Текст книги "Олигархи. Богатство и власть в новой России"

Автор книги: Дэвид Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 48 страниц)

На субботней встрече не был решен самый щекотливый вопрос – что делать с банками. Угроза кризиса всей банковской системы была реальной. В воскресенье под давлением некоторых из олигархов, при обстоятельствах, которые так и не были выяснены до конца, Кириенко согласился защитить банки. Он дал согласие на “мораторий”, в соответствии с которым российские банки и компании имели право не выплачивать иностранные долги в течение трех месяцев. Магнатам предоставлялась возможность навсегда избавиться от обязательств по кредитам, общая сумма которых, согласно подсчетам, произведенным впоследствии Чубайсом, превышала іб миллиардов долларов ^{553} . Это означало, что российское правительство участвовало в ограблении иностранных инвесторов.

Такая экстраординарная мера была подарком для магнатов. Авен вспоминал, что Березовский позвонил ему в Италию, где он проводил отпуск, и настоятельно просил немедленно вылететь в Москву. Березовский объяснял мне, что убеждал Авена вернуться в Москву и помочь Чубайсу справиться с трудностями, связанными с надвигающейся девальвацией. По словам Березовского, он чувствовал, что Чубайс и его помощники “не понимали, что делают”. Как вспоминал Авен, Ходорковский также настаивал на моратории. В понедельник наступал крайний срок платежа по кредиту, который МЕНАТЕП не мог произвести ^{554} .

Авен ожидал девальвации рубля, и его банк тщательно избегал долларовых форвардных контрактов, но он был ошеломлен тем, что Чубайс и Кириенко решились на девальвацию и дефолт одновременно. “Это было полной неожиданностью, – сказал он. – У нас имелись облигации ГКО на 100 миллионов долларов, и мы предполагали, что из-за девальвации можем потерять 20 процентов их стоимости. Мы понятия не имели о дефолте, абсолютно никакого понятия”.

До Малашенко, который был глазами и ушами Гусинского в сфере политики, доходили какие-то слухи, но, по его воспоминаниям, он также не думал, что правительство пойдет на дефолт и девальвацию одновременно. “Я не принимал это всерьез, – рассказывал он мне, – потому что это было невероятно. Как, черт возьми, вы собираетесь объявить дефолт и девальвацию одновременно? Любой специалист только посмеется над этим, потому что так не бывает. Поэтому я думал, что, возможно, все будет не настолько плохо. Могу сказать вам только одно: вероятно, некоторые посвященные просто знали, что произойдет, а остальные этого не понимали. Именно поэтому после 17 августа многие российские компании и олигархи оказались в такой сложной ситуации”.

В воскресенье, 16 августа, Кириенко и Чубайс прилетели на вертолете к Ельцину, находившемуся в охотничьей резиденции “Русь” примерно в ста километрах к северо-западу от Москвы. Они в общих чертах обрисовали свой план и выразили готовность уйти в отставку, но Ельцин отставку не принял. Через два дня после того, как он пообещал стране, что девальвации не будет, Ельцин согласился на дефолт и девальвацию одновременно, не дожидаясь подробных объяснений Кириенко. “Действуйте, – прервал Ельцин премьер-министра, – принимайте все необходимые чрезвычайные меры” ^{555} .

Когда Кириенко и Чубайс вернулись в Москву, они направились непосредственно в Белый дом. Было поздно, около полуночи, но автомобильную стоянку перед внушительным белокаменным зданием заполнили огромные черные джипы охраны, сопровождавшей магнатов. Лимузины самих олигархов находились внутри ограды здания, но их накачанные телохранители в черных куртках ждали снаружи. Страна спала, когда олигархи и правительство слились в последних сердечных объятиях.

