Текст книги "Город смерти"

Автор книги: Даррен О'Шонесси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Старика звали Фабио, и по его виду с легкостью можно было поверить, что он разменял одиннадцатый десяток. Когда мы подъехали, он сидел на крылечке – в этом районе, в самых старых домах крылечки еще сохранились – в кресле-качалке и слушал джаз при помощи штуки, которая навевала мысли о далекой древности, – проигрывателя виниловых пластинок. Адриан поздоровался, а старикан благодушно отсалютовал рукой и поманил нас на крылечко. Приложив палец к губам, он указал на проигрыватель – дескать, подождите, пока пластинка кончится – и спустя несколько минут, когда отзвучала последняя труба, заговорил.

– Дружок твой? – Он испытующе взглянул мне в лицо. – Солидный мужчина. Тебе, парень, видно, палец в рот не клади, а?

– Безобидной овечкой себя не считаю, – согласился я.

– Хм. – Вытащив изо рта искусственные зубы, он похотливо подмигнул мне. Затем, вставив их на место, заключил:

– Вы, значит, с Паукаром Вами повстречались.

У меня на затылке волосы встали дыбом. Я не мог ни от кого добиться ответа на вопрос, кто такой Вами, – ни от Винсента, ни от Леоноры, ни даже от И Цзы, который обычно всегда был рад рассказать вам, какого цвета трусы носит.

– Вы его знаете? – спросил я.

– Знаю я его. Издавна знаю. Наверно, тебя тогда и на свете не было, когда я его узнал. Парень – не приведи Господь. Хуже него я в жизни не видывал – а много их перед моими глазами прошло, много. Этот парень замочит собственных отца с матерью, нарежет на кусочки, а кости на холодец пустит. Наверно, так оно и вправду было.

– Кто он? – спросил я.

– Он? Паукар Вами, – улыбнулся Фабио. – Конечно, имен у него больше, чем одно. Немерено. Каждый раз он возвращается с новым именем. А у полиции для него полно своих имен. Черный Ангел. Хорек. Ваятель. Это все он.

– Ваятель? – почесал в затылке Адриан. – Про этого я слышал. Серийный убийца, да? В семидесятых или восьмидесятых? Соня как-то про него рассказывала.

– Он самый. В роли Ваятеля он не так уж много народу погубил. Быстро соскучился. Человек девять-десять, не больше.

– Вы хотите сказать, что этот парень, этот Паукар Вами, убивает людей с семидесятых годов прошлого века? – изумился я. – И ни разу не попался?

– Пока нет, – подтвердил Фабио. – Он умный. Никогда не играет одну роль долго. Все время ездит. Сюда возвращается лишь раз в три-четыре года, а то и реже. С последней его побывки прошло почти семь.

– Значит, он просто серийный убийца?

– Просто?! – захохотал Фабио. – Тебе мало? Одного душегубства-то?

– Я хочу сказать: он на кого-то работает? Для себя убивает или для других? Когда он убрал Джонни Грейса и его бойцов… это было не случайное убийство. Впечатление было такое, что ему их заказали.

– Да, нанять его можно, – кивнул Фабио. – Без проблем. Обычно он убивает просто себе в радость – вольный стрелок, как говорится, – но и за деньги не брезгует. Ему все равно, кого убивать, зачем. Но рекламировать он себя не рекламирует, поняли? Если он кому нужен, они дают знать и он сам откликается, если ему охота. А обычно ему неохота.

– А на Кардинала он когда-нибудь работал?

Фабио пожал плечами:

– А кто на него не работал-то? У Кардинала всегда все шито-крыто. Знаю, ходили слухи – особенно в старые времена, – будто они с Кардиналом партнеры, что он прежде всего человек Кардинала, а остальное для него так, по совместительству. Но доказательств у меня никогда не было. И даже слухов о доказательствах не ходило. – Мимо проехала машина, и Фабио заглянул в ее окна, всматриваясь в пассажиров, удовлетворенно кивая. – А что вы так заинтересовались? – спросил он, когда машина отдалилась.

