Текст книги "Пасадена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

Сзади послышалось:

– Подождите меня!

Сверху вслед за ними неслась Лолли; на ней тяжело болталась бобровая шуба. Уиллис велел ей возвращаться домой, но она ответила, что тоже хозяйка ранчо и тоже хочет помогать, даже неуверенно произнесла «черт побери!», и, кажется, сама удивилась собственной смелости.

– Времени для этого нет, – сказал Брудер. – Нет времени.

Внизу, во дворе, работники торопливо таскали из сарая фумигаторы и бутылки с дистиллятным маслом, у которых горлышки давным-давно были заткнуты картофелинами вместо пробок. Мужчины спасались от холода, натягивая на головы шляпы, застегивая до самого горла трикотажные куртки, набрасывая пончо поверх фартуков, надетых на вязаные свитеры, которые были натянуты на наспех надетые выходные рубашки поверх ночных. От холода они стучали зубами, ежились, таскали фумигаторы во двор, грузили их на тележки и везли в сад. У каждого фумигатора было круглое основание, похожее на камень для керлинга, выкрашенное в красный цвет, но с годами краска облупилась, и на стальных боках появились вмятины. Из основания поднималась труба высотой четыре фута с сеткой на выходе. Трубы были черные, вскоре такими же стали и работники, потому что сажа въедалась в перчатки, руки, шеи, в кожу вокруг глаз.

Слаймейкер выстроил работников в цепочку, чтобы быстрее передавать фумигаторы из сарая в рощу, но они не стояли на месте, кричали друг другу, что надо закрыть лошадей и ослов, а Хертс орал Слаю, чтобы он успокоил парней. Мьюр Юань с двоюродными братьями тоже были во дворе, но одеты они были только в тонкие рубашки; они быстро застегивали мешки и привязывали их к спинам мулов. Настоящая работа еще даже не начиналась, Линда видела, что работники злятся на дождь и холод, и спросила Уиллиса, есть ли у него теплые вещи, чтобы раздать людям, – шарфы, одеяла, хоть что-нибудь?

– Кофе нужно сделать, – распорядился он, как-то вмиг повзрослев.

Для каждого фумигатора нужно было по два с половиной галлона топлива, и Слай жалобно повторял, что уже много лет говорил Уиллису – надо покупать пятигаллонные емкости.

– До рассвета еще все сгорит, – предупреждал Слай, и работники понимали, что он прав.

Линда заметила, как помрачнели их лица, – все думали, что началась длинная ночь, когда надо будет поддерживать огонь в фумигаторах; они зажгут коптящее пламя последнего фумигатора, а потом нужно будет вернуться к первому и начинать все сначала. Казалось, все знали, что потеряют сегодня много деревьев, гораздо больше, чем во все предыдущие годы, а может быть, под шумок пара-тройка самых трусливых работников, заледеневших до самых кончиков пальцев, смоются и пойдут в сторону Лос-Анджелеса, откуда первый же поезд отвезет их на земляничные поля Сан-Хоакина, где жить и работать гораздо лучше. И каждый знал, что надо следить, чтобы от пламени из трубы не загорелась одежда. На ранчо Пасадена не было ни одного работника, который не видел бы посреди черной морозной ночи какого-нибудь приятеля с пылавшими рукавами.

Брудер жаловался, что на всю рощу фумигаторов не хватит, кричал, что нужно выкопать ямы и развести в них костры. Он велел Хертсу взять пятерых работников и пойти с ними за хворостом в рощу.

– Потом плеснете на них бензином и зажжете костер, – скомандовал он.

Дождь начал стихать, и это означало, что будет еще холоднее, и Брудер сказал, что часам к двум-трем фумигатор нужно будет ставить под каждое дерево, – наконец-то их сосчитали, и оказалось, что всего у них тысяча штук.

– Холодает. Сейчас градусов двадцать семь – двадцать восемь, – сказал он.

Как и все, он хорошо знал долину Сан-Габриел, знал, как холод крадется по подножьям холмов и руслам речек, как остро начинает пахнуть зелень эвкалиптов, когда падает температура Брудер обернулся к Лолли и крикнул ей:

– Вернитесь к себе, прикройте розы.

