будто там хозяйничали мыши.

– У меня десятичасовой семинар, – объяснила Робин.

– Ты обычно начинаешь работать в десять?

– Я никогда не прекращаю работать, – сказала Робин. – Когда я не работаю здесь, я работаю дома. Это тебе не завод. Мы не включаемся и не выключаемся. Сядь вон в том углу и постарайся как можно меньше бросаться в глаза.

– А о чем будет семинар?

– Теннисон. Вот, возьми, – она протянула ему сборник Теннисона, дешевое старенькое издание с сентиментальными картинками, которое еще студенткой купила в букинистическом магазине и пользовалась им много лет, до тех пор, пока не вышло аннотированное лонгменовское издание.

Робин подошла к двери и открыла ее.

– Пожалуйста, проходите, – радушно пригласила она студентов.

На сей раз настала очередь Мерион Рассел открывать семинарскую дискуссию – она должна была зачитать небольшое сообщение по теме, выбранной из старого списка экзаменационных вопросов. Но когда студенты вошли в кабинет и расселись вокруг стола, Мерион среди них не оказалось.

– А где Мерион? – спросила Робин.

– Ушла в туалет, – ответила Лаура Джонс, крупная рослая девушка в спортивном костюме, совмещавшая обучение на Физкультурном факультете и Факультете Изящных Искусств, чемпионка Университета по толканию ядра.

– Она сказала, что плохо себя чувствует, – добавила Хелен Лоример, у которой ногти были покрыты зеленым лаком – в тон волосам, а в уши вдеты пластмассовые сережки: улыбающаяся мордашка в одном ухе, грустная – в другом.

– Она дала мне свой доклад, чтобы я его прочитал, – сообщил Саймон Бредфорд, худощавый молодой человек с тоненькой бородкой и в очках с толстыми стеклами.

– Подождите меня, – сказала Робин, – пойду посмотрю, что с ней случилось. Да, кстати, это мистер Уилкокс, он присутствует на занятиях по программе в честь Года Промышленности. Надеюсь, все вы знаете, что этот год объявлен Годом Промышленности? – Студенты смотрели на нее безо всякого интереса. – Попросите мистера Уилкокса, чтобы он вам рассказал. – И Робин вышла из комнаты.

Она обнаружила Мерион Рассел в женском туалете для преподавателей.

– Что случилось, Мерион? – спросила Робин. – Предменструальное недомогание?

– Тот человек… – отозвалась Мерион Рассел. – Это ведь он был на заводе, да?

– Да.

– Что он здесь делает? Пришел жаловаться?

– Конечно, нет. Просто присутствует на семинаре.

– Зачем?

– Долго объяснять. Пойдемте, все вас ждут.

– Я не могу.

– Почему?

– Мне стыдно. Он видел меня в одном белье.

– Он вас не узнает.

– Нет, узнает.

– Нет, не узнает. Вы выглядите совершенно иначе.

На Мерион в тот день были широкие шаровары и огромного размера футболка с портретом Боба Гелдофа, стилизованного под Христа.

– О чем у вас доклад?

– О борьбе оптимизма и пессимизма в лирике Теннисона, – сказала Мерион.

– Ну, так пошли. Послушаем его.

Если Вик и объяснял оставшимся трем студентам, что такое Год Промышленности, он был предельно лаконичен: когда Робин и Мерион Рассел вернулись в кабинет, там уже было тихо. Вик листал сборник Теннисона, а студенты смотрели на него, как кролики на великолепного горностая. Вик бросил взгляд на вошедшую Мерион, но, как Робин и предсказывала, не узнал ее.

Мерион стала монотонно и тихо читать свой доклад. Все шло гладко до тех пор, пока она не сказала, что строка из «Локсли Холл» – «Пусть огромный мир помчится по желобкам перемен» – напоминает нам о железных дорогах викторианской эпохи. Вик поднял руку.

– Да, мистер Уилкокс? – сказала Робин так приветливо, как только смогла.

– Наверно, он думал скорее о трамваях, чем о поездах, – заметил Вик. – Колеса поезда не ездят по желобкам.

Саймон Бредфорд звонко рассмеялся, но, перехватив взгляд Робин, тут же пожалел об этом.

– Вам понравилось предположение, Саймон? – спросила Робин.

– Ну… – протянул он. – Трамваи, на мой взгляд, не слишком поэтичны.