– Предпочитаю знать, с кем имею дело, – пояснил я.

– Дело? – хохотнул Фабио. – Сынок, с нашим Вами дело иметь нельзя. Это он поимеет с тобой дело, если пожелает. – Подъехав ко мне вместе с креслом, он погрозил мне искривленным стариковским пальцем. – И лучше надейся, чтоб до этого не дошло, мать твою. Потому что у всех его дел один конец. Он берет верх. А другой ложится в гроб: Вот как он работает. Вот кто он такой. Смерть.

* * *

С востока мы выбрались живыми, и Адриан привез меня назад в «Окошко». Он собирался на вечеринку к какому-то своему приятелю и меня с собой приглашал, но я был не в настроении. Голова у меня гудела, и хотелось мне лишь одного – лечь и хорошенько отоспаться.

– Ты точно решил, что не поедешь? – спросил Адриан в десятый раз. – Там не скучно. Лиз будет. Помнишь Лиз?

– Только не сегодня, – упорствовал я. – В другой раз.

– Смотри, пожалеешь.

– Не сомневаюсь.

И Адриан укатил, истошно сигналя, на ходу развязывая галстук – накручивая себя для бесшабашной ночи. Я же повернулся к нему спиной и вошел в отель.

Поднимаясь в лифте, я вновь увидел «ту женщину». В последнее время это лицо чудилось мне то и дело: внезапно, точно выхваченное из тьмы фотовспышкой, перед моим мысленным взором возникало женское лицо, которое я не успевал разглядеть. Оставалось лишь смутное впечатление: прическа, мягкие черты лица… Как только я пытался сфокусировать взгляд – морок ускользал. Так растворяется в ночи девушка, сбежавшая к возлюбленному из родительского дома. Ни имя, ни какое-нибудь воспоминание – ничто не ассоциировалось у меня с этим лицом; я не знал, где ее видел и почему она так часто всплывает у меня в голове. Ерунда, наверно, прихоть разума. Скорее всего она повстречалась мне на улице, и мой мозг по каким-то своим причинам бессознательно занес ее образ в картотеку памяти.

Лифт остановился, двери разъехались. Я вышел, и тень «той женщины» испарилась, исчезла из моего сознания так же таинственно, как в нем появилась. Я попытался позвать ее назад, не смог, пожал плечами – зачем напрягаться из-за всякой чепухи – и вошел в свой номер.

Попереключал телевизор с канала на канал – ровно ничего. Новости, ток-шоу, идиотские фильмы, мыльные оперы. Запустил каталог видеотеки отеля и начал в нем копаться. Наконец остановил свой выбор на «Поющих под дождем». Конечно, я их уже сто раз видел, но шедевр есть шедевр. Я приказал телевизору начать показ через пять минут – успею посетить сортир и совершить надлежащий обряд.

Я еще мыл руки, когда услышал, что фильм начинается. Ополоснул лицо холодной водой и поспешил в комнату.

На полу у моей кровати сидела девочка-подросток и с улыбкой, широко открыв глаза, созерцала титры.

– Это один из моих самых-самых-самых любимых фильмов, – проговорила она странным, каким-то дребезжащим, с хрипотцой голоском. Может, еще не оправилась после удаления гланд?

– Э-э-э, да, – в замешательстве ответил я, – и мой тоже. – И сделал маленький шаг вперед, чтобы разглядеть ее получше.

Лицо у нее было живое и свежее. Изысканный макияж – тушь, тени и помада разных оттенков – подчеркивал ее черты. Светлые блестящие длинные волосы ниспадали каскадом. Все ее тело ниже подбородка было скрыто под плотной одеждой: свитер с высоким воротом, длинные брюки, белые перчатки. Несомненно, ей было не больше тринадцати-четырнадцати лет – правда, я так и не научился угадывать возраст людей на глаз, так что она вполне могла оказаться на два года старше или младше. Симпатичная девочка. Будущая красивая женщина.