Но Лолли ответила, что пришла помогать, все мужчины разом оглянулись на нее, отметив про себя и шубу с бобровым воротником, и носки бархатных шлепанцев, видневшиеся из-под длинной юбки, и руки, сжатые в кулаки, похожие на твердые белые камни.

– Тогда садитесь в тележку, – приказал Брудер.

Она протянула руку, ожидая, что он поможет ей, но Брудер грузил фумигаторы, и Лолли сама вскарабкалась в тележку и села на скамью рядом со Слаймейкером.

– Это что за ондатра? – спросил тот.

– Где кофе? – крикнул Брудер. – Кофе давайте!

Линда больше не боялась, когда видела его таким. Она думала, что наконец-то поняла его, как будто самый загадочный человек на свете сделался вдруг самым простым. Она смотрела, как он берет фумигатор, поднимает и ставит в тележку. Емкости на два с половиной галлона были пустыми и звенели на холоде. Брудер разрешил Лолли попробовать поднять один, но фумигатор со звоном упал на дно тележки, так что стало слышно по всему двору, а на дереве насторожила мохнатые уши сова, отозвавшаяся низкими, отрывистыми криками.

Брудеру нужно было придумать, как лучше всего победить мороз. Он распорядился расставить по одному фумигатору на каждые четыре дерева, а некоторые деревья обогревать лишь кострами в ямах. Он прекрасно понимал, что некоторые апельсины замерзнут еще до рассвета, но сказал работникам, что лучше лишиться всего урожая, чем хотя бы одного дерева. Однако Уиллис не согласился с доводами Брудера и стал говорить, что лучше расставить фумигаторы равномерно по всему саду, то есть по одному на каждые восемь деревьев.

– Может, мы вообще ничего не потеряем. Может, и холодать больше не будет, – говорил он.

– Я не хочу ничего потерять из-за твоих надежд, – ответил Брудер, разбивая работников на пятерки. – Один фумигатор на четыре дерева! Пошли! – прокричал он, сложив руки рупором.

– Ты, кажется, забываешь, чье это ранчо, – сказал Уиллис.

– Ничего я не забываю, – отозвался Брудер и добавил: – А вот ты, может быть, забыл.

Все почувствовали, как между Брудером и Уиллисом словно бы сверкнула молния. Многие работники удивились, что Брудер позволил себе так резко разговаривать с капитаном Пуром, а еще больше удивились тому, что Уиллис это ему позволял.

Немного погодя Уиллис бросил:

– Некогда теперь спорить. Работать надо.

К полуночи все уже были в роще, к каждому ряду деревьев тянулась цепочка людей. Один копал неглубокую яму, другой ставил в нее фумигатор. Потом они вытягивали шланг из тележки с заправочной емкостью и заливали топливо в основание фумигатора. Они поджигали его, жар от дымного пламени втягивало в трубу, из нее поднимался жирный черный дым и хлопьями копоти садился на лица. Лолли помогала наполнять емкости, Линда с миссис Юань торопливо носили кофе из кухни в рощу, Уиллис выполнял указания Брудера, как самый послушный работник.

Сделав кофе и прицепив бидоны с ним позади каждой тележки, Линда сказала, что тоже будет помогать. Она огляделась, ища, чем бы заняться, и, как ей показалось, совершенно не нарочно стала помогать Уиллису – она копала яму для фумигатора, а он как следует устанавливал его туда.

За работой Уиллис почти ничего не говорил. Она спросила, был ли когда-нибудь такой мороз, и он ответил: «За последние два года – нет». Она чувствовала, что он думал о том же, что и все: почему роща оказалась так плохо подготовленной к зиме? В конце концов он сказал:

– В последний раз морозная зима была в двенадцатом году. Тогда говорили – такой холод бывает раз в сто лет. Помню, отец сказал мне: «До следующего такого же холода я не доживу».

Лолли с удовольствием управлялась со шлангом топливной емкости, наполняя фумигаторы и перекрывая кран.

– А вот! – покрикивал Брудер, и руки Лолли в перчатках земляничного цвета поворачивали кран, и она склонялась прямо над самой емкостью.

