Текст книги "Правила возвышения"

Автор книги: Дэвид Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

Март улыбнулся.

– Хорошо. – Он свистнул быку, и животное тронулось с места. – Спокойной ночи, Пайтор, – крикнул Март, когда повозка покатилась прочь, поднимая легкие облака пыли.

Пайтор прощально поднял руку, но не сумел выговорить ни слова.

В день Пира с утра установилась ясная и теплая погода. Пайтор поднялся чуть свет и отправился в поле, не потрудившись позавтракать. Теперь, когда этот день наконец наступил, страх исчез, сменившись чувством мрачного удовлетворения. По крайней мере он что-то делал. По крайней мере доказывал, что Брайс не прав. На самом деле, думал он, внутренне улыбаясь, Брайс не прав в очень многих отношениях.

Пайтор не пошел занимать очередь у ворот замка вместе с шумной толпой. Почти весь день он провел в поле, и, хотя к полудню его руки были сплошь покрыты укусами паразитов, ему потребовалось еще несколько часов, чтобы найти то, что он искал.

В городе уже звонили предзакатные колокола и солнце опускалось к горизонту, когда он подошел к Галдастенскому замку, с трудом подавляя желание почесать зудящие руки. Он не знал точно, какой из укусов смертельный, – сыпь проступила вокруг нескольких ранок; впрочем, это не имело значения. Теперь Пайтор думал только о том, чтобы успеть пройти мимо стражников, прежде чем впадет в бредовое состояние. Он спустил рукава и держал руки в карманах, чтобы скрыть красные волдыри на коже.

Но день выдался необычно знойный, и к тому времени, когда Пайтор достиг огромных позолоченных ворот замка, у него уже начался жар и он обливался потом, словно загнанная лошадь. Если бы он не был так тучен и если бы стражники не видели, как он торопливо шагает к воротам, они бы наверняка заподозрили что-то неладное и не впустили его. Так или иначе, он не слишком твердо держался на ногах, когда проходил мимо них.

По крайней мере это он предвидел. Он через силу выпил пива по дороге в замок и теперь, почтительно наклонив голову и добродушно улыбаясь, терпеливо выслушивал язвительные замечания стражников насчет своего пьянства. Такую цену заплатить не жалко. Главное было проникнуть в замок, а там уже нечего бояться.

Он медленно прошел между караульными солдатами и направился к главному зданию. Болезнь вступила в свои права. Пайтор надеялся, что чума поразит легкие: говорили, будто в таком случае смерть наступает быстрее. Но не тут-то было. Он судорожно сглотнул поднимавшуюся из желудка желчь и неверным шагом вошел в зал, с трудом удерживая равновесие.

«Так вот что пришлось вынести Стефану», – подумал Пайтор, тяжело приваливаясь к открытой двери. И в последний раз поблагодарил богов, позволивших мальчику впасть в забытье, прежде чем начались самые страшные страдания.

Он яростно потряс головой, словно надеясь таким образом прогнать горькие мысли. Ему нужно было сосредоточиться. Он явился сюда с вполне определенной целью.

По-прежнему опираясь о дверь, Пайтор обвел взглядом помещение. Было еще рано, но столы уже ломились от яств, и повсюду валялись пустые винные бутылки. Хотя в глазах у него мутилось, он увидел, что герцог и герцогиня уже прибыли и танцуют в передней части зала. Только это ему и требовалось узнать. Хорошо было бы увидеть также лицо Брайса, но у Пайтора не оставалось сил отыскивать богача в толпе присутствующих. Он почувствовал, как у него подкашиваются ноги, и сумел лишь засунуть руку в висевший на поясном ремне мешочек, вытащить оттуда трех мышей, пойманных в поле, и швырнуть их на середину зала.

Пайтор рухнул на пол, захлебываясь рвотой и содрогаясь всем телом, но успел услышать, как оборвалась музыка. Воцарилось молчание, и он представил, с каким ужасом все смотрят на крохотных зверьков, принесших чуму на Пир. А потом, когда последняя волна тошноты подхватила и повлекла Пайтора навстречу смерти, он услышал пронзительные крики.

