Текст книги "Олигархи. Богатство и власть в новой России"

Автор книги: Дэвид Хоффман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

Из всех зданий, парков и памятников храм стал самым знаменитым вкладом Лужкова в облик города. Огородников так рассказывал об истории храма: царь Александр I благословил его, еще трем российским императорам потребовалось сорок четыре года, чтобы завершить строительство. “А Лужков построил его за пять лет, – добавил он. – Это было важно для его карьеры. Он строил памятник себе самому”.

Я помню свои первые впечатления от Москвы, полученные зимой 1990 года: темный, загадочный город спал под покровом серого тумана. Скучные многоэтажные жилые дома ночью казались зловещими башнями. Угрожающе темнели провалы их зловонных подъездов. Грязные витрины магазинов украшали выцветшие картонные изображения продуктов, которых не было в продаже. Однажды Москву назвали “дисфункциональной дистопией (противоположностью утопии), которой каким-то образом едва удается функционировать” ^{287} . Но Москва, которую я узнал при Лужкове, искрилась светом и дерзкой, хотя и несколько показной, энергией. Она стала городом крайностей, щедрых и эффектных жестов, неправедно приобретенного и вульгарно растраченного богатства, городом казино, дискотек, ресторанов, электроники, гастрономов, мобильных телефонов, рекламных щитов, бутиков и зарождавшегося среднего класса. Повышение спроса на недвижимость привело к тому, что стоимость аренды лучших офисов превысила стоимость аренды помещений в самых престижных зданиях Нью-Йорка и Токио. В середине 1990-х открылось более 150 казино, почти половина из них без соответствующего разрешения. В казино “Черри” на Новом Арбате мой коллега по “Вашингтон пост” Ли Хок-стадер видел, как сотни россиян толпились субботними и воскресными вечерами у столов для игры в “блэк джек” и у рулеток, практически игнорируя игровые автоматы. Менеджер тут же объяснил, в чем дело: “Перед игровыми автоматами нельзя порисоваться. Эти люди приходят не только для того, чтобы играть. Они приходят, чтобы похвастать своими деньгами, показать, какие они богатые. Игровым автоматам все равно, лежит в твоем кармане толстая пачка стодолларовых купюр или нет” ^{288} .

Богатый молодой москвич потратил сотни тысяч долларов на то, чтобы поместить на рекламных щитах, расставленных по всему городу, огромные фотографии своей красавицы жены с надписью: “Я тебя люблю”. В течение нескольких недель щиты оставались загадкой. Никто не мог понять, кто развесил их и почему. Когда все прояснилось, многие сочли это замечательным и благородным поступком, а вовсе не хвастовством ^{289} .

Хокстадер вспоминал, как в 1995 году Лужков и восемьдесят его близких соратников посетили модный ресторан “Максим” через несколько недель после его открытия. “Вышколенные официанты, светильники “Тиффани”, картины в стиле бель-эпок, тихая музыка, прекрасные вина, изысканные блюда и счет более чем на 20 тысяч долларов, – писал он. – Вечеринка мэра оплачивалась наличными. В долларах, разумеется”.

Роскошь и богатство, появившиеся в годы бума, контрастировали с нищетой, по-прежнему остававшейся обычным явлением в городе Лужкова. Лишь тонкая прослойка элиты и нуворишей могла позволить себе элегантные платья для коктейлей, драгоценности и меха, выставленные в витринах московских бутиков.