Миллионы людей по всей России, которым предстояло почувствовать на себе последствия девальвации и дефолта, оставались в неведении, а кучка предпринимателей, когда-то собиравшихся на Воробьевых горах, была приглашена, чтобы стать свидетелями последнего акта и, может быть, повлиять на него, надеясь спасти свою шкуру. Само их присутствие здесь в такой щекотливый момент, когда начинался крупнейший экономический кризис в России после распада Советского Союза, стало свидетельством связей между богатством и властью. Олигархи достигли пика своей власти, вершины своей коллективной мощи, но во многих отношениях кризис вызвали они сами. Их шумная ссора вокруг “Связьинвеста”, их политические игры в Кремле, их пристрастие к легким деньгам и иностранным кредитам – это-то и привело их и Россию к краю пропасти. В широких, устланных коврами коридорах на четвертом и пятом этажах Белого дома олигархи сидели до раннего утра, задавая себе вопрос: что впереди? В мире, который они построили, должны были произойти непредвиденные ими резкие перемены. Выживет ли их система? Выживут ли они сами?

В полночь уставший Чубайс ушел к себе в кабинет на четвертом этаже. С ним был Гайдар. Дубинин, председатель Центрального банка, время от времени заходил к ним. Принесли кофе и чай; Чубайс, еще не снявший галстук, в котором ездил на совещание к Ельцину, открыл свой ноутбук. Накануне в файле с заголовком “Совещание” Чубайс сделал записи, освещавшие события предшествовавшей недели. Он записал:

“Ухудшение ситуации в течение всей недели и резкий спад в пятницу:

1. Курсы в обменных пунктах – при официальном курсе 6,i8 в обменных пунктах курс – 7, а в понедельник может быть 7,2 или 7,3, то есть будет превышена верхняя граница коридора, рассчитанного на три года!

2. Начиная с четверга дополнительное обеспечение, то есть обязательные банковские платежи по полученным кредитам, не вносилось. Два из них следовало внести к пятнице; еще четыре нужно внести начиная с понедельника.

3. Замедление платежей в банковской системе начинает перерастать в полную остановку. Поступление доходов от налогообложения в бюджет резко снижается. Если выплата дополнительных фондов не будет отложена начиная с понедельника, остановка платежей может произойти уже в середине недели.

4. Сокращение резервов Центрального банка – в течение недели было израсходовано около 1,5 миллиарда долларов, почти вдвое больше, чем за предыдущую неделю. За одну только пятницу был израсходован миллиард долларов. Очевидно, что если не будут приняты жесткие решения, начинающаяся паника на валютном рынке может полностью истощить резервы Центрального банка меньше чем за неделю”.

Чубайс знал, что так продолжать они не могут, но боялся того, что надвигалось. Казалось, что он побежден и находится на грани отчаяния. Дефолт означал, что Россия обманула иностранных инвесторов на миллиарды долларов, которые они вложили в бурные новые рынки России в качестве кредитов и капиталовложений. Конечно, ими двигали жадность и стремление к колоссальной прибыли, они получали хорошие доходы и не обращали внимания на серьезные риски. Но они пришли также потому, что Чубайс сделал это возможным, это он позвал их в землю обетованную. Мысленно Чубайс часто представлял себе этот пейзаж, суливший огромные возможности. ГКО, еврооблигации, акции и долларовые форвардные контракты были признаками того, какой большой путь был пройден ими за столь малый срок. Они были без ума от рынков, а рынки были без ума от России. Потом любовь прошла. “Финансовые рынки – очень нервные создания, – размышлял позже Чубайс. – Как юные леди, они резко реагируют на сомнительные новости – падают в обморок”. Чубайс утверждал также, что в конце у государства не было иного выбора и оставалось лишь вводить инвесторов в заблуждение относительно надвигавшейся девальвации ^{556} .