– Хватит, Лолли! Закрывай!

И она беспрекословно подчинялась. Теперь ее волосы совсем растрепались, густой блестящей волной спускались по плечам, а бобровая шуба была жирная, перепачканная топливом. Масло совсем испортило шубу, но Линда видела, что Лолли веселится от души. Уиллис был весь в грязи и саже, перчатки из телячьей кожи порвались, глаза были грустно опущены, как будто он думал, что, как только вернется домой, сразу сожжет всю одежду, что была сейчас на нем. Нос у него покраснел, он взял Линду за плечи и сказал: «Вы замерзли, смотрите, как бы нос и уши не обморозить». Он спросил, не хочет ли она вернуться в кухню и приготовить еще кофе. Работники одобрительно загудели, и Линда поспешила обратно через всю рощу, слушая, как под ногами ломается похожая на рыбью чешую корочка льда.

На минутку Линда остановилась у одиноко горевшего фумигатора; он стоял за много сотен ярдов и от других фумигаторов, и от дома для работников. Вдалеке, на противоположном конце ряда деревьев, виднелась цепь огней и слышалось шипение масла. Небо было совсем черное, Линда потянулась и сорвала с ветки апельсин. Он был твердый и тусклый, и Линда знала, что его все равно выбросят, что с ранчо Пасадена будут увозить целые телеги с битыми, испорченными плодами, годными разве что на корм свиньям. У плиты, варя кофе, она задумалась, сколько еще пробудет в Пасадене и радостно ли примут ее обратно Эдмунд, Паломар и Дитер. Может быть, брат не пустит ее и на порог; с ужасом она снова вспомнила о том, что так и не ответила ни на одно его письмо. Куда она денется после того, как закончится сезон апельсинов? Попросит Брудер ее остаться? У нее не было ничего, кроме одной смены одежды и холодившей шею коралловой подвески. Даже теперь все мужчины в ее жизни так и подсказывали ей, что делать, а от чего лучше воздержаться, куда идти, а где лучше не появляться, где стоило спать, а где – нет. Куда податься, если ни Брудер, ни Уиллис не захотят ее больше видеть? Она представила, как ездит вместе с «апельсинщиками» по Калифорнии – на виноградники, где они работали летом, или на север, где, по их рассказам, все было по-другому и никто к тебе не приставал. Она представляла, как со склоненной головой идет к Уиллису, умоляя о помощи. Она ненавидела свою зависимость и даже начала спрашивать саму себя: может она или нет стать хозяйкой собственной жизни?

Через кухонное окно ей были видны горелки и дрожащие огоньки в них. Линда чувствовала запах масла, знала, что утром по всей долине запах будет такой же горький; даже сердцевина роз Лолли покроется жирным слоем.

Когда Линда принесла работникам кофе, она заметила, что Уиллис ушел.

– Выдохся, – сказал Брудер.

– А вот и нет, – возразила Лолли. – Ему просто нехорошо.

– Нехорошо? – переспросила Линда.

Но разговаривать было некогда; Брудер попросил Линду помочь заполнить топливную емкость, и она поехала вместе с ним и Лолли к сараю, где хранилось топливо.

– Ваш брат развалит все ранчо, – сказал Брудер, протягивая Лолли руку и помогая спуститься с тележки.

Вместе они направили шланг из цистерны в большую железную бочку в сарае, вставили его в розовую потрескавшуюся горловину бочки. Скоро масло начало литься, и в воздухе повис его горький запах. Лолли сказала, что не может его переносить, вышла и присела на деревянный ящик ярдов за сто от сарая.

– Подожди минуту и закрывай кран, – сказал Брудер Линде.

Она увидела, как он пошел вслед за Лолли, сел рядом с ней, и ей показалось, что их плечи соприкоснулись и они прижались друг к другу, как будто спасаясь от холода. Прошла минута, она потянула ручку крана, емкость на железных ножках вздрогнула, в шланге захлюпало. Линда крикнула Брудеру и Лолли, что емкость наполнилась и можно нести ее в рощу. Они сидели далеко, так что лиц их ей нельзя было разглядеть, но она услышала голос Брудера:

– Сейчас!