Контрасты между недавно обретенным богатством и вопиющей нищетой часто задевали за живое. Когда в октябре 1996 года Ельцина готовили к операции на сердце, я решил выяснить, на что мог бы рассчитывать обычный россиянин, нуждавшийся в такой же операции. Во дворе Института сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева я встретил Нину Демину, в одиночестве вытиравшую слезы грязным носовым платком. “Деньги, за все деньги, – тихо причитала она. – Все, что от них слышишь, – деньги!” Ее муж, пятидесятивосьмилетний Виктор Демин, лежал в больничной палате. Требовалась операция на сердце. Хотя теоретически ее делали бесплатно, Демина, приехавшая из провинциального городка, должна была платить за лекарства и уход, но и при этом ей, возможно, пришлось бы ждать годы, прежде чем ее мужа прооперировали бы. Формула простая: нет денег – нет операции. Те, кто мог платить за персональный уход, получали его. Те, у кого не было денег, были вынуждены надеяться на дряхлеющую городскую систему здравоохранения Москвы и ждать до бесконечности. В то время как деньги щедро расходовались на храм и торговый центр на Манежной площади, количество больничных коек в Москве в 1990-е годы не увеличивалось. Существовало две системы здравоохранения: одна для имущих, другая для неимущих. Самые обездоленные жители города, бездомные, получали от Лужкова одни пинки. Милиция устраивала облавы на железнодорожных вокзалах и рынках, сажала их в поезда и насильно вывозила в деревни или временные лагеря, расположенные далеко за чертой города. Не очень уютно чувствовали себя в городе Лужкова люди с темной кожей. Людей со смуглыми лицами, которых можно было принять за уроженцев Северного Кавказа, и особенно чеченцев, после начала чеченской войны часто бесцеремонно задерживали на улицах города.

Лужков считал Москву крепостью и годами боролся за то, чтобы держать ее ворота закрытыми для чужаков. Бросая вызов судам, он сохранял для всех проживающих в городе так называемую прописку – пережиток советских времен. В советскую эпоху коммунистическая партия диктовала людям, где им работать и жить. В новой российской Конституции 1993года делалась попытка покончить с этим наследием. Там говорилось, что все россияне имеют право “свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства”. Но Конституция оставалась на бумаге, в реальной жизни Лужков был сильнее. Старые советские порядки сохранялись. Лужков боялся, что волна переселенцев станет непосильным бременем для города и истощит его ресурсы. Прописка оставалась, хотя ее стали называть регистрацией. В середине 1990-х за ее получение приходилось платить около 7000 долларов, что делало ее совершенно недоступной для большинства людей, живущих в провинции.