– В той книге, которую я читала, говорится об эпохе железных дорог, – защищалась Мерион.

– В какой книге? – уточнила Робин.

– В одной критической книжке. Теперь уже не помню, в какой именно, – откликнулась Мерион, быстро просматривая свои записи.

– Всегда записывайте, какой вспомогательной литературой вы пользовались, – сказала Робин. – Это хоть и мелочь, но очень интересная. Когда Теннисон писал это стихотворение, он находился под впечатлением того, как колеса поездов бегут по желобкам. – И она зачитала сноску из лонгменовского аннотированного издания – «Когда я первый раз ехал на поезде из Ливерпуля в Манчестер в 1830 году, я думал, что колеса бегут по желобкам. Была темная ночь, а на станции вокруг поезда собралась такая толпа, что колес я не видел. Тогда-то я и написал эту строку».

На сей раз засмеялся Вик.

– Что ж, выходит, он ошибся?

– Так каков же будет ответ? – спросила Лаура, увлеченная литературой девушка, которая на семинарах записывала за Робин каждое слово. – Это поезд или трамвай?

– Либо одно, либо другое, – ответила Робин. – На самом деле неважно. Продолжайте, Мерион.

– Погодите, – вмешался Вик. – И то и другое быть не может. «Желобки» – это… как вы ее называли?.. метонимия?

На студентов его замечание произвело сильное впечатление. А Робин была тронута тем, что Вик запомнил ее слова, и поправила его даже с некоторым сожалением.

– Нет, это метафора. «Желобки перемен» – типичная метафора. Мир, мчащийся сквозь века, сравнивается здесь с чем-то, что движется по железным рельсам.

– Но раз там желобки, тогда понятно, по каким именно.

– Совершенно верно, – согласилась Робин. – Имеет место метонимия внутри метафоры. А если уж быть совсем точным, синекдоха – часть в значении целого.

– Но представляя себе желобки, я вовсе не думаю о поезде. Это должен быть трамвай.

– А что думают остальные? – спросила Робин. – Хелен?

Хелен Лоример неохотно подняла глаза на Робин.

– Если Теннисон думал, что пишет о поезде, значит, это поезд, – сказала она.

– Не обязательно, – возразил Саймон Бредфорд. – Это умышленный обман.

И он посмотрел на Робин, ожидая ее одобрения. В прошлом году Саймон Бредфорд ходил на ее семинар по литературной критике. Хелен Лоример туда не ходила, об умышленном обмане не слышала, и выглядела теперь столь же растерянно, как и сережка в ее левом ухе.

Все замолчали и с надеждой смотрели на Робин.

– Это апория, – сказала она. – Случайная апория, необъяснимая двусмысленность, неразрешимое противоречие. Мы знаем, что Теннисон замыслил аллюзию с железной дорогой и, как сказала Хелен, мы не можем сбрасывать это со счетов. – Эти аргументы заставили Хелен Лоример просиять, и теперь она была похожа на сережку в своем правом ухе. – Но еще нам известно, что поезда не ходят по желобкам, а все, что ходит, не отвечает метафорике данной темы. Как сказал Саймон, трамваи не слишком поэтичны. Поэтому читатель и путается в своих попытках понять заключенный в этой строке смысл.

– Вы хотите сказать, что это неудачная строка? – спросил Вик.

– Напротив, ответила Робин. – По-моему, это одна из немногих удачных строк в стихотворении.

– Если на экзамене будет вопрос об эпохе железных дорог, можно ее процитировать? – спросила Лаура Джонс.

– Да, Лаура, – с готовностью разрешила Робин. – Но только в том случае, если вы дадите понять, что знаете про апорию.

– Как она пишется?

Робин написала это слово ярким фломастером на листе картона, прикрепленном к стене.

– Апория. В классической риторике это искреннее либо притворное непонимание чего-либо во время дискуссии. Сегодня деконструктивисты называют так наиболее яркие противоречия или двусмысленности в читательском восприятии текста. Можно сказать, что это излюбленный троп деконструктивистов. Хиллис Миллер сравнивает его с тем, как человек идет по горной тропе и вдруг видит, что тропа кончилась, и он стоит в растерянности, не в состоянии двигаться ни вперед, ни назад. Само слово восходит к греческому, которое означает «непроходимая тропа». Продолжайте, Мерион.