Текст книги "Олигархи. Богатство и власть в новой России"

Автор книги: Дэвид Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

15 февраля Ельцин наконец объявил о своем намерении баллотироваться; это случилось в Екатеринбурге, где он когда-то возглавлял местную партийную организацию, и многие из его ближайших помощников, стоявших за кулисами, не смогли сдержать слез. Некоторые из них боялись, что это лебединая песня Ельцина. По данным большинства крупных опросов общественного мнения, Ельцин занимал четвертое или пятое место среди кандидатов на пост президента. День был холодный и сырой, и обычно звучный баритон Ельцина превратился в нездоровый хрип. “Мы стояли за кулисами с несколькими президентскими помощниками. Я видел слезы в их глазах, – вспоминал Минтусов. – Пожилой президент с хриплым голосом демонстрировал огромную решимость. Это был эмоциональный момент”.

“В ключевые моменты своей жизни Ельцин пробуждается”, – сказал мне Березовский о возрождении Ельцина весной 1996 года. Ельцин словно забыл и о плохом здоровье, и о депрессии, и о пристрастии к спиртному. Он буквально очнулся от спячки, словно огромное политическое животное, если можно так выразиться. “Он родился с чувством власти, – не скрывая удивления, говорил Гусинский. – У вас есть две руки, две ноги и голова, у меня тоже, но у Ельцина еще от рождения есть чувство власти”. Ельцин пробудился ради сохранения этой власти, но он нуждался в помощи.

“Мы поняли, что первая проблема состояла в том, чтобы достучаться до Ельцина, – сказал Березовский. – Мы должны были сломать стены, построенные вокруг него. Мы договорились о том, что нужно прекратить борьбу между собой и попробовать связаться с президентской командой” ^{406} . Березовский пошел к Виктору Илюшину, работавшему с Ельциным еще в Свердловске, сдержанному, седовласому человеку, когда-то предупредившему Евгения Киселева, что семья Ельцина недовольна НТВ. Илюшин организовал встречу Ельцина, Чубайса и олигархов.

Эта встреча стала поворотным моментом в романе между богатством и властью, между магнатами и их патроном. Ельцин знал большинство из тех, кто сидел за столом, но, находясь в изоляции в больничной палате под охраной Коржакова, давно не видел их. Он вспоминал, что сначала отнесся к ним “довольно настороженно”, чувствуя, что им некуда было идти и они вынуждены поддержать его и что речь, вероятно, пойдет о финансировании его кампании ^{407} .

Но у олигархов был другой план. Перед встречей они договорились, что кто-то из них попробует сказать Ельцину ничем не прикрытую правду о том, что он больше не популярен, открыть ему глаза на горькую истину, которую, по словам Илюшина, президент еще не осознал. “Мы решили сказать Ельцину правду о том, что его поддерживают не более 3 процентов населения, – пояснял Гусинский, – потому что люди из КГБ... все время рассказывали ему сказки, что его рейтинг якобы не менее 98 процентов”.

Смоленский вспоминал, что Чубайс приехал с портфелем. Не обращая внимания на изящную сервировку стола, Чубайс опустил на него свой портфель и достал какие-то бумаги. Не испытывая никакого трепета перед властью, Чубайс сразу выложил плохие новости. “Борис Николаевич, ситуация сложная. Ваш рейтинг – пять процентов!”

Чубайс показал некоторые из бумаг Ельцину. Президент взглянул на них и отбросил в сторону. “Это все чепуха”, – сказал он.

“Ельцин напрягся и покраснел”, – вспоминал Гусинский. “Анатолий Борисович, – очень медленно произнес Ельцин, – мы должны выяснить, кто подготовил эти оценки. Я думаю, что это неправда”. Последнее слово – неправда – Ельцин произнес с нажимом.

Чубайс побагровел. Наступила долгая пауза. “Борис Николаевич, – заговорил Гусинский, – все, что говорят вам ваши люди, ваше окружение, все это ложь”.