Беседуя с Альбац, Чубайс читал отрывки своего компьютерного файла. Чубайс также затронул вопрос об обмане инвесторов. Девальвация или дефолт по ГКО в начале года “были бы восприняты во всем мире чрезвычайно отрицательно”, сказал он. “Не сделав это тогда, мы продемонстрировали, что правительство борется до конца. Оно предприняло все мыслимые и немыслимые меры, чтобы не обмануть ожидания наших партнеров внутри страны и за границей... Верно, не получилось. Верно, мы потерпели неудачу. Дольше откладывать решения, принятые 17 августа, было невозможно. Дальше была пропасть”. Чубайс защищал Ельцина, который 14 августа солгал о приближавшейся девальвации. “Он сказал именно то, что нужно было сказать”, – настаивал Чубайс. “Любой здравомыслящий политик скажет вам, что, к сожалению, именно так должны вести себя власти в подобных чрезвычайных ситуациях.... власти не имеют права заявлять в трудной финансовой ситуации: “Мы не знаем, справимся мы или нет”, (люди) сразу начнут убегать”. Чубайса тогда спросили, имеют ли власти право лгать. “В такой ситуации власти обязаны сделать это. Они о-бя-за-ны. Поэтому международные финансовые учреждения, несмотря на все, что мы сделали, а мы обманули их на 20 миллиардов долларов [53]53
  Это замечание наделало шуму, когда газета “Лос-Анджелес тайме” приписала Чубайсу высказывание о том, что Россия “обманула” МВФ на 20 миллиардов долларов. В письме, направленном в газету, Чубайс ответил, что имел в виду 20 миллиардов долларов, на которые российские банки “обманули” иностранных кредиторов, воспользовавшись мораторием. Альбац подтвердила мне, что в интервью Чубайс имел в виду иностранных инвесторов, а не МВФ.


[Закрыть], понимают, что у нас больше не было другого выхода, а если бы мы поступили так, как предлагал Илларионов, они навсегда прекратили бы вести бизнес с нами. То есть катастрофа была бы та же, что и теперь, но любая надежда на то, что инвесторы вернутся, была бы потеряна”.

Поздно вечером в воскресенье возникла новая трудность. В тот день Чубайсу показалось, что МВФ дал ему “зеленую улицу” относительно планов дефолта и девальвации в России, и он сказал об этом Ельцину, когда они находились в охотничьем домике. Однако после его возвращения в Белый дом у МВФ появились возражения. Чубайс позвонил Мишелю Камдессю, директору-распорядителю фонда, Фишеру, Саммерсу и заместителю министра финансов США по международным вопросам Дэвиду А. Липтону. Представители МВФ сказали: не делайте этого. Они предложили обратиться к Думе с просьбой о новом увеличении налогов и призвать парламент к проведению специальной сессии. Чубайс сказал, что это невозможно. Последовали напряженные часы телефонных переговоров. В случае реализации плана МВФ угрожал России “разводом”. Наконец стальной Чубайс взорвался. “Вы понимаете, что может произойти здесь? – кричал он по телефону. – Здесь будет как в Индонезии. Это не шахтеры, стучащие касками перед Белым домом. Это будет крах банковской системы России. Настоящий крах!” Чубайс говорил эмоционально, жестко и бескомпромиссно. Он сказал, что осуществление плана остановить невозможно и что о нем будет объявлено на следующее утро, 17 августа. Длинная ночь телефонных звонков закончилась. Прежде чем положить трубку, один из представителей Запада просто сказал Чубайсу: “Удачи”.

Чубайс не знал, как отреагирует МВФ, до тех пор, пока утром в день принятия решения не было опубликовано заявление, в котором Камдессю подтвердил точку зрения, что для России важно осуществлять реформы. “Важно, чтобы международное сообщество в целом, как государственный, так и частный сектор, проявляло солидарность с Россией в это трудное время”, – продолжил он. Чубайс вздохнул с облегчением.

В течение длинной ночи Чубайс пригласил олигархов – Березовского, Ходорковского, Авена, Фридмана и Потанина. Он объяснил план. Рублю будет позволено опуститься до уровня 9,5 рубля за доллар. Что более неприятно, их ГКО превратятся в ничего не стоящую бумагу. Магнаты сидели в наводившей ужас тишине ^{557} . Последствия были ясны: на них обрушится тяжелый удар, особенно на банки. “Они все банкроты, – сказал, вспоминая эту сцену, Йордан. – Им хочется одного – защищать себя как можно дольше”.