– Мюзиклы я вообще-то не люблю, – сказала она. Ее голос от секунды к секунде выправлялся, сухость в горле отступала. – По-моему, какие-то они глупые. Идет человек, все нормально, и вдруг, ни с того ни с сего, начинает петь или плясать… Чушь собачья. Но этот фильм – другое дело. Джин Келли – чудо. Когда я впервые посмотрела этот фильм, мне захотелось сбежать из дома и выйти за него замуж.

– Но тут ты узнала, что он умер, – рассмеялся я.

– Нет, в те времена он был еще жив, – возразила девочка. – Он был еще хоть куда. Я написала ему письмо и получила прелестный ответ. Я его сохранила.

– Верю-верю, – улыбнулся я. Чем только головы у детей забиты. Когда вырастаешь, забываешь, какая это сильная штука – воображение. Некоторое время мы смотрели, как танцуют и поют актеры. Джин, Дебби, Дональд…

– Итак, – спросил я спустя какое-то время (я остался стоять, боясь присесть рядом с ней – а вдруг неправильно поймет), – что ты тут делаешь? Заблудилась? Ошиблась номером? – Я покосился на дверь, которую она оставила приоткрытой. Меня это порадовало: не хотел бы я быть застигнутым в собственном номере за запертой дверью и в обществе четырнадцатилетней девчонки. Я ведь и так заподозрил, что меня подставляют. Работаешь на Кардинала – держи ушки на макушке: каждый второй под тебя копает, да и сам Кардинал сплошь и рядом жертвует пешки чисто для собственного развлечения.

– He-а, я не заблудилась, – ответила она жизнерадостно. – Я так все время делаю. Это ужасно весело – бегаешь по отелю, заходишь к жильцам, здороваешься, смотришь, чем они заняты. Помогает скоротать время. Одиночество проходит. Могу уйти, если хотите. – Она подняла на меня печальные глаза. – Вы хотите, чтобы я ушла?

Честно сказать, я действительно этого хотел. Я не солгал Адриану – голова у меня взаправду болела. И вообще альтруизм у меня не в обычае. Но у девочки был больно уж сиротливый и понурый вид. Разве я мог ее прогнать?

– Можешь посидеть тут немножко, – рассудил я. – До конца фильма. По рукам?

– Спасибо. – Она наградила меня улыбкой, от которой разбилась бы целая дюжина отроческих сердец. Я неловко запахнул ворот рубашки.

– А родители тебя, случайно, еще не ищут? – спросил я, выждав еще пару танцевальных интермедий.

– А я сирота. Круглая, – безмятежно ответила моя гостья. – Они умерли сто лет назад.

– Ой, прости ради Бога.

Но ей, казалось, было все равно – она лишь небрежно взмахнула рукой, как бы отстраняя мои соболезнования.

– А с кем ты тут живешь? – поинтересовался я. – С опекунами? С приемными родителями?

– С друзьями, – сообщила она, скорчив жуткую рожу. – Это ненастоящие друзья, хотя они и прикидываются, будто со мной дружат – иначе Ферди им платить не станет. А у вас девушка есть? – внезапно спросила она, пустив в ход всю артиллерию своих юных, но проницательных глаз. Меня это сразу насторожило.

– Постоянной нет, – сказал я.

– А можно я буду вашей девушкой? – моментально воскликнула она.

– Господи, нельзя, конечно! – завопил я. Это прозвучало грубее, чем я намеревался.

Гостья разобиделась.

– Это почему же? – заныла она. – Я что, слишком старая?

– Слишком… – Тут я не мог не рассмеяться. – Девочка, я не знаю, каких уж ты фильмов насмотрелась, что ты себе навоображала о мире, в котором мы живем, – но ты определенно не слишком стара. Ты слишком молода. Слишком-слишком.

Она надула губки.