Длительную борьбу с пропиской вела журналистка Вероника Куцыл-ло, которая выросла в Казахстане, но хотела жить в Москве. Как студентка Московского государственного университета она имела временную прописку, но после получения диплома и устройства на работу в газету “Коммерсантъ-Daily” ей требовалась уже другая прописка, позволяющая постоянно жить в столице и купить квартиру. В московской милиции ей сказали, что оформят ей прописку, если она заплатит “взнос” за городские услуги, равный пятистам минимальным размерам оплаты труда, или примерно 2000 долларов. “Я считаю, что это было совершенно необоснованно, – сказала мне Куцылло. – Они не могли объяснить, за что берут деньги. Они пытались объяснить, что деньги взимаются за пользование метро, дорогами, кинотеатрами и т.д. Но любой человек, приезжая сюда, платит за проезд в метро, платит за все”. Куцылло хотела получить прописку, чтобы не быть гражданином второго сорта; она хотела иметь законные права. “Что значит не иметь прописку? – спросила она. – Без нее человек не может получить права на вождение автомобиля, не может зарегистрировать автомобиль на свое имя, не может пойти в поликлинику и столкнется с огромными проблемами, если ему придется вызвать “скорую помощь”. Я не могла выйти замуж. Если у вас есть дети, вы не можете отдать их в школу, в детский сад, не можете получить паспорт для поездки за границу”. Куцылло прочитала все федеральные законы о прописке, из которых было ясно, что ограничения на свободу передвижения могут быть связаны только с войной или стихийным бедствием. Ни того ни другого в Москве не было. Куцылло обратилась в Конституционный суд РФ, чтобы лично изложить свою позицию, и 4 апреля 1996 года суд вынес решение в ее пользу. Суд постановил, что хотя требование о регистрации было допустимым, оно не могло быть “основанием для ограничения прав или свобод человека”. Суд постановил, что каждый гражданин “имеет право на свободу передвижения, право выбрать место жительства” и что требование Москвы об уплате взноса за проживание “противоречит праву граждан свободно выбрать место жительства”. Правительство города отреагировало быстро. Пресс-центр мэра выступил с заявлением, предупредившим, что средства массовой информации не должны изображать Москву как “город без границ” или сообщать, что люди могут свободно приезжать в город для постоянного проживания. В заявлении говорилось, что “бесконечный поток людей, выбирающих Москву в качестве постоянного места жительства, может привести к ее гибели, как и к гибели любого другого крупного города”. Официально Лужков отменил прописку. Но мэр решил прибегнуть к другим средствам – взымать плату чуть менее высокую, чем раньше, с каждого, кто приобрел квартиру в городе. Как сказал в то время один из высокопоставленных муниципальных чиновников, “решение Конституционного суда носит для Москвы обязательный характер, но жизнь города будет определяться его собственными правилами”. Куцылло выиграла раунд, но бой на этом не закончился. По прошествии двух лет, 2 февраля 1998 года, Конституционный суд снова подтвердил принцип, вытекавший из дела Куцылло, что город может регистрировать граждан, только чтобы “удостоверить акт свободного волеизъявления гражданина” жить в нем. Город не может “давать разрешение” или ограничивать выбор места жительства и диктовать, как долго человек может жить в том или ином месте, решил суд. Неповиновение Лужкова явно раздражало судей. Один из них, Владимир Ярославцев, заявил газете “Коммерсантъ-Daily”, в которой работала Куцылло и которая вела кампанию против прописки: “Мы хотели бы предупредить Лужкова и других региональных руководителей: никаких закрытых городов не будет!” В конечном счете была введена плата в размере тысячи долларов или больше за передачу недвижимого имущества, и таким образом стоимость получения места жительства была включена в цену покупки квартиры. Хотя Куцылло победила в принципе, высокая стена вокруг Москвы осталась [28]28
  Проблемы системы регистрации в Москве и многочисленных злоупотреблений, связанных с нею, за последние годы еще более обострились. Одним из самых серьезных последствий таких проблем стал рост численности иностранных рабочих, находящихся в городе нелегально, без документов или регистрации. Многие эксперты считают, что иностранцы, приезжающие в Россию, и особенно в Москву, на заработки, просто не в состоянии пробиться через запутанную и коррумпированную систему регистрации и вынуждены становиться нелегалами, даже если изначально были намерены во всем следовать установленным законам и правилам. – (Прим, автора к русскому изданию.)


[Закрыть].

Несмотря на пропасть, существовавшую между богатыми и бедными в постсоветской Москве, Лужков не был мэром только для богатых.

Он проявлял внимание к нуждам пенсионеров, среднего класса и бедных, пользовался среди них популярностью. Он был гораздо более открытым, чем любой другой политик того времени, совершал заплывы в холодной воде Москвы-реки, демонстрируя отменное здоровье, или пел песни на сцене местного театра.