Ранее Березовский поддержал идею постепенной девальвации; его “Независимая газета” помещала на своих страницах предупреждения Илларионова. Но теперь, в этот поздний час, Березовского беспокоило то, что Чубайс действовал вопреки совету МВФ. Виноградов, самый уязвимый из них, вспоминал, что его взбесила новость о девальвации, потому что его долларовые форвардные контракты, достигшие теперь 2,5 миллиарда долларов, должны были разорить его. Он сделал ставку на устойчивый рубль и проиграл. “Зачем нужно проводить девальвацию сейчас и так резко? – умолял он. – Это кончится тем, что народ пойдет бить окна банков, грабить магазины!” ^{558} Некоторым удалось спастись от полного разорения. Те, кто располагал природными богатствами – у Ходорковского и Березовского была нефть, Потанин рассчитывал на металлы и нефть, – имели обильные поступления наличной валюты от их экспорта. Однако банкам предстояло лопнуть, как мыльным пузырям, – а у Ходорковского и Потанина банки были крупные.

Трехмесячный мораторий стал спасательным кругом, брошенным магнатам их творцом Чубайсом. Он дал им достаточно времени, чтобы сберечь хотя бы некоторые из их активов. Чубайс вспоминал, что олигархи, указывая на руины банковской системы, умоляли его “сделать, по крайней мере, ответный шаг, чтобы помочь каким-то образом избавиться от имевшихся обязательств”. Чубайс согласился. Мораторий и стал таким ответным шагом. Предполагалось, что он на девяносто дней защитит их от кредиторов, но фактически магнаты получили больше. Некоторые кредиты так и не были возвращены, о них забыли; по другим они заплатили несколько центов за доллар.

“Это – подарок людям, чьи руки и ноги вы только что отрезали, – вспоминал Чубайс. – Потом вы дарите им костыли”.

Дефолт, девальвация и мораторий были объявлены на следующее утро, 17 августа. Такие костыли оказались как раз тем, что нужно было Ходорковскому, чтобы не возвращать кредиты, взятые ранее. Именно так он и поступил. По словам бывшего сотрудника МЕНАТЕПа, в пятницу, 14 августа, руководство банка с тревогой наблюдало, произведет ли платежи банк “Империал”. Дефолт банка “Империал” мог вызвать кризис и освободить их от платежа по кредиту, который им предстояло сделать в понедельник. У Ходорковского по-прежнему имелся ЮКОС и океан нефти в Западной Сибири. Но что касается кредитов, ответ был бы прост: “Очень жаль, форс-мажор. До свидания” [54]54
  Бывший сотрудник банка МЕНАТЕПа, пожелавший остаться неизвестным.


[Закрыть].

“МЕНАТЕП обращался с Западом так же, как всегда обходился с российским правительством: как с бесплатным источником финансирования, – сказал мне банкир из МЕНАТЕПа. – Мы можем получить столько денег, сколько нам нужно, говоря правильные вещи. Они продавали и закладывали нефть, которой еще не было, брали в долг у различных программ и использовали в своих интересах острое соперничество иностранных банков, стремившихся создать здесь клиентскую базу. Они просто набрали слишком много кредитов. Им было по тридцать четыре года, и вдруг на них обрушились сотни миллионов долларов. Они слишком много заняли”.

Яркие, полные динамизма времена московского бума остались позади. В течение первых нескольких недель Центробанк пытался удержать рубль на уровне примерно 9,5 рубля за доллар, но 2 сентября позволил валюте свободно плавать. В конечном итоге курс достиг уровня 20 и более рублей за доллар. В те первые дни в городе царило странное настроение, ощущение упущенной возможности. Осенние рекламные кампании начались в конце августа, как будто ничего не случилось. Итальянский дизайнер Эрменеджильдо Зеньа открыл модный салон, как будто у него могли быть клиенты. В газете “Коммерсантъ-Daily”, как ни в чем не бывало, помещали свою рекламу фирмы “Гуччи”, “Де Бирс”, “Луи Вюиттон”. Неоновые огни продолжали вспыхивать в городе и через месяц после девальвации рубля, но на улицах было пусто и тихо, как будто взорвалась нейтронная бомба. Она оставила все символы процветания, но уничтожила людей и их деньги.

