Текст книги "Хорошая работа"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Когда Вик поднимался по лестнице, ему показалось, будто из гостиной доносится приглушенный смех. Как же он устал от этого звука!

На следующее утро Вик, вынужденный смывать шлангом дорожную соль с днища машины, видел, как уходило несколько ночных гостей, и даже вынудил двоих промычать приветствие, недвусмысленно уставившись на них. Некоторое время назад в семье было достигнуто следующее соглашение: Реймонду разрешалось оставлять своих друзей на ночь при условии, что спать они будут в его комнате. Эта оговорка, призванная сократить количество гостей, себя, увы, не оправдала. Сколько бы их ни приходило, они умудрялись поместиться на отведенном метраже: сворачивались на полу калачиком в спальных мешках или, укутавшись в пальто (как представлял себе Вик), спали вповалку, храпяще-пукающе-рыгающей грудой тел. В воскресенье утром они по очереди выползали из своего зловонного гнезда, чтобы не всегда аккуратно помочиться в одном из туалетов, хорошенько приложиться к кукурузным хлопьям на кухне, после чего тащиться на сборище в очередной паб. Последним обычно вставал Реймонд. Как правило, он еще завтракал, когда Вик уезжал за своим отцом, чтобы привезти его на ленч.

После того как двадцать пять лет назад Джоан, старшая сестра Вика, вышла замуж за канадца и укатила с ним в Виннипег, ответственность за родителей перевалилась на плечи Вика. В 1975 году мистер Уилкокс-старший вышел на пенсию, проработав всю жизнь в одной из крупнейших инженерных компаний Раммиджа, сперва мастером, потом инспектором по снабжению. Через шесть лет умерла от рака мать Вика, но Уилкокс-старший решил остаться в их старом и неудобном доме на Эбери-стрит, в котором они с женой поселились сразу же после свадьбы. Поездка за отцом в воскресенье утром была обязательным еженедельным ритуалом.

Всякий раз, когда Вик ехал по Эбери-стрит, она казалась ему более унылой, чем неделю назад, но в то хмурое январское воскресенье началась оттепель и улица выглядела особенно мрачно. В ее начале и в конце стояли полуразрушенные дома, и от этого улица делалась похожа на рот, в котором первыми прорезались жевательные зубы. В середине еще сохранилось несколько жилых домов, и один из них был домом отца Вика. В некоторых оставались прежние жильцы, другие были заколочены, в кое-какие вселились бедные иммигранты. К последним мистер Уилкокс относился до смешного по-разному. С теми, кого знал лично, он общался тепло, но покровительственно. Прочих предал анафеме как «чертовых негров и цветных», которые все здесь довели до упадка. Вик неоднократно пытался объяснить отцу, что их присутствие на Эбери-стрит есть следствие, а вовсе не причина, а причина – проходящая в тридцати ярдах автострада на исполинских бетонных ногах. Но безуспешно. Кстати сказать, Вику ни разу в жизни не удалось хоть в чем-нибудь переубедить отца.

Вик съехал с дороги в проулок, все еще занесенный грязных талым снегом, и припарковал машину перед домом номер 59. Желтокожие ребятишки, пулявшие друг в друга мокрыми снежками, застыли, разглядывая огромную сверкающую машину. «Ягуар» выглядел неприлично ослепительно на фоне стоявших здесь колымаг – старых «эскортов» и «марин». Вик чувствовал бы себя комфортнее, если бы приехал на «метро» Марджори, но он знал: отец гордится тем, что за ним приезжают на «ягуаре». Это было своего рода объявлением для соседей: «Видите, мой сын богат и удачлив в делах. Я не такой, как вы. У меня нет необходимости прозябать в этой помойке, и я могу уехать отсюда в любой момент, стоит только захотеть. Просто я люблю свой дом, в котором прожил столько лет».

Вик постучал в дверь. Отец тотчас же открыл, уже одетый в свой лучший воскресный наряд: клетчатый пиджак и серые брюки, под пиджаком – шерстяная тужурка, сорочка и галстук, а коричневые туфли сияют, как свежие каштаны. Редкие седые волосы напомажены, что, видимо, снова входит в моду, судя по друзьям Реймонда. Впрочем, мистер Уилкокс-старший делал это всегда, независимо от моды.