Лужков пытался снять напряженность, вызванную безработицей и унижением, которое испытали многие после исчезновения реалий советской системы. Он стал защитником армии грязных и потных торговцев, возивших на себе в Россию товары из-за границы или курсировавших между Москвой и провинцией. В середине 1990-х их было более миллиона человек. Они перевозили чемоданы, большие спортивные сумки, коробки и ящики с товарами, проводя бесконечные часы в самолетах, автобусах, поездах и машинах, в тяжелых, изматывающих условиях, часто сталкиваясь с вымогательством со стороны милиции, лишь для того, чтобы получить небольшую прибыль. Лужков предоставил “челнокам” место для торговли на территории московского стадиона в Лужниках. Рядом со спортивной ареной, под сенью памятника Ленину, он организовал на десятках гектаров рынок, соперничавший со среднеазиатскими базарами. Каждый день тысячи людей приходили, чтобы купить или продать что-то. Многие приезжали на рассвете после ночной поездки на автобусе, а вечером снова уезжали, увозя с собой товары для продажи на улицах своего далекого города. “Челноками” часто становились учителя, медсестры и военные, чтобы заработать и хоть как-то свести концы с концами. Когда автобусы покидали территорию Лужников, после них оставались горы картонных коробок от обуви и видеомагнитофонов. Торговцы распаковывали их, чтобы как можно больше увезти в своем автобусе. Рынок представлял собой хаотично движущуюся толпу желающих совершить выгодную покупку. Люди глазели на кожаные куртки, жадно поглощая продававшиеся тут же сосиски с картошкой. Товары – импортные куртки, ковры, часы, обувь, краска для волос, свитеры, кассеты и многое другое – размещались на шатких металлических конструкциях, поднимавшихся к кронам деревьев. “Такая торговля, – заявлял Лужков, – дала возможность выжить миллионам россиян”. Но рынки стали пристанищем и для преступных группировок, вымогавших деньги у торговцев.

В качестве мэра Москвы Лужков, когда это требовалось, умел уделять внимание и мелочам. В праздничные дни он часто указывал, как должны быть украшены и освещены витрины магазинов. Однажды он подписал указ, запрещавший употребление определенных английских слов, настаивая на том, чтобы вместо них употреблялись русские слова из списка, предложенного Лужковым. Например, “мини-маркет” стал “гастрономом”. Те, кто осмеливался возражать мэру, подвергались штрафу в размере до 700 долларов ^{290} .

Лужков заботился о мельчайших деталях. Он лично выбирал рисунок, изображавший русского казака XIX века, которому предстояло стать эмблемой сети городских закусочных “Русское бистро”. Он выбрал красивую оранжевую униформу для обслуживающего персонала и внимательно изучил каждую строчку меню, включавшего в себя традиционные русские горячие пирожки и квас. “Все, чем мы торгуем, пробовал сам мэр”, – похвастался заместитель генерального директора Владимир Пивоваров. Закусочные были частью торговой империи Москвы, которую часто называли проявлением “государственного капитализма”, поскольку город являлся непосредственным владельцем предприятий. К1997 году “корпорация Москва” включала в себя полторы тысячи компаний, в основном бывших советских предприятий, а в еще трехстах компаниях город выступал в качестве партнера внешних инвесторов. В их число входили гостиницы, строительные тресты, пекарни, издательства, банки, авиакомпании и провайдеры связи, салоны красоты, один нефтеочистительный комбинат и два почтенных, но переживавших нелегкие времена автомобильных завода. Лужков имел возможность обеспечить городским предприятиям большие преимущества перед конкурентами. Закусочным “Русское бистро”, например, город предоставил наиболее удачно расположенные помещения, дешевые коммунальные услуги и банковские ссуды под низкие проценты. Система идеально соответствовала представлению Лужкова о хозяине, но едва ли соответствовала представлению Чубайса о новом поколении частных собственников, конкурирующих на рынке. Аркадий Мурашов, бывший руководитель московской милиции, возглавивший кампанию либеральной оппозиции по подготовке к выборам в городской совет, привел могущественного мэра в ярость, сказав, что Лужков стал “крупнейшим предпринимателем в городе, взявшим под свой контроль все”.

Но лужковская разновидность государственного капитализма дала сбой, когда дело дошло до гораздо более амбициозного коммерческого начинания – спасения дышавшего на ладан автомобильного завода ЗИЛ. На ЗИЛе, этой жемчужине советской промышленности своего времени, производились, в частности, бронированные лимузины, весившие четыре тонны и очень нравившиеся руководителям коммунистической партии. Тяжелые времена наступили после того, как завод приватизировали. Сомнительные финансовые махинации первых частных владельцев чуть не разорили его. В конце 1996 года город пришел на выручку и приобрел контрольный пакет акций. Завод, ранее выпускавший 200 тысяч автомобилей в год, выпустил за год всего 17 тысяч, терпел убытки и влезал в долги. “Товарищи зиловцы, мне кажется, вы воруете!” – кричал Лужков, собрав руководство ЗИЛа после того, как город взял на себя ответственность за завод, переживавший трудные времена. “Мне говорили: вы сошли с ума, – со свойственной ему прямотой рассказывал позже Лужков. – Завод уже умер. Ничего подобного. Дайте мне полгода, и ЗИЛ встанет на ноги” ^{291} .