Период летних отпусков постепенно подходил к концу, но когда в начале сентября люди неохотно вернулись в город с дач, началась паника. Банковская система закрылась наглухо, все платежи были приостановлены. Самое распространенное объявление на дверях отделений гласило “закрыто по техническим причинам”, что означало – сегодня денег нет, банкоматы стояли безжизненно и безмолвно. Город, казалось, лишился цели и находился в свободном падении, особенно когда поставки импортных товаров стали истощаться и цены неожиданно выросли ^{559} . Покупатели в панике расхватывали шампунь, опустошая полки магазинов, как будто им суждено никогда больше не увидеть “Л’Ореаль”. Внезапно нахлынули воспоминания о старом коричневом мыле советских времен – один кусок на семью из четырех человек. Безумное стремление купить хоть что-нибудь охватило людей на многие недели. На рынках время от времени исчезали такие простые товары, как соль, сахар, мука и спички. Каждый час пункты обмена валюты выставляли новый курс обмена рубля и доллара. В сентябре колебания приобрели невероятные масштабы. Когда наступил срок выплат по долларовым форвардным контрактам, рубль неожиданно и резко повысился в цене, а затем также неожиданно упал снова. Резко снизился уровень жизни, упав на 40 процентов. От ударной волны экономического кризиса пострадали все, но особенно болезненным было ее воздействие на средний класс, едва успевший пустить корни в условиях новой рыночной экономики. Это были люди, прежде работавшие на государство и оставившие надежные места работы, чтобы работать на себя. Они ездили в Париж, покупали джинсы и косметику, ужинали в модных московских ресторанах. Это были представители трудолюбивого класса предпринимателей, вкусившие плоды процветания, главным образом в Москве, и способствовавшие ему. “Ситуация действительно была очень шаткой”, – вздохнула Наталья Тумаш-кова, консультант по рекламе и кадрам, бизнес которой потерпел крах чуть ли не на следующий день после девальвации. “Я помню первый путч в 1991 году, мы были очень напуганы. Мы чувствовали, что все может вернуться. Но во второй раз, в 1993 году, мы уже чувствовали, что изменения необратимы. Теперь мы в шоке оттого, что все могло измениться так быстро!” Мы беседовали в почти пустом, похожем на пещеру зале ресторана “Ле Гурме”, украшенном мраморными колоннами и звенящими люстрами, который когда-то заполняли руководящие работники компаний в дорогих костюмах. Марина Бородицкая, писательница и переводчик, давняя подруга Тумашковой, печально смотрела на безупречно белые скатерти, сверкающие хрустальные фужеры и пустые стулья, освещаемые солнцем сквозь массивные арочные окна. “Я вышла и купила пятнадцать рулонов туалетной бумаги, – сказала она, – на всякий случай”. Кризис нанес самый тяжелый удар по мелким фирмам, таким, как у Тумашковой, которые были созданы на пустом месте и процветали благодаря энергии финансовых кругов – банков, рекламных агентств, бирж и всего, что существовало вокруг них. В год драконов торговля и сфера обслуживания в России сократились на 46 процентов, а количество предприятий, принадлежащих мелким предпринимателям, уменьшилось на 31 процент по сравнению с 1997 годом, когда страна переживала бум ^{560} .

В дни, последовавшие за кризисом, олигархи проявляли беспокойство. Как вспоминал Кириенко, 20 августа Березовский, Гусинский, Смоленский и некоторые другие банкиры пришли к нему с просьбой оказать помощь банку Смоленского “СБС-Агро”. Кириенко рассказывал, что Березовскому хотелось добиться помощи без смены собственника банка. Но Кириенко отказался. “Мы постараемся, чтобы вас уволили”, – сказал Березовский. “Попробуйте”, – ответил Кириенко ^{561} . Позже Березовский отрицал, что такая встреча имела место. “Абсолютная глупость”, – прокомментировал он рассказы Кириенко.