ГЛАВА 2

Торалд, Эйбитар, 877 год, луна Адриели убывает

Они с полудня находились в королевской башне – сколь возможно дальше от городской рыночной площади. Единственное окно герцогских покоев выходило на океан Амона и каменистый берег, и Филиб слышал непрестанный рокот волн, бившихся о подножия темных скал. Пронзительно кричали чайки, кружа над крепостными валами замка, и морской ветер завывал в расселинах утесов, словно демоны Байана.

Но, несмотря на этот шум и монотонный голос дяди, который в очередной раз объяснял, как правильно вести учет податей, взимаемых с танов, Филиб все же слышал доносившиеся из города звуки музыки. Он рассеянно крутил золотое кольцо с печаткой на пальце правой руки и думал о том, где же сейчас Ренель. Наверняка она была в городе – веселилась на ярмарке вместе со всеми.

– Филиб!

Молодой лорд поднял голову. Дядя сидел напротив за широким дубовым столом, устремив на него сердитый взгляд серых глаз и сжав губы в тонкую линию.

– Да, дядя?

– Ты мог бы, по крайней мере из вежливости, притвориться, что слушаешь. Возможно, это не так увлекательно, как то, о чем ты мечтаешь, но, я уверен, это тоже важно.

Филиб ухмыльнулся:

– Да, важно. Но я же сказал: в этом нет необходимости.

Герцог нахмурился и указал на свитки, лежавшие на столе перед ним.

– Такой способ…

– Он не по мне, – перебил его Филиб. – Я знаю, вам он нравится. Я знаю, мой способ кажется вам не таким упорядоченным и последовательным. Но мне так проще. Если вы действительно собираетесь поручить мне следить за сбором податей, вам придется позволить мне делать это так, как я нахожу нужным.

– Не я придумал этот способ, Филиб, – сказал Тоббар, смягчая голос. – Им пользовался твой отец. И король, правивший до него. Торалдские герцоги вели учет податей таким образом еще со дней, предшествовавших Войне Королевы. Неужели ты действительно полагаешь, что вправе отказаться от заведенного обычая?

Филиб закрыл глаза. Его отец. Что, в самом деле, он мог возразить против такого довода?

– Ну ладно. – Он открыл глаза и откинул со лба волосы жестом, который его мать сразу бы узнала. – Но нельзя ли заняться этим попозже? Пожалуйста! Ярмарка…

– Ярмарка? – повторил Тоббар, опять начиная сердиться. Он раздраженно указал на дверь, словно музыканты, колдуны, акробаты и разносчики, странствовавшие с ярмаркой Бодана, находились прямо за ней. – Прошло уже почти два года со дня твоего Посвящения, Филиб. Тебе пора бы знать, что у герцогов и лордов нет времени на ярмарку. У нас есть дела поважнее. Кроме того, ярмарка пробудет здесь еще пять-шесть дней. У тебя останется время на развлечения после того, как мы закончим. Ярмарка, – снова проворчал он, тряся головой. – Думаешь, твоего отца больше интересовало бы происходящее в городе, чем подати танов?

Филиб ожидал такого вопроса:

– По правде говоря, именно так я и думаю.

Тоббар поднял взгляд. Филиб видел, что он с трудом сдерживает улыбку.

Дядя вздохнул и наконец улыбнулся:

– Возможно, ты прав.

– Так или иначе, я толком не понимаю, зачем вы поручаете мне вести учет податей, – сказал Филиб. – Скоро я стану королем. И тогда эта обязанность снова ляжет на вас. К чему лишние хлопоты?

– Возможно, я просто хочу немного отдохнуть, – сказал герцог. – Как ты верно заметил, мне придется выполнять эту обязанность до конца жизни. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь хоть ненадолго взял этот труд на себя. И я не хочу, чтобы этот человек испортил мои записи по невежеству. Кроме того, – продолжил он после короткой паузы, – как я тебе уже говорил, королям тоже необходимо знать счетное дело. На что, по-твоему, идет наша десятина каждый четвертый месяц?

– Для этого у короля есть министры. У дедушки точно есть.

Тоббар покачал головой:

– Лишь с недавних пор. В молодости он занимался этим сам.