Он ошибался. Лужков обеспечил заводу достаточные инвестиции, чтобы он мог держаться на плаву, в частности, выступив в качестве гарантирующей стороны при получении займов в коммерческих банках. Он заставлял городские департаменты заказывать выпускаемые ЗИЛом грузовики, неконкурентоспособные на открытом рынке. Гораздо большей популярностью пользовались грузовики, производившиеся заводом ГАЗ в Нижнем Новгороде. ЗИЛ в истинно советском стиле продолжал выпускать продукцию, не имевшую спроса. Через четыре года после того, как Лужков дал обещание поставить ЗИЛ на ноги, завод продолжал приносить убытки, и конца этому видно не было. Так же плохо обстояли дела у Лужкова с другим крупным московским автомобильным заводом, производившим автомобили “москвич”. Причины были те же. Государственный капитализм не мог заменить настоящий рынок [29]29
  Автозавод ЗИЛ продолжал работать до 2006 г., но производил гораздо меньше грузовиков, чем другие заводы, такие, как ГАЗ и КамАЗ. Завод АЗЛК прекратил производство в 2003 г., а в 2006-м был объявлен банкротом. Его долги оцениваются в і миллиард долларов. – (Прим, автора к русскому изданию.)


[Закрыть].

Темной стороной империи Лужкова была присущая ей неконтролируемая коррупция, питаемая наводнившими Москву новыми деньгами. В городе большое распространение получил рэкет, в начале 1990-х практически каждому предприятию приходилось иметь “крыш/’. Существовало несколько крупных преступных группировок. Взятки, “откат”, тайные счета за границей стали обычным явлением, а споры решались с помощью взрывов автомобилей и заказных убийств. Москва в этом отношении не представляла собой ничего уникального. Она служила лишь наиболее ярким примером коррупции, охватившей Россию. Когда само правительство превратилось в рассадник коррупции, когда взятки стали обычным делом для городских чиновников и федеральных министров, правоохранительные органы не могли наводить порядок в одиночку. Они стали такой же частью коррумпированной системы, как министры и чиновники. Проблема лежала гораздо глубже: Россия не стала государством, в котором господствовало право, а ее правители часто с безразличием относились к царившему в стране хаосу, а иногда и усугубляли его.

Лужков рассказывал мне, что боролся с волной преступности в Москве, но возлагал ответственность за нее на то, как строилась экономика России в начале 1990-х, когда “теневая экономика” превратилась в большой бизнес. “Представители преступного мира проникли и в бизнес, и в правоохранительные органы, – говорил он, – и привнесли в них свои правила”. Он настаивал на том, что уровень преступности в Москве был ниже, чем в других городах. Он добавил: “Я часто сталкиваюсь с проблемой коррупции. И не просто каждый день, а каждое утро и каждый вечер, а иногда и ночью. Я глубоко убежден, что растущая криминализация экономики и жизни является следствием экономической системы, построенной нашими либеральными реформаторами, еще одним следствием приватизации”. “Я считаю, – заявил он также, – что уровень коррупции в Москве по российским меркам относительно скромен”. Хотя ситуация в Москве не идеальная, доказывал Лужков, если бы коррупция была действительно большой, в Москву не вкладывали бы такие огромные деньги ^{292} .