– В том-то и беда с вами, с нынешними мужчинами, – заявила она. – Им нужны только богатые старухи в жены, чтобы тянуть с них деньги. Спорим, вы из тех, кто бабулек обхаживает? Тех, кто моложе семидесяти, избегаете как огня – вдруг заживется на свете и истратит все свои деньги прежде, чем помрет и все вам завещает. Ведь правда?

Я только головой покрутил от удивления.

– Если сейчас все дети такие, – заметил я, – слава Богу; что я с ними не имею никакого дела. Кстати, меня зовут Капак Райми. А тебя?

– Кончита Кубекик, – величаво произнесла она. – МИСС Кончита Кубекик. Рада с вами познакомиться, мистер Райми.

– Взаимно.

Фильм мы досмотрели в относительном безмолвии – только смеялись и подпевали. «Поющие под дождем» взбодрили меня, в чем я и нуждался, и моя головная боль улетучилась, превратившись в воздушные пузырьки веселья задолго до того, как просохли лужи и утихли песни.

Выключив телевизор, я учтиво кашлянул.

– А не пора ли тебе… – начал я, но гостья резким жестом призвала меня к молчанию. Подскочив к моему телефону, она набрала номер администратора и, изменив голос, пробурчала в трубку:

– Сандвич с яичницей и саламандрой в номер восемьсот шестьдесят три, пожалуйста.

И, сунув мне трубку, победительно выгнула брови.

Не задумываясь, я ляпнул:

– С гарниром из мышиного горошка.

Я положил трубку на рычаг, и мы в один голос расхохотались над нашей дурацкой проделкой.

– А кто там, в восемьсот шестьдесят третьем? – спросил я.

– Грязный старикашка, – сообщила Кончита. – Я туда забрела недели две назад, ну, совсем как сюда, а он лежит на постели голый с целой пачкой похабных журналов. Увидел меня, заулыбался и концом своим меня поманил. Старый извращенец. Козел. Мне прямо захотелось подойти и врезать ему по яйцам, но вдруг бы он меня поймал? Не хотела бы я, чтобы он ко мне даже прикасался. А если бы он начал меня всю щупать своими руками, гадости со мной творить…

Да, несмотря на юный возраст и совершенно невинный вид, Кончита не была неискушенной в жизни крошкой. Неприглядные стороны жизни нашего города были ей знакомы, и она знала, как с ними бороться. Мудра не по годам.

– И давно ты здесь? – спросил я.

– Да уже часа два, – лукаво подмигнула она.

– Ха-ха. Как остроумно. Ты понимаешь, о чем я спрашиваю: давно ты живешь в «Окошке»?

– Без пары месяцев вечность. Угадай, сколько мне лет.

– Не знаю.

– Вот потому я и говорю «угадай», дурачина!

– Тринадцать? – рискнул предположить я.

– Не-а.

– Четырнадцать?

– И близко не лежало.

– Пятнадцать? – То была моя последняя попытка.

– Мне пятьдесят восемь! – в полном восторге возопила она, чуть не сорвав голос.

– Для своего возраста вы отлично сохранились, – сделал я комплимент, подыгрывая ей, отдыхая душой после скучных диалогов о страховании.

– Да я просто каждый день купаюсь в волшебной воде, – проговорила она заговорщическим шепотом, прикрыв глаза. – Она происходит из Египта. В нашу страну ее привезла сама Клеопатра, когда прилетала в отпуск на машине времени. Вода делает меня вечно молодой, красивой, психически нормальной… и девственной. – Тут она игриво выгнула бровь в мою сторону. – Правда, последнее свойство необязательно должно быть вечным. С идеальным мужчиной в идеальном месте в идеальный момент…

– Поосторожнее, – предостерег я ее. – Ты сама не знаешь, что можешь накликать своими словами. А если я тоже извращенец, вроде того, из восемьсот шестьдесят третьего? Ты меня прямо подстрекаешь.

– Нет, – возразила она. – Ты хороший. Я с первой же минуты поняла. Плохие люди мюзиклов не смотрят.

