Текст книги "Олигархи. Богатство и власть в новой России"

Автор книги: Дэвид Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

Юлий Дубов рассказал мне однажды, что Березовский мог по-настоящему действовать только в кризисной ситуации. Березовский обычно начинал думать о том, что делать, через десять минут после наступления крайнего срока. “Он – один из тех людей, которые чувствуют себя спокойно и комфортно только в чрезвычайных ситуациях, в которых любой другой человек почувствовал бы себя не в своей тарелке”, – рассказывал мне Дубов. Он описал Березовского как одного из тех, кто никогда не отдыхает, чья энергия меняет все вокруг, кто и минуты не может усидеть на месте ^{383} . Именно такой Березовский в конце лета – начале осени 1995 года ворвался на распродажу по схеме “займы в обмен на акции”.

Он воздействовал на Кремль, чтобы в срочном порядке получить новую, вертикально интегрированную нефтяную компанию “Сибнефть”, которой принадлежал самый крупный и современный российский нефтеперерабатывающий завод в Омске, и сибирское производственное объединение “Ноябрьскнефтегаз”. Как вспоминал Коржаков, доводы Березовского сводились к тому, что ему нужны доходы от добычи нефти для финансирования телевизионного канала. “Я не очень хорошо разбираюсь в экономике”, – сказал Коржаков, объясняя, почему поддержал его. По словам Коржакова, он вместе с одним из главных помощников Ельцина позвонил губернатору области и министру энергетики, чтобы “замолвить слово за Березовского” ^{384} . Хотя Коржаков и не разбирался в экономике, он явно упивался властью. “Березовскому просто необходимо было мое согласие. Если бы я получил со стороны сигнал, что Березовский создает нефтяную компанию, то быстро бы с ним разобрался”, – сказал позже Коржаков ^{385} . 29 сентября 1995 года Ельцин подписал указ о создании “Сибнефти”, шестой по величине нефтяной компании России. С помощью Коха (который составил необходимый документ для Березовского ночью, чтобы успеть к установленному сроку, истекавшему на следующий день) контрольный пакет акций “Сибнефти” был поспешно выставлен на аукцион “займы в обмен на акции”. Аукцион был назначен на 28 декабря 1995 года и должен был стать последним. Стартовая цена равнялась 100 миллионам долларов.

Однако, как и у других магнатов, у Березовского не было таких денег и к тому же не было времени. Он познакомился с суперфинансистом Джорджем Соросом, который тратил сотни миллионов долларов на благотворительную деятельность в России, поддерживая гражданское общество и помогая российским ученым, писателям и преподавателям пережить трудные первые годы после развала Советского Союза. Алекс Гольдфарб, биолог, служивший когда-то связующим звеном между диссидентами и иностранными корреспондентами и поддерживавший близкие отношения с Соросом, был знаком и с Березовским. Предпринимая отчаянные попытки занять деньги, Березовский посетил Японию, Германию и Нью-Йорк в надежде получить кредит, который позволил бы ему купить “Сибнефть”. Но он наткнулся на стену отказов. Гольдфарб, присутствовавший на встрече Березовского с финансистами Уолл-стрита, вспоминал: “Инвесторы боялись, что все развалится. В то время Березовский был никем”.

После того как Березовский уехал из Нью-Йорка, Гольдфарб помог передать толстое досье документов по “Сибнефти”, часть которых была подготовлена и напечатана на скорую руку, финансовой команде Сороса в Нью-Йорке. Позже Березовский рассказал мне, что хотел получить от иностранцев на покупку “Сибнефти” 50 миллионов долларов ^{386} . У Сороса он просил ю—15 миллионов долларов ^{387} . По словам Гольдфарба, через несколько дней из Нью-Йорка пришел отказ. Сорос не хотел вкладывать даже миллион: ему казалось, что “риск слишком велик”. Позже Березовский вспоминал, что Сорос отказывался давать даже доллар, будучи уверенным, что президентом выберут лидера коммунистический партии Зюганова, который вновь национализирует частную собственность. В конечном итоге Березовский нашел деньги для покупки “Сибнефти” с помощью Смоленского. Смоленский, который сторонился российской промышленности, сказал мне, что знал о попытках Потанина организовать залоговые аукционы, но его самого заводы не интересовали. Он вспомнил, что Потанин организовал в его банке встречи, чтобы выбрать собственность, которая была бы включена в залоговые аукционы, но “не присутствовал ни на одной из них”. Однако он участвовал в добывании денег для инвестиции Березовского в “Сибнефть”, которые, по его словам, были не деньгами из государственного бюджета, а “настоящими деньгами”. На аукционе Березовский выиграл, предложив всего на 300 тысяч долларов больше стартовой цены, равнявшейся 100 миллионам долларов. Уже через несколько лет рыночная капитализация компании составляла более миллиарда долларов [39]39
  Перед тем как Кремль предпринял атаку на руководителя ЮКОСа Михаила Ходорковского, была сделана попытка слияния “Сибнефти” с ЮКОСом. Однако слияние компаний не состоялось, и в сентябре 2005 г. олигарх Роман Абрамович продал “Сибнефть" “Газпрому” за 13,1 миллиарда долларов. Продажа “Сибнефти” стала частью усилий Кремля, направленных на увеличение объема и влияния принадлежащих государству отраслей промышленности, особенно в сфере добычи полезных ископаемых. Количество акций “Газпрома”, принадлежащих государству, увеличилось с 38 до 51 процента. – (Прим, автора к русскому изданию.)


[Закрыть].

На протяжении 1995 года появлялись отдельные намеки на то, чем заняты магнаты, но полной картины не было. Наверное, полной картины и не могло быть, поскольку скрытные магнаты никогда не представляли собой сплоченную группу. Временные союзы и частые конфликты разделили их на несколько аморфных групп, состав которых постоянно менялся. В 1994—1995 годы лишь начинали формироваться кланы российского капитализма, которые позже легли в основу законченной системы соперничающих между собой могущественных и хорошо финансируемых групп политических деятелей, директоров предприятий, финансистов, журналистов и корпоративных служб безопасности.

Из хаоса и тьмы первых лет возник новый капиталистический левиафан, но распознать его истинную сущность было трудно. Всего за две недели до того, как в марте Потанин представил кабинету министров свой план “займы в обмен на акции”, один из членов клуба на Воробьевых горах, Олег Бойко, придал огласке некоторые моменты из частных бесед магнатов. Бойко описал создание “большой восьмерки” финансово-промышленных гигантов, намеревавшихся играть более важную роль в политике. Бойко назвал компании, а не людей: ЛогоВАЗ (Березовский), банк МЕНАТЕП (Ходорковский), банк “Столичный” (Смоленский), “Альфабанк” (Фридман), “Микродин” (Ефанов) и несколько других, связанных с “Газпромом”. Бойко, однако, не включил в этот список быстро набиравших вес Потанина или Виноградова. Не упоминая о еженедельных встречах на Воробьевых горах, Бойко точно описал тогдашние политические настроения магнатов, отсутствие у них конкретного политического покровителя и их обеспокоенность возможностью новых потрясений. Они хотели порядка. Комментарии Бойко, вызвавшие много разговоров о “великолепной восьмерке”, не содержали никаких намеков на реализацию плана “займы в обмен на акции”, которая была уже не за горами. Сам Бойко не участвовал в залоговых аукционах и позже исчез из поля зрения ^{388} .

Среди тех, кто в 1995 году заметил формирование клановой структуры российского капитализма, наибольшим даром предвидения обладала Ольга Крыштановская. Внешним видом – особенно привычкой собирать волосы в пучок – и манерой поведения она напоминала строгую учительницу. В действительности же она была очень проницательным социологом и специализировалась на изучении российской элиты, что и позволило ей заметить появившегося из тьмы левиафана. В начале 1990-х она проводила исследование, посещая одного бизнесмена за другим и пытаясь разобраться в деловой практике, финансах и морали “новых миллионеров”. Крыштановская со своей исследовательской группой, состоявшей из студентов, провела обстоятельное интервьюирование десятков бизнесменов. Некоторые приглашали их в свои роскошные мраморные дворцы, с другими они встречались на скамейке в парке. Один из будущих промышленников, по имени Каха Бендукидзе, в то время жил в однокомнатной квартире. Крыштановская кропотливо прослеживала, как они заработали свои первые деньги и как приумножали их. Она составляла списки богатейших бизнесменов и крупнейших банков, перепроверяла их по различным источникам, составляла диаграммы, пытаясь вычислить структуру компаний и империй. Затем она провела еще ряд интервью, чтобы выяснить, как они работают. Крыштановская заметила появление кланов и написала об этом полную прозрений статью, блестяще суммировав в ней историю конца 1980-х – начала 1990-х годов. Статья была опубликована в “Известиях” в январе 1996 года под заголовком “Финансовая олигархия в России”. Это был поворотный момент, привлекший внимание к действиям магнатов. Росло не только их богатство, но и политическое влияние. Крыштановская первой выдвинула идею, что магнаты формируют олигархию – небольшую группу людей, обладающих и богатством и властью. Она заметила подъем “ОНЭКСИМ-банка” Потанина, рост влияния банка МЕНАТЕП Ходорковского и особую роль Гусинского в империи Лужкова, но Березовский в ее списке не значился.

Многое из того, что внешний мир знал о России в начале 1990-х, было связано с Ельциным и его борьбой за власть – этому были посвящены многие газетные заголовки. Но два дипломата, работавшие в Москве еще во времена Советского Союза, тоже обратили внимание на появление кланов летом и осенью 1995 года. Гленн Уоллер, проницательный австралийский дипломат, проработавший в Советском Союзе и России около десяти лет, написал в мае длинную и вдумчивую корреспонденцию о “финансово-промышленной элите” России, в которой фигурировали практически все ключевые члены клуба на Воробьевых горах. Более того, Уоллер увидел слияние богатства и власти, слияние финансовых и политических интересов, лежавшее в то время в основе деятельности Потанина, Ходорковского и Березовского. Он предупредил, что хотя приватизация дала новым магнатам невероятное богатство, их не следует считать похожими на западных титанов капитализма. “Отношения между предпринимателями и государством в России остаются очень близкими, – писал он, – даже кровосмесительными. “Новая” деловая элита выросла из советской системы. Многие (если не все) частные финансовые группы заработали свой первый капитал благодаря привилегированному доступу к фондам партии и комсомола или политическим контактам (по-русски: блату) в министерствах. Сейчас они продолжают полагаться на поддержку государства... Крупные предприниматели в России продолжают объединяться вокруг влиятельных политических лидеров” ^{389} .

Закоренелый скептик, американский дипломат Томас Грэм приехал в Москву летом 1995 года для прохождения второго периода службы. Грэм пытался объяснить самому себе и высшим чиновникам в Вашингтоне, как в рамках российского капитализма сформировались конкурирующие кланы и враждующие финансово-промышленные группы. То, что видел Грэм, не вписывалось в представления Вашингтона об отважных реформаторах, во главе с Ельциным и Чубайсом отбивающих атаки коммунистов.

Однажды из Вашингтона поступила просьба: пожалуйста, не употребляйте больше слово “клан”. Бюрократам из Государственного департамента оно не нравилось. “Они сказали, что слово “клан” имеет антропологическое значение и его нельзя применять, говоря о российской политике”, – вспоминал Грэм. Он внес поправку в свои сообщения, в которых теперь говорилось об “элитных группах, которые в России часто называют кланами”, и летом 1995 года начал копать глубже. Осенью он обратился в Вашингтон за разрешением опубликовать в России статью, излагающую его откровенное мнение о происходящем. Грэм сказал мне, что не рассчитывал получить разрешение, потому что дипломат должен проявлять сдержанность. Нечасто политическому советнику разрешали изложить собственное мнение в той стране, где он работал. Публичные заявления были уделом президентов и госсекретарей. Но разрешение было получено, и Грэм написал без обычных дипломатических тонкостей о том, что происходило вокруг. Статья была опубликована 23 ноября 1995 года в “Независимой газете”, которая незадолго до этого начала получать финансовую помощь от Березовского. Грэм заявил, что “в России возник новый режим”, характеризующийся постоянным, но энергичным соперничеством между конкурирующими кланами. О статье, занявшей целую страницу газеты, говорила вся Москва в течение нескольких дней. Грэм доказывал, что реальный баланс сил в России определяется не противостоянием Бориса Ельцина и парламента, реформаторов и реваншистов, а шумными столкновениями кланов. Он употребил слово “клан” без колебаний. Грэм выделил пять основных кланов, включая энергетическое лобби Черномырдина, московскую группу Лужкова, “партию войны” Коржакова и Чубайса с магнатами. Он сказал мне спустя годы, что допустил ошибку, поставив на пятое место злополучную Аграрную партию. Но, оглядываясь назад, можно сказать, что в статье точно схвачены зарождающиеся структуры, механизмы и методы финансовых и политических кланов.

Публикация вызвала негативную реакцию обоих государств. Русские заявили официальный протест американскому посольству, поскольку были уязвлены не выводами Грэма, а откровенностью, с которой он сделал их достоянием гласности. В Государственном департаменте статья Грэма прозвучала как раскат грома, так как в ней содержался намек на то, что Клинтона ввели в заблуждение, сосредоточив его внимание на Ельцине и молодых реформаторах, что появляются другие силы, не обязательно приверженные демократии западного образца. Это было не то, что хотела бы слышать американская администрация. Грэм сказал мне, что из-за переполоха, вызванного его статьей, готовился к неприятностям в Москве, опасаясь, что российские источники прекратят говорить с ним.

Но получилось наоборот. Картина, нарисованная Грэмом, магнатов не покоробила. Главный редактор опубликовавшей статью “Независимой газеты” Виталий Третьяков передал один экземпляр Березовскому, которому она так понравилась, что он пригласил Грэма для беседы в клуб ЛогоВАЗа ^{390} .

В конце декабря 1995 года история российских магнатов достигла поворотной точки. Потанин, Ходорковский и Березовский после завершения залоговых аукционов получили первые ключи от промышленности. Летом в Москву вернулся расширявший свою империю массмедиа осторожный Гусинский. Он вернулся, когда президент Клинтон приехал на встречу на высшем уровне с Ельциным, приуроченную к пятидесятой годовщине окончания Второй мировой войны. Гусинский полагал, что никто не доставит ему неприятности в то время, как в городе находится президент США, и был прав.

Между тем политические настроения в стране были мрачными. Во время выборов коммунисты получили наибольшее количество мест в Думе. Их лидер Зюганов имел хорошие шансы на победу на президентских выборах следующим летом. В январе чеченская война распространилась на соседний Дагестан, где произошло кровопролитное сражение между российскими войсками и небольшим отрядом чеченских сепаратистов, захвативших пограничное село Первомайское. В Кремле Ельцин находился под влиянием реакционера Коржакова и его “партии войны”. 16 января Ельцин внезапно уволил Чубайса с поста первого заместителя премьер-министра. Чубайс более четырех лет стоял у руля приватизации и экономической реформы, и его стали ненавидеть, связывая с ним все беды и волнения, которые пережили россияне. “Он распродал крупную промышленность за бесценок, – сказал Ельцин журналистам. – Мы не можем простить этого”.

Но Чубайс вскоре вернется, потому что слияние богатства и власти только началось. Магнаты получили свою долю собственности, но скоро их попросят заплатить услугой за услугу. Их попросят помочь своему покровителю, Борису Ельцину, оказавшемуся в тяжелом положении, а заодно и самим себе.

Глава 13. Спасая Бориса Ельцина

В вестибюле гостиницы “Сан Стар Парк Отель” крошечного горнолыжного курорта Давос в швейцарских Альпах лидер российских коммунистов Геннадий Зюганов задержался, чтобы дать очередной автограф. Михаил Бергер, редактор отдела экономики газеты “Известия”, с тревогой наблюдал за тем, как вокруг Зюганова толпились ловившие каждое его слово западные бизнесмены, пожимали руку и с надеждой вглядывались в лицо, возможно, следующего президента России. Зюганов, одержавший в декабре триумфальную победу на парламентских выборах, обменивался любезностями со своими западными почитателями. Он давал около двадцати интервью в день. Он общался с представителями мировой финансовой и политической элиты на ежегодной конференции Всемирного экономического форума, проходившей в течение первой недели февраля 1996 года. Под звон бокалов шампанского и нескончаемые разговоры в кулуарах на проводившейся в переполненном зале пресс-конференции Зюганов затмил в Давосе всех, показав себя наиболее покладистым и мягким из всех коммунистов, уважающим демократию и некоторые формы частной собственности. Лидируя по результатам первых опросов общественного мнения, проведенных в преддверии президентских выборов в России, Зюганов назвал себя “самым мирным человеком на планете” и утверждал, что не будет осуществлять полную деприватизацию. “Мы понимаем, что, если станем снова отбирать заводы, начнется стрельба от Мурманска до Владивостока”, – заявил он.

Бергер, который с самого начала поддерживал близкие отношения с реформаторами, сообщал из Давоса, что Зюганов был в центре внимания западных финансистов. “Складывается впечатление, что Запад уже готов признать его следующим президентом”, – писал Бергер ^{391} .

Появление Зюганова в Давосе привело к тихой драме, которой суждено было еще раз изменить ход российской истории. Анатолий Чубайс, Борис Березовский, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский и Юрий Лужков присутствовали на конференции и наблюдали за появлением Зюганова с различной степенью тревоги и беспокойства. Они знали его лучше, чем предприниматели, толпившиеся вокруг него в вестибюле гостиницы. Ведомые Березовским, они решили прямо на месте попытаться спасти Бориса Ельцина.

Уволенный Ельциным и неуверенный в собственном будущем Чубайс, приехав в 1996 году в Давос, чувствовал себя одиноко. Его пригласили на Всемирный экономический форум уже в пятый раз, и он был лично знаком со многими из западных промышленных магнатов. Когда-то они связывали с ним главные надежды на проведение реформ в России. Но теперь Чубайс оказался не у дел, а Зюганов был на подъеме. Заискивание перед Зюгановым поразило Чубайса. “Я увидел многих своих добрых знакомых, президентов крупных американских компаний, европейских компаний, которые вились вокруг Зюганова, старались поймать его взгляд, присматривались к нему, – рассказывал он о пребывании в Давосе. – Самые влиятельные бизнесмены планеты, фамилии которых знал весь мир, всем своим видом показывали, что нуждаются в поддержке будущего президента России, потому что каждому было ясно: Зюганов станет будущим президентом России и им нужно было строить отношения с ним. Это потрясло меня!” ^{392}

Чубайс позвонил в Москву тогдашнему заместителю директора ОРТ Аркадию Евстафьеву, который в первые годы приватизации был его пресс-секретарем и советником. Чубайс попросил его найти программу Коммунистической партии Российской Федерации и тексты заявлений Зюганова, которые Евстафьев быстро отправил факсом в Давос ^{393} . В заключительный день конференции в Давосе Чубайс устроил пресс-конференцию, на которой уличил Зюганова в “классической коммунистической лжи”, в том, что на Западе он говорил одно, представляя себя умеренным политиком, а в собственной стране – совсем другое. “Есть два Зюганова, один для иностранцев, а другой – для внутреннего употребления”, – сказал Чубайс, зачитывая один из документов коммунистической партии, призывавший к национализации энергетики и банков, к пересмотру итогов приватизации. Если коммунисты вернутся к власти, утверждал Чубайс, они “первым делом отменят свободу печати”. Затем Зюганов “посадит в тюрьму всех своих политических противников”. “Я считаю, – мрачно предупредил он, – что такая политика неизбежно приведет к большому кровопролитию в России” ^{394} .

Гусинский также был встревожен появлением Зюганова в Давосе. Гусинский помнил, как когда-то в Москве он вел долгие беседы с Зюгановым, убеждая его принять социал-демократическую идеологию, как это сделали другие бывшие коммунисты в Восточной Европе. Он доказывал Зюганову, что если тот выступит просто в роли защитника обездоленных, его будет ждать долгая политическая карьера. “Не надо быть коммунистом, избавьтесь от этого ярлыка, перестаньте кричать о частной собственности, – убеждал Гусинский Зюганова. – Иметь собственность – это нормально, будьте нормальным!” ^{395}

Но в Давосе Гусинский понял, что Зюганов не изменится. “Я присутствовал на встрече Зюганова со швейцарскими банкирами, – рассказывал он. – Мне было очень важно увидеть, как он будет вести себя. И когда я увидел, что он врет, глядя им в глаза; говорит им то, что им хотелось бы услышать (типичный советский, коммунистический, чекистский трюк), я все понял! Они прихлопнут нас. Как только он победит, он нас раздавит. Я был напуган”.

Вкрадчивые слова Зюганова, адресованные западным бизнесменам, удивили и Березовского. “Зюганов представлял опасность для нас и для России”, – сказал он мне в том же году немного позже ^{396} . Сгусток энергии пришел в действие. Почти год Березовский был не в ладах с Гусинским, но в Давосе он поднял телефонную трубку в своем гостиничном номере и позвонил ему. Они быстро договорились о встрече. Оба забыли на время о разногласиях, относящихся к 1994 году, о борьбе за “Аэрофлот” и об эпизоде с уложенными на снег охранниками. “Мы не тратили время на то, чтобы найти общий язык, – вспоминал Березовский. – Мы оба поняли, что угроза возвращения к коммунизму требовала совместных ответных действий” ^{397} . Гусинский рассказывал потом, что Березовский пришел к нему и сказал: “Думаю, пора заключить перемирие. Страна на перепутье: то ли налево, то ли направо. Это не выборы, а почти гражданская война, только без выстрелов”.

“Я полностью согласился с ним, – говорил мне Гусинский. – Я считаю, что если бы Березовский не вмешался тогда, Ельцин не стал бы президентом России, и это, скорее всего, повлияло бы на ход истории”.

Кроме того, в Давосе Березовский получил предупреждение от финансиста Джорджа Сороса, который боялся, что Зюганов нанесет поражение Ельцину. Как утверждает Сорос, он сказал Березовскому, что в случае победы на выборах лидера коммунистов он будет “висеть на фонарном столбе” ^{398} . Березовскому запомнилось из этого разговора то, что Сорос назвал Зюганова явным фаворитом и посоветовал Березовскому уехать из страны, чтобы спасти свою жизнь.

Березовскому это не понравилось. “Джордж, думаю, нам удастся победить Зюганова”, – уверенно сказал Березовский Соросу. “Мне показалось, что он посмотрел на меня как на сумасшедшего”, – вспоминал позже Березовский.

“Борис, – ответил Сорос, – вы ошибаетесь” ^{399} .

Затем Березовский поговорил с Чубайсом наедине. Березовский предложил Чубайсу собрать группу магнатов, чтобы поддержать Ельцина. Потом он вместе с Гусинским побывал на пресс-конференции Чубайса. Рядом с ними сидел журналист Бергер. Им очень понравилось, как Чубайс обрушился на Зюганова [40]40
  Бергер сказал мне, что эти двое в тот момент обсуждали привлечение Чубайса к участию в кампании.


[Закрыть]. Позже Березовский пошел к Михаилу Ходорковскому, Владимиру Виноградову, который также был в Давосе, и даже к Лужкову в поисках поддержки для союза, который должен был спасти Ельцина. Их союз стал известен под названием “Давосский пакт”. Хотя официально Лужков не присоединился к бизнесменам, он решил поддержать Ельцина, забыв о напряженных отношениях 1994– 1995 годов.

Березовский и Гусинский были богатыми людьми, но Давосский пакт обладал не только богатством. Два магната контролировали два из трех основных телевизионных каналов России. Они могли влиять на общественное мнение, и это для Ельцина было самой ценной валютой.

Вернувшись в Москву, Березовский с головой окунулся в новый проект. Заручившись поддержкой Гусинского, Ходорковского и Виноградова, он привлек к участию Александра Смоленского, Владимира Потанина и Михаила Фридмана, руководителя “Группы Альфа”, а также Петра Авена, его хорошо ориентирующегося в политике компаньона. Эта “группа семи” (Березовский, Гусинский, Ходорковский, Потанин, Виноградов, Смоленский и Фридман-Авен) составила ядро финансово-политической олигархии. Большинство из них были членами клуба на Воробьевых горах, большинство участвовали в залоговых аукционах. Теперь они пытались спасти Ельцина.

Олигархи сошлись на том, что именно Чубайс, жесткий и решительный архитектор массовой приватизации и залоговых аукционов, должен управлять кампанией по переизбранию Ельцина. Решимость, которую Чубайс проявил за последние четыре года, была именно тем, что требовалось группе семи магнатов. Менее чем через шесть месяцев после того, как они с такой выгодой для себя приняли участие в аукционах и ждали “второго ключа” к своим промышленным сокровищам, они просто наняли Чубайса, который уже не работал в правительстве, так как в январе Ельцин уволил его. За его услуги магнаты платили ему высокое жалованье.

Чубайс создал частный фонд, Центр защиты частной собственности, и сказал магнатам, что для выполнения работы ему нужно пять миллионов долларов. “Вы дадите мне пять миллионов долларов, не мне лично, а структуре, которую я создам, чтобы привлечь лучших людей”, – сказал Чубайс магнатам. Через пять дней деньги были получены. Как рассказывал Чубайс, деньги были предоставлены в виде беспроцентной ссуды. Он основал фонд и вложил деньги в сверхвыгодные облигации, известные как ГКО, которые в то время приносили еще более высокий годовой доход из-за неуверенности в будущем Ельцина. Доходность ГКО в мае-июне 1996 года превысила то процентов. Чубайс рассказывал, что он платил жалованье сотрудникам из прибыли от ГКО. Его собственное жалованье составляло 50 тысяч долларов в месяц. По словам Чубайса, в том году он заплатил подоходный налог с 300 тысяч долларов ^{400} .

Деньги, полученные Чубайсом, наводят на мысль, что позже олигархи сыграли намного более важную роль в финансировании кампании Ельцина. Они также свидетельствуют о сближении Чубайса с бизнесменами. Он стал их доверенным лицом. “Мы не сомневались в его порядочности, – вспоминал Березовский. – А также в его уме, силе и организаторских способностях”. На Чубайса магнаты тоже произвели впечатление, как и их желание сплотиться в поддержку Ельцина. “Тот факт, что большой капитал решил поддержать Ельцина, – сказал мне Чубайс, – оказал очень серьезное воздействие на всю деловую элиту, директоров предприятий, губернаторов и министров. Это создало очень сильное давление на всю политическую элиту страны, психологическое давление” ^{401} .

Но для того чтобы Чубайс и олигархи могли помочь Ельцину победить Зюганова, они должны были сначала спасти его от самого себя. Ельцин и сам размышлял о своих неприятностях и неудачах. Зима всегда была для него самым неблагоприятным сезоном, приносившим новые болезни и одиночество. В октябре он перенес сердечный приступ и во время подготовки к парламентским выборам осенью 1995 года почти не появлялся на публике. Впервые в жизни он почувствовал, что находится в политической изоляции, а его популярность, по оценкам опросов общественного мнения, приближалась к нулю. “В то время казалось, что вся моя жизнь шла прахом, – писал Ельцин о тех темных зимних днях, – и судьба приносила все новые беды и испытания. Я еще стоял на ногах, но уже сгибался под ее ударами... Казалось, что все потеряно” ^{402} . Об ухудшении здоровья Ельцина почти ничего не сообщалось. Ельцин подтвердил в своих мемуарах, что кремлевские врачи написали письмо, выражавшее озабоченность “катастрофическим состоянием” его сердца, хотя письмо ему показали намного позже. Они предупреждали, что частые поездки и стрессы представляли “реальную угрозу здоровью и жизни президента”.

Его политическая жизнь тоже была на исходе, и января группа ближайших советников Ельцина во главе с политическим стратегом Кремля Георгием Сатаровым собрались вместе, чтобы планировать кампанию. Выборы предстояло провести через шесть месяцев, и перспективы были как никогда мрачными. По данным опросов общественного мнения, рейтинг популярности Ельцина составлял 3—4 процента, в то время как Зюганов лидировал с 20 процентами. “На встрече царил полный пессимизм, не было никакой надежды, – вспоминал позже один из ее участников, Игорь Минтусов ^{403} . – Девять из десяти выступивших считали, что заниматься этим бессмысленно, что выборы уже проиграны”. Тем не менее группа Сатарова продолжала заниматься поиском стратегии, которая могла бы спасти Ельцина.

Реагируя на неутешительные результаты декабрьских парламентских выборов, Ельцин отправил в отставку трех человек, которые с самого начала были тесно связаны с демократическим движением и движением в защиту реформ: Чубайса, министра иностранных дел Андрея Козырева и руководителя администрации президента Сергея Филатова. Чубайса сменил Владимир Каданников, бывший партнер Березовского по АвтоВАЗу и ABBA. Вместо Козырева был назначен Евгений Примаков, представитель старой советской номенклатуры, занимавший тогда должность руководителя внешней разведки и не питавший дружественных чувств к Западу. Новая команда Ельцина выглядела националистически настроенной и реакционной, и олигархи были обеспокоены тем, что клан Александра Коржакова приобретал в Кремле все большее влияние.

Хотя, по результатам опросов, Ельцин занимал последнее место, он решил добиваться своего переизбрания. Он сказал, что его цель – не дать коммунистам вернуться к власти. Ельцин поручил заместителю премьер-министра Олегу Сосковцу возглавить предвыборную кампанию. Сосковец должен был руководить сбором миллиона подписей, необходимых для того, чтобы фамилия Ельцина появилась на избирательных бюллетенях. Решение сравнительно несложной организационной задачи закончилось катастрофой. Сосковец был глубоко советским человеком и не мог руководить настоящей предвыборной кампанией. Он отдал распоряжение, чтобы сотрудники Министерства путей сообщения РФ в принудительном порядке ставили свои подписи в поддержку Ельцина. Как вспоминал Ельцин, он слышал, что железнодорожников заставляли подписываться в его поддержку, когда они приходили за зарплатой. “Их посылали к двум окошкам, в одном они расписывались за получение зарплаты, в другом – в поддержку президента Ельцина. Я попросил, чтобы эту историю проверили, и оказалось, что это правда”. Аркадий Евстафьев, помощник Чубайса, рассказал мне, что он вместе с дочерью Ельцина Татьяной Дьяченко (она еще сыграет важную роль в ходе предвыборной кампании) сходил в Министерство путей сообщения и взял образцы подписей, собранных там. Затем Евстафьев отдал подписи на проверку. Через четыре дня он получил ответ. “Пятьдесят процентов из них оказались фальшивыми”, – сказал он ^{404} . “Руководитель моей предвыборной кампании “забыл”, – сказал Ельцин о Сосковце, – что мы живем уже в другой стране, а не в прежнем Советском Союзе, где политики могли так грубо покупать избирателей” ^{405} .