Текст книги "Олигархи. Богатство и власть в новой России"

Автор книги: Дэвид Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

Однако идее Пияшевой не суждено было осуществиться. Одна из причин этого заключалась в том, что политические позиции Попова, пригласившего ее в правительство города и постоянно конфликтовавшего с Моссоветом, ослабли. О плане приватизации Пияшевой было объявлено в ноябре 1991 года, но уже через месяц, 19 декабря, Попов предпринял первую попытку уйти в отставку, заявив, что городской совет ставит преграды на пути реформ ^{260} . Через полгода он ушел со своего поста.

Став преемником Попова, Лужков в первую очередь уволил Пияшеву и похоронил ее либеральный проект. “Он избавился от всего департамента, – вспоминала она, – и все взял в свои руки”. Пияшева верно подметила ту особенность его характера и склада ума, которая свидетельствовала о стремлении стать хозяином. Лужков был хозяином, желавшим, чтобы предприятия приносили городу доход. Договоры об аренде, контракты, обязательства по арендной плате ставили любого московского предпринимателя в зависимость от Лужкова. “Его концепция полностью противоречила моей, – рассказывала мне Пияшева. – Если я говорила о быстрой приватизации, то Лужков сказал, что просто так отдать собственность людям невозможно. Ничего не отдавайте бесплатно! Все должно быть под контролем. Здесь всё – Лужкова. Он может закрыть любой ресторан, любую гостиницу, он может сменить владельца. У него есть власть. Он – хозяин. И, являясь хозяином, он управляет своим хозяйством. Если его что-то не устраивает, он это меняет. Он поддерживает полный порядок. Это феодальный способ ведения дел”.

Избавившись от радикальных идей Пияшевой, Лужков бросил вызов Чубайсу и блокировал массовую приватизацию в столице. Летом 1993 года Чубайс, пытавшийся в то время провести свой законопроект через непокорный Верховный Совет, пришел в кабинет Лужкова. Они пили чай. Внешне они были совершенно разные: Чубайс – высокий, немного неуклюжий, по-юношески самоуверенный; Лужков – невысокий, воинственный, с круглой и гладкой, как пушечное ядро, головой и комплекцией регбиста. Оба они раньше принимали советскую систему, и каждый нашел свой путь из нее; оба в то время поддерживали Ельцина, который сталкивался со все более ожесточенным противодействием парламента. Лужков спокойно сказал Чубайсу, что хотя в прошлом они были союзниками, он не может поддержать массовую приватизацию. В стране нет денег, и заводы будут проданы за бесценок. Кроме того, думаю, что у Лужкова была другая, не названная им причина выступать против ваучерной приватизации: он хотел выбрать новых владельцев собственности в Москве, а не отдавать ее победителям ваучерных аукционов, неподконтрольным ему. “Согласитесь, что так приватизацию проводить нельзя, собственность нельзя продавать так дешево, – уговаривал Лужков Чубайса. – Мы получим спекулянта вместо хозяина”.

Чубайса это не убедило. Он хотел вырвать собственность из рук номенклатуры, которую символизировал Лужков. Как запомнилось Лужкову, они так ни до чего и не договорились' ^{261} .

Лужков поддержал Ельцина во время событий 3—4 октября 1993 года, когда Ельцин предпринял жесткие меры против мятежного парламента, отдав приказ обстрелять Белый дом, в котором находились его националистически и консервативно настроенные оппоненты, а также вооруженные хулиганы. В столкновении погибло 145 человек. Лужков присутствовал на совещаниях, проводившихся Ельциным в связи с кризисом, и отключил в осажденном Белом доме водоснабжение, телефонную связь и электричество. Как и Ельцин, который воспользовался событиями, чтобы подготовить новую конституцию, дающую ему широкие полномочия, Лужков использовал кризис для того, чтобы создать в городе новую политическую структуру, одобренную избирателями на выборах в декабре. Вместо громоздкого городского совета, состоявшего из 498 членов, Лужков при поддержке Ельцина создал новый законодательный орган из тридцати пяти человек, демонстрировавший во все последующие годы свою практически полную лояльность.