Вот вам логика несовершеннолетней мечтательницы. Я решил не настаивать на своем; она и так мудрое дитя и однажды на своем опыте узнает: не все то золото, что блестит.

– Ты какие-нибудь занятные игры знаешь? – спросила Кончита.

– Шахматы? – Насколько мне помнилось, в шахматы я в жизни не играл, но стоило мне произнести это слово, как я увидел черно-белые клеточки доски, фигуры, ходы, увидел себя сидящим у камина, а напротив – «ту женщину»: смеясь, она съедала моего ферзя своим слоном, даже не догадываясь, что я ее обхитрил и через два хода ей мат. Как я мог…

– Шахматы? Фу! Нет, спасибо, – прогудела Кончита, зажав нос рукой, а второй помахивая в воздухе – отгоняя дурной запах, сбивая меня с мысли. – Шахматы – это просто болото. И бридж – тоже, и триктрак, и все эти сложные игры, где надо планировать и думать. Я люблю «Змейки и лесенки», «Ураган», шашки и всякое такое. У тебя такие игры есть?

– Нет, – извинился я, – но есть колода карт. Можно поиграть в «дурака».

– Ура! – радостно захлопала она своими руками в перчатках. – Обожаю «дурака». Я по нему мастер. Я чемпион мира!

Как оказалось, она не особенно преувеличивала. Первые несколько партий я позволил ей выиграть, как делают взрослые, играя с детьми, но затем попробовал взять реванш – и не смог. Соображала она молниеносно, как машина, глаз у нее был зоркий, а реакция быстрая.

– Надоело, – зевнула она, выиграв очередную партию. – От тебя никакого толку. Может, во что-нибудь другое перекинемся?

– В покер?

– Я не умею. Когда-то умела, но очень уж серьезная это игра, и Ферди так злился, когда я его обыгрывала и обчищала как липку… в общем, я это дело бросила и заставила себя забыть покер. Вот в покер на раздевание я умею… – Она улыбнулась – ей очень нравилось со мной флиртовать. – Но по отношению к тебе это будет несправедливо. Я так хорошо играю, что проиграть помогу даже нарочно, а тебе будет страшно стыдно остаться голышом у себя же дома, на собственной территории.

– Кроме того, – заметил я, – на твоей стороне несправедливое преимущество.

– Это как?

– На тебе столько всего надето. Сто лет пройдет, пока все выиграешь. Зачем ты так кутаешься? Кровь холодная? Или микробов боишься? Или…

Я замялся. При упоминании об одежде Кончита изменилась в лице. Губы больше не улыбались, от уверенности не осталось и следа. Она превратилась в испуганную птичку, готовую упорхнуть в любой момент. Похоже, я затронул больную тему.

Некоторое время она молчала, явно решая про себя, уйти или остаться. Наконец опасливо, тихим и страдальческим голосом она спросила:

– Капак, тебе можно доверять?

– Конечно.

– По-настоящему доверять. Всерьез. Это самое – можно тебе доверить самую-самую важную тайну? Я никому не показывала. Только врачам. Они говорят, что это неправильно, что друзьям я должна показывать. Но друзей у меня раньше не было. Таких, как ты, – нет. Я знакома с тобой всего часа два, но у меня такое чувство, что я могу доверить тебе свою жизнь. У меня такое чувство, будто в глубине души мы – одно и то же. Не знаю, как это может быть, но я это чувствую. Ты поклянешься никогда никому не говорить, если я тебе покажу?

Я встал перед ней на колени:

– Даю слово, Кончита. Что бы это ни было, я никому ничего не скажу. Никогда. Честно.

Она набрала в грудь воздуха, огляделась, нет ли в комнате тайных соглядатаев, – и стянула с руки свою длинную белую перчатку.