Но Линда не стала ждать. Она побежала к ним, чтобы расшевелить их, поднять на ноги. Она так рассердилась, что свела брови, и на бегу вдруг подняла глаза и увидела совершенно темный дом; только в комнате Уиллиса горел свет. Она приостановилась и долго смотрела на дом, надеясь, что он появится в окне, но в особняке ничего не двигалось, он как будто парил над холодной долиной и рощами, обрамленный тисовыми деревьями. Но вот в противоположном конце особняка зажегся золотой свет еще в одном окне, и она увидела, как Уиллис входит в комнату, где она теперь жила. Что он там делал? Что ему было нужно? На свету Линда видела лишь его черный силуэт; он подошел к окну и стал пристально разглядывать долину, где стояла сейчас она, вглядываясь в темную морозную ночь.

10

Оказалось, что Брудер был не прав – к часу ночи температура выровнялась, а к двум поднялась уже выше точки замерзания. Двадцать пять тысяч галлонов масла и полтонны дров пошли, можно сказать, коту под хвост. Ни одно дерево не пострадало, а Хертс со Слаймейкером подсчитали, что от заморозка погибло не больше тысячи апельсинов. К утру ранчо успокоилось. Усталые работники недовольно ворчали. Сначала они сердились на Уиллиса, потом стали винить во всем Брудера, повторяя: «Да кто здесь, в конце концов, хозяин?»

Линда вернулась к себе, но у нее было всего несколько минут, чтобы переодеться и бежать обратно в кухню. Уиллис ничего не трогал – или?.. Если трогал, то аккуратно поставил на место – но она чувствовала его присутствие; в воздухе, над кроватью, висело какое-то беспокойство, оттого что он дышал здесь. Линда ожидала, что увидит отпечатки его пальцев на серебряной ручке щетки или на ручном зеркале, но не увидела ничего. Чего же он хотел? Если бы коралловая подвеска была не на ней, он точно подержал бы ее в ладони – это она очень легко себе представила. И тут она увидела маленькую шляпку, которую купила, когда уезжала в Пасадену. Она лежала на гнутом стуле и казалась какой-то другой, перетянутой по-новому, а на ленте, где когда-то крепилось белоснежное орлиное перо, теперь красовалось вощеное перо беркута. Откуда об этом узнал Уиллис? Кто ему рассказал?

Но Уиллис и не знал об этом. Знала Роза.

Вскоре над долиной занялась заря, воздух стал чистым как стекло. Линда смыла масло с рук и лица и вернулась в дом для работников. В первый раз, усталая, разбитая, она чувствовала, до чего ей обидно.

Она сделала кофе, сварила овсянку, напекла лепешек и стала ждать, когда разгорится неяркая зимняя заря. Утреннее небо было почти бесцветным, солнце светило тускло, но кустарник на склонах холмов уже зеленел свежими побегами, листьями и почками. Ранние дожди вымыли, вычистили кусты и дубы, и все, кроме апельсиновых деревьев, выглядело так, как будто только что появилось из земли, приветствуя первый день весны. Но ничего не шевелилось, только листья кофейных деревьев тихонько подрагивали; в природе было тихо.

Линда ходила по коридору дома для работников. Из комнаты, где жили Хертс со Слаем, раздавался мерный храп. Она подошла к двери Брудера, но ничего не услышала и повернулась, чтобы идти обратно в кухню.

– Меня ищешь? – спросил Брудер, рывком открывая дверь.

Она ответила, что хотела проверить, проснулся ли он.

– Я кофе уже…

Он пил кофе у сырого стола снаружи.

– Сегодня выходной, – сказал он. – Ребята отдыхают. Несколько часов еще будут дрыхнуть.

Ей нужно было поговорить с ним, но она не могла подобрать нужных слов. Линда знала: ему кажется, будто бы она предала его, но это было не так. Как объяснить это, пусть даже и себе самой? Может ли сердце любить двоих разом? Может ли мужчина показаться красавцем ночью и чудовищем при свете дня?