После октябрьских событий Лужков вновь обратился к Чубайсу с просьбой остановить массовую приватизацию. Чубайс отказался. Лужков объявил войну. “С этих пор вы мой идеологический противник, и я буду бороться с вами и с методами, которые вы насаждаете в стране, всеми возможными способами”, – сказал он ^{262} . Лужков подчинил город своей воле, и приватизация крупных предприятий в Москве замедлилась. Он просто отказался выполнять государственную программу приватизации. 24 ноября 1993 года он пришел к Ельцину и доказывал, что Чубайс распродает страну “за гроши” ^{263} .

Лужков видел недостатки советской системы и считал себя сторонником рынка, но его понимание рынка и частной собственности сводилось к тому, что ею должен распоряжаться хозяин. Собственность была заработана тяжелым трудом, а не получена за символическую плату. Когда речь заходила о передаче собственности в частные руки, Лужкова прежде всего интересовало, какими способностями обладает новый владелец, Чубайс же хотел сначала раздать собственность и предоставить рынку возможность самому найти эффективного собственника. Это лежало в основе двух очень разных моделей капитализма для России. Лужков говорил, что “человек работает заинтересованно не тогда, когда у него есть собственность, а когда у него нет собственности, но есть право заработать ее производительным трудом”. Лужков отвергал новых собственников, созданных Чубайсом, как представителей “паразитического капитализма”, людей, ничего не знающих о заводах и производстве, кладущих деньги на счета в швейцарских банках или покупающих “виллы за границей, яхты, машины и другие удовольствия”. В мире Лужкова они никогда не станут хорошими собственниками, никогда не будут соответствовать его представлениям о хозяине. “Вы думаете, что такие люди, которым богатство свалилось с неба, могли стать эффективными собственниками, организаторами промышленного производства? Конечно, нет, – говорил Лужков. – Они чувствовали себя “калифами на час” и старались максимально использовать этот час, выжимая все, что можно, из своей новой собственности” ^{264} .

Лужков по-прежнему верил в некоторые элементы старой системы, включая государственные субсидии, и не был непримиримым противником государственной собственности в промышленности, тогда как Чубайс стремился до основания разрушить административно-командную систему. Годы спустя Лужков продолжал выделять субсидии автозаводу ЗИЛ, стараясь удержать его на плаву, но, как показало время, такой подход себя не оправдал. Лужкову не нравилась внезапность и, как ему казалось, поспешность шоковой терапии, противоречащая его представлениям о порядке. “Чубайс – радикал, – считал Лужков, – он склонен к крайностям. Он то приоткрывает крышку гроба, то вколачивает в нее последний гвоздь. В его жизни всегда так – последний удар по чему-то или кому-то. Я предпочитаю действовать постепенно, а не революционными, радикальными наскоками” ^{265} .

Но самое важное – хотя Лужков не говорил об этом открыто, – он не хотел выпускать из-под своего контроля деньги. Когда он строил свою империю, каждый магазин, каждый завод был потенциальным источником доходов. Ситуация, при которой вопрос о распределении собственности решали городские чиновники, а не открытые аукционы, создавала более благоприятные условия для коррупции.