Но в Москве Лужкова невозможно было заниматься бизнесом, не подвергаясь при этом вымогательству со стороны ревизоров, милиции, чиновников. Чтобы получить непосредственное представление об этом, я зашел однажды в обычную булочную-кондитерскую № 185 недалеко от Московского государственного университета. В служебном помещении Вера Трусова, приятная женщина в ярком полосатом свитере, раньше работавшая инженером, рассказала мне о трудностях, с которыми сталкиваются мелкие предприятия в городе Лужкова. Сложив ладони в жесте мольбы и беспомощности, она вспоминала, как последний городской ревизор, проверявший ценники, наложил на нее штраф, равный ее месячной зарплате. Мелкая коррупция, заключавшаяся в вымогательстве взяток представителями власти, подрывала бизнес. “Если она сейчас придет, я снова буду ей кланяться, – сказала Трусова о последнем ревизоре. – Я скажу ей: “Да, сколько?” Трусова написала письмо другим представителям малого бизнеса, в котором вспоминала, как группа ревизоров, “проезжая мимо ее магазина, заметила, что в витрине не включено освещение”. “Штраф. Они подошли к магазину и увидели окурок, валявшийся на тротуаре. Штраф. У продавщицы на голове не было шапочки. Штраф. На лампочке в кладовке заметили пыль. Штраф. Выписав пачку штрафов, они вышли из магазина довольные собой!”

Зловещая тень упала на империю Лужкова пасмурным воскресным днем з ноября 1996 года. Около пяти часов вечера американский бизнесмен Пол Тейтум вышел из гостиницы “Рэдиссон-Славянская”, в которой насчитывалось 430 номеров и которую он помогал превратить в одну из первых гостиниц западного образца в столице. Тейтум, броско одетый эксцентричный уроженец Оклахомы, которому исполнился сорок один год, приехал с первой волной энтузиастов, желавших принять участие в зарождении капитализма в Москве. В сопровождении двух телохранителей он шел к станции метро “Киевская”, расположенной сразу за гостиницей. Когда он спускался по стертым каменным ступеням лестницы подземного перехода, вооруженный преступник открыл по нему огонь с парапета, идущего вдоль лестницы. Было произведено двадцать выстрелов, одиннадцать из которых поразили Тейтума, умершего вскоре после обстрела. Убийца сбежал, оставив орудие убийства – завернутый в пластиковый пакет автомат Калашникова, на котором не обнаружили отпечатков пальцев.

В то время Тейтум был замешан в серьезном деловом конфликте, связанном с гостиницей. Компании Тейтума принадлежало 40 процентов акций, сеть гостиниц “Рэдиссон” с центральным офисом в Миннеаполисе располагала еще го процентами, остальные 50 процентов принадлежали городу. У Тейтума возникли разногласия с Умаром Джабраиловым, чеченцем по национальности, худощавым человеком с длинными волосами, всегда безупречно одетым, имевшим обыкновение прогуливаться по главному вестибюлю гостиницы в окружении телохранителей. Джабраилов представлял в городе совместное предприятие, управлявшее гостиницей и другой недвижимостью. Тейтум открыто и резко критиковал Джабраилова, называя его членом чеченской мафии в Москве, и информация об их разногласиях просачивалась на страницы газет и экраны телевизоров. Тейтум сказал, что его выживают из гостиницы; Джабраилов обвинил Тейтума в том, что он не возвращает долги. Когда в июне 1994 года Тейтум приехал в гостиницу, дорогу ему преградила вооруженная охрана. Он провел пресс-конференцию на автомобильной стоянке гостиницы и выступил с обвинениями в адрес своих российских партнеров. Через полторы недели он в сопровождении дюжины телохранителей, надев пуленепробиваемый жилет, вернулся в гостиницу ^{293} .