“Он повернулся и пристально посмотрел на меня”, – рассказывал Гусинский. Он чувствовал, что очень не нравится Ельцину и что ему позволили прийти в Кремль только потому, что Ельцин нуждался в нем и в банкирах, чтобы удержаться у власти. Ельцин был циничным человеком.

“Почем вам знать, что говорят мне мои люди?” – спросил Ельцин Гусинского, снова медленно произнося слова.

“Борис Николаевич, – ответил Гусинский, – потому что вы поступаете глупо. Вот почему. Мне кажется, вы поступаете глупо потому, что получаете от них глупую информацию”.

По словам Гусинского, за его словами последовала еще одна долгая пауза. И Смоленский, сидевший рядом с Ельциным, и Гусинский, сидевший напротив, говорили, что Ельцин оглядывался вокруг, как будто искал что-нибудь потяжелее, чтобы швырнуть в Гусинского.

“Каким-то образом нам удалось продолжить разговор”, – вспоминал Гусинский. “Не забывайте, – сказал он Ельцину с сочувствием, – если коммунисты вернутся к власти, вы будете нести личную ответственность. Все мы собрались здесь с одной целью: помешать их возвращению”.

Ельцин понимал, что бизнесмены и сами испытывали страх перед Зюгановым. “Нас коммунисты на фонарях повесят, – передавал он впоследствии их слова, сказанные ему. – Если сейчас кардинально не переломить ситуацию, через месяц будет поздно”.

На протяжении обеда Ельцин в основном молчал. Банкиры предложили ему назначить руководителем предвыборной кампании Чубайса. Ельцин, который незадолго до этого уволил Чубайса, признавался потом, что это предложение “поразило его больше всего”, хотя он и подтвердил свое растущее недовольство Сосковцом. Банкиры уехали, обменявшись рукопожатиями с Ельциным, но так и не поняв, удалось ли им донести до него свою мысль.

Перед встречей Березовский, не привлекая к этому внимания, обратился к жене Ельцина, Наине. Он просил ее помочь организовать десятиминутную встречу с президентом с глазу на глаз после обеда. Березовский напомнил Ельцину о своей просьбе, когда другие магнаты уходили, и Ельцин посмотрел на него с одобрением. Когда они остались одни, Березовский сказал Ельцину, что тучи сгущаются, что Коржаков хотел отменить выборы из-за того, что рейтинг Ельцина был очень низким. “Борис Николаевич, вы не сможете решить проблему, используя силу, – сказал Березовский. – Если мы пойдем этим путем, мы можем прийти к гражданской войне”.

“Это все, что вы хотели сказать?” – спросил Ельцин, глядя на Березовского сверху вниз.

“Да”, – сказал Березовский.

“Я уехал с тяжелым чувством, – рассказывал Березовский. – Всем показалось, что он не смог нас понять, что он ничего не понимал”.

“На следующий день, – продолжал Березовский свой рассказ, – он отдал распоряжение реорганизовать штаб”. Применяя всем известный метод, Ельцин сохранял власть, играя на соперничестве конкурирующих групп. Он был повелителем, великим дрессировщиком, заставлявшим львов и тигров прыгать сквозь обручи с помощью своего длинного кнута. Ельцин не стал сразу же сворачивать кампанию Сосковца, а создал ему конкурента, совет предвыборной кампании, который возглавил сам, с новым аналитическим центром, руководителем которого назначил Чубайса. Аналитический центр стал вторым штабом кампании; деньги шли от олигархов.

Ключевую роль в работе аналитического центра играла младшая дочь Ельцина, Татьяна Дьяченко, которая впервые занялась политикой, превратившись на время проведения предвыборной кампании в глаза и уши своего отца. Она была невысокой, застенчивой женщиной с такими же, как у отца, глазами и нависшей надо лбом челкой. Получив специальность системного программиста, Дьяченко работала в конструкторском бюро Министерства обороны, где занимались расчетами траекторий космических аппаратов. Она не была общественным деятелем, и о ней мало что знали в то время. У нее не было никакого опыта в политике, но она могла говорить с отцом так, как не осмелился бы никто другой. С ее помощью олигархи могли снабжать Ельцина информацией в обход Коржакова.