– Он прямо привязался ко мне: пойдем да пойдем, побудете с нами, – нерешительно начала она. – Я же на них работаю. Как можно было отказаться? А я собиралась к тебе…

– Кажется одно, а на самом деле все совсем другое. Не надо тебе его слушать. Сегодня же вечером можешь перейти обратно в дом для работников.

– Тебе легко говорить. Хочешь – уйдешь, хочешь – придешь, работу найдешь, и Уиллис тебя слушает, потому что… потому…

– Почему же это?

Она стала в тупик; почему Уиллис слушает Брудера, Линда не знала. Она хотела сказать – потому, что он настоящий мужчина, но она знала, что дело не только в этом. Было похоже, что между ними какие-то свои, старые счеты.

Брудер сказал:

– Я попросил тебя приехать в Пасадену, чтобы быть со мной.

– Теперь это не так просто, – ответила она, придвинулась к нему, и ее рука чуть заметно задрожала.

– Зачем ты на него время тратишь? – спросил он.

– Я у него работаю.

– Не у него, а у меня.

Наступало утро; она разглядела его покрасневшие глаза и веки, сине-серые от усталости. Она думала, что бы ей сказать, но чувства переполняли ее, где-то в груди тугим клубком закручивалась ярость – да когда же придет тот день, когда ей не надо будет ни на кого работать? Если Брудер обвиняет ее, значит, он ничего не знает о той судьбе, с которой она вела бесконечную войну. Наконец она сказала:

– Роза тебя любит; ты это прекрасно знаешь, так ведь?

– Глупая ты. Роза тут ни при чем.

Линда ответила, что нисколечко ему не верит и что время покажет («Правда ведь, Брудер?»), расплакалась, рассердилась на себя за эту слабость, потому что ей нравилось считать себя девушкой, которая не знает, что такое слезы; но глаза у нее оказались на мокром месте, по щекам ручьями лились слезы, и нужно было как следует вытереть лицо. В кармане у нее оказался платочек, вышитый Эсперансой, тот самый, о котором она просила: «Ты уж покажи его Уиллису, скажи, что это я. Покажешь, а, Линда?» Но Линда совсем забыла о рукоделии Эсперансы, Уиллис так его и не увидел, и теперь она начала вытирать слезы маленьким белым хлопчатобумажным квадратиком, на котором был вышит весело плескавшийся горбатый кит.

В выходной день работники обычно уходили с ранчо – в Пасадену, посмотреть какое-нибудь представление у Клюна или скоротать вечер в бильярдной, где в бутылки из-под содовой разливали апельсиновый бурбон; заглядывали они и в публичный дом за пекарней, где простыни пахли дрожжевым тестом, а узкие комнаты, сдаваемые по часам, выходили окнами на полки, где пекарь остужал пироги с вишней. Работники покупали пироги и лепешки прямо с пылу с жару или напивались так, что уже забывали поесть; один-два человека оставляли все заработанное в публичном доме и выворачивали карманы наизнанку, чтобы заплатить за час, проведенный в постели с девицей. До вечера ранчо пустело, кто-то возвращался совсем под утро, до следующего дня Линде не нужно было готовить, целый день она могла распоряжаться собой, и ей пришло в голову, что пусть ненадолго, но она свободна.

Размолвка с Брудером почему-то вымотала ее; она ушла к себе и без сил рухнула в постель. Не успела она задремать, как в дверь постучали. У Линды екнуло сердце, она подумала, что из-за двери раздастся голос Уиллиса, и выбралась из постели, подбежала к зеркалу, поправила волосы и тут же разочарованно услышала:

– Это я, Роза.

Впервые Линда увидела Розу не в одежде горничной. Платье скучного буро-серого цвета болталось на ней как на вешалке, и Линде даже стало жалко, что ей приходится ходить в таком неприглядном виде. Единственным ярким пятном в наряде Розы был серебристо-белый цветок апельсина, который Эсперанса вышила у ворота платья. На Розе была маленькая соломенная шляпка, и все вместе – вышивка и шляпка, украшенная розовой ленточкой, – только подчеркивало ее утонченную, хрупкую, немного кукольную красоту.

У Розы был расстроенный вид, она стояла, опустив глаза.

– Мне нужно тебя кое о чем попросить, – начала она. – Помоги мне.