Джабраилов отрицал свою причастность к убийству Тейтума, но вопросы об этом преследовали его. Менее чем через месяц после убийства Соединенные Штаты лишили Джабраилова визы, вслед за тем как корреспондент газеты “Ю-Эс-Эй тудей” сообщил в американское посольство, что Джабраилов угрожал убить его, потому что ему не понравились заданные вопросы об убийстве Тейтума. Американское посольство заявило, что решение аннулировать визу было основано на положении закона, запрещающего въезд “любого иностранца, относительно которого у сотрудника консульства или Министерства юстиции есть сведения или основания предполагать, что он стремится въехать в Соединенные Штаты, чтобы участвовать исключительно, преимущественно или эпизодически в незаконной деятельности”. Джабраилов отреагировал на это с возмущением: “Это позор для Америки! У них есть какие-нибудь доказательства?” ^{294}

Лужков долгое время хранил молчание в отношении убийства. По непонятной причине он оставил Джабраилова на прежней должности, а потом повысил, сделав управляющим торгового центра на Манежной площади. Позже Джабраилов выдвинул свою кандидатуру на выборах президента России, обклеив центр Москвы плакатами со своим улыбающимся лицом ^{295} . “Если у американской стороны имеются убедительные доказательства его участия в этом ужасном убийстве и террористическом акте, – сказал Лужков одному из журналистов, – я готов сделать самые радикальные выводы, прервать все деловые и личные контакты с ним. Если же доказательств нет, мы сами будем решать, с кем иметь дело, без давления или указаний из Америки” ^{296} . “С вашей стороны тоже не было определенно выраженной реакции на это убийство, – ответил Лужков на мой вопрос о Тейтуме. – А я к этому убийству не имею никакого отношения, равно как и вы” ^{297} .

Московские следователи так и не нашли убийцу Тейтума. В этом не было ничего необычного: за год в городе было раскрыто всего три из 152 убийств, считавшихся заказными ^{298} . Московские газеты и телевидение также не уделили в то время большого внимания случившемуся.

Лужкова почти никогда не критиковала пресса, отчасти потому, что он оказывал финансовую помощь многим газетам и телевизионным компаниям, устанавливая для них льготную арендную плату. Один журналист рассказывал мне, что Лужков распорядился продать его коллегам целый многоквартирный дом по льготным ценам. Уверенные, что Лужков в любой момент может этот дом отобрать, они старались ничем его не обижать. Лужков царствовал в своих владениях и наслаждался сознанием того, что никто не смеет спорить с ним. “В течение многих лет Юрий Михайлович жил в атмосфере всеобщего почитания, – рассказывал мне его друг Евтушенков. – Он был священной коровой, и его никто не осмеливался резко критиковать” ^{299} .

Когда Лужкова задевала статья или телевизионная передача, он подавал на обидчиков в суд за клевету, и поскольку городские суды тоже субсидировались им, почти всегда выигрывал. Позже создание такого кокона дорого обошлось Лужкову.

В выступлении, опубликованном независимой еженедельной газетой “Московские новости”, Егор Гайдар говорил: “Экономическая жизнь в Москве... страшно забюрократизирована, зарегламентирована, и результатом этого является массовое распространение коррупции. Каждый, кто имеет дело с московскими муниципальными структурами, прекрасно знает об этом. И, к сожалению, этот процесс нарастает” ^{300} . Лужков подал в суд на Гайдара, заявив, что пострадала репутация города. Гайдар отнесся к делу серьезно. Его адвокаты предъявили доказательства того, что в городе существует взяточничество, но после того, как они одержали победу в суде низшей инстанции, Лужков победил в апелляционной инстанции. Судья не дал никаких объяснений ^{301} . Однако сказанное Гайдаром получило очередное подтверждение в ноябре 2000 года, когда милиция арестовала Владимира Кочеткова, возглавлявшего департамент муниципального жилья и строительства. Кочетков вымогал крупную взятку за подписание контракта на изготовление уличных фонарей. Было установлено, что у Кочеткова имелось 700 тысяч долларов на счете в швейцарском банке, а за батареей в его квартире обнаружили целлофановый пакет с 67 тысячами долларов ^{302} .