Обнаженная рука оказалась морщинистой, дряхлой, покрытой темно-бурыми пятнами. Она была слабая и хрупкая; пальцы, как при артрите, слегка загибались к ладони. Рука старухи. Теперь я понял, почему она прикрывает свое тело, почему она кажется такой взрослой. Она больна. О такой болезни я уже слышал, читал в каких-то журналах. Названия ее я не помнил, а состояла болезнь в преждевременном старении тела. Где-то – не помню, где и когда – я видел фотографию сморщенного ребенка, десятилетнего мальчика, заточенного в теле старика. Малыш походил на высохшего карлика. Наверно, та же самая болезнь и у Кончиты. Лицо не затронуто – это ей еще повезло, – но остальное…

– И везде так? – спросил я ласково, старательно подбирая слова, страшась напугать ее, оказаться недостойным того громадного доверия, которое она должна была питать ко мне, чтобы продемонстрировать такое.

Кончита печально кивнула.

– Везде, – проскрипел ее голосок. – От пальцев ног до шеи. Каждый сантиметр, кроме… – У нее перехватило дыхание. – Кроме… – Глаза у нее заблестели от слез, тело затрепетало. – Кроме лица, – произнесла она и, не в силах с собой совладать, повалилась на пол и зарыдала.

Несколько секунд я беспомощно стоял над ней, не зная, подойти ли к ней и обнять, или отмолчаться, или… Наконец я принял решение, наклонился, взял ее голую руку в свои, поднес к губам и поцеловал.

Перестав рыдать, она подняла голову и уставилась на меня. Ее ошарашенное лицо вскоре засияло от восторга и удивления. Сквозь слезы пробилась робкая улыбка. Обхватив руками мою шею, она прижалась ко мне и осыпала радостными поцелуями – невинными поцелуями маленькой девочки. Я не ощутил никакой неловкости. Ничего сексуального, ничего постыдного в этих объятиях не было.

– Спасибо, – шептала она. – Спасибо, спасибо. – Звонкие, негромкие, благодарные слова. – Я знала, что ты хороший. Симпатичный и добрый. Я думала, что Ферди такой, но оказалось по-другому.

– А кто это Ферди? – спросил я вполголоса. Это имя она упомянула уже раза три-четыре. Ее покойный отец?

– Ферди – это мой… Он раньше был моим защитником, – сообщила она. – Теперь его нет. Ты будешь моим защитником, Капак? Ты будешь меня защищать теперь, когда Ферди нет и никого больше нет? Я думала, что осталась совсем одна и что так будет навеки, никто меня не защитит, не поможет, когда ночи холодные и темные. Ты меня защитишь, Капак?

– Да, – провозгласил я, гладя ее по затылку. – Я буду тебя защищать, Кончита, обещаю. Я – твой защитник. – Я гладил ее бедный, изъеденный болезнью затылок, не отдавая себе отчета в том, что именно говорю, – сознавая лишь, что хрупкая маленькая девочка попросила меня о помощи. Не такая я был свинья, чтобы поворачиваться спиной к такой беззащитной пташке. Бизнес у нас злой – но сам-то я не злодей. У меня есть и хорошие стороны – пусть и спрятанные от посторонних глаз.

* * *

Потом, когда слезы высохли, мы укрепили нашу дружбу – пошли в ванную и стали разыгрывать «Поющие под дождем».

Стояли перед зеркалом и исполняли песни, причем один из нас прятался за спиной у другого. Сначала она стояла впереди, а в мою обязанность входило петь «Блубери-хилл», пока она синхронно двигала губами. Затем на сцену вышел я и делал вид, что пою «Грейт-боллз-оф-файэ» под ее «фонограмму». Текст я помнил далеко не назубок – она, впрочем, тоже, так что мы были квиты.

– Кем ты хочешь стать? – спросила она, когда мы сели смотреть «Волшебника из страны Оз». – По большому счету, сильнее всего на свете – кем?

– Гангстером, – улыбнулся я.

– Это как Марлон Брандо и Аль Пачино, да? Как в «Крестном отце»?