– Сейчас, только надену пальто, – сказал отец. – Я его просушивал. Ты зайдешь?

– Могу, – отозвался Вик.

В холле было почти так же сыро и прохладно, как на улице.

– Ты должен дать мне установить здесь центральное отопление, – сказал Вик, следуя за отцом, таким же невысоким и широкоплечим, как он сам, но менее полным. Заранее зная ответ, он мысленно произнес его одновременно с отцом.

– Терпеть не могу центральное отопление.

– Но тогда тебе не придется просушивать одежду перед кухонной плитой.

– Оно вредно для мебели.

Одному Богу известно, откуда мистер Уилкокс взял, что центральное отопление пересушивает мебельный клей, в результате чего мебель начинает разваливаться. Соображение, что в доме у Вика за много лет пользования отоплением ничего не рассохлось и не развалилось, не могло его переубедить. И вряд ли стоило говорить мистеру Уилкоксу, что его мебель, купленная в комиссионке в тридцатые годы, вряд ли заслуживает столь бережного отношения.

Уютно и тепло было только на кухне. Собственно, здесь-то мистер Уилкокс и зимовал, сидя возле плиты в кресле с высокой спинкой и глядя в телевизор, который он рискнул водрузить на комод, поверх кипы старых книг и журналов, купленных на дешевых распродажах. Дверца духовки была открыта, и перед ней на спинке стула, напоминая развалившегося пьяницу, висело синее пальто. Мистер Уилкокс с шумом захлопнул дверцу, и Вик помог ему одеться.

– Нужно бы купить новое, – сказал Вик, заметив потертости на рукавах.

– Такого материала теперь не купишь, – заявил мистер Уилкокс. – То, что на тебе надето, не выглядит теплым.

Вик был в стеганом жилете поверх толстого свитера.

– Он теплее, чем кажется, – возразил Вик. – И в нем очень удобно водить машину – руки свободны.

– А сколько он стоит?

– Пятнадцать фунтов, – ответил Вик, привычно поделив пополам настоящую цену.

– Боже Всемогущий! – воскликнул мистер Уилкокс.

Когда отец спрашивал его о цене на что бы то ни было, Вик всегда делил ее пополам, потому что в этом случае старик получал повод возмутиться, не будучи всерьез расстроен.

– Вчера мне попалась забавная книжонка, – сообщил отец, взмахнув перед носом Вика томом в мягкой красной обложке, грязной и мятой. – Обошлась мне всего в пять пенсов. Взгляни-ка.

Книга называлась «Путеводитель по отелям и ресторанам. 1958».

– Захвати ее с собой, пап, – предложил Вик. – Нам пора ехать, а то обед остынет.

– А знаешь ли ты, что в пятьдесят восьмом году в отеле города Моркама ночлег и завтрак стоили семь шиллингов шесть пенсов?

– Нет, не знаю.

– Как ты думаешь, сколько это будет стоить сейчас? Семь фунтов?

– Запросто, – кивнул Вик. – Но скорее вдвое дороже.

– Не понимаю, как люди выживают в таких условиях, – мрачным удовлетворением заявил мистер Уилкокс-старший.

Воскресный ленч (или обед, как называл его Вик из уважения к отцу) на протяжении всего года почти не менялся (тоже из уважения к гостю): кусок говядины или баранины с жареным картофелем и брюссельская капуста или горошек; затем яблочный или лимонный пирог. Как-то раз Марджори решилась поэкспериментировать с coq аи vin[10]10
  Петух в вине (фр.).


[Закрыть] по рецепту из журнала, и когда перед мистером Уилкоксом поставили его тарелку, он горестно вздохнул, а после сказал, что все было очень мило, но он не поклонник заморских блюд, ведь нет ничего лучше старого доброго английского ростбифа. Марджори поняла этот тонкий намек.

После ленча они устроились в гостиной, и мистер Уилкокс стал развлекать себя и, как он наивно полагал, остальных членов семьи чтением вслух отрывков из «Путеводителя по отелям и ресторанам», время от времени предлагая им отгадать, сколько в 1958 году стоил недельный полупансион в лучшем отеле острова Уайт или ночлег с завтраком класса «А» в меблированных комнатах в Риле.

– Дедуль, я даже не знаю, что такое «семь и шесть», – раздраженно заявила Сандра, а Гэри пришлось буквально затыкать рот, потому что он порывался прочесть старику лекцию об инфляции. В результате Сандра и Гэри устроили склоку из-за телевизора: Сандра хотела смотреть «Ист-эндцев», а Гэри – играть в компьютерную игру. У него в комнате был свой черно-белый телевизор, но для этой игры требовался цветной. В их споре Вик принял сторону Сандры, и тогда Гэри заявил, что пора бы купить ему цветной телик. Мистер Уилкокс-старший спросил, сколько стоит эта модель, и Вик, испепеляя взглядом свое семейство, назвал цифру в двести пятьдесят фунтов. Марджори тем временем очень сосредоточенно штудировала буклет «Товары почтой», который принесли вместе со счетом. В нем предлагалось множество никому не нужных приспособлений: брелок для ключей, который начинает пищать, если посвистеть; будильник, который перестает пищать, если на него заорать; надувная подушечка под шею, чтобы спать в самолете; раскладная вешалка для галстуков; машинка с термостатическим регулятором для удаления нежелательных волос; комплект приспособлений для ванны, создающий эффект джакузи. Марджори изучала проспект до тех пор, пока безжалостный допрос мистера Уилкокса о гостиничных расценках 1958 года не напомнил ей про летние каникулы. Тогда она принялась изучать воскресные газеты и телепрограммы и вырезать из них купоны на получение проспектов. Сандра заявила, что ей порядком надоел этот семейный отдых, и почему бы не купить собственный домик в Испании или на Майорке, куда они смогут ездить по отдельности, каждый со своими друзьями. Это предложение с восторгом поддержал Реймонд, пришедший из кухни, где он поедал разогретый ленч, потому что как обычно вернулся из паба слишком поздно и не успел сесть за стол вместе со всеми. А еще он поинтересовался, не одолжит ли Вик ему и его друзьям двести пятьдесят фунтов, чтобы сделать демо-запись их группы. Вик с огромным наслаждением ответил решительным отказом. Оказавшись под перекрестным огнем: с одной стороны родителя, который расценивал любую не жизненно важную трату как чистейшей воды разврат, а с другой стороны – жены и детей, которые, дай им волю, спустили бы в пять раз больше, чем он получает, – так вот, оказавшись под перекрестным огнем, Вик оставил попытки почитать воскресные газеты и вышел на улицу отдохнуть от семейства, а заодно почистить от снега дорожку. Ничто не угнетало его так, как мысли о летнем отдыхе: о двух неделях принудительного безделья, прогулках под дождем по безотрадному английскому побережью или о поисках спасительной тени на знойном Средиземноморье. Даже два выходных – это уже плохо. Вот почему в воскресенье днем Вик всей душой рвался обратно на завод.

3

Выходные дни Робин и Чарльза существовали не только для отдыха, но и для работы, причем эти занятия имели тенденцию плавно перетекать друг в друга, сливаясь воедино. Это работа или отдых – просматривать литературные странички «Обсервер» или «Санди Таймс», вычленяя и анализируя сведения о новых книгах, спектаклях, фильмах, даже о моде и мебели (ибо для современной критики важны все грани семиотики)? Короткая прогулка в местный парк, чтобы покормить уток, – это, конечно, отдых. А после легкого ленча (Робин готовит омлет, а Чарльз режет салат) они посвящали несколько часов серьезной работе в захламленной гостиной (она же кабинет), после чего Чарльзу пора было возвращаться в Саффолк. Робин должна была проверить кучу курсовых работ, а Чарльз читал книгу о деконструктивизме, которую он согласился отрецензировать для одного научного журнала. Посвистывал и пощелкивал газ в камине. Тихо звучал концерт для клавесина Гайдна. За окном, насколько позволял видеть сумеречный зимний свет, таял снег, вода капала с крыш и журчала в водосточных трубах. Робин, читавшая работу Мерион Рассел по «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» (которая оказалась весьма недурна, а значит, пойти работать моделью – удачное решение), перехватила отрешенный взгляд Чарльза и улыбнулась.

– Хорошо? – спросила она, показывая на книгу.

– Неплохо. Во всяком случае в том, что касается постановки вопроса. Помнишь тот великолепный пассаж у Лакана: «Я думаю о том, где меня нет, поскольку я не там, где я думаю… я всегда игрушка моих мыслей; я думаю о том, что я есть, даже если я думаю, что не думаю ни о чем»?

– Да, действительно великолепно, – согласилась Робин.

– Здесь очень увлекательные рассуждения на эту тему.

– Не там ли Лакан оригинально отзывается о реализме?

– Да. «Эта двуличная тайна связана с тем, что правдивость может быть вызвана лишь таким весомым алиби, при котором весь „реализм“ творчества становится достоинством благодаря метонимии».

Робин нахмурилась.

– И что, по-твоему, это означает? Надеюсь, слово «правдивость» употреблено в ироническом смысле?

– Думаю, да. Скорее всего, оно возникло здесь из-за слова «алиби». Это не «правдивость» в прямом значении. Правдивость есть фигура речи, паутина метонимии и метафор, как сказал Ницше. На самом деле все восходит к Ницше, что и подчеркивается в этой книге. – Чарльз положил книгу на колени. – Вот слушай. Лакан продолжает: «Связана она еще и с тем, что мы погружаемся в смысл двойного витка метафор, имея единственный в своем роде ключ: означающее и означаемое из соссюровской формулы находятся на разных уровнях, и человек лишь обманывает самого себя, когда верит, что находится на их оси вращения, которой не существует».

– Но почему он не делает различия между «правдивостью» и «смыслом»? Правдивость не есть смысл, а метонимия не есть метафора.

– Как это? – в свою очередь нахмурился Чарльз.

– Ну, возьмем, к примеру, «Принглс».

– «Принглс»?

– Да, завод.

– Ах, это… Ты, похоже, всерьез им увлеклась.

– Я просто все время об этом думаю. Можно очень реалистично описать завод, пользуясь набором метонимий – грязь, шум, жара и так далее. Но постичь смысл завода возможно лишь с помощью метафор. Завод подобен аду. И проблема Уилкокса в том, что он этого не видит. Не обладает метафорическим видением.

– А Денни Рэм? – напомнил Чарльз.

– О, бедняга Рэм… У него тоже едва ли есть метафорическое видение, иначе он бы там не прижился. Для него завод – совсем другой набор метонимий и синекдох: рычаг, за который он дергает, грязная спецовка, которую он носит, еженедельная получка. Это правдивость существования, но отнюдь не его смысл.

– А смысл?..

– Я же говорю: ад. Если хочешь в марксистских терминах – отчуждение.

– Но… – только и успел возразить Чарльз. Его прервал долгий звонок в дверь.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Робин и поднялась со своего места.

– Надеюсь, не твой друг Уилкокс, – буркнул Чарльз.

– Почему именно он?

– Не знаю. Просто по твоим рассказам он получается немного… – на сей раз Чарльз не смог подобрать достойный эпитет, чего с ним обычно не случалось.

– Не стоит так его бояться, – улыбнулась Робин. – Он тебя не съест. – Она подошла к окну и посмотрела в сторону крыльца. – О, Господи! – воскликнула она. – Это Бэзил!

– Твой брат?

– Да. С девушкой.

Робин прыжками и подскоками пробралась по заваленному полу и пошла открывать, а Чарльз, недовольный тем, что ему помешали работать, отметил место в книге и убрал ее в портфель. Он мало знал о Бэзиле, но и это немногое наводило на мысль, что в ближайшие час-два вряд ли придется беседовать о деконструктивизме.

Решение Бэзила заняться банковским бизнесом, о котором он поставил в известность скептически настроенное семейство, будучи студентом последнего курса Оксфорда, не стало пустой угрозой. Он устроился в коммерческий банк и за первые три года заработал больше, чем его отец за всю жизнь, о чем последний сообщил Робин в Рождество с гордостью, смешанной с обидой. Сам Бэзил домой на Рождество не приехал – катался на лыжах в Сент-Морице. Робин давно уже не виделась с братом, потому что ради спокойствия родителей оба они специально приезжали к ним порознь, да и вообще не горели желанием встречаться где бы то ни было. И теперь Робин была поражена тем, как изменился ее брат: лицо его округлилось, волнистые волосы кукурузного цвета идеально подстрижены, даже зубы приведены в порядок – все это, видимо, следствия блестящего материального положения. Весь его облик, как и облик его спутницы, свидетельствовал о наличии денег: от шикарных кожаных пальто пастельных тонов, которые словно заполнили собой прихожую, стоило Робин открыл дверь, до «БМВ» с лондонскими номерами, припаркованного позади четырехлетнего «гольфа» Чарли. Под пальто из овечьей кожи на Бэзиле оказалась кашемировая спортивная куртка, а на его подруге по имени Дебби – потрясающий костюм, похожий на продукцию модельера Кэтрин Хэмнет с фотографии в свежем номере «Санди Таймс». Подобный выбор одежды частично объяснялся тем обстоятельством, что накануне вечером молодые люди были на охоте в Шропшире, а на обратном пути в Лондон ни с того ни с сего решили заглянуть к Робин.

– На охоте? – повторила Робин, удивленно вскинув брови. – И это говорит человек, который считал, что лучший способ провести вечер – это слушать панк-рок, сидя в комнате над пабом?

– Мы все растем, Роб, – улыбнулся Бэзил. – К тому же поездка была отчасти деловой. Я завел кучу полезных знакомств.

– Так весело было! – заверещала Дебби, симпатичная белокожая блондинка со стрижкой, как у принцессы Дианы, и такая худенькая, словно страдала отсутствием аппетита. – Прям в настоящем замке. Как в ужастике, пра’да? – спросила она у Бэзила. – Рыцарские доспехи, звериные головы и все такое.

Сначала Робин подумала, что акцент кокни, с которым говорила Дебби, – это шутка, но очень скоро поняла: настоящий. Несмотря на дорогущие шмотки и прическу, Дебби явно принадлежала к более низкому сословию. Когда Бэзил упомянул о том, что они вместе работают, Робин решила: секретарша или машинистка. Но брат быстро исправил ее ошибку, когда пошел вслед за ней на кухню, где Робин готовила чай.

– Господи, да нет же, – возразил он. – Она дилер по иностранной валюте. Очень умная, зарабатывает больше меня.

– А это сколько? – поинтересовалась Робин.

– Тридцать тысяч, не считая бонусов, – ответил Бэзил, с самоуверенным видом скрестив руки на груди.

Робин остолбенела.

– Папа говорил мне, что ты жутко разбогател, но я и представить себе не могла, насколько жутко. И чем же ты занимаешься за такие деньжищи?

– Работаю на валютном рынке. Заключаю сделки.

– Сделки? – переспросила Робин. Это слово напомнило ей о том, как ее маленький братик Бэзил, долговязый нескладный мальчуган в стоптанных ботинках и запачканной курточке, раскладывал на кучки каштаны или упоенно изучал свою коллекцию марок.

– Да. Ну, предположим, компания заняла сколько-то тысяч по определенной процентной ставке. Если они думают, что ставка вот-вот понизится, они могут оформить сделку, по которой мы выплачиваем им определенный процент, а они отдают нам разницу между ставкой и курсом LIBOR, назначаемым в Лондоне на межбанковские евровалютные депозиты, который меняется…

Пока Бэзил рассказывал Робин больше того, что она хотела узнать, и много больше того, что могла понять, она отвлеклась на приготовление чая и старалась побороть скуку. А Бэзил пылко убеждал ее в том, будто он зарабатывает меньше Дебби лишь потому, что пришел в банк гораздо позже.

– Понимаешь, она не училась в университете.

– Да, понимаю. Я это заметила.

– На самом деле, мало кто из дилеров там учился. Как правило, это люди, в шестнадцать лет окончившие школу и сразу же пришедшие в банк. Там их заметили, оценили и дали возможность проявить себя.

Робин поинтересовалась, что для этого требуется.

– Они называют это «психологией уличного торговца». Быстрые мозги и непреодолимое желание безостановочно торговать. Сделки бывают разные, иногда приходится запастись терпением и долго готовить пакет документов. А бывают периоды затишья. В комнате, где сидит Дебби, я лично не могу находиться и пятнадцати минут. Там пятьдесят человек, у каждого в руках по шесть телефонных трубок, и все орут, ну, скажем, «шестьсот миллионов йен девятого января!» И так весь день. Сумасшедший дом, но Дебби на этом разбогатела. Она родилась в Уайтчепеле, в семье букмекера.

– А у вас это серьезно?

– Что серьезно? – мило улыбнулся Бэзил, показав идеальные зубы. – Ни у меня, ни у нее больше никого нет, если ты об этом.

– Вы живете вместе?

– Не вполне. У каждого из нас есть свой дом, и это правильно, потому что цены на недвижимость в Лондоне постоянно растут. Кстати, сколько ты заплатила за этот дом?

– Двадцать тысяч.

– Ничего себе! В Сток-Ньютоне он стоил бы вчетверо дороже. Два года назад Дебби купила там небольшой домик с террасой, похожий на твой, за сорок тысяч. Сейчас он тянет на все девяносто…

– Значит, в Лондоне половая жизнь теперь зависит от размеров частной собственности?

– Разве так было не всегда? Вспомни Святого Карла.

– Это было еще до того, как женщины освободились.

– Сказать по правде, мы оба так выматываемся на работе, что вечером уже не хочется ничего, кроме бутылочки винца и горячей ванны. Да и рабочий день у нас длинный. Двенадцать часов, а то и больше, если дел по горло. В семь утра Дебби уже за рабочим столом.

– Почему так рано?

– У нее много сделок с Токио… Поэтому всю неделю мы посвящаем работе, вместе проводим только выходные. А как дела у вас с Чарльзом? Не пора ли под венец?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мы наблюдали за вами через окно, и я подумал, что вы выглядите как образцовая семья.

– Мы не состоим в браке.

– Неужели здесь, в глубинке, люди по-прежнему говорят «в браке»?

– Не будь столичным снобом, Бэзил.

– Прошу прощения, – сказал он и ухмыльнулся, давая понять, что и не собирался просить прощения. – Но у вас это уже давно и надолго.

– У меня и у Чарльза нет других связей, если ты об этом, – холодно произнесла Робин.

– А как с работой?

– Все шатко, – ответила Робин, возвращаясь в гостиную. Дебби, пристроившись на подлокотнике кресла, в котором сидел Чарльз, показывала ему какую-то коробочку, похожую на карманный кварцевый будильник.

– Вы любите китайский чай? – спросила Робин, ставя поднос на стол и думая о том, что Дебби, скорее всего, предпочитает какой-нибудь сорт, который рекламируют по телевизору: шимпанзе пьет из мультипликационной чашечки такой крепкий чай, что ложка в нем стоит.

– Обожаю, – откликнулась Дебби. С ней и правда было трудно подобрать правильную манеру поведения.

– Очень интересная вещица, – вежливо сказал Чарльз, возвращая Дебби ее коробочку. Оказалось, что эта штуковина двадцать четыре часа в сутки сообщала ей о курсах основных валют мира, но поскольку она работала лишь в радиусе пятидесяти миль от Лондона, сейчас ее жидкокристаллический экран был девственно чист.

– Я всегда жутко дергаюсь, когда выпадаю из обоймы, – объяснила Дебби. – Дома я кладу его под подушку, чтобы проверить соотношение йены к доллару, если вдруг проснусь среди ночи.

– Так что там у тебя с работой? – повторил свой вопрос Бэзил, обращаясь к сестре.

Робин вкратце описала ситуацию, после чего Чарльз навел эмоциональный глянец.

– Самое смешное, что она лучший преподаватель кафедры, – сказал он. – Это знают студенты, это знает Лоу, да и все остальные. Но никто ничего не может сделать. Наше правительство буквально убивает университеты тысячными сокращениями.

– Стыд и позор, – возмутилась Дебби. – А чего тебе не попробовать что-нибудь другое?

– Например, валютный рынок? – язвительно откликнулась Робин, хотя Дебби, судя по всему, отнеслась к ее высказыванию всерьез.

– Нет, дорогая. Боюсь, поздновато. В нашей игре котируются до тридцати пяти. Но можно ведь придумать что-нибудь еще. Например, открыть свой маленький бизнес.

– Бизнес? – переспросила Робин и рассмеялась, настолько бредовой показалась ей эта мысль.

– Ну да. Почему бы нет? Бэзил мог бы подкинуть деньжат. Правда, лапуль?

– Нет проблем.

– Можно получить правительственную субсидию, сорок фунтов в неделю и бесплатное обучение на годичных курсах менеджмента, – продолжала Дебби. – Одна моя подруга именно так и поступила, когда ее уволили. Открыла в Брикстоне бутик спортивной обуви, получив в банке ссуду в пять тысяч. Через год продала его за сто пятьдесят и укатила жить в Алгарв. Теперь у нее там целая сеть магазинов.

– Но я не хочу ни торговать обувью, ни жить в Алгарве, – возразила Робин. – Я хочу преподавать женскую прозу, постструктурализм и роман девятнадцатого века. Еще хочу писать об этом книги.

– И сколько же ты получаешь? – поинтересовался Бэзил.

– Около двенадцати тысяч в год.

– О, Господи! И это все?

– Я занимаюсь этим не ради денег.

– Ну, это я уже понял.

– На самом деле, – вступил в разговор Чарльз, – множество людей живут на половину этой суммы.

– Наверняка, – кивнул Бэзил. – Но мне не доводилось видеть никого из них. А тебе?

Чарльз промолчал.

– Я видела, – откликнулась Робин.

– И кто же он? – оживился Бэзил. – Назови мне такого человека, которого ты знаешь. Я имею в виду – знаешь лично, а не понаслышке. Человека, с которым ты недавно разговаривала и который получает меньше шести тысяч в год. – Его выражение лица, изумленное и одновременно воинственное, напомнило Робин о тех аргументах, которые они использовали в своих детских спорах.

– Денни Рэм, – сказала Робин. Она точно знала, что он получает сто десять фунтов в неделю: спросила у Прендергаста, директора по персоналу.

– А кто такой этот Денни Рэм?

– Индус, работает на заводе. – Робин получила удовольствие от этой фразы, которая нанесла ощутимый удар по надменному цинизму Бэзила. Но потом ей все же пришлось объяснить, как именно она познакомилась с Денни Рэмом.

– Ну да, понятно, – сказал Бэзил, когда Робин закончила краткий отчет о своем пребывании в «Принглс». – Итак, ты приложила руку к тому, чтобы британская промышленность стала менее конкурентоспособной.

– Я приложила руку к тому, чтобы привнести в нее хоть чуточку справедливости.

– Это не даст никаких ощутимых результатов, – заверил Бэзил. – Такие компании, как «Принглс», все равно долго не протянут. Мэгги абсолютно права: будущее нашей экономики – это сфера обслуживания и, возможно, высокие технологии.

– А банковский бизнес относится к сфере обслуживания? – поинтересовался Чарльз.

– Конечно, – улыбнулся Бэзил. – И вы еще убедитесь в этом. Подождите Большого Взрыва.

– Какого такого взрыва? – удивилась Робин.

Бэзил и Дебби переглянулись и расхохотались.

– Не могу поверить, – сказал Бэзил. – Ты что, газет не читаешь?

– Читаю, но пропускаю страницы про финансы, – призналась Робин.

– Это своего рода изменение правил игры на фондовой бирже, – объяснил Чарльз, – которое позволит людям вроде Бэзила зарабатывать еще больше.

– Или все потерять, – уточнил Бэзил. – Не забывай, что в нашей работе есть элемент риска. В отличие от женской прозы или литературной критики, – прибавил он, взглянув на Робин. – Но от этого только интереснее.

– Азартная игра с большим размахом, да? – спросил Чарльз.

– Точно. Дебби каждый день играет на ставку от десяти до двадцати миллионов фунтов, правда, киска?

– Ну да, – кивнула Дебби. – Ясное дело, это вам не азарт на скачках. Живых-то денег не видишь, да они и не твои – банковские.

– Но двадцать миллионов! – содрогнулся Чарльз. – Почти годовой бюджет моего университета.

– Видел бы ты Дебби за работой! – воскликнул Бэзил. – Тогда бы все понял. И ты, Робин.

– А чего? – воодушевилась Дебби. – Можно устроить.

– Пожалуй, это было бы любопытно, – изрек Чарльз к крайнему удивлению Робин.

– Боюсь, без меня, – сказала она.

Бэзил посмотрел на часы и протянул руку к Робин, чтобы та могла рассмотреть «ролекс» у него на запястье.

– Пора нам трогаться.

Он настоял на том, чтобы хозяева вышли их проводить, а заодно и повосхищались его «БМВ», на заднем стекле которого красовалась наклейка: «Дилеры делают это впритык». Робин спросила, что это значит.

Дебби захихикала.

– Впритык – это вроде займа, который дается по одному курсу, а возвращается по другому.

– А-а, поняла. Это метафора.

– Чего-чего?

– Неважно, – сказала Робин, поеживаясь от вечерней сырости и морозца.

– Но это еще и шутка, – прибавил Бэзил.

– Ну да. Я вижу, что тут предполагалось пошутить, – кивнула Робин. – Хотя тех, кто едет следом, она должна скорее раздражать.

– За мной никто не едет подолгу, – улыбнулся Бэзил. – Это очень быстрая машина. Ну, до свидания, сестренка.

Робин покорно приняла поцелуй в щеку сначала от Бэзила, потом от Дебби. После минутного колебания и несколько натужного смеха Дебби потерлась щекой о щеку Чарльза и прыгнула в машину. Чарльз и Бэзил рассеянно помахали друг другу на прощанье.

– Надеюсь, ты не собираешься на экскурсию в банк? – спросила Робин, когда они вернулись в дом.

– Я подумал, что это может быть любопытно, – ответил Чарльз. – Потом сподоблюсь что-нибудь написать.

– Ну, тогда другое дело, – сказала Робин, закрывая входную дверь и возвращаясь вслед за Чарльзом в гостиную. – А для кого?

– Не знаю. Может, для «Марксизма сегодня». Или для «Нового политика». Я как раз подумывал о том, чтобы попытаться подзаработать в качестве вольнонаемного журналиста.

– Но ты никогда этим не занимался, – напомнила Робин.

– Все когда-нибудь бывает впервые.

Робин перешагнула через стоявшие на полу грязные чашки и присела на корточки перед камином, чтобы согреть руки.

– Как тебе Дебби?

– Вызывает определенный интерес.

– Интерес?

– Во многом – совсем ребенок, но ежедневно ворочает миллионами.

– Боюсь, мама воспримет ее как то, что она называет «простушкой», если Бэзил вообще рискнет привезти Дебби к родителям.

– Создается впечатление, что ты тоже считаешь ее простушкой.

– Я? – возмутилась Робин.

– Ты разговаривала снисходительно.

– Глупости!

– Можешь считать как хочешь, – спокойно сказал Чарльз, – но это так.

Робин не любила обвинений в снобизме, но в глубине души и сама чувствовала себя неуютно.

– А о чем можно говорить с такими людьми, – защищалась она. – О деньгах? О развлечениях? О машинах? Бэзил тоже хорош. Между прочим, он стал ужасно противным.

– Гм…

– Чарльз, давай никогда не будем богатыми, – предложила Робин, вдруг поняв, что нужно загладить возникшую между ними неловкость.

– Думаю, нам это не грозит, – ответил Чарльз, и Робин показалось, что с горечью.