Филиб глубоко вздохнул:

– Ладно, сдаюсь. Обещаю освоить ваш способ. Но не сегодня. И не раньше, чем ярмарка уедет отсюда в Ирдли.

Герцог положил свиток на стол и откинулся на спинку кресла, улыбаясь так, как мог бы улыбаться отец Филиба.

– А она в этому году неплохая.

– Лучшая на моей памяти. – Филиб тоже широко улыбнулся. – И один день такой ярмарки пропустить жалко. – Он почувствовал, что дядя сдает позиции, и воспользовался полученным преимуществом. – С учетом и записями можно будет разобраться и после того, как ярмарка уедет.

– Верно, – согласился Тоббар, по-прежнему улыбаясь. – Полагаю, твоя девушка тоже там?

У Филиба сжалось сердце. Несомненно, она все еще злилась на него из-за прошлой ночи. То была Ночь Двух Лун месяца Адриели. Ночь Влюбленных. Они должны быть вместе, часто говорила она. В эту ночь как ни в одну другую. Так она говорила – и ее темные глаза сердито сверкали или, что еще хуже, наполнялись слезами. Как будто он сам не понимал. Как будто у него был выбор. «Ты знаешь, что в наших отношениях существуют известные ограничения, – в очередной раз пришлось сказать Филибу. – Ты прекрасно понимаешь, что некоторые вещи от меня не зависят, и это одна из них». Но она все равно сердилась и обижалась. Можно ли было винить ее?

– Да. – Он старался говорить беззаботным тоном. – Вероятно, она там.

– Ты очень привязался к ней, не так ли? Филиб пожал плечами и отвел глаза:

– Она мне нравится. Это плохо?

– Конечно нет. Только не забывай, кто она и кто ты. Филиб кивнул, но продолжал смотреть в окно.

– Ты правильно заметил, Филиб: скоро ты станешь королем. По моим предположениям, твой дедушка откажется от престола в течение года. Тебе пора подумать о жене и наследниках. Нам повезло. Долголетие нынешнего короля позволило династии Торалдов удержать корону, несмотря на смерть твоего отца. Теперь твоя очередь действовать.

– Вы затеяли этот разговор по просьбе моей матери, дядя? – спросил Филиб, взглянув Тоббару в глаза.

Дядя еле заметно улыбнулся:

– Не совсем. Но она поделилась со мной своими опасениями. Она боится, что ты слишком сильно привязался к девушке.

– Ее зовут Ренель.

Взгляд Тоббара стал жестче.

– Подобные замечания беспокоят и меня тоже. Как ее зовут, не имеет значения. Если взглянуть на вещи шире, и сама она ничего не значит. Если ты желаешь оставить ее при себе в качестве любовницы, уверен, это можно устроить. Но мне бы не хотелось, чтобы ты…

Вдруг он осекся, и на его красном лице отразился ужас.

– Прошлая ночь! – выдохнул он. – Надеюсь, вы не…

Филиб снова уставился в окно.

– Нет, – сказал он хриплым голосом. – Мы не были вместе.

Дядя облегченно вздохнул:

– Хорошо. Ты совершил бы непоправимую ошибку, Филиб. Тебе уже сейчас нужно упрочивать связи с другими домами. А есть ли лучший способ сделать это, чем выгодный брак?

– Я все это знаю, дядя! – Филиб повысил голос. – Не надо повторять мне это в сотый раз!

Тоббар замолчал. Филиб снова отвел глаза, но все равно ощущал на себе взгляд дяди.

– Я даже не уверен, что легенда применима к нашему случаю, – сказал молодой лорд после продолжительного молчания. – Легенда гласит всего лишь, что влюбленные, соединившиеся в Ночь Двух Лун месяца Адриели, будут любить друг друга вечно. А я… – Он сглотнул. – Мы с Ренель уже давно вместе. Вероятно, прошлая ночь ничего не изменила бы.

– Возможно, – мягко согласился Тоббар. – Но ты поступил правильно, не став рисковать.