– В принципе да. Но скорее как Кэгни, злодей с золотым сердцем. – Вытянув руки перед собой, я бездарно изобразил Кэгни. – Кэгни мне нравился больше всех. Вечно хохмит, никогда не унывает, а под конец фильма всегда переходит на сторону хороших.

– В «Белой жаре» так и не перешел, – возразила она.

– Да, верно.

Повисла пауза. А затем она спросила:

– Почему ты хочешь стать гангстером? Не самое веселое желание. Ты же знаешь, это нехорошие люди. Ферди был гангстером. Потом сказал, что бросил это дело, но соврал. Гангстером становишься раз и навсегда. Назад дороги нет. Ты правда-правда этого хочешь, Капак?

Я пожал плечами, скрывая беспокойство, которое возбуждали во мне все эти серьезные, холодящие кровь речи из уст младенца.

– Тебя уважают, – попытался я объяснить. – У тебя появляются власть, престиж и возможность влиять на судьбы мира. Люди смотрят на тебя снизу вверх.

– А это что, так важно?

– Да! – горячо воскликнул я. – Еще как. Я был никем, человеком без лица. Я узнал на себе, каково быть одним из живых мертвецов – это несладко. – Я думал о той ночи на складе, когда смерть расцеловала меня в обе щеки и, поддавшись капризу, отпустила на волю. – Мне нужна власть, Кончита. Мне нужны стабильность, безопасность и защита – а все это дает власть. Без власти ты букашка. Без власти ты – мертвец, ожидающий, пока смерть скосит его и бросит на свою телегу.

– Капак! Я тебя уважаю. – Она подняла на меня опечаленные глаза. Она была вылитая юная Джуди Гарленд, которая в этот самый момент распевала на экране песенку про то, что выше радуги. – Капак, если один или два человека любят и уважают тебя – разве этого мало?

Я растерянно заерзал на кровати и мысленно взмолился, чтобы она оставила эту тему в покое и просто тихо посмотрела бы кино. Фильмы, выдумки – с ними ты в безопасности. Выдумки не чета реальности – они безвредны.

– Гангстерам приходится обижать людей, разве не так? – не унималась она. – Так делал Ферди. Чтобы получить власть, ты должен отнять ее у них. Так ведь, Капак? Приходится обижать людей, да?

– Да, – буркнул я. – Приходится.

– И ты готов кого-то обидеть? – спросила она низким спокойным голосом.

– Если другого выхода не будет – да, – честно ответил я.

– Не верю. Ты хороший. Я считаю, что ты не сможешь этого сделать. Сам себе не позволишь.

– Может быть…

– А кем ты сейчас работаешь?

– Страховым агентом.

– А-а, – глубокомысленно кивнула она. – В таком случае гангстер – это следующая ступень после страхового агента. Вполне логично.

– Ха-ха.

– А страховым агентом ты всегда был?

– Нет, – сообщил я.

– А кем ты был раньше?

– Я… – Мысленно погрузившись в прошлое, я обнаружил, что уперся в стену, которой дотоле изо всех сил избегал, хотя с каждым днем она подрастала и расширялась. Эту стену я впервые заметил, когда Адриан стал расспрашивать меня о моем прошлом.

Чем же я занимался до приезда в этот город? Не вспомнить. Что же я, сумасшедший? Во всем, что касалось моей жизни до появления здесь, моя память представляла собой чистый лист. Я мог вспомнить каждый свой шаг после того, как я вышел из поезда на платформу, но ровно ничего – о том, что приключилось до этого момента. Янис кем – да что там, даже сам с собой – об этом не говорил: как-то не хотелось портить себе карьеру признанием, что у меня винтиков не хватает. Оставалось лишь надеяться, что воспоминания вернутся сами собой, но покамест этим и не пахло.

– Капак? – спросила она, притронувшись к моему плечу, оторвав от мыслей. – С тобой все нормально?

– Вполне-вполне, – заявил я. – Может, хватит обо мне, а? Не поговорить ли нам о Кончите Кубекик? Кем она хочет стать, когда вырастет, а? Юристом? Актрисой? Фотомоделью?