23 августа Ельцин уволил Кириенко, вызвав странную кучу малу, в которой Березовский снова попытался сыграть роль влиятельного политика. Ельцин вновь назначил Черномырдина исполняющим обязанности премьер-министра. По словам Березовского, это было его предложение, которое он передал Ельцину через Юмашева ^{562} . Несколько месяцев назад Березовский помог организовать увольнение Черномырдина, но теперь вернул Черномырдина назад. В день назначения, как рассказывал очевидец, Черномырдин приехал в Белый дом, прошел по длинному, устланному ковром коридору и остановился, прежде чем войти в кабинет премьер-министра. Там его ждал Березовский. Казалось естественным, что Березовский вошел первым, а Черномырдин последовал за ним. Березовский по-прежнему думал о выборах 2000 года, на которых предстояло выбрать преемника Ельцина. “Мы заинтересованы в том, чтобы в 2000 году гарантировать преемственность власти”, – сказал он. Назначая Черномырдина, Ельцин почти слово в слово повторил то, что ранее сказал Березовский, позволяя предположить, что все нити этого нового назначения тянутся именно к нему. “Важным аргументом” в пользу Черномырдина, сказал Ельцин, “является сохранение преемственности власти”. Березовский снова был при деле и без особых усилий выбирал, кто будет управлять страной.

По Москве ползли слухи, что члены семьи Ельцина и магнаты убеждают его уйти в отставку, как только Черномырдин будет утвержден парламентом. 28 августа на экранах телевизоров появился Ельцин, сидевший в Кремле у маленького круглого столика и выглядевший слабым и уязвимым. “Я хочу сказать, что я никуда не уйду, я никуда не уйду, – произнес он медленно, но четко. – Я не уйду в отставку”. Через несколько дней Березовский открыто обсуждал вопрос об отставке Ельцина в радиоинтервью. “Если нет сильной власти, Борису Николаевичу придется уйти в отставку до окончания срока его полномочий, чтобы освободить место для создания сильной власти”.

Но все же Березовский опять потерял инициативу. Власть Ельцина была как никогда слабой, и после двух недель споров парламент проголосовал против Черномырдина. Состояние экономики продолжало ухудшаться. Рынки и банки были парализованы. Лужков обвинил Государственную думу в бездействии. “Я ужасно расстроен тем, что в течение двух недель они не могут принять одно конкретное решение, – заметил он. – Как сказали две мыши – зачем нам сыр? Сейчас нам нужно выбраться из этой мышеловки”. Столкнувшись с упорством парламента, ю сентября Ельцин отказался от кандидатуры Черномырдина и назначил на этот пост Евгения Примакова, министра иностранных дел и типичного представителя старой школы, кандидатура которого была поддержана. Очередная попытка Березовского оказать влияние на политику на этом закончилась. На время.

У Смоленского не было океана нефти, но было море вкладчиков, и они возмущались у дверей отделения банка “СБС-Агро” на Пушкинской площади в центре Москвы. В начале сентября толпа осадила офис, требуя назад свои вклады. Мечта Смоленского создать российский эквивалент “Бэнк оф Америка” рассеялась как дым; надежда завоевать доверие миллионов вкладчиков таяла перед его глазами. Через две недели после кризиса я увидел его в офисе банка. С мрачным видом человека, испытывающего стресс, он нервно сворачивал листок бумаги во все более тугой квадратик. “Я не знаю, – признался он, – что может сейчас заставить людей держать деньги в банках. Просто не могу себе представить, почему они стали бы это делать”.