Филиб снова кивнул. Одинокая чайка пронеслась за окном, и ее крики отозвались эхом в стенах замка. «Сегодня, – пообещал он себе. – Сегодня я буду с ней. После поездки».

Они некоторое время сидели молча. Филиб смотрел невидящим взглядом в окно, а герцог, несомненно, наблюдал за ним. Дядя заслуживал более уважительного отношения. За пять – пять! – лет, прошедших после смерти отца, он сделал все возможное для того, чтобы подготовить Филиба к вступлению на престол. Тоббар взял на себя обязанности, от которых менее великодушный человек отказался бы из зависти и негодования. Филиб знал, что в Анейре, Сириссе и любом другом королевстве Прибрежных Земель в подобных обстоятельствах на престол взошел бы человек, занимавший положение Тоббара, и передал бы корону своим наследникам. Только в Эйбитаре, где действовали древние Законы Престолонаследия, власть переходила к старшему сыну, а не к младшему брату умершего короля. Упомянутые Законы были приняты главами двенадцати эйбитарских домов после смерти Урэя Второго, последнего из древних королей династии Торалдов. Узаконивая мирный способ разделения королевской власти между пятью главными домами Эйбитара, герцоги стремились стабилизировать положение в стране и предотвратить опасность установления монархической династии одним домом.

Согласно Законам, престол мог унаследовать только старший сын или старший внук короля, достигший совершеннолетия. Если у короля не было наследников, верховная власть переходила к герцогу из самого благородного рода, не находившегося у власти. Род Торалдов всегда считался благороднейшим из всех домов, ибо он пошел от Бинтара, первого великого правителя Эйбитара. После дома Торалдов шли дома Галдастенов, Кергов, Кентигернов и Глиндивров. Таким образом, если бы дедушка Филиба, Айлин Второй, умер в период между смертью отца Филиба и Посвящением последнего, на престол взошел бы герцог Галдастенский. Вернее, герцог Кергский, понял Филиб, с содроганием вспомнив об ужасном случае, произошедшем в Галдастене несколько лет назад и повлекшем за собой смерть герцога и его семьи.

Поскольку дом Торалдов занимал самое высокое положение в Эйбитаре и поскольку власть всегда переходила к наиболее знатному роду, Торалды удерживались на престоле дольше, чем любая другая династия. Отцу Филиба было бы приятно узнать, что его смерть не помешала сыну занять свое место в пантеоне королей из рода Торалдов.

Тишину нарушил стук в дверь герцогских покоев. Тоббар и Филиб переглянулись, а потом пожилой мужчина громко пригласил стучавшего войти.

Дверь открылась, и в комнату вошла Энид джа Ковар, главный советник герцога.

– Сэр, – начала женщина-кирси с самого порога. – Я только… – При виде молодого человека она осеклась. – Лорд Филиб, я не знала, что вы здесь. Извините за вторжение.

– Все в порядке, Энид, – сказал Тоббар. Он бросил взгляд на племянника. – Думаю, мы уже закончили.

Филиб поднялся с места:

– Спасибо, дядя.

– Но тебе придется сдержать свое обещание. Когда ярмарка уедет, ты освоишь старый способ учета податей.

– Даю слово. – Филиб широко улыбнулся.

– Вы собираетесь на ярмарку, милорд? – спросила главный советник, в желтых глазах которой дрожали блики солнечного света, лившегося в окно. Как у всех представителей племени колдунов, у нее были белые волосы и бледная, почти прозрачная кожа. Энид гладко зачесывала волосы назад, отчего казалась еще более хрупкой, чем большинство кирси. Порой Филибу даже не верилось, что она обладает столь мощным магическим даром. Однако всего два года назад, когда вспыхнувший поздней ночью пожар грозил охватить центр обнесенного стеной города под замком, он видел, как эта тщедушная женщина вызвала густой туман, заглушивший пламя, и ветер, который подул навстречу более сильному естественному ветру и не позволил огню распространиться. Без помощи ее магии жители города вряд ли сумели бы не дать пожару разбушеваться вовсю.

– Да, – ответил Филиб. – Я отправляюсь на ярмарку. Вы там были?