Первые годы новой России вызывали недоумение у Лужкова как политика. Страна объявила себя демократическим государством с рыночной экономикой, сохранив законы, традиции и образ мыслей прежней эпохи. Не существовало никаких инструкций для переходного периода между советской эпохой и новым капитализмом. Одним из самых сложных вопросов был вопрос о соотношении общественных и личных интересов. Старой системой деспотично руководила партия, а интересы частного бизнеса либо отсутствовали, либо находились в тени. Внезапно партию сменила новая выборная демократия. Новые политические лидеры, среди которых был и Лужков, неожиданно столкнулись с интересами множества новых частных предприятий. Интересы частного бизнеса вышли из тени, приобрели вес. При переходе от старого мира к новому грань между общественными интересами и личной выгодой оказалась размытой. Личные интересы удовлетворялись за счет общественного достояния, и новые руководители России, включая Лужкова, допускали это.

Смешение общественных интересов и частного бизнеса наметилось в непродолжительном конфликте, связанном с ролью Лужкова в компании “Оргкомитет”, которой каким-то образом удалось получить монопольное право на продажу частным владельцам принадлежащего городу жилья. В 1991 году Лужков, занимавший при Попове пост вице-мэра, возглавил “Оргкомитет”. Будучи городским чиновником, он передал “Оргкомитету” права на два дорогостоящих здания, что было очевидным злоупотреблением служебным положением ^{303} . После критики в печати и давления со стороны прокурора Лужков 22 апреля 1992 года ушел из компании. Помощник Лужкова сказал мне, что “Оргкомитет” был одной из множества сомнительных квазичастных компаний, получавших в 1990-е годы прибыль за счет города, и что Лужков попал в нее “случайно”. “Оргкомитет” был создан наряду с большим количеством других рыночных структур в период неопределенности. “Как только мы увидели, что он собой представляет, мы его тут же ликвидировали”, – позже сказал Лужков ^{304} .

Но “Оргкомитет” стал предтечей основной системы Лужкова, сочетавшей общественные и личные интересы. Этот подход стал очевиден в 1990-е годы с рождением гигантской корпорации, которой руководил близкий друг Лужкова, Евтушенков, бывший инженер-химик, тихий и осторожный человек в очках с металлической оправой, скромная манера поведения которого не соответствовала тому влиянию, которым он пользовался в окружении Лужкова.

Путь Евтушенкова к богатству начался в тихой бюрократической заводи – в Московском городском комитете по науке и технике. Роль комитета была незначительной, и возглавлявший его Евтушенков обнаружил, что бюджетные субсидии иссякли. В 1993 году, через год после того, как Лужков стал мэром, Евтушенков ушел в коммерцию. Он просто превратил свой маленький городской комитет в частную компанию. Первоначальный замысел, по его словам, заключался в том, чтобы обеспечить комитету доход взамен утраченных государственных субсидий. “Я, как и все, экспериментировал”, – объяснял Евтушенков. Его эксперименты оказались очень выгодными и привели к созданию разветвленного конгломерата с холдинговыми компаниями в области телефонной связи, электроники, страхования, туризма и в других сферах бизнеса. Компания получила название “Система” ^{305} .

Евтушенков рассказал мне, что является другом семьи Лужкова, но утверждал при этом, что не пользовался дружбой для того, чтобы обсуждать с Лужковым проблемы предпринимательской деятельности ^{306} . Один из помощников Лужкова сказал, что Евтушенков ближе к Лужкову, чем кто бы то ни было, за исключением Елены Батуриной. Евтушенков был шафером на их свадьбе. Жена Лужкова являлась президентом компании “Интеко”, занимавшейся производством пластмасс, которую Лужков называл главным источником доходов своей семьи. Однажды Евтушенков продал принадлежавшие ему 24 процента акций другого завода по производству пластмасс, “Алмеко”, компании Батуриной, которой она руководила вместе со своим братом Виктором ^{307} .