– А почему ты Брудера не попросишь?

– Помоги мне, – настойчиво повторила Роза. – Приходи в Центральный парк к часу, хорошо?

Она объяснила, что ей нужно кое-куда сходить, а одной не очень удобно, и, когда Линда спросила, куда же они пойдут, в глазах Розы блеснули слезинки.

– Зачем тебе я? Ты только приди в парк, ладно?

Линда раздумывала, но отчаяние Розы было неподдельным.

– Это из-за Брудера?

Тело Розы сотрясалось от рыданий, лицо сморщилось, подбородок дрожал, и Линда не разобрала, что она сказала – то ли «да», то ли «нет».

– Что мне с собой взять? – спросила она.

– Деньги у меня есть, – ответила Роза. – А больше ничего не нужно… Ничего никому не говори, Линда. Обещай – никому ни слова. А ему особенно.

– Кому?

Но Роза уже ушла.

Через час Линда вышла из комнаты и, спускаясь по лестнице, встретилась с Уиллисом.

– Лолли снова нездоровится. Не нужно было ей вчера ходить вместе с нами в рощу. Я сегодня сам по себе.

Он спросил, куда она, и, когда Линда ответила, что ей срочно нужно в город по делу, предложил:

– Давайте подвезу.

Линда отказалась под предлогом, что возьмет на ранчо велосипед. Уиллис повторил свое предложение, она снова отказала, он настойчиво повторил, что отвезет ее, и Линда послушно спустилась за ним по лестнице, вышла из парадной двери и опустилась на кожаное сиденье того самого автомобиля, который когда-то привез ее в Пасадену.

Наступила последняя суббота перед Рождеством, фонари на Мосту самоубийц были украшены гирляндами и венками, электрические огни рекламы радушно приглашали в Пасадену. Уиллис промчался мимо забегаловки, где за столами для пикников сидели подростки со стаканами апельсинового сока, девушки танцевали на ярком солнце, вокруг них крутились молодые люди, а продавец апельсинового сока был таким скучным, будто перевидел уже все на свете.

– Я остановлюсь ненадолго у «Висты», – сказал Уиллис. – Не возражаете?

Гостиница «Виста» стояла на берегу реки, южнее моста. Недавно ее перестроили – рядом выросли оштукатуренные бунгало; везде протянулись аккуратные, проложенные по шнуру дорожки; появился даже агент по бронированию, который, если ему не нравилась фамилия незадачливого гостя, мог строго произнести: «Очень жаль, но в этом сезоне ничего нет». Теперь даже Линда знала, что это самое шикарное во всей Пасадене место. Каждую неделю «Стар ньюс» и «Америкен уикли» писали о тех, кто поселился в гостинице; репортеры, сидя в кустах олеандра, следили за стальными магнатами, наследниками скотоводов, железнодорожными баронами, наследницами цитрусовых рощ, осторожных или, наоборот, веселых вдов, выходящих из своих лимузинов «бугатти» и прикрывавших лица от солнца и от вспышек фотоаппаратов затянутыми в перчатки руками. Но не менее, если не более репортеры интересовались медово-желтыми или красными, как губная помада, спортивными автомобилями, которые привозили кинозвезд, прятавших лица за шарфами, гангстеров в серых костюмах, гастролирующих сопрано, хористок из театра «Савой», чьих-то любовниц с губками бантиком и молодых негров, одетых, как джазовые музыканты, – в футлярах из под саксофонов они тайком привозили текилу и ром. С ноября количество гостей росло каждую неделю, и сейчас больше пяти сотен постояльцев (местная газета писала, что отдел бронирования отвечал по телефону только одно: «У нас все забито, забито, забито!») размещались в номерах и бунгало, у каждого была кнопка вызова дворецкого, каждый нетерпеливо заглядывал в холл и бассейн с одним и тем же вопросом: «А кто еще здесь живет?»

Само собой, Линда видела «Висту» только с моста; оттуда она казалась охранявшей западный въезд в Пасадену крепостью, которая принимает только гостей «определенного уровня», как изящно выражался все тот же отдел бронирования. Две девушки, работавшие на упаковке, признались Линде, что хотели бы получить работу в «Висте», где, если хорошо постараться, за неделю набегает до двадцати долларов чаевых. «За красивую задницу», – бросила одна из упаковщиц; она так любила платья, обнажавшие ее коричневые, как хлеб, плечи, что вскоре ее турнули из Вебб-Хауса.