После кризиса банк Смоленского “СБС-Агро” с его 1200 отделениями и 5,7 миллиона вкладчиков, банкоматами, кредитными карточками и претензиями на преобразование в гигантский коммерческий банк превратился в символ рухнувших надежд. Он стал жертвой массового изъятия вкладов, когда запаниковавшие вкладчики потребовали вернуть их деньги. Мораторий, возможно, защитил магнатов от иностранных кредиторов, но не защитил от сограждан. В августе россияне сняли со счетов в тридцати крупнейших банках 17 миллиардов рублей, или около ю процентов вкладов, а за месяц до этого – всего 2 миллиарда ^{563} . К середине сентября опасения Кириенко оправдались: банковская система терпела крах. Платежи прекратились, несмотря на отчаянные попытки Центробанка пополнить систему за счет рублевых вливаний. На улицах толпы обманутых вкладчиков в ярости осыпали Смоленского нелестными эпитетами. Он обманул их.

В банке Смоленского сложилась странная ситуация с ГКО. В начале сентября Смоленский сказал мне, что “СБС-Агро” имеет миллиард долларов в ГКО, которые были заморожены. Имел он и обязательства перед иностранными инвесторами также в размере миллиарда долларов, включая еврооблигации, синдицированные займы и кредиты. Выплата 162 миллионов долларов была просрочена. По его словам, он был разорен дефолтом ГКО. “Они просто забрали эти деньги, как большевики. Мы видели это в 1917 году”. Но когда я встретился со Смоленским через год после кризиса, он рассказал мне другую историю. Он сказал, что “СБС-Агро” имел ГКО лишь на незначительную сумму и разорили его западные кредиты. Смоленский всегда отличался скрытностью, и установить истину было невозможно. 14 августа, за три дня до кризиса, он взял у Центробанка стабилизационный кредит в размере 100 миллионов долларов.

Дубинин рассказывал, что Смоленский приходил к нему сразу после 17 августа и потребовал 2 миллиарда рублей немедленно “и, вероятно, еще 8 или ю миллиардов потом” ^{564} . Другие банки также требовали наличных, и Центробанк предоставил ряд таинственных “стабилизационных кредитов”, судьба которых осталась неясной. В октябре 1998 года Центробанк выделил “СБС-Агро” ссуду в размере 345 миллионов долларов под поручительство 40 региональных правительств. Но когда Центробанк попытался ввести в “СБС-Агро” временное управление, чтобы взять его под свой контроль, Смоленский закрыл дверь на засов, как он это проделывал перед аудиторами и в 1993 году. Он просто не дал представителям Центробанка войти.

По утверждениям Дубинина, Березовский сразу встал на защиту Смоленского, потребовав, чтобы Центробанк не пытался взять “СБС-Агро” под свой контроль. “Мы не позволим вам сделать это”, – заявил Березовский ^{565} . Дубинин не смог установить, на какие активы “СБС-Агро” можно было бы наложить арест. “Холдинговая компания устроена таким способом, что кажется, будто банку ничто не принадлежит, – сказал он. – Поэтому если мы, грубо говоря, объявляем банк банкротом, то не можем добраться до его собственности законным образом” ^{566} . Смоленский намеренно построил свою империю так, чтобы ее запутанное устройство в течение многих месяцев и лет сбивало с толку охотников за его сокровищами. Дубинин так и не смог ничего сделать и 7 сентября ушел в отставку, обвинив Смоленского в “саботаже”. Его сменил Виктор Геращенко, прежний руководитель Центробанка, злейший враг Смоленского еще с начала 1990-х.

Как и Ходорковский, Смоленский умело воспользовался “костылями”, позволявшими не возвращать долги иностранцам в течение моратория и даже после его окончания. Российские вкладчики “СБС-Агро”, доверившие ему свои сбережения, тоже лишились своих денег. После кризиса они регулярно проводили многотысячные митинги, давая волю своему гневу. Они раздавали листовки, описывавшие загадочное похищение активов банка, от которого осталась только вывеска, делились друг с другом своим горем. На одну из встреч пришла Людмила Исаева, пожилая женщина в аккуратной серой куртке, с очень прямой осанкой. Ее волосы были стянуты в тугой пучок, как у балерины, а губы накрашены розовой помадой. В руках она сжимала пачку документов. До выхода на пенсию Исаева работала профессиональной переводчицей; она положила на счет в “СБС-Агро” десять тысяч долларов. Эти деньги она копила в течение многих лет в надежде обменять свою квартиру на большую с доплатой. После гиперинфляции начала 1990-х она забрала деньги из государственного банка, в котором ее сбережения обесценились так, что на них можно было купить “только хлеб, молоко и колбасу”. Во время бума 1997 года она стала искать коммерческий банк, чтобы внести в него все свои сбережения. “Такой, чтобы был надежным”, – сказала она, много раз повторив это слово – “надежный”.

Она внимательно читала журналы, чтобы выяснить, какой коммерческий банк самый надежный. “Банки имели рейтинги A, Ai, А2. Рейтинг В был менее хорошим. У “СБС-Агро” рейтинг все время был Ai, – рассказывала она. – Он постоянно занимал место среди лучших коммерческих банков”. По ее вкладу в “СБС-Агро” ежемесячно выплачивались проценты, которые она получала в местном отделении банка. Она месяц за месяцем продлевала срок своего вклада. “Поскольку я приходила в одно и то же отделение каждый месяц, его сотрудники стали меня узнавать. В конце концов они убедили меня положить деньги в банк на год. Годо-вой срок заканчивался в июле 1998 года, и я собиралась забрать свои деньги. Я решила наконец купить квартиру”.

За деньгами она пришла в начале августа. “Они сказали, что в их кассовых аппаратах нет такой большой суммы, и предложили прийти через пять дней”. Под тем же предлогом ей отказали еще несколько раз, каждый раз выдавая письменное обязательство заплатить.

В пятницу вечером, 14 августа, она смотрела по телевизору, как находившийся в Новгороде Ельцин заверял, что ситуация “контролируется”. А в понедельник разразился кризис, и больше она этих десяти тысяч не видела. “Мне просто не повезло”, – говорила она через год после кризиса, стоя в толпе обманутых вкладчиков во время пресс-конференции.

Пятидесятилетняя Татьяна Казанцева, работавшая экономистом в другом банке, сказала, что потеряла в “СБС-Агро” двадцать тысяч долларов. Ее зарплата автоматически переводилась в обреченный банк. “Я обвиняю правительство, но я обвиняю и Смоленского, – сказала она после двух лет неудачных попыток вернуть свои деньги. – Мы доверяли ему. Мы хотели походить на цивилизованных людей. Мы не клали деньги под подушку. Мы доверяли”. Услышав эти грустные истории, я вспомнил, что всего двумя годами раньше для Смоленского был организован выпуск еврооблигаций на 250 миллионов долларов в расчете на то, что он сможет убедить россиян доверять своим банкам. В октябре 2000 года Эндрю Хиггинс из “Уолл-Стрит джорнал” спросил Смоленского об иностранных кредиторах, потерявших в “СБС-Агро” больше миллиарда долларов. Смоленский ответил, что им достанутся “от мертвого осла уши” ^{567} .

Это был год ушей от мертвого осла. Березовский потерпел фиаско как политический посредник, и его хитроумные ходы дорого обошлись всем, отвлекая внимание от приближающегося к России экономического кризиса. С самого начала олигархи манипулировали политической властью в своих интересах, но теперь дело повернулось неожиданной стороной. Чубайс, чья упрямая решимость в прошлом сослужила ему хорошую службу, на этот раз был ослеплен ею. Он так долго добивался устойчивости рубля, что не смог вовремя пожертвовать ею. Теперь Чубайс выучил, что приговор рынка может оказаться скор и суров. Но урок стоил дорого. Иностранные инвесторы, осыпавшие русских легкими деньгами, поняли, что их обманули. Они и сами обманули себя, когда недостаточно внимательно отнеслись к изучению заемщиков. Положение олигархов после кризиса было неодинаковым: одни находились в состоянии агонии, другие пострадали в меньшей степени, третьи восстанавливали утраченные позиции. Впереди их ждали самые трудные месяцы их короткой карьеры. Они больше не соберутся вместе, как это было на Воробьевых горах или в Давосе. Они оказались в тяжелом положении, но построенная ими разновидность дикого капитализма выдержала испытание. Рев драконов не уничтожил ее.