Энид снисходительно улыбнулась, словно разговаривала с ребенком:

– Ярмарка показалась мне… скучной. Однако я буду на торжественном обеде сегодня вечером. Полагаю, мы там увидимся?

Торжественный обед. Он совсем забыл. У него не было выбора: он непременно должен был присутствовать там. Обед давал он, вместе с Тоббаром и матерью. Но как объяснить это Ренель? Она тоже будет там, хотя и не за его столом, разумеется; и будет надеяться на встречу с ним позже. Но позже ему еще предстояла поездка. Сегодня он должен был ехать на ночь глядя.

Дядя пристально смотрел на Филиба, ожидая его ответа на вопрос Энид.

Он через силу улыбнулся.

– Да, конечно, я буду там.

Тоббар не сводил с племянника глаз, словно хотел услышать еще что-то.

– Даю слово, дядя, – сказал Филиб. – Я буду там. Все же Тоббар не выглядел удовлетворенным.

– Тогда почему у тебя такой вид, словно тебе до смерти не хочется там присутствовать? Или дело в этой… – Он на миг умолк. – Или дело опять в Ренель?

– Нет. – Филиб тяжело вздохнул. – Я хотел поехать в лес сегодня вечером, – наконец сказал он. – Вот и все. Ничего страшного. Я просто сделаю это после обеда.

Тоббар побледнел:

– Извини, Филиб. Моя память уже не та, что была раньше.

– Боюсь, я не совсем понимаю, – сказала Энид, переводя взгляд с Филиба на герцога.

– Мой отец погиб на охоте в ночь полной Паньи, – сказал Филиб. Он содрогнулся оттого только, что произнес эти слова. Он до сих пор помнил, как проснулся от звона колокола в караульне и услышал вой матери в соседней комнате.

– Прошу прощения, – сказала женщина-кирси. – Я в Торалде недавно. Но мне казалось, это случилось в месяце Кебба.

Филиб кивнул, снова крутя кольцо на пальце:

– Так и есть. Но каждый месяц в эту ночь я отдаю дань уважения памяти отца, приезжая на место его гибели. А в месяце Кебба в эту ночь я возглавляю охоту, как некогда делал он, а потом остаюсь там до рассвета.

– По-моему, это замечательный способ чтить память отца, милорд, – сказала Энид.

– Спасибо.

– Я прослежу за тем, чтобы последнее блюдо подали пораньше, Филиб, – сказал дядя. – Как я мог забыть? Прости меня.

– Тут нечего прощать. – Филиб пожал плечами. – Мать говорит, глупо делать это чаще, чем раз в году. – Он улыбнулся. – Правду сказать, она назвала это нездоровой привычкой. Но мне в любом случае придется прекратить поездки, когда я переберусь в Одунский замок; поэтому я считаю нужным продолжать их до той поры.

– Каждый из нас чтит память твоего отца по-своему, – сказал Тоббар. – В том числе и твоя мать. Я не вижу ничего дурного в твоих поездках и скажу ей об этом при первой же возможности.

– Спасибо.

– Однако будь осторожен сегодня, – продолжал дядя. – Ярмарка дело хорошее, но она привлекает в город множество мошенников и бродяг. Мне было бы спокойнее, если бы ты взял с собой одного из своих вассалов.

– Со мной ничего не случится, дядя. Я езжу туда каждый месяц, и всегда один.

– Замечательно. – Тоббар легко потряс головой.

Филиб бросил взгляд в сторону окна. Солнечный свет, заливавший стены замка, приобрел предвечерний ярко-золотой оттенок. У него почти не оставалось времени отыскать Ренель до начала торжественного обеда.

– Ступай, Филиб, – сказал герцог. – Скоро увидимся.

Не успел Тоббар договорить, как Филиб направился к двери. Он остановился для того только, чтобы поклониться дяде и коротко кивнуть женщине-кирси. А потом стремительно удалился из комнаты, торопливо спустился по каменной винтовой лестнице башни и вышел наружу. Если ему хоть немного повезет, он найдет Ренель на рыночной площади. Филиб надеялся, что, увидев его, она обрадуется и забудет о своих обидах.

Стоявшая рядом певица завершала первую песню, свободно беря заключительные высокие ноты «Посвящения Панье», находя в произведении тонкие нюансы, которые оставались незамеченными большинством исполнителей. Это был трудный пассаж, хотя ни одну часть «Гимна лунам» никто бы не назвал простой; и она справлялась с ним превосходно.

Кадел не помнил ее имени, хотя они пели вместе со второго дня ярмарки. Для бродячих певцов Прибрежных Земель было в порядке вещей встречаться с собратьями по ремеслу, репетировать и выступать вместе с ними, а потом, тщательнейшим образом поделив заработанные деньги, расходиться в разные стороны. А уж в городах, принимавших эйбитарскую ярмарку, это было самым обычным делом. Кадел и Джедрек странствовали таким образом по Прибрежным Землям без малого четырнадцать лет; Кадел уже и не помнил всех людей, с которыми они пели.

У него всегда была плохая память на имена, и он находил эту особенность весьма полезной с учетом другого, основного рода своих занятий. Но в данном случае ему хотелось запомнить имя певицы, хотя бы из вежливости. Она не стеснялась обнаруживать свой интерес к Каделу, надолго задерживая на нем призывный взгляд и становясь к нему ближе, чем требовалось, когда они пели. Если бы у него и Джедрека не было других дел, требовавших внимания, он проявил бы ответный интерес. Она была довольно привлекательной – короткие темные волосы, светло-зеленые глаза, милое круглое личико – и чуть полноватой, как раз во вкусе Кадела. Но самое главное, она была превосходной певицей с сильным и гибким голосом. Уже только по этой причине ему следовало запомнить имя женщины. Ее интерпретация «Посвящения Панье» вызвала у него уважение.

Джедрек и ее сестра, имя которой он тоже забыл, подпевали ей; их сильные голоса образовывали контрапункт, сплетаясь, словно любовники в объятиях. Кадел знал, что эти двое провели прошлую ночь вместе, и их согласное пение о том свидетельствовало. Джедрек не верил легендам о лунах, хотя никогда не упускал случая заверить женщину в вечной любви, чтобы затащить в постель. Он занимался этим уже несколько лет. И все же Кадел до сих пор раздражался при виде столь безрассудного поведения друга. Ему не представилось возможности поговорить с Джедреком утром, поскольку тот со своей женщиной появился за несколько минут до начала представления; но он собирался сделать это сразу после выступления.

Первая певица («Как же ее зовут?») взяла последнюю ноту «Любви Паньи». Звучавшие контрапунктом голоса завершали первую песню, потом наступала очередь Кадела. Он медленно набрал воздуха в грудь и приготовился. Вступление к «Плачу Илиаса» являлось, безусловно, самой трудной частью второй песни. Она начиналась с высоких нот на верхнем пределе его диапазона и только через несколько стихов, в средних пассажах, резко переходила на низкие. Ближе к концу мелодия опять звучала выше, но к тому времени он уже распевался. Начало – самое трудное.

Звучавшие контрапунктом голоса умолкли. Кадел открыл рот и, постаравшись расслабить голосовые связки, взял первую ноту. Его голос взмыл ввысь, словно сокол в ясное небо, и он отдался музыке, целиком захваченный сладостно-скорбной мелодией и стихами, в которых рассказывалась трагическая история.

Любой, кто знал Кадела (или думал, что знает) только по основной работе, страшно удивился бы, увидев, как действует на него музыка. Порой он сам удивлялся. Сколько раз по завершении музыкальной фразы, исполненной глубочайшего чувства, он неожиданно обнаруживал, что его лицо залито слезами! Да, певческое искусство требовало сосредоточенности и собранности и потому возбуждало Кадела точно так же, как возбуждало основное ремесло, тоже требовавшее сосредоточенности и собранности. Но дело было не только в этом. Музыка, даже возбуждая, умиротворяла. Она приносила одновременно удовлетворение и облегчение. Во многих отношениях она походила на акт любви.