– Да за двадцать долларов я что хочешь сделаю, – сказала одна из девушек.

Холл гостиницы украшали пальмы в горшках и складные ширмы, за которыми сидели в дубовых креслах-качалках женщины и мужчины, касались друг друга коленями, звенели льдом в стаканах для виски, дымили сигаретами, пепел с которых падал на шикарные ковры. По полу были разбросаны подушки, сшитые из старых персидских ковров, на которых сидели дети, собаки и вообще все те, у кого хорошо гнулись колени и кто чувствовал желание отдохнуть. Арочные проемы разделяли холл на множество альковов и отдельных салонов; из алебастровых горшков на стенах свисали плети фуксии, наполняя гостиницу запахом, о котором Болтушка Черри написала в «Америкен уикли», что «в нем есть что-то зрелое». Изогнутая бровью дуга окна выходила на террасу, бассейн и Арройо-Секо, покрытый молодой зеленью; три маленькие девочки, прижав к этому окну носы, просили выпустить их на детскую площадку, где высокие качели, прикрепленные к очень старому дубу, поднимали над рекой любого, весившего менее семидесяти фунтов. Негров-посыльных, в каскетках и эполетах, и горничных-мексиканок, с шелковистыми шиньонами, в облегающих блузках, было гораздо больше, чем самих гостей, и они беспрестанно ходили по холлу, внимательно следя за гостями; то, что они слышали, хорошо продавалось – пусть не ими самими, а их более предприимчивыми коллегами, и «Америкен уикли» установил даже своеобразную таксу: пятьдесят центов за истории с деньгами, доллар – за рассказы об амурных делах. Посыльные бегали по холлу с тяжелыми кожаными чемоданами в руках, горничные носили вазы с белыми розами, промытых шампунем пуделей, чай на двадцать человек, колоды игральных карт с замшевой рубашкой, кубики сливочной помадки, украшенной золотыми листочками. Посыльные говорили: «Добрый день, капитан Пур», горничные почтительно кивали и приседали в реверансе.

В сводчатой галерее располагался целый ряд маленьких магазинчиков – каждый чуть больше стойла в конюшне, – они торговали ювелирными украшениями, которые носят зимой, шляпами для автотуристов, теннисными платьями с юбками в складку. Уиллис зашел к меховщику, а Линда осталась в холле. Через стеклянную стену магазина она видела, как он говорит с владелицей – женщиной средних лет в крепдешиновом платье в цветочек, с глубоким вырезом, открывавшим загорелую шею. Женщина ушла за штору и появилась из-за нее с блестящей белой коробкой в руках. Когда Уиллис вышел из магазина, прозвенел звонок; он показал Линде коробку и пояснил:

– На Новый год. Будет праздник у… Собственно, какая разница. Об этом так скучно говорить. Пообедаем?

– Мне нужно встретиться с Розой.

– Ну хотя бы перекусим. Старушка Роза не рассердится. Линда хотела возразить, но Уиллис сказал ей, что это недолго, и она сдалась; на самом-то деле ей очень хотелось пообедать в «Висте», и она уже думала о том, как в тот же вечер напишет Эдмунду о французской кухне, великолепном виде на запад, состоятельных людях вокруг. Когда они вышли на террасу, блеск бассейна ослепил Линду, пальцы Уиллиса бережно легли на ее локоть, помогая ей опуститься на стул, и Линде ничего не оставалось, как оглядеться и хорошенько все запомнить.

Он заказал для нее фаршированного лобстера, две холодные ножки перепелки и сказал официантке – миловидной девушке с озабоченно сжатым ртом и вздернутым носиком, – что они очень торопятся.

– Я поняла, капитан Пур, – ответила она.

Линда раздумывала, ждет ли ее Роза, но здесь, на террасе, беда Розы стала казаться отдаленной и неважной, как будто эти загадочные тревоги не коснутся Линды. Этого просто не может быть! Она совсем даже не опаздывает… Ну сколько они здесь просидят? От силы минут сорок, час. Куда спешить? Что Роза, подождать не может? Сейчас, вот в этот самый момент, Линда и вообразить не могла какое-нибудь срочное дело. Она думала: большинство девушек, окажись они на ее месте, конечно, отказались бы от встречи с Розой. Большинство сказали бы ей: «Никакая ты мне не подруга». Но Линда была не как большинство; она твердо знала, что сильно отличается от всех прочих. Как-то Уиллис сказал: «Вы гордая девушка, так ведь?» – и она согласилась, не услышав скрытой в комплименте обиды.

Из-за стола открывался вид на бассейн, где как раз начиналась водная игра под названием «Охота за сокровищами». Вдоль кромки бассейна нетерпеливо выстроились двадцать мальчиков и несколько девочек в купальных костюмах до колен. Один прыгнул в бассейн до свистка, за что его исключили из игры, и в ответ он возмущенно заорал во всю мощь своих небольших легких. Вокруг бассейна и за столиками мгновенно стало тихо, замолкли все разговоры, люди подались вперед. Линда положила руки на перила у стола, увидела, как на воде играют блики света, а потом заметила золотую блестку на дне бассейна, наподобие тех, что она видела в реке Саттер, потом заметила еще и еще одну.

– Что это? – спросила она Уиллиса.

– В бассейне? Монеты, я думаю.

Охранник дунул в свисток, дети кинулись в бассейн и начали нырять, доставая до самого дна; Линда заметила, что оно усыпано монетками: золотыми и серебряными долларами и всякой мелочью. В воде бурлили пузырьки воздуха – дети ныряли на девять футов, доставая со дна бассейна серебряные доллары. Вскоре над водой показались кулачки с зажатыми в них монетками, вокруг бассейна толпились родители и воспитатели, подбадривая криками своих чад, подсказывая, что лучше искать на дальнем, более глубоком конце бассейна или на ступеньках, поздравляя, когда дети кидали к их ногам чистые, мокрые, блестящие монетки, поощряя нырять за новыми. Через толщу воды мелькали детские лица, слышались радостные вопли: «Одна! А у меня две!» Ор стоял такой, какой бывает в Новый год на стадионе «Розовая чаша», когда там проводится традиционный футбольный матч. Линда смотрела на них, опершись подбородком на нагретые железные перила, и уголком глаза замечала, что Уиллис смотрит на нее. Зачем он привез ее сюда? Официантка принесла их заказ, Линда взяла лобстера за хвост и разочарованно заметила, что он оказался не калифорнийским, а таким, каких ловят у берегов Мэна, – с большими клешнями; его, конечно же, доставили по железной дороге, через всю страну, в тесной, хлюпающей водой емкости. Она слышала, как кто-то недовольно цыкнул и сказал: «Что же, сегодня только сто долларов накидали?» Визги и крики не стихали, женщины, которые в другое время восседали бы с гордой, величественной осанкой, сейчас прыгали на месте, хватали за руки мужчин и друг друга. Мужчины били в ладоши, свистели, подсказывали: «Вон там золотой, вон там!» – как будто тренировали детскую чемпионскую команду. Сами детишки с довольными физиономиями и радостными улыбками охотились за монетками, подсовывая их под подошвы родительских туфель: мелькали стриженые головы, косички, чубчики, бритые на всякий случай от чесотки головы – дети выныривали, набирали воздуху и снова скрывались под водой. Через некоторое время крики утихли, потому что дети выбрали со дна бассейна все до последней монетки и теперь вылезали из воды, оставляя на бетоне лужи; черные купальные костюмы блестели, и дети сейчас были похожи на пыхтящих детенышей тюленей. После тщательного подсчета победительницей объявили девочку с полными ручками; она ухитрилась набрать целых семнадцать долларов тридцать четыре цента, и Линда услышала, как она сказала: «Теперь куплю себе муфточку из кролика!» Родители смеялись, гувернантки заворачивали детей в полотенца, обедавшие вернулись к своим столикам, загоравшие – к розовым лежакам, раскрыли над собой зонтики и закрыли глаза.