– Я хочу стать балериной.

– Правда? А почему?

– Потому что они красивые и грациозные. Уродливых балерин не бывает. Уродливых, как… – Она не докончила фразу. Все было и так понятно. Сердце у меня зашлось от сочувствия. – Я раньше много ходила на балет, – продолжала она, – четыре или пять раз в неделю, смотрела, как они кружатся и скользят, точно ангелы. Так бы всю жизнь и смотрела. – Она вымученно улыбнулась. – Да, – решительно заявила она, – я стану балериной. Каждый вечер я буду танцевать, и все мужчины будут у моих ног, и Ферди придет и заплачет от радости, потому что наконец-то увидит, как это красиво, и будет умолять, чтобы я…

Она замялась, смущенно зарделась и покосилась посмотреть, что там делает Джуди Гарленд.

– Я думаю, что из тебя получится замечательная балерина, – нежно произнес я.

Она улыбнулась. И провозгласила:

– Какое там. Танцую я хреново.

И до самого конца фильма не проронила больше ни слова.

* * *

В час ночи она неохотно решилась вернуться к себе.

– Если я слишком задерживаюсь, меня начинают искать, – капризно протянула она. – Они сердятся, если я ухожу без спросу. Им нравится, если я гуляю и болтаю с людьми, но только в том случае, когда они маячат у меня за спиной и держат меня за ручку. Вообще-то я на них не обижаюсь. Тут не они виноваты. Они просто делают то, за что им платит Ферди. Не справился – голову долой. А мне их голов жалко, хотя они просто ужас какие надоеды. Так что я пошла, ничего не поделаешь.

– Кончита, а «они» – это кто? – спросил я.

– Люди, которые за мной ухаживают. Врачи и медсестры. Мои защитники, – улыбнулась она. – Но теперь, когда у меня есть новый защитник, они мне уже ни к чему. Между прочим, ты намного красивее всех этих старых ворчунов со стетоскопами и шприцами.

– Врачи и медсестры? – Она что, опять сочиняет?

– Я больна, Капак. – Засучив рукав, она вновь показала мне свою морщинистую кожу. – Тяжело больна. Они за мной присматривают. Не дают мне покончить с собой. Я несколько раз пробовала. – Ее лицо нахмурилось. – И даже не несколько, а очень много. Вены резала, таблетки глотала, пыталась утопиться. Ну знаешь, обычные способы. И всегда меня откачивали. Я не хочу умирать, но иногда меня такой страх берет, что жить просто невмоготу становится. – Она улыбнулась. – Но теперь все переменилось, правда? Теперь у меня есть хороший друг – ты. Теперь все будет отлично.

Мне было жутко слышать от нее такое. Наше знакомство длилось всего несколько часов, но она твердо решила считать меня своим прекрасным принцем, лучшим другом, который никогда ее не бросит. Меня это нервировало. Я вспомнил свое скоропалительное обещание защищать ее. Произнося его, я был искренен, да и сейчас не раскаивался, но поневоле начал гадать: а смогу ли я его выполнить? Смогу ли я стать тем, кто ей нужен, живым воплощением ее надежд – настоящим другом, верным спутником, надежным защитником? Она требовала очень много, принимая мое могущество как данность, веруя, что я в силах уберечь ее от зла. Я не разделял ее уверенности.

– Можно я еще приду к тебе в гости? – спросила она.

– Конечно, – согласился я.

– Каждый вечер? Можно я каждый вечер буду приходить и сидеть на твоей кровати, и смотреть кино, и играть в игры, и смеяться, и радоваться жизни, и не переживать из-за своей внешности? Ты мне расскажешь, что на свете делается, – я бы очень хотела это услышать. Я так долго здесь провела – иногда даже кажется, что Бог Землю так и создал – закрытой стеклом. Если ты устанешь или захочешь побыть один – ведь иногда так бывает, я знаю, – я уйду, как только скажешь. