Текст книги "Хорошая работа"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

И все-таки Вик остался сидеть в кресле, думая о Робин Пенроуз и о том, что пригласил ее в следующее воскресенье на ленч. Произошло это совершенно неожиданно и удивило самого Вика не меньше, чем Робин. И вот теперь он жалел о своем приглашении. Нужно было быстренько закрыть тему, как только она упомянула о любовнике. Какого черта он настаивал? Зачем пригласил этого мужика, видеть которого у него нет ни малейшего желания? Ведь как пить дать, еще один заумный, но лишенный привлекательности Робин Пенроуз в качестве компенсации. Это будет не ленч, а стихийное бедствие. Мысль эта пронзила Вика, как острый кинжал. Теперь каждое утро вплоть до воскресенья она будет первой приходить ему в голову. Ситуацию усугубит Марджори: каждый раз, когда они кого-нибудь приглашают к себе, она заранее впадает в истерику. На нервной почве переберет шерри и спалит обед или разобьет тарелки. А если представить себе их беседу с Робин Пенроуз… Нет, лучше не надо. Слишком страшно. Какие темы они будут обсуждать? Семиотический аспект мебельной обивки? Метафору и метонимию рисунка на обоях? Мистер Уилкокс-старший тем временем будет развлекать друга Робин ценами образца 1948 года, а дети – как всегда ухмыляться или хандрить. Жуткая картина настолько потрясла Вика, что он всерьез подумал позвонить Робин Пенроуз и отменить приглашение. Изобрести причину легко – скажем, он забыл, что следующее воскресенье у него уже занято. Но это будет только отсрочка. Он настаивал на приглашении и теперь должен это пережить. И чем раньше, тем лучше. Возможно, Робин Пенроуз сейчас чувствует то же самое.

Представив себе последствия собственной глупости, Вик буквально скукожился в кресле. Он ослабил галстук, расстегнул воротничок и сбросил с ног ботинки. Ему было душно. Центральное отопление в пустом здании работало слишком сильно, и даже несмотря на переживания личного характера он сделал в уме отметку, что на ночь нужно убавлять температуру – это сэкономит сотни фунтов при оплате электроэнергии. Вик закрыл глаза. Это его несколько успокоило. В памяти всплыл недавний спор с Робин Пенроуз по поводу «Силк Кат», когда они ехали в машине. Приходится признать, что она умна, хотя ее теории какие-то сырые и непропеченные. Надо же, влагалище! А ведь в самом деле, его иногда называют щелью. «Силк», «силка», «щелка»… А «кат»… перетасовывается в «акт». Акт со щелкой… До такого даже она не додумалась! Миленькое названьице для пачки сигарет. Уже проваливаясь в сон, Вик еле заметно улыбнулся.

Вик проснулся с тяжелым сердцем и стойким ощущением, что совершил какую-то роковую ошибку. И тут же вспомнил, какую именно: он пригласил Робин Пенроуз на ленч в следующее воскресенье. В первую секунду Вик подумал, что лежит в постели, и сейчас пять часов утра, но одежда и кресло напомнили ему о том, где он. Вик выпрямился и зевнул. Посмотрел на часы, нажав на кнопочку и высветив циферблат. Девять двадцать три. Должно быть, он проспал почти два часа. Марджори будет спрашивать, где его носило. Лучше позвонить ей.

Вик встал и направился к своему столу, но замер на месте, услышав странный приглушенный звук. Он был очень тихим, но во-первых, Вик отличался острым слухом, а во-вторых, в здании царила мертвая тишина. Вику показалось, что звук доносится из кабинета Ширли. Не надевая ботинок, Вик крадучись двинулся по ковру через приемную в комнату секретарши. В приемной было темно, и только свет со стоянки чуть-чуть освещал пустое помещение. Но звук стал громче. Ничего странного или дурного в том, что поздним вечером в здании раздаются звуки, разумеется, не было, но Вику приспичило выяснить, что это такое. Может, кто-нибудь из директоров заработался допоздна? Или зашел охранник, хотя обычно он обходит здания только снаружи. Но если это он, с какой стати ему разговаривать или стонать себе под нос? А звук был именно такой: неразборчивая человеческая речь, или стоны от боли, или…

И тут Вик понял, что это за звук и откуда он доносится: из вестибюля по ту сторону стены с замазанными краской стеклами. Вик поднял глаза на потайную дырочку. Сквозь нее пробивался слабый свет. Тихо и осторожно Вик подставил стул и взобрался на шкафчик прямо под «глазком». Делая это, он вспомнил, как шпионил за Робин Пенроуз в день ее первого визита, и со стыдом понял, почему она ассоциировалась у него с картиной из Раммиджской галереи: он и был тем самым подглядывавшим парнем на заднем плане. Он даже подумал, что все еще спит. Сейчас он посмотрит в «глазок» и увидит Робин – ее одеяние богини соскальзывает с мраморного тела, а она возмущенно смотрит на подсматривающего Вика.

На самом же деле он увидел Брайана Эверторпа, который совокуплялся с Ширли на диване в вестибюле. Вик не видел лица Эверторпа, а прикрытая рубашкой огромная задница, которая двигалась вниз-вверх между раскинутыми ногами Ширли, могла принадлежать кому угодно. Но Вик опознал бакенбарды и лысину на макушке. Лицо своей секретарши он видел плохо. Глаза ее были закрыты, а разинутый рот смахивал на темно-красную букву «о». Настороживший его звук издавала именно Ширли. Вик тихонько слез со шкафчика, вернулся в свой кабинет, закрывая по дороге все двери. Он сел в кресло и заткнул уши.

Следующие несколько дней прошли словно во сне. Марджори обратила его внимание на то, что он рассеян больше обычного. То же самое сказала и Ширли, которой Вик старался не смотреть в глаза, особенно когда пришел в офис на следующий день после подсмотренной сцены между ней и Брайаном Эверторпом. Вик словно прозрел, ему многое стало ясно: почему Эверторп всегда хорошо информирован обо всех делах «Принглс» и почему он так усиленно пропихивал Трейси в фотомодели. Вик не знал, как долго длится эта связь, но приподнятое настроение Ширли свидетельствовало о том, что Брайан Эверторп трахнул ее на диване в вестибюле далеко не в первый раз. Они здорово рисковали, занимаясь этим здесь. Хотя, с другой стороны, в пустом здании с запертыми входными дверями их вряд ли потревожит кто-нибудь, кроме охранника, а с ним Эверторп наверняка договорился. Должно быть, они вернулись сюда через черный ход, когда Вик уже спал в своем кабинете, или притаились у Эверторпа и ждали, когда все уйдут. Вестибюль перед офисом Брайана они, видимо, выбрали из-за дивана. А может, повышенный риск быть застуканными добавлял возбуждения в их амуры.

Вику казалось, что он столкнулся с глубинами и тайнами человеческого поведения, в которые раньше никогда не погружался, и он размышлял над ними со смешанными чувствами. Он не одобрял то, чем занимались Эверторп и Ширли. У самого Вика никогда не было времени на разные шуры-муры между женатыми людьми, особенно на работе. В принципе, он должен был бы испытывать праведный гнев и прикидывать, как можно воспользоваться своей осведомленностью, чтобы избавиться от этой парочки. Но почему-то Вику этого совсем не хотелось. Он даже стыдился собственной роли в этом эпизоде. Никому, включая самих виновников, не сможет он поведать эту историю, не описав при этом себя: как он в одних носках, без ботинок, в полной темноте стоит на шкафчике и смотрит в «глазок». Но кроме всего прочего, присутствовало и еще одно обстоятельство, в котором было больно признаваться даже самому себе. Несмотря на то, что этим любовникам было далеко до очаровательной пары – Эверторп толстый и лысеющий, а лучшие времена Ширли давно миновали, оставив ей двойной подбородок и крашеные волосы; несмотря на то, что совокуплялись они в неподобающем месте и в полураздетом виде – штаны и трусы Эверторпа вместе с юбкой, панталончиками и колготками Ширли валялись на столах и стульях вперемешку с экземплярами «Инжениринг Тудей»; несмотря на все это, не+ возможно было отрицать, что ими двигала настоящая африканская страсть. Сам Вик не испытывал подобного уже очень-очень давно и сомневался в том, что Марджори вообще когда-либо испытывала нечто подобное. Их занятия любовью никогда не вызывали у Марджори стонов наслаждения, подобных тем, что донеслись до Вика сквозь перегородки через два помещения. Вик и не подозревал, что когда-нибудь будет завидовать Эверторпу, и вот – на тебе. Он завидовал тому, что Брайан занимался любовью со страстной женщиной, завидовал, что эта женщина кричала. В каком-то смысле Вик потерпел поражение, и ему не хотелось наказывать Эверторпа, ощущая на губах горечь этого поражения. Он больше не заикнется Стюарту Бакстеру об увольнении Брайана Эверторпа.

Сцена в вестибюле снова и снова разыгрывалась в его воображении, как эпизод из фильма, но не такого, как показывают по телевизору поздней ночью, – где все прилизано, а постельные сцены изрядно смягчены. Больше было похоже на то, что Вик однажды видел в Сохо, тайком заглянув на стриптиз-шоу за пятьдесят фунтов. Снова и снова он видел дергающуюся задницу Эверторпа, раздвинутые ноги Ширли с белыми коленками, ее красные губы, от удовольствия превратившиеся в букву «о», ее длинные ногти с маникюром, впившиеся в плечи Эверторпа с такой силой, что Вику были видны вмятины. Впрочем, теперь трудно было сказать, что он действительно видел, а что дорисовало его воображение. Порой Вик сомневался, не во сне ли все привиделось? Может, эта сцена попросту приснилась ему, пока он дремал в кресле у себя в кабинете? Он тщательно осмотрел диван в вестибюле, выискивая улики. Изучил несколько пятен, которые могли остаться как от спермы, так и от кофе с молоком, и обнаружил черный волосок – то ли с лобка, то ли от обивки. Но исследования пришлось прервать: Вика спугнул изумленный взгляд вошедшей телефонистки.

По мере того как приближалось воскресенье вкупе с ленчем, Вик отнюдь не становился спокойнее. Он мучил Марджори допросами про меню, советуя приготовить молодую баранину, а не говядину, потому что ее не так страшно пережарить, и требовал от жены, чтобы она по пунктам перечислила все овощи, которые собирается подать на стол. В качестве десерта он настаивал на яблочном пироге вместо менее надежного лимонного, потому что яблочный был фирменным блюдом Марджори. А еще Вик требовал подать закуску.

– Но мы никогда не едим закуски, – возразила Марджори.

– Все когда-нибудь бывает в первый раз.

– Что с тобой, Вик? Можно подумать, мы ждем саму королеву.

– Не будь дурой, Марджори. Закуска – это нормально.

– В ресторане – да. Но не дома.

– У Робин Пенроуз, – ответил Вик, – всегда едят закуски. Могу поспорить на что угодно.

– Если она такая выскочка…

– Никакая она не выскочка.

– А я-то думала, что она тебе не нравится. Ты столько раз жаловался.

– Это было в самом начале. Мы оба встали не с той ноги.

– Значит, теперь она тебе нравится, да?

– Она нормальный человек. Я не могу сказать, что она мне нравится или не нравится.

– Тогда зачем ты пригласил ее на ленч? К чему вся эта кутерьма?

Вик помолчал минуту-другую, потом сказал:

– Потому что она – интересный человек, вот почему. С ней можно вести интеллектуальную беседу. Хоть какое-то разнообразие. Я до смерти устал от наших воскресных ленчей, во время которых дети пререкаются друг с другом, а отец блещет знаниями по поводу уровня жизни и… – Вик понял, что такую длинную речь Марджори воспринять не в состоянии, и потому закруглился: – Я просто решил привнести разнообразие.

Марджори, у которой как раз случился насморк, громко высморкалась.

– Тогда чего же ты хочешь?

– А?

– На твою драгоценную закуску.

– Не знаю. Я же не повар.

– Я тоже не специалист по салатам.

– Не обязательно готовить салат. Это может быть что-нибудь готовое. Купи дыню.

– Где я найду дыню в это время года?

– Ну, тогда что-нибудь другое. Копченого лосося.

– Копченого лосося! А ты знаешь, сколько он стоит?

– Раньше тебя не интересовало, что сколько стоит.

– Зато тебя интересовало. И твоего папочку.

Вик представил себе, как папа прокомментирует цену копченого лосося, и снял вопрос с повестки дня.

– Тогда авокадо, – предложил он, вспомнив, что в ресторане в Манчестере Робин заказывала именно его. – Порежь на половинки, вынь сердцевину и положи туда масло с уксусом.

– Папе не понравится, – возразила Марджори.

– Он может его не есть, – сказал Вик, начиная злиться. Еще его беспокоило вино. Конечно, к баранине нужно красное, но покупать ли еще и белое к авокадо, и если да, то насколько сухое? Вик не был знатоком вин, но он почему-то убедил себя в том, что друг Робин непременно в них разбирается и будет насмехаться над выбором хозяина.

– Для авокадо поставим вон те стеклянные тарелочки, которые я купила на распродаже, – уступила Марджори. Мысль о тарелочках ей так понравилась, что примирила с закуской.

– И скажи Реймонду, что я убедительно прошу его хотя бы в это воскресенье не заявляться из паба посреди ленча, – сказал Вик.

– Почему бы тебе не сказать это самому?

– Он слушает только тебя.

– Он слушает меня, потому что ты с ним вообще не разговариваешь.

– Я теряю самообладание.

– Ты должен попробовать, Вик. Ты же ни с кем из нас не разговариваешь. Совершенно замкнут в себе.

– Не поддразнивай, – буркнул Вик.

– Я все-таки дала ему деньги.

– Какие деньги?

– На эту их демку. Для группы, – вызывающе сообщила Марджори. – Это мои личные деньги, с моего счета.

В другое время и в другом настроении Вик устроил бы страшный разнос. А сейчас он просто пожал плечами.

– Тем более идиотка. И не забудь бумажные салфетки.

Марджори тупо уставилась на него.

– В воскресенье, – пояснил Вик.

– Ах, ты об этом! Я всегда кладу салфетки, если у нас гости.

– Иногда они кончаются.

– Не припомню, чтобы тебя волновали салфетки, – сказала Марджори. В ее светлых, обычно невозмутимых глазах Вик заметил, словно сверкающий глубоко под водой, огонек страха или тень подозрения. И впервые в жизни он понял, что у жены есть все основания испытывать эти чувства.

3

Половина опасений Вика по поводу воскресного ленча рассеялась, когда в субботу утром позвонила Робин и сообщила, что ее друг Чарльз подхватил простуду и в эти выходные в Раммидж не приедет. Сама она появилась у Уилкоксов довольно поздно, и они сразу же сели за стол. На столе возле каждого прибора лежали бумажные салфетки, а в голубых стеклянных тарелочках красовались половинки авокадо. Они-то и вызвали у детей удивление и насмешки.

– Это что? – спросил Гэри, накалывая на вилку свою половинку авокадо и поднимая ее в воздух.

– Это авокадо, балбес, – ответила Сандра.

– Закуска, – пояснила Марджори.

– Обычно у нас не бывает закуски, – напомнил Реймонд.

– С вопросами – к папе, – бросила Марджори.

Все посмотрели на Вика, включая и Робин Пенроуз. Она улыбалась так, словно поняла, что авокадо – его личная дань утонченности ее вкуса.

– Захотелось чего-нибудь новенького, – угрюмо произнес Вик. – Не нравится – не ешьте.

– Это фрукт или овощ? – поинтересовался Уилкокс-старший, с подозрением разглядывая свою порцию.

– Скорее овощ, – ответил Вик. – В него наливают масло с уксусом и едят ложкой.

Мистер Уилкокс зачерпнул ложкой самую малость желтой мякоти и изучающе пригубил.

– Довольно странный вкус, – констатировал он. – Похож на мягкий свечной воск.

– Дед, они стоят по пять фунтов каждый, – информировал Реймонд.

– Сколько?!

– Не обращай внимания, пап, они тебя подначивают, – сказал Вик.

– Сказать по чести, я бы не дал и пяти пенни, – буркнул отец.

– Они гораздо вкуснее с уксусом, прованским маслом и пряностями, мистер Уилкокс, – сказала Робин. – Хотите попробовать?

– Нет уж, спасибо, моя дорогая. Я не переношу оливкового масла.

– У тебя от него понос, да, дед? – брякнул Гэри.

– Какой ты гадкий, Гэри, – возмутилась Сандра.

– Ну да, малыш, – кивнул мистер Уилкокс. – Когда я был маленьким, мы называли его «бегом за дверь». Это потому, что…

– Мы знаем почему, пап. Во всяком случае, догадываемся, – перебил Вик, бросив на Робин извиняющийся взгляд. Но ее эта перепалка, казалось, скорее позабавила, чем покоробила. И Вик понемногу начал успокаиваться.

Благодаря Робин, вопреки его опасениям трапеза не превратилась в минное поле. Вместо того чтобы говорить самой и дать всем почувствовать себя невежами, Робин только задавала им вопросы об их жизни. Реймонд рассказал про свой ансамбль, Сандра поведала о работе парикмахера-стилиста, Гэри – о компьютерных играх, а Уилкокс-старший – о том, как они с матерью Вика поженились и жили на тридцать пять шиллингов в неделю, отнюдь не считая себя бедными. Каждый раз, когда старик пытался вырулить на тему «иммигрантов», Вику удавалось сбить его со скользкого пути каким-нибудь провокационным вопросом об уровне жизни. И только Марджори не вступала в общение с Робин, отвечая на все ее вопросы или односложным мычанием, или смутной отрешенной улыбкой. Но такова уж Марджори. Когда в доме гости, она всегда держится либо на заднем плане, либо на кухне. Но именно она приготовила восхитительный обед, если не считать авокадо, которые оказались недоспелыми и довольно жесткими.

Впервые в спокойном течении событий возникло неожиданное затруднение, когда после обеда Робин попыталась взять на себя мытье посуды, а Марджори решительно этому воспротивилась. Некоторое время между двумя женщинами происходила вежливая битва характеров, но в конце концов Вик нашел компромиссное решение: посуду вымоет он, а дети ему помогут. Затем он предложил пойти прогуляться, пока не стемнело, но Марджори отказалась, сославшись на то, что слишком холодно. Реймонд ушел к друзьям репетировать в чьем-то гараже, Сандра свернулась калачиком перед телевизором, а Гэри неубедительно сослался на необходимость делать уроки. Мистер Уилкокс сказал, что пойдет, но когда Вик, вымыв посуду, вернулся в гостиную, отец уже сладко похрапывал, сидя в кресле. Вик не стал его будить, равно как и убеждать других членов семьи составить им компанию. Он втайне надеялся, что сможет прогуляться наедине с Робин.

– Я и не думала, что у вас такие взрослые дети, – сказала Робин, когда они вышли на улицу.

– Мы женаты уже двадцать три года. И сразу же решили завести детей. Марджори была только рада бросить работу.

– А кем она работала?

– Машинисткой.

– А-а…

– Марджори отнюдь не интеллектуал, – сказал Вик, – как вы, вероятно, уже заметили. Она окончила школу с аттестатом нулевого уровня.

– Ее это беспокоит?

– Нет. Иногда это беспокоит меня.

– Тогда почему бы вам не предложить ей пройти какой-нибудь курс?

– Какой? Средней школы? Марджори? В ее возрасте? – его смех прорезал холодный воздух и получился громче, чем хотел бы Вик.

– Не обязательно средней школы. Есть множество курсов, на которых она смогла бы учиться. В Открытом университете есть курсы, куда принимают без экзаменов.

– Марджори не потянет, – покачал головой Вик.

– Потому что вы ее в этом убедили, – возразила Робин.

– Ерунда! Марджори всем довольна. У нее прекрасный дом с ванной en suite и четырьмя туалетами, достаточно денег на то, чтобы ходить по магазинам, когда ей этого хочется.

– Вы беспощадно заботитесь о своей жене, – сказала Робин Пенроуз.

Некоторое время они гуляли молча, и Вик думал, чем бы ответить на этот выпад. Потом решил не отвечать вовсе.

Они бесцельно бродили по тихим улицам. Был холодный туманный день. Сквозь голые ветки деревьев светило красное закатное солнце. За всю прогулку им встретились только одинокий бегун, супружеская пара с собакой и несколько мрачных студентов-африканцев, ждавших автобуса. На каждом перекрестке им попадались свидетельства разгула вандализма – бетонные столбы, закрывавшие проезд, везде лежали на боку, вывороченные из земли.

– Если кто и должен думать о получении профессии, так это мои дети, – сказал Вик. – Реймонд в прошлом году вылетел из университета. Провалил экзамены и пересдачи.

– Где он учился?

– На инженера-электронщика. Он неглупый парень, но всегда терпеть не мог трудиться. А Сандра говорит, что не хочет поступать в университет. Мечтает быть парикмахером или, как это теперь называется, стилистом.

– В сегодняшней молодежной культуре волосы играют очень важную роль, – задумчиво произнесла Робин. – Это инструмент самовыражения. И даже новый вид искусства.

– Разве это серьезная профессия? Вот вы стали бы этим зарабатывать?

– Есть множество вещей, которых я не стала бы делать. Работать на заводе. Или в банке. И домохозяйкой тоже бы не стала. Когда я думаю о том, как живут многие люди, особенно женщины, я просто не верю, что такое вообще возможно.

– Кто-нибудь должен это делать, – сказал Вик.

– Именно это и огорчает.

– Но Сандра могла бы добиться большего. Может быть, вы поговорите с ней о поступлении в университет?

– А почему, собственно, она должна меня послушаться?

– Меня она в грош не ставит, а Марджори наплевать. Потом, вы ближе к ней по возрасту. Она прислушается к вашему совету.

– А она знает, что в следующем году я скорее всего останусь без работы? – спросила Робин. – Не очень хорошая реклама университетского образования, не правда ли? В качестве парикмахера-стилиста она заработает гораздо больше.

– Деньги – это еще не… – начал было Вик, но осекся.

– Еще не все? – закончила вместо него Робин, удивленно вскинув брови. – Не ожидала услышать это от вас.

– Я хотел сказать, что деньги – это еще не то, в чем она разбирается, – выкрутился Вик. – И остальные мои дети тоже. Они думают, что деньги поступают к нам из банка, как вода из крана. Во всяком случае, будут поступать, пока старик-отец контролирует этот поток.

– Плохо, что они даются им так легко. Им не приходилось самим зарабатывать на жизнь. И они принимают все как данность.

– Точно! – радостно согласился Вик и слишком поздно понял по выражению лица Робин, что она просто пародирует его. – Что ж, это верно, – язвительно заметил он.

Дорога привела их к небольшому парку возле жилых кварталов университета, и Робин предложила свернуть в ворота и прогуляться вокруг озера.

– Но это же частные владения, – засомневался Вик.

– Не волнуйтесь, я знаю пароль, – снова пошутила Робин. – Нет-нет, не частные. Здесь всем можно гулять.

В зимних сумерках длинные здания, чуть подсвеченные красными закатными лучами, напоминали огромные корабли на якоре. Освещенные окна отражались в темной поверхности озера. Несколько молодых людей в теплых тренировочных костюмах играли в мяч, выкрикивая имена друг друга. Парень с девушкой стояли на горбатом деревянном мостике и кидали хлебные корки плавающим в озере уткам и канадским гусям.

– Мне здесь нравится, – сказала Робин. – Это одна из немногих архитектурных удач университета.

– Да, очень мило, – согласился Вик. – Но, если вам интересно мое мнение, слишком мило для студентов. Никогда не понимал, зачем строить для них эти громоздкие трехзвездочные отели.

– Но они должны где-то жить.

– Большинство может жить дома научиться в местных колледжах. Как я когда-то.

– Но отъезд из дома – неотъемлемая часть поступления в университет.

– И очень дорогая его часть, – возразил Вик. – На деньги, вложенные в эти дома, можно построить целый политехникум.

– Политехникумы – кошмарное место, – сказала Робин. – Как-то раз я ездила на собеседование в один из них. Больше похоже на школу-переростка, чем на университет.

– Зато дешево.

– Дешево и скверно.

– Странно, что вы защищаете эту элитарную структуру, учитывая ваши левые взгляды. – Вик обвел рукой симпатичные здания, ухоженные лужайки и искусственное озеро. – Почему мои рабочие должны платить налоги, чтобы эта молодежь среднего класса жила здесь так, как привыкла?

– Двери университетов открыты для всех, – напомнила Робин.

– Теоретически. Скажите, кому принадлежат машины, припаркованные вон на той стоянке?

– Студентам, – ответила Робин. – Я признаю, что у нас в основном учится средний класс. И это неправильно. Обучение бесплатное. Тем, кто нуждается в средствах, выплачивают стипендию. Нужно призывать как можно больше детей из рабочих семей поступать в университеты.

– И вышвырнуть средний класс, чтобы освободить место?

– Нет, создать новые места.

– И побольше живописных домов с искусственными озерами, в которых плавают уточки.

– А почему нет? – вскинулась Робин. – Они улучшают окружающую среду. Уж лучше это, чем очередной район роскошных особняков с георгианскими окнами. Или теперь вставляют времен короля Якова? Университеты – это современные соборы. К вопросу их существования нельзя подходить с утилитарных позиций. Проблема в том, что многие не понимают, для чего вообще нужны университеты. А университеты не считают необходимым объяснять это обществу. День открытых дверей у нас проводится раз в год. А ведь таковым должен быть каждый день. В выходные и в каникулы кампус похож на кладбище. А нужно, чтобы в это время местные жители приходили туда и пользовались библиотекой, лабораториями, слушали лекции и концерты, посещали спортивный центр. Пусть пользуются всем! – Она раскинула руки, раскраснелась, взволнованная представившейся ей картиной. – Нужно избавиться от охранников и шлагбаума у ворот. Нужно впустить сюда людей!

– Отличная мысль, – отозвался Вик. – Но вскоре все стены покроются шедеврами граффити, а в туалетах настанет разруха.

Робин опустила руки.

– Кто из нас защитник элиты? – спросила она.

– Я всего лишь трезво смотрю на вещи. Людям вполне достаточно политехникумов без всяких прибамбасов. И не нужно имитировать оксфордские колледжи.

– Это чересчур снисходительное отношение.

– Мы живем в эпоху молокососов. То, что молокососам непонятно и никак не защищено, они уничтожают, не оставляя другим. Когда мы шли сюда, вы обратили внимание на бетонные столбы?

– Во всем виновата безработица, – ответила Робин. – Политика Тэтчер породила отчужденный низший класс, который ищет выхода своей обиде в преступлениях и вандализме. Нельзя их в этом обвинять.

– Вы начнете их в этом обвинять, если они на вас нападут, когда вы будете возвращаться домой сегодня вечером, – сказал Вик.

– Это чисто эмоциональный аргумент, – парировала Робин. – Вы ведь поддерживаете Тэтчер, не правда ли?

– Я ее уважаю, – уточнил Вик. – Как уважаю любого, у кого есть сила воли.

– Даже несмотря на то, что она разорила здешнюю промышленность?

– Она избавилась от раздутых штатов и нарушений свободы конкуренции. Да, она переборщила, но сделать это было необходимо. Кстати, мой отец может подтвердить, что в тридцатые годы здесь была куда большая безработица и нищета, но молодые подонки не избивали и не грабили стариков-пенсионеров, как это случается сейчас. Люди не ломали дорожные знаки и телефонные будки просто удовольствия ради. Что-то случилось с этой страной. Не знаю почему и уж тем более когда это стряслось, но где-то по дороге мы растеряли представления о базовых нормах, таких как уважение к чужой собственности, к женщинам и старикам…

– В тех старомодных представлениях было много лицемерия, – возразила Робин.

– Возможно. Но лицемерие находило применение.

– Уважение, которым порок платит добродетели.

– Что-что?

– Кто-то сказал, что лицемерие есть уважение, которым порок платит добродетели. По-моему, Ларошфуко.

– Кто бы это ни сказал, у него была голова на плечах, – кивнул Вик.

– Иными словами, вы связываете это с упадком религиозности? – со снисходительной улыбкой спросила Робин.

– Возможно, – ответил Вик. – Возможно, ваши университеты и являются соборами современной эпохи, но преподают ли в них мораль?

– Специально – нет, – признала Робин, немного подумав.

В ту же секунду, как нарочно, вдалеке протяжно зазвонил церковный колокол.

– Вы ходите в церковь? – спросила Робин.

– Я? Нет. Только в особых случаях – на венчания, похороны или крещение. А вы?

– Не ходила с тех пор, как окончила школу. Я росла довольно набожной девочкой. До того, как узнала, что такое секс. По-моему, религия служит тем же психологическим целям. Это тоже глубоко личное, интимное и весьма сильное чувство. Вы верите в Бога?

– Что?.. Ох, не знаю. Впрочем, пожалуй, да. Но несколько смутно. – Вик, смущенный упоминанием о том, как Робин открыла для себя секс, никак не мог сконцентрироваться на вопросах теологии. Интересно, сколько у нее было любовников? – А вы верите?

– Во всяком случае, не в патриархального библейского Бога. В Америке есть несколько довольно интересных теологов-феминисток, которые считают, что Бог женского рода, но они никак не могут избавиться от метафизического багажа христианства. Если вкратце, я думаю, что Бог есть первичное изменчивое означающее.

– Сдаюсь! – сказал Вик. – Хотя и не понимаю, что это значит.

– Извините, – ответила Робин и засмеялась.

Но Вик и не думал обижаться на ее заумные речи. Разговаривая с ним, Робин пользовалась языком неосознанно, в то время как в беседе с остальными членами его семьи изъяснялась на обычном английском. И Вик воспринял это как своеобразный комплимент.

Когда они вернулись в дом, Робин отказалась снять пальто и выпить чаю.

– Мне нужно возвращаться, – объяснила она. – Очень много работы.

– Сегодня же воскресенье, моя дорогая, – напомнил мистер Уилкокс-старший.

– Увы. Нужно проверить работы студентов. Я все время с этим запаздываю. Спасибо за чудесный ленч, – сказала она, обращаясь к Марджори, которая в ответ лишь неопределенно улыбнулась. – Сандра, ваш отец просил меня поговорить с вами о преимуществах университетского образования.

– В самом деле? – скривилась Сандра.

– Может быть, вы как-нибудь приедете ко мне в Университет?

– Ладно, – пожала плечами Сандра. – Могу.

Вику мучительно захотелось дать дочери по ушам, оттаскать за волосы или отшлепать ее. А лучше – все сразу.

– Скажи «спасибо», Сандра, – сказал он.

– Спасибо, – злобно буркнула дочь.

Вик проводил Робин до машины.

– Извините мою дочь за ее манеры, – сказал он. – Это Свойство Молокососов.

Робин задорно рассмеялась в ответ.

– Что ж, увидимся в среду, – напомнил Вик.

– Все будет хорошо, – сказала Робин и села в машину.

Вик вернулся в гостиную. Там мистер Уилкокс в одиночестве попивал чаек из блюдца.

– Симпатичная девчонка, – заметил он. – Почему она называет себя Робин? Разве это не мужское имя?

– Оно может быть и женским.

– А-а… И стрижка у нее под мальчика. Она часом не из… этих… ну, ты понял?

– Не думаю. У нее есть друг, просто он не смог приехать.

– Я спросил, потому что она из университета. А там полно всяких разных.

– Что ты знаешь об университетах? – удивился Вик.

– Видел по телику. Там полно странных типов с нездоровым отношением друг к другу.

– Нельзя верить всему, что показывают по телевизору, папа.

– Ну вот, и ты туда же, сынок, – расстроился мистер Уилкокс.

Вернувшись домой, Робин позвонила Чарльзу.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. Оказалось, нормально. – А как твоя простуда?

Чарльз ответил, что простуда рассосалась.

– Наверно, ты ее выдумал, чтобы отвертеться от ленча с Уилкоксами.