В случае с «Гимном» это было верно как ни с каким иным музыкальным произведением. Обычно он исполнялся только раз в месяц, в Ночь Двух Лун. Но вчера вечером они выступили с таким блеском, что все пропустившие представление и слышавшие восторженные отзывы о нем, просили повторить его сегодня. Джедрек и женщины охотно согласились оказать такую услугу, но Кадел колебался. Вчера они пели просто божественно. Исполняя вторую песню, Кадел почувствовал, что сам Илиас спустился с небес Морны, дабы присоединить свой голос к его голосу. Другие тоже пели превосходно, особенно женщина, исполнявшая партию Паньи.

Однако не было никакой уверенности в том, что вдохновение, снизошедшее на них накануне, вернется в эту ночь снова. Кроме того, сегодня у него и Джедрека были другие дела. И только когда один из местных трактирщиков предложил им двойную плату за повторное исполнение «Гимна», Кадел понял, что у него нет выбора. Не то чтобы они с Джедреком очень нуждались в деньгах. Но их считали странствующими музыкантами, а ни один странствующий музыкант не мог отказаться от таких денег, не возбудив подозрения.

И вот он снова исполнял «Плач» – и, к великому своему удивлению, пел еще лучше, чем вчера. Все они пели лучше. Об этом красноречиво свидетельствовали лица слушателей. Даже в слабом исполнении «Гимн» оставался потрясающим душу музыкальным произведением, способным исторгнуть слезы у самой равнодушной публики. Но в исполнении мастеров он поражал своей возвышенной красотой и возбуждал в сердцах ту же страсть, тоску и горе, о которых рассказывал.

«Гимн» повествовал о любви Паньи, девушки из племени кирси, и Илиаса, юноши из племени инди. Боги Кирсар и Ин, создавшие эти два народа, издавна ненавидели друг друга и потому запретили кирси и инди смешиваться. Но любовь Паньи и Илиаса оказалась сильнее страха перед великими богами. Скоро Панья зачала, и в сердце Кирсара запылала ярость, словно огненный магический дар, которым обладали многие люди его племени. Все знали, что женщины-кирси слишком хрупки, чтобы рожать детей от мужчин-инди. В свой срок Панья разрешилась от бремени прелестной девочкой, но сама умерла во время родов. Потеряв возлюбленную и не сумев найти утешение в рождении дочери, Илиас покончил с собой, надеясь встретиться с Паньей в Царстве Байана.

Однако Кирсар на этом не успокоился. Он превратил любовников в луны, белую и красную, которые поместил на небе в качестве предостережения всем кирси и инди, осмеливающимся любить друг друга. До конца времен, провозгласил великий бог, любовники будут следовать друг за другом среди звезд, но никогда не встретятся и даже не увидят друг друга снова. Всякий раз, когда белая луна Паньи будет восходить на небе, красная луна Илиаса будет закатываться и восходить вновь не раньше, чем первая скроется за горизонтом.

Но столь велика была любовь Паньи и Илиаса, что они сумели нарушить волю бога. Когда белая луна, полная и сверкающая, впервые взошла в ночном небе, она задержалась в зените и подождала, когда красная луна догонит ее. С тех пор они вершили свой путь в поднебесье вместе, убывая и прибывая почти одновременно.

Кадел медленно выводил мелодию второй песни, заставляя слушателей переживать все чувства, испытанные Илиасом: страстную любовь к девушке из племени кирси, страх перед гневом богов, радость при известии о беременности возлюбленной и, наконец (здесь, в заключительной части душераздирающего плача, мелодия вновь взмывала по спирали к самым высоким нотам), скорбь о смерти Паньи. Джедрек и вторая женщина не отставали от него ни на миг: замедлили темп своего контрапункта, когда он исполнял протяжную часть, повествовавшую о страстной любви Илиаса; ускорили темп вместе с ним, когда он перешел к следующей части, рассказывавшей о страхе Илиаса; и затем вновь замедлили, чтобы глубоко потрясти сердца слушателей пронзительно-печальной мелодией, когда он запел о скорби юноши.

Третья, и последняя песня, «Круговращение влюбленных», рассказывавшая о неповиновении, которое Панья и Илиас выказали Кирсару уже после смерти, исполнялась как канон. Сначала первая женщина высоким голосом пропевала затейливую лирическую мелодию. Когда она доходила до конца первого стиха, вступал Кадел, который повторял ту же музыкальную тему, но несколькими тонами ниже. За ним следовала вторая женщина, а затем вступал Джедрек. Таким образом, мелодия, пропетая сначала в высокой тональности, потом в низкой, потом снова в высокой и снова в низкой, как бы совершала круговое движение, и, едва умолкал один голос, мелодию подхватывал следующий. Как Илиас следовал за Паньей по небу, совершая оборот за оборотом, так следовали друг за другом голоса исполнителей, пропевая заключительную тему тринадцать раз подряд, по числу лунных месяцев в году.

Они закончили, и слушатели разразились восторженными криками и бурными аплодисментами. Но еще сильнее порадовала Кадела мертвая тишина, воцарившаяся на несколько мгновений перед овацией после того, как они пропели последние ноты. Ибо этот миг тишины, миг благоговения и почтения, томления и радости, говорил о впечатлении, произведенном на слушателей искусством певцов, гораздо больше, чем любые аплодисменты.

Он бросил взгляд на женщину рядом, и они обменялись улыбками. «Как же тебя зовут?»

– Ты замечательно поешь, – прошептал он.

Она многозначительно улыбнулась, но не покраснела, как некоторые женщины.

– Ты тоже.

Они поклонились по очереди, потом все четверо поклонились одновременно и покинули сцену, но даже после ухода певцов аплодисменты и крики не стихали. Они четырежды выходили на поклон, и публика четырежды вызывала их снова; наконец к ним подошел трактирщик и спросил, не исполнят ли они «Гимн» еще раз, за двадцать киндов, по пять на каждого.

И снова Джедрек и вторая женщина изъявили готовность, но на сей раз Кадел и темноволосая певица решительно отказались.

– Но Анесса! – воскликнула вторая женщина, поворачиваясь к сестре. – Он же предлагает хорошие деньги!

«Анесса!» Ну конечно. Анесса и Калида.

Анесса помотала головой:

– Я не соглашусь, даже если он предложит пятьдесят киндов. Двух раз достаточно. – Она на миг встретилась глазами с Каделом. – Мы дважды обретали вдохновение, исполняя «Гимн». Испытывать судьбу в третий раз просто глупо.

Младшая женщина открыла было рот, но Анесса подняла палец, останавливая ее:

– Нет, Калида. Это мое последнее слово.

Кадел одобрительно кивнул и посмотрел на трактирщика.

– Боюсь, нам придется отказаться.

Мужчина казался разочарованным, но натянуто улыбнулся.

– Я так и думал. – Он повернулся и направился к стойке. – Я расплачусь с вами, и вы можете трогаться в путь, – бросил он через плечо.

Кадел взглянул на Джедрека, который еле заметно кивнул. С пением покончено. У них еще есть дела.

– Вы пойдете с нами на пир сегодня вечером, Корбин?

Он сообразил не сразу. Вымышленное имя, взятое им на время ярмарки.

– Боюсь, что нет. – Он посмотрел Анессе в глаза. Жалко, конечно. Он бы с удовольствием провел ночь-другую в ее объятиях. – Мы с Хоноком сегодня собираемся навестить своих старых друзей.

Она слегка нахмурилась:

– Досадно. Я надеялась пообщаться с тобой в другой обстановке, вне всего этого. – Она махнула рукой в сторону сцены и улыбнулась так же многозначительно, как улыбалась раньше, когда они закончили выступление.

– Мне бы тоже хотелось. Завтра на ярмарке мы с Хоноком будем петь народные сирисские песни. Может быть, после нашего выступления?

Кадел наперед знал ответ Анессы. Несколько дней назад он случайно услышал, как женщины обсуждают свои дальнейшие планы. Все же он без труда изобразил разочарование, когда Анесса объяснила, что они с сестрой покидают Санбиру завтра утром.

– Так, значит, мы вообще больше не увидимся с вами? – грустно спросила Калида, переводя взгляд с сестры на Джедрека.

– Похоже что так, – сказал Кадел. – По крайней мере в ближайшее время. – Он улыбнулся Анессе. – Но возможно, Адриель снова сведет нас.