“Она во многом походила на своего отца, – вспоминал Березовский. – Она работала двадцать часов в день”. По его словам, Татьяна была так же упряма, как президент, но внимательно слушала то, что ей говорили. Ельцин признавался потом, что до того как она присоединилась к кампании, он боялся, что не выдержит напряжения, но дочь вселила в него оптимизм. Валентин Юмашев, который писал выступления Ельцина и ввел Березовского в узкий кремлевский круг, работал с Дьяченко на многих политических мероприятиях. Чубайс быстро понял ценность присутствия Дьяченко, особенно в тех случаях, когда нужно было действовать в обход Коржакова. Вскоре Дьяченко и Юмашев ездили по всей Москве, привлекая специалистов по рекламе и политических консультантов к работе по спасению Ельцина.

4 марта Дьяченко и Юмашев приехали на встречу с президентом НТВ Игорем Малашенко и предложили ему заняться одним из важнейших направлений предвыборной кампании: работой со средствами массовой информации и связями с общественностью. Это был необычный жест в сторону одного из лидеров лагеря Гусинского. Малашенко, выделявшийся острым политическим чутьем, сказал им, что, по его мнению, Ельцин имеет “огромную скрытую поддержку, потому что народ в основном настроен против коммунистов”. “Единственное, что ему нужно, – сказал он, – это настоящая избирательная кампания, информация о которой будет каждый день появляться в новостях и хорошо восприниматься по телевидению”. Малашенко рассказал им о методах, применявшихся в ходе предвыборной кампании Рейгана, например о посещении фабрики, на которой шьют государственные флаги.

Но Малашенко беспокоило то, что Коржаков и его друзья не хотели заниматься проведением настоящей кампании. Малашенко “не радовала” перспектива работать на Кремль, рассказывал Гусинский. Недостатки были очевидными. Политический рейтинг Ельцина был настолько низким, что Малашенко, вероятно, не удалось бы повысить его. Кроме того, постоянную угрозу представлял Коржаков, организовавший нападение на охрану Гусинского в 1994 году. Наконец, самый большой риск заключался в том, что это могло поставить под угрозу репутацию НТВ как независимой телевизионной компании, заработанную во время войны в Чечне.

“Игорь, я прошу тебя, поработай на Кремль, – сказал Гусинский Малашенко. – Это – коллективное решение. Это – коллективная игра. Мы должны защитить себя от коммунистов”.

“Ты меня подставляешь”, – по словам Гусинского, возмутился Малашенко.

“Да, – согласился Гусинский, – подставляю. Ноя подставляю и себя, хочешь верь, хочешь нет. Я не скрываю, что это – наше коллективное решение. Мы должны помешать коммунистам прийти к власти”.

Вскоре после этого Малашенко встретился с Ельциным. Он был прямолинеен. “Вы не можете использовать средства информации как инструмент пропаганды советских времен, – сказал он Ельцину. – Так не получится; вам нужно, чтобы вас выбрали. Вам нужно много работать. Вам нужно совершить поездку по стране, о ней должны сообщать в программах новостей, вы должны выступать, встречаться с людьми и так далее”. Малашенко посоветовал Ельцину провести современную предвыборную кампанию западного образца в стране, где такие кампании никогда не проводились.

“Интуитивно он понял меня”, – сказал мне Малашенко.

Затронув щекотливый вопрос, Малашенко напомнил Ельцину, что он – один из партнеров Гусинского. Он попросил Ельцина о защите в случае еще одного нападения со стороны Коржакова. По словам Малашенко, Ельцин понял и согласился. Позже Гусинский объяснил согласие Ельцина присущим ему чувством власти. Ельцин знал, что ему нужен Малашенко независимо от того, что было раньше. “Ради власти, – сказал Гусинский, – Ельцин был готов полюбить своих врагов, предать друзей, ему было все равно. Цель заключалась в том, чтобы удержать власть”.

Чубайс привлек самых лучших и способных политтехнологов финансовых кланов. “У каждого из них я взял самых лучших людей”, – сказал Чубайс. Среди них были Шахновский, один из ближайших помощников Лужкова, организовавший клуб на Воробьевых горах, и Сергей Зверев, сотрудник Гусинского, один из лучших лоббистов. В эту же группу вошли Евстафьев, помощник Чубайса, ранее работавший на телевизионном канале Березовского; Александр Ослон, ведущий специалист по проведению опросов общественного мнения; Вячеслав Никонов, бывший член нижней палаты парламента; Сатаров, политический советник Ельцина. Многие другие работали в качестве внештатных сотрудников, например Сергей Лисовский, воротила шоу-бизнеса и рекламы. В марте, когда группа еще только формировалась, предвыборная кампания была уже на грани провала.

Искусство и наука проведения опросов общественного мнения пребывала в России 1996 года еще в своем младенчестве. Вместо опросов по телефону организаторы полагались на армию интервьюеров, ходивших по квартирам с блокнотами и анкетами. Увидев их, люди часто захлопывали дверь. Однако, набравшись смелости и терпения, социологам все же удавалось получить представление о позиции электората. Опросы, проводимые Ослоном, отражали следующую картину. Многомесячные задержки зарплаты вызывали недовольство по всей стране. Крайне непопулярной была война в Чечне. Январское сражение в Первомайском оказалось особенно унизительным для Ельцина. Он заверял, стоя перед телевизионными камерами, что тридцать восемь первоклассных российских снайперов следят за каждым шагом мятежников и в течение одного дня перестреляют их всех, – для убедительности он даже подвигал вперед-назад головой, словно целясь сквозь оптический прицел. Однако мятежники сумели скрыться. Складывалось впечатление, что Ельцин не имеет никакого представления о кровавой реальности войны. “Чечня – это фундаментальный вопрос, – сказал мне тогда Ослон. – Ему не остается ничего другого, как закончить войну в Чечне”. Однако еще одним фактором, по мнению Ослона, была изоляция Ельцина “за кремлевскими стенами”. Россияне чувствовали, что потеряли контакт со своим лидером, бывшим популистом, ездившим на троллейбусе, который необъяснимым образом стал карикатурой на самого себя ^{408} .

Все же опросы показывали, что у Ельцина имеется запас народного доверия, нужно лишь суметь воспользоваться им. Несмотря на все его ошибки, рейтинги Ельцина шли вверх, когда избиратели задумывались не о прошлом, а о том, что будет со страной дальше. Но Ельцин, вместо того чтобы пополнять этот запас, лишь понапрасну его тратил.

Сказанное ему Березовским было правдой: Коржаков надеялся отменить выборы, чтобы исключить возможность поражения. В конце февраля Сосковец тайно пригласил группу американских политических консультантов, чтобы те проанализировали тенденции изменения общественного мнения. 27 февраля Сосковец сказал консультанту Ричарду Дреснеру: “Одна из ваших задач состоит в том, чтобы за месяц до назначенной даты выработать рекомендации, не следует ли нам вообще отменить выборы, если, по вашим прогнозам, мы потерпим на них поражение” ^{409} . Коржаков пытался уговорить Ельцина отказаться от выборов. Ельцин вспоминал потом, как Коржаков его убеждал: “С трехпроцентным рейтингом бороться бессмысленно, Борис Николаевич. Сейчас упустим время за всеми этими предвыборными играми, а потом что?”

Коржаков предлагал и свое объяснение: “Мне тогда было ясно, каков был наш выбор: либо Зюганов, либо больной президент. Вот почему я хотел, чтобы выборы отложили на два года” ^{410} .

По прошествии некоторого времени Дьяченко признавалась, что Коржаков старался “сохранить свое влияние” на Ельцина и окружил его “тесным кругом своих людей”. Вскоре “папа оказался окружен людьми, которые все как один говорили: да зачем нам эта тяжелейшая кампания, вы останетесь еще на два года, это большой срок, там спокойно проведем выборы, все демократические ценности сохранятся” ^{411} . Коржаков знал то, чего не знали другие: Ельцин был серьезно болен. Но ответственность за идею о переносе выборов нельзя возложить на плечи одного Коржакова. В какой-то момент она стала идеей Ельцина. Он выдвинул план, предусматривавший в нарушение конституции роспуск Государственной думы, запрет коммунистической партии и перенос выборов. “Я должен был принять радикальные меры”, – писал Ельцин в своей биографии, не объясняя причин. “После этого шага с компартией в России будет покончено навсегда”, – думал он, по собственному признанию, в то время. Но и с Ельциным, вне всякого сомнения, тоже было бы покончено. В его признаниях многие вопросы остались без ответа, в частности – почему он так далеко зашел в реализации столь рискованного плана. “Я не знаю, кто именно был автором этой безумной идеи, – вспоминал Березовский, – но Коржаков и его группа очень активно пытались претворить ее в жизнь” ^{412} .

В пятницу, is марта, Государственная дума 250 голосами против 98 приняла не носящее обязательного характера решение аннулировать соглашение, заключенное в 1991 году в Беловежской Пуще. Это соглашение было заключено после неудавшегося путча между Ельциным и лидерами Украины и Белоруссии. Встретившись в заповеднике недалеко от Бреста, они объявляли о создании своего собственного союза, бросив вызов Горбачеву и вызвав распад Советского Союза тремя неделями позже. Голосование в Думе было политическим заявлением, эффектным жестом со стороны недавно избранных коммунистов и националистов. Но для Коржакова и его партии войны это голосование стало идеальным предлогом для того, чтобы распустить Думу. В течение следующих двух дней в Кремле развернулась тайная драма, имевшая чрезвычайное значение. Сведения о ней были настолько секретными, что большинство журналистов, включая меня, имели об этом весьма смутное представление и узнали о случившемся гораздо позже. Мне следовало уделить больше внимания реакции Ельцина на голосование, проведенное в субботу. Ельцин сказал, что Дума поставила под сомнение собственную легитимность, а также “возможность проведения президентских выборов”. В то время я не понимал, насколько всерьез говорил это Ельцин.

Ранним субботним утром Ельцин вызвал в Кремль министра внутренних дед Анатолия Куликова – архитектора чеченской войны и руководителя коррумпированных органов милиции всей страны. Его грудная клетка напоминала бочку, а глаза скрывались за толстыми темными стеклами очков. Войдя в кабинет Ельцина, он увидел, что российский президент “возбужден и взволнован”. Как только Куликов сел, Ельцин сказал ему, что решил распустить Думу, запретить коммунистов и отложить выборы. “Я не собираюсь больше терпеть этого, – сказал Ельцин. – Мне нужны два года”. Куликов вспоминал, что Ельцин продолжал повторять: “Мне нужны два года”. Ельцин сказал, что об указе будет сообщено во второй половине дня ^{413} .

Куликов, пообещав выполнять приказы, попросил дать ему время на обдумывание плана Ельцина. Он сказал, что вернется к Ельцину в 17:00. Сразу после этого Коржаков пригласил его выпить коньяку с ним и Сосковцом, и по тому, как “страстно” они говорили, Куликов догадался: именно они – авторы идеи об отсрочке выборов. Потом Куликов зашел к генеральному прокурору Юрию Скуратову и председателю Конституционного суда Владимиру Туманову; выяснилось, что каждому из них Ельцин сказал об одобрении его плана всеми остальными, хотя это было неправдой. Когда Куликов снова вошел в кабинет Ельцина в 17:00, он увидел, что лицо российского президента стало “мрачным и землистым”. Куликов выразил серьезные сомнения относительно плана, предупредив Ельцина, что осуществление такого плана может привести к “социальному взрыву” в России и что у них “нет сил для того, чтобы контролировать ситуацию”. Для Ельцина это, должно быть, прозвучало зловещим предупреждением, что армия и внутренние войска не поддержат его. Но Ельцин не испугался и приказал помощникам готовить указ. Куликов пошел в кремлевский кабинет, где составлялись проекты документов. Он подошел к окну, выходившему на Красную площадь, по брусчатке которой около шести часов вечера прогуливалось много людей.

“Не смейте готовить этот указ, – обратился Куликов к помощникам. – Видите людей, гуляющих вокруг? Завтра, после того как указ будет подписан, здесь будут гореть костры. Я не знаю, сколько их будет в других районах Москвы и по всей стране. У нас нет сил, чтобы контролировать ситуацию. Это – путь к гражданской войне”.

В воскресенье утром в 6:оо Куликова снова вызвали в кабинет Ельцина. Ельцин казался еще более мрачным и раздраженным. К удивлению Куликова, Ельцин вызвал также командующих внутренними войсками Москвы и Московской области, которые должны были бороться с любыми беспорядками. Один из них сказал Ельцину, что шестнадцать тысяч человек находятся в состоянии готовности, но требуется еще от десяти до двенадцати тысяч. Куликов заметил, что на столе Ельцина лежит указ о его увольнении. Не смирившись, он снова возразил, что Ельцин разожжет гражданскую войну, если начнет реализацию своего плана. Куликов сказал, что армия может не поддержать Ельцина, что генеральный прокурор и председатель Конституционного суда тоже высказались против плана. Потом Куликов задал вопрос. Ельцин хотел запретить коммунистическую партию. “Знает ли кто-нибудь, где находится ее штаб-квартира?”

Ельцин посмотрел на двух командующих внутренними войсками. “Вы знаете, где?” – спросил он сначала одного, а потом второго.

“Нет”, – признались они.

“Я знаю, где”, – сказал Михаил Барсуков, директор Федеральной службы безопасности и близкий друг Коржакова. Барсуков перелистал какие-то бумаги. “Охотный ряд, дом один, – сказал он. – Государственная дума”. Куликов подумал, что Барсуков шутит, пытается разрядить напряженность.

Долгая пауза. “Никто не поднимал глаз, все сидели тихо, – вспоминал Куликов. – Это был очень трудный момент”. Он ждал, что Ельцин уволит его в любую минуту. “Да, безусловно, их нужно разогнать. Мне нужны еще два года”, – сказал Ельцин после долгой паузы. “Конечно, единственное препятствие – конституция”, – добавил Ельцин. Куликову показалось, что в голосе прозвучала неуверенность. Он сказал, что должен провести консультации, в частности с Лужковым.

В то утро Ельцин выслушал дома протесты своей дочери, Дьяченко. “Я говорила ему, что его никто не поймет, что это будет означать потерю всего, что было достигнуто такими большими усилиями. Но он не принимал мои слова всерьез”, – вспоминала она ^{414} .

Благодаря утечке информации из Кремля Березовскому и Гусинскому тоже стало известно о плане. “Узнав, что там готовится, мы поняли, что наступил момент, когда необходимо вмешаться с помощью средств массовой информации, – рассказывал Березовский, – и сорвать план, предав его гласности”. В воскресенье, за несколько часов до начала вечерних программ новостей, преданный помощник Ельцина Илюшин начал сообщать НТВ о готовящихся действиях. “Мы получали информацию практически в режиме реального времени, – вспоминал Малашенко. – Илюшин был очень скрытным человеком, поэтому, сами понимаете, такая утечка означала, что ситуация катастрофическая, просто катастрофическая. И он передавал информацию нам”.

Заместитель директора Института Европы Сергей Караганов тоже сыграл определенную роль. Он был одним из лучших московских специалистов по внешней политике. Он входил в состав Президентского совета, почти не функционировавшей консультативной группы при Ельцине. Президент прислушался к его мнению, когда Караганов написал ему личное письмо, в котором предупредил, что Запад не поймет его, если он отложит выборы. Ельцин окажется изолированным и отрезанным от мира ^{415} .

Когда Дьяченко увидела, что ее отец “готов принять окончательное и опасное решение”, она обратилась к единственному человеку, не испытывавшему страха перед огромной властью Ельцина, – к Чубайсу, руководителю аналитического центра и доверенному лицу магнатов. Она встретила Чубайса в Кремле, отвела в приемную президента и потребовала встречи с отцом. Пока Чубайс ждал в приемной, она вошла к отцу и умоляла его выслушать Чубайса. “Папа сказал, что не хочет никого слушать. Но он не сказал, что принял окончательное решение. Я ни перед кем не вставала на колени, но тогда была готова упасть на колени и умолять. Возможно, он почувствовал это”, – вспоминала она. В конце концов Ельцин согласился встретиться с Чубайсом. Когда тот вошел в кабинет, Дьяченко вышла. Позже она вспоминала, что слышала крики, раздававшиеся за дверью. А Ельцин потом рассказывал, что во время спора лицо Чубайса мгновенно залилось алой краской.

“Борис Николаевич, сейчас не 1993 год, – начал Чубайс, напомнив о том времени, когда Ельцину противостоял непокорный, мятежный парламент. – Отличие нынешнего момента в том, что сейчас сгорит первым тот, кто выйдет за конституционное поле. Хотя, в сущности, и в девяносто третьем первыми за флажки вышли они. Это безумная идея – таким образом расправиться с коммунистами. Коммунистическая идеология – она же в головах у людей. Указом президента людям новые головы не приставишь. Когда мы выстроим нормальную, сильную, богатую страну, только тогда с коммунизмом будет покончено. Отменять выборы нельзя”.

По воспоминаниям Ельцина, они говорили в течение часа. “Я возражал. Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю, – описывал он эту встречу. – И все-таки отменил уже почти принятое решение” ^{416} .

Чубайс позже вспоминал, что в конце этого жаркого спора Ельцин наконец признал, что откладывать выборы было бы неправильно. Он повернулся к Чубайсу и сказал: “А вы, Чубайс, допустили много ошибок в ходе приватизации” ^{417} .

В воскресенье, 17 марта, около 17:00 было получено сообщение о взрывном устройстве, якобы заложенном в Думе. Здание было эвакуировано и окружено внутренними войсками. Это был знак к началу осуществления плана насильственного роспуска Думы. Но войска ушли так же, как пришли. Поступил приказ вернуться в казармы. Ельцин не привел план в действие. Позже он объяснял, что принял такое решение под влиянием доводов Чубайса и дочери. Теперь он должен был бороться за переизбрание, и в этом его поддерживали его друзья – олигархи. Но теперь ему предстояла большая работа, о которой его предупреждал Ма-лашенко.

Ельцин должен был избавиться от синдрома “кремлевской стены”. Он должен был убедить избирателей, что он не какой-то недостижимый царь. Поездка в Краснодар, расположенный на юге России, которую организовала в рамках предвыборной кампании команда Сосковца, закончилась как обычно – провалом. Ельцин практически не мог общаться с избирателями из-за окружавших его сотрудников службы охраны и местных чиновников.

Хотя Ельцин не знал этого, Шахновский, работавший теперь в аналитическом центре Чубайса, тайно послал в Краснодар фотографов. Они сделали снимки, на которых было видно, что избирателей на километр не подпускали к Ельцину. Шахновский рассказал мне, что сравнил эти фотографии с фотографиями, сделанными в 1991 году, на которых Ельцин был окружен приветствовавшей его толпой. Когда Малашенко показал Ельцину два набора фотографий, президент понял, что он имел в виду. “Я чуть не заревел от боли, – писал Ельцин. – Впечатление было сильное. Ведь это было всего пять лет назад! Я вспомнил ощущения от встреч с людьми, и все сразу встало на свои места” ^{418} .

Ельцин понял, что ему нужно начать “настоящую” предвыборную кампанию и быть ближе к избирателям. В первую очередь он отстранил Сосковца от проведения кампании и поручил руководство ею Чубайсу. Шахновский занялся планированием, и Ельцин начал совершать поездки по стране, посетив две дюжины городов за четыре месяца. Одним из ярких эпизодов той кампании стал случай, когда Ельцин, присутствовавший на рок-концерте в Ростове-на-Дону и воодушевленный аплодисментами молодежи, весело танцевал на сцене.

Ельцин пытался вытеснить Григория Явлинского, лидера центристской партии “Яблоко”, также выдвинувшего свою кандидатуру ^{419} . Явлинский отказался выйти из игры, но Ельцин тем не менее считал себя единственной реальной демократической и реформаторской альтернативой Зюганову. В марте рейтинги Ельцина в опросах общественного мнения начали подниматься, и к концу апреля он уже почти догнал Зюганова, разъезжавшего по стране с монотонными, мрачными и высокопарными речами. 2 апреля Ельцин объявил, что отдал приказ о выводе российских войск из Чечни, и вскоре после этого подписал в Кремле соглашение с лидером чеченского сопротивления Зелимханом Яндарбиевым. Кроме того, Ельцин посетил с коротким визитом аэродром близ Грозного. Хотя предпринятые им шаги не прекратили боевые действия, они способствовали росту популярности Ельцина.

27 апреля магнаты придали предвыборной кампании необычный поворот, опубликовав в российских газетах открытое письмо. В письме они, выразив обеспокоенность расколом в российском обществе, призвали военных, бизнесменов, политических деятелей и людей, формирующих общественное мнение, “объединить усилия, направленные на поиск политического компромисса”, хотя Ельцин и Зюганов конкретно не упоминались. Письмо, написанное в осторожных и даже туманных выражениях, содержало критику в основном в адрес коммунистов и, как представляется теперь, являлось предупреждением от магнатов Зюганову, чтобы тот не раскалывал российское общество, даже если его самого будут рвать на куски. Письмо содержало скрытую угрозу в адрес Зюганова и призыв не нарушать спокойствие. Письмо было подписано тринадцатью финансистами и промышленниками во главе с Березовским, включая остальных членов группы семи ярых приверженцев Ельцина. “Это было своего рода предупреждение Зюганову и Коржакову, – рассказывал Смоленский. – Мы пытались объяснить, что ударим по рукам любого, кто попытается разрушить демократию”. Другими словами, это – наши выборы, не мешайте нам.

Политологи Ельцина держали Зюганова на прицеле, но сначала они должны были наилучшим образом подать самого Ельцина, а это было чрезвычайно трудно. Политический консультант Пол Боград подготовил подробный обзор опросов общественного мнения и 25 апреля передал его Чубайсу. Основываясь на данных за полтора года, Боград сделал вывод, что избиратели пребывают в скверном настроении. “Шестьдесят пять процентов всех избирателей хотят голосовать против президента Ельцина, – сообщил он. – Шестьдесят пять процентов избирателей не хотят голосовать за Зюганова”. “Победителем станет кандидат, против которого не будут голосовать избиратели”, – добавил он ^{420} . Проще говоря, эта политическая математика означала, что предвыборная кампания Ельцина должна была представить его меньшим из двух зол, дискредитировав Зюганова. Им нужно было создать ситуацию, при которой избиратели должны были сделать выбор между черным и белым, непростой выбор, учитывая очень негативное отношение к Ельцину. Ослон, занимавшийся опросами общественного мнения в ходе предвыборной кампании Ельцина, сказал мне, что еще одной опасной темой для Ельцина было его здоровье. Если люди увидят, что президент слаб, он лишится их поддержки.