Конфронтация с Чубайсом обострилась весной. На пресс-конференции, состоявшейся и февраля 1994 года, Лужков поклялся, что не допустит осуществления государственной программы приватизации в Москве, и обвинил Чубайса в том, что он осуществил приватизацию в России, “как пьяница, который все несет из дома, чтобы купить выпивку”. Фраза о пьянице задела Чубайса. Он ответил, что у Москвы, где было приватизировано всего 2 процента крупных предприятий, худшие в России показатели по приватизации. “Это бюрократическое беззаконие, нарушение прав простого человека”, – возмущался Чубайс. Приватизация, добавил Чубайс, забирает “из рук высокопоставленного бюрократа собственность, с которой он не хочет расставаться, собственность, которая на протяжении десятилетий являлась основой его власти”. 23 марта 1994 года Чубайс заявил, что отдаст распоряжение выставить на аукцион пятьдесят московских заводов, несмотря на возражения Лужкова ^{266} , і апреля Лужков нанес ответный удар, приостановив предшествующую приватизации регистрацию предприятий в качестве акционерных компаний. Чубайс обвинил мэра в нарушении закона. Он обратился к генеральному прокурору, требуя, чтобы Лужкова обвинили в преступной халатности. Лужков отказался идти на уступки. Премьер-министр Черномырдин отдал распоряжение Лужкову выполнять государственную программу, но Лужков продолжал отказываться. Спор был улажен го июня 1994 года, когда Ельцин объявил о победе Лужкова. Выступая на пресс-конференции, Ельцин сказал, что попытки примирить их окончились безрезультатно и поэтому он приказал правительству “оставить Москву в покое” ^{267} . Многие восприняли этот шаг как выражение благодарности Ельцина за поддержку, оказанную Лужковым во время битвы с парламентом в октябре предшествовавшего года. Раздосадованный Чубайс умыл руки. “В Москве мы видим столько нарушений закона, столько нарушений конституции, столько коррупции, что я не могу иметь к этому никакого отношения”, – сказал он ^{268} .

Это решение было важной победой Лужкова на пути к созданию собственной империи. Взяв под свой контроль городскую собственность: торговые помещения, расположенные на первых этажах зданий, административные здания, заводы, автостоянки, гостиницы, театры, школы и многое другое, – Лужков получил важный источник доходов и власти.

В период гиперинфляции деньги быстро обесценивались, поэтому Лужков нашел другую валюту для заключения сделок. Он обменивал недвижимость на то, что требовалось для города. Такие неофициальные обмены не обязательно являлись незаконными. Идея была проверена на ранних сделках с Гусинским, когда город отдавал здания в обмен на их ремонт и ответный “подарок” в виде половины недвижимости. Такой обмен стал обычным явлением. Например, в середине 1990-х “Инкомбанк” стал третьим по величине банком России и крупнейшим коммерческим банком. Его президент Владимир Виноградов хотел разместить штаб-квартиру своей корпорации в обветшалом доме дореволюционной постройки, расположенном недалеко от Кремля. Город передал здание “Инкомбанку” в обмен на обещание восстановить его и взять в аренду на длительный срок. Через два года, когда я побывал в нем, здание имело элегантный вид, характерный для начала века. На открытии здания присутствовал Лужков. Маленькая церковь пятнадцатого века, стоящая на площади перед банком, также была отреставрирована “Инкомбанком”, израсходовавшим на это несколько миллионов долларов. Виноградов, один из первых зачинателей кооперативного движения, стал сторонником Лужкова и передал храму Христа Спасителя двадцать четыре отреставрированные иконы XVII и XVIII веков. Лужков вручил ему учрежденную городом награду. Виноградов принял участие в любимом проекте Лужкова по строительству квартир для россиян, живущих в Севастополе. Город открыл в банке свои счета, а банк профинансировал ряд городских проектов, в частности снос уродливых пятиэтажных жилых домов, построенных при Хрущеве ^{269} .

Такие теплые отношения проявлялись снова и снова, особенно с Владимиром Гусинским, самым известным из банкиров, сотрудничавших с Лужковым. Лужков называл Гусинского в тот период своим деловым партнером ^{270} . Штаб-квартира Гусинского размещалась в высотном здании мэрии; зарплата муниципальным служащим выплачивалась через “Мост-банк” Гусинского, а наличные они получали из банкоматов, установленных в вестибюле мэрии. В 1994 году в банке Гусинского хранилась значительная часть городских доходов, включая счета департаментов муниципального жилищного строительства, лицензирования, образования, архитектуры, финансов, международных отношений, городского управления внутренних дел и ряда других ^{271} .

Правительство города сдавало недвижимость в аренду за символическую плату, но от городских заправил поступали просьбы, не отраженные в договоре аренды: посадить деревья, отремонтировать больницу, заасфальтировать дорогу, открыть детский сад. Побочные сделки были важнее, чем деньги. В 1994 году Лужков очень хотел ликвидировать старую свалку токсичных отходов, которую называл язвой на теле города. Отходы накапливались десятилетиями, и один из специалистов сравнил ее с океаном нечистот. Лужков обратился в приватизированную компанию, занимавшуюся вывозом мусора, Московскую механизированную колонну № 5, которая согласилась взяться за эту опасную работу и очистить зараженную территорию. Компания вывезла около двух миллионов кубометров почвы и заменила ее чистым песком и землей, работая круглые сутки в течение двух лет. Но эта компания, изначально работавшая в основном на строительных объектах города, и сама нуждалась в помощи Лужкова. Она приобрела новые самосвалы “Вольво”, стоившие го миллионов долларов, но не могла заплатить последние з миллиона. Лужков пришел на помощь и договорился с одним из московских банков о предоставлении ссуды под 4 процента годовых, чтобы компания могла погасить долг, хотя на рынке процентные ставки были гораздо выше. Когда свалка токсичных отходов была ликвидирована, Лужков организовал в честь этого торжественную церемонию и вручил отличившимся рабочим в качестве премий ключи от новых “Жигулей” и ордера на новые квартиры ^{272} .

Михаил Москвин-Тарханов, депутат городской думы, в начале 1990-х годов входивший в число московских демократов-реформаторов, а позже ставший сторонником Лужкова, сказал, что тот изобрел собственную альтернативу советской административно-командной системе. Москвин-Тарханов охарактеризовал ее как “мягкое администрирование и сильное экономическое регулирование”. “Другими словами, – объяснил он, – у нас есть мягкая система управления, которая позволяет сначала сказать, чего мы хотим, потом предложить сделать это, потом приказать и, наконец, наказать” ^{273} . Павел Бунич, консультант Лужкова, работавший вместе с ним в советские годы над идеей самофинансирования заводов, не делал секрета из того, что Лужков нашел способ надавить на новых московских предпринимателей. “Лужков знает, как “надавить” на спонсоров, но также знает, как отблагодарить их. Все банкиры и предприниматели знают: утром – деньги, вечером – льготы по арендной плате, муниципальные заказы, кредиты или ссуды” ^{274} . “У Лужкова имеются определенные рычаги, позволяющие ему отблагодарить спонсоров, – добавил Бунич. – Если вы бизнесмен, то вам, безусловно, лучше иметь офис в центре, недалеко от Кремля. Лужков может это для вас устроить. Лужков может установить размер арендной платы от нуля до бесконечности” ^{275} .

“Дело не в уникальности Лужкова, – сказал мне однажды либеральный московский политолог Алексей Кара-Мурза, – а в уникальности Москвы для России”. Город стоит на денежных потоках, которых больше нигде в России просто не существует. В 1997 году, через пять лет после того, как Лужков стал мэром, город давал от 25 до 30 процентов налогов, собранных по всей стране, хотя его население составляло всего 6 процентов общего населения. Из двух с половиной тысяч российских банков тысяча семьсот находились в Москве; из двадцати пяти ведущих банков все, кроме одного, находились в столице, и на их долю приходилось 80 процентов вкладов. Восемьдесят процентов телевизионной рекламы создавалось в Москве. Москвичи по сравнению с жителями других городов имели в два раза больше возможностей поехать за границу, более чем в два раза больше возможностей установить телефон, приобрести персональный компьютер, микроволновую печь или кредитную карточку. Москва была цитаделью российского капитала, и приток богатств стал настолько велик, что даже Санкт-Петербург – второй по величине город России – казался по сравнению с ней сонным захолустьем ^{276} .

Гайдар позже привлек внимание к одному из многих способов, с помощью которых Лужков использовал уникальное положение Москвы. Российские законы требовали, чтобы компании платили налоги там, где они были официально зарегистрированы. Национальные монополии, сети которых покрывали всю страну, были зарегистрированы в Москве. “Ростелеком” ведал телефонной связью всей России, но платил налоги в Москве. Электрическая монополия “Единые энергетические системы” производила электроэнергию и распределяла ее по всей России, но налоги платила в Москве. То же самое можно было сказать и о гигантской газовой монополии “Газпроме”, и о “Татнефти”, компании, занимающейся доставкой нефти по трубопроводам. Обе они охватывали не только территорию России, но и части Европы. Они тоже платили налоги в Москве ^{277} . “Москва находится рядом с фонтаном, из которого бьет золото”, – говорил Гайдар. Это город, где “денег куры не клюют” ^{278} .

Когда я спросил об этом Лужкова, он оспорил его заявление, утверждая, что крупные компании приносят не более 12—15 процентов городского бюджета. Лужков сказал, что московское чудо объясняется не статусом столицы, а тем, как он ею управляет. Он относился к унаследованному богатству как прагматичный хозяин. Вовремя платил врачам и учителям, предоставил бесплатный проезд в городском транспорте пенсионерам. “Мы говорим, что построим три миллиона квадратных метров жилой площади, и мы делаем это, – утверждал Лужков. – Мы говорим, что отремонтируем пять миллионов квадратных метров дорожного покрытия, и мы их ремонтируем”. Лучшим подтверждением, вспоминал Лужков, был приток бизнеса в столицу. Если бы он был плохим хозяином, бизнес сбежал бы оттуда ^{279} .

По субботам, надев свою известную всей стране любимую кожаную кепку, Лужков в сопровождении журналистов, помощников и просителей объезжал строительные площадки города, требуя объяснений, рассматривая чертежи и отчитывая подчиненных. Посещения Лужкова никогда не перерастали в потоки красноречия. Он говорил короткими, отрывистыми предложениями, простыми, как кирпичная кладка, поднимавшаяся вокруг. Лужков не был королем-философом, он говорил на языке строителей, инженеров, химиков. Он думал о постановке и выполнении задач, а если они не выполнялись, он сердился и требовал объяснений. Он больше всех других российских политиков того времени напоминал Роберта Мозеса, мечтателя, занимавшегося благоустройством огромных парковых комплексов, пляжей, строительством жилых домов, мостов, автомагистралей и дорог современного Нью-Йорка. Как Мозес, прогуливавшийся по Центральному парку или Кони-Айленду, Лужков обходил свои владения, думая о выполнении больших и малых общественных работ. Его интересовало всё – от строительства самого большого в Европе крытого стадиона до мельчайших подробностей меню московского фастфуда.

В те годы население Москвы составляло 8,6 миллиона человек, хотя, по некоторым подсчетам, в Москве постоянно находилось еще более миллиона приезжих и людей, проживавших в ней неофициально. Городу, занимавшему территорию более 1091 квадратного километра, старая и изношенная инфраструктура доставляла бесконечные проблемы. Самые драматические ситуации возникали холодной зимой, когда прорывались проложенные под землей трубы, по которым горячая вода подавалась для обогрева жилых домов. Вода вымывала огромные пустоты, в которые проваливались машины и люди. Город страдал от многолетней запущенности: дороги с огромными выбоинами, выщербленные и скользкие лестницы, светофоры, сигналы которых невозможно разглядеть, деревья, гибнущие от загрязнения воздуха, улицы, задыхающиеся от пробок, вечно темные и вонючие подъезды жилых домов.

Но при Лужкове город стал более чистым и пригодным для жизни, чем когда-либо раньше. Лужков вводил в строй новые станции метро, асфальтировал изрытые дороги, открывал рынки, устраивал детские площадки, строил фонтаны и, самое главное, сделал менее острой проблему жилья. Ежегодно он строил новые квартиры общей площадью от 3 до 3,4 миллиона квадратных метров. Он продавал квартиры богатым, а на доходы строил новое жилье для десятков тысяч семей, годами стоящих в очереди на получение муниципальной квартиры. Нужно отдать ему должное – когда в городе происходило что-то чрезвычайное, рушился мост или случалось другое бедствие, появлялся Лужков и брал руководство на себя.

Но наступил момент, когда Лужкову этого оказалось мало. Владимир Евтушенков, в прошлом специалист по пластмассам, близкий друг Лужкова, ставший одним из самых богатых людей в России, сказал мне, что Лужков мечтал заняться чем-то более творческим, чем строительство жилья и мощение дорог. “Он хотел заняться чем-то более масштабным”, – рассказывал Евтушенков ^{280} . Жена Лужкова, Елена Батурина, вспоминала, что он считал строительство идеологией, маяком, способным вдохновить людей, не дать им утратить веру. Лужков “понимал самое важное, – рассказывала она. – Что в такое трудное время было важно найти идею, способную объединить людей. В Москве строительство стало идеей, объединявшей москвичей” ^{281} . Однажды, в день рождения Лужкова, его жена, думая о том, что ему подарить, заметила экскаватор, стоявший на обочине дороги. Наполнив ковш экскаватора розами, она доставила их Лужкову. Идеальный подарок для Строителя ^{282} .

Когда после долгого ожидания я брал интервью у Лужкова, я захотел узнать, о чем он мечтает, что вдохновляет его как строителя. Я давно решил для себя, что честолюбивые замыслы Лужкова связаны со строительством: новые городские площади, парки и шоссе, новые высотные жилые дома, ставшие его фирменным знаком. Но ответ оказался более реалистичным, чем я предполагал. Лужков сказал мне, что его истинная “идеология” заключается не столько в строительстве ради строительства, сколько в том, чтобы сделать город более пригодным для жизни. Это была более приземленная, популистская позиция, не такая возвышенная, какой она представлялась мне. “В 1995 году я не мог говорить об этом, потому что жизнь в Москве была отвратительной, – сказал он. – Москва была такой грязной, что если бы я заговорил о комфортной жизни, мне бы сказали, что я ненормальный, что я сошел с ума. Теперь я говорю об этом безбоязненно, открыто и часто; мы сделали свой город более комфортным”. Лужков вкладывал в слово “комфорт” широкий смысл, подразумевая и такое “духовное” сооружение, как храм, и более практичные вещи, например МКАД ^{283} .

Реконструкция МКАД стала тем проектом Лужкова, который изменил облик города. Кольцевая автомобильная дорога вокруг Москвы протяженностью 109 километров, покрытая в советские времена камнями и выбоинами, считалась опасной. За пять лет, израсходовав 18 миллиардов рублей, Лужков превратил ее в автомагистраль с восьмиполосным движением, наклонными въездами, стоянками для отдыха, пешеходными эстакадами, автозаправочными станциями и радарами для контроля скорости дорожного движения. Кроме того, Лужков мечтал превратить Москву в столицу спорта. Раз в неделю он играл в футбол со своими сотрудниками на стадионе в Лужниках, расположенном на берегу Москвы-реки. Там же он играл с женой в теннис. Вскоре высокие строительные краны установили над стадионом стальное кольцо весом ю тысяч тонн, поддерживающее раздвигающуюся крышу из стеклопластика, высота которой 42,5 метра, а площадь – 4,9 гектара, превратив его в крупнейший крытый стадион Европы. Реконструкция, стоимость которой составила 230 миллионов долларов, включала в себя и замену сидений на трибунах. Жена Лужкова, Елена Батурина, заключила контракт на замену старых деревянных скамеек стадиона, вмещавшего 85 тысяч болельщиков, новыми пластиковыми сиденьями, отвечавшими европейским требованиям. Батурина сказала мне, что контракт в Лужниках был для нее “большой удачей и успехом”. Затем ее фирма выиграла десятки других контрактов в Москве и других городах России, а также за границей. На 49 процентов стадион принадлежал городу. Батурина сказала, что выиграла тендер на изготовление сидений, предложив низкую цену, но не менее важным, по ее словам, было то, что она оказалась единственным претендентом, чья продукция соответствовала европейским стандартам [27]27
  Елена Батурина остается президентом компании “Интеко” и, по имеющимся сведениям, стала самой богатой женщиной России. Она занимает двадцать девятое место в списке ста богатейших людей России, составленном журналом “Форбс”. Фирма “Интеко”, которую она возглавляет, действует во многих сферах бизнеса – от сельскохозяйственного производства до изготовления посуды и других предметов потребления из пластика. В последние годы концерн “Интеко” стал одним из крупнейших застройщиков Москвы. В марте 2006 г. Батурина сообщила агентству “Интерфакс”, что “Интеко” планирует в ближайшие несколько лет построить высококачественные квартиры общей площадью 3,5 миллиона квадратных метров и торговые помещения общей площадью 1,5 миллиона квадратных метров. – (Прим, автора к русскому изданию.)


[Закрыть].

Одним из важных незавершенных начинаний советской эпохи было строительство мемориала на Поклонной горе, в историческом месте, получившем свое название от старой традиции, в соответствии с которой путешественники, приближавшиеся к Москве, кланялись столице. Говорят также, что отсюда солдаты уходили на войну и сюда же возвращались с победой. Здесь фельдмаршал Михаил Кутузов, оставлявший Москву Наполеону в 1812 году, поклялся не потерять Россию. После Второй мировой войны периодически предпринимались попытки построить на горе военный мемориал, и в 1980-е годы был выбран проект, в соответствии с которым центральная часть мемориала представляла собой огромное развевающееся знамя, высеченное из красного гранита, со звездой наверху. Во время перестройки проект утонул в море споров и протестов, и когда мэром стал Лужков, мемориал оставался незаконченным, хотя просторное здание музея, посвященного войне, было частично построено. Лужков пересмотрел проект и ударными темпами завершил его реализацию в 1995 году, к празднованию пятидесятой годовщины победы над Германией. Лужков построил на территории парка русскую православную часовню, синагогу и мечеть. Он был широко известен своими призывами к религиозной терпимости и возрождению, делая исключение лишь для чеченцев, к которым на улицах его города относились враждебно. Недалеко от парка Лужков начал строительство гигантского международного делового и торгового центра с пешеходным мостом через Москву-реку.

Когда в 1993 году Ельцин выразил беспокойство в связи с демонстрациями, проводившимися у стен Кремля на Манежной площади, Лужков огородил это место заборами, чтобы там не могли собираться демонстранты. Заборы были установлены якобы для осуществления строительного проекта, но в действительности проект строительства подземного торгового центра был предложен Лужковым позже. Торговый центр должен был иметь три подземных этажа и площадь торговых помещений, равную 23 408 квадратным метрам. Как всегда, Лужков установил жесткие сроки завершения работы и потребовал, чтобы строительство велось круглые сутки, но затем нарушал планы по собственной прихоти. По словам одного из инженеров, за три месяца до открытия Лужков распорядился покрыть потолки медными панелями. Ошибки архитектора привели к тому, что часть помещений торгового центра невозможно было сдать в аренду. В первые годы ситуация с торговым центром оказалась просто катастрофической: арендная плата была настолько высока, что он в основном пустовал. Манеж превратился в “белого слона”, стоившего по миллионов долларов ^{284} .

Лужков предпочитал и насаждал при строительстве московских зданий и памятников вульгарный, китчевый стиль. Иногда это были всего лишь ненужные украшения, например бесполезные башенки на современных офисных зданиях для пущего шика ^{285} . В других случаях последствия бывали более значительными, особенно когда окончательное решение оставалось за другом Лужкова, плодовитым грузинским скульптором Зурабом Церетели, оказавшим на облик города не меньшее влияние, чем Лужков. Общительный Церетели, имея склонность к советскому мону-ментализму, придал своему стилю большую сентиментальность и слащавость. Церетели, президент Российской академии художеств, при Лужкове получил значительную часть муниципальных заказов, а его яркие произведения производили неизгладимое впечатление. Для торгового центра на Манежной площади Церетели устроил что-то вроде краткого изложения русской истории, воплощенного в мраморе, хромированном металле и бронзе. Снаружи он построил фонтан, украшенный бронзовыми фигурами животных из русских сказок. Для Московского зоопарка Церетели спроектировал похожий на пещеру причудливый вход с водопадом и часами. Вместо советского красного знамени из гранита Церетели установил на Поклонной горе обелиск высотой 141,8 метра с двадцатичетырехтонной фигурой греческой богини Ники и двумя трубящими в трубы ангелами. Критики прозвали это сооружение “кузнечиком на палочке”. Лично я нахожу эту скульптуру странной, но парк с широкой аллеей, деревьями и небольшим спуском для катания на санках стал любимым местом отдыха горожан. Лужков понимал, что населению, живущему в тесных квартирах, нужно было иметь возможность приятно провести время на свежем воздухе. Несмотря на странное художественное оформление, с начала весны и до поздней осени днем и по вечерам в парке всегда многолюдно.

Мэр терпеливо сносил критику художественного стиля Церетели. Писатель Александр Солженицын возмущался тем, что “Москву безрассудно уродуют”, и называл работы Церетели “огромными третьесортными монументами”. Одно из мрачных и громоздких произведений Церетели, скульптура, посвященная жертвам геноцида и получившая название “Трагедия народов”, представляла собой очередь из изможденных обнаженных фигур, падающих на груду надгробий. Первоначально она была установлена у входа на Поклонную гору. После жалоб на то, что она производит слишком гнетущее впечатление, ее с помощью подъемных кранов перенесли за здание музея.

Наибольшее возмущение вызвала созданная Церетели пятидесятиметровая статуя Петра Великого стоимостью пятнадцать миллионов долларов, установленная в 1997 году на берегу Москвы-реки недалеко от храма Христа Спасителя. Сама идея скульптуры абсурдна. Петр Великий, создав русский флот, перенес столицу России в Санкт-Петербург, – кроме всего прочего и для того, чтобы избежать козней московской аристократии. Но протесты были вызваны прежде всего самой статуей, представляющей собой неуклюжую фигуру царя, стоящего на палубе галеона и держащего в руке золотую карту в окружении трепещущих на ветру металлических флажков. Критики говорили о нарушении пропорций, что делало скульптуру похожей на гигантского оловянного солдатика. Несмотря на протесты, Лужков поддержал Церетели, и памятник остался на своем месте. Турист, совершающий прогулку на речном трамвайчике по Москве-реке, имеет возможность за короткий промежуток времени увидеть парк Горького и модель не совершающего более полетов советского космического шаттла, Петра Великого работы Церетели и храм Христа Спасителя. Временами Москва производит впечатление очень странного постсоветского Диснейленда.

Но правда и то, что Церетели сыграл важную роль в кропотливой и сложной работе по воссозданию оригинальных фресок внутри храма. Он осуществлял руководство работой 360 художников, напряженно трудившихся в течение восьми месяцев. Часто на строительных лесах находилось до 200 художников одновременно, использовавших компьютерную обработку старых фотографий, чтобы придать зрительный объем росписи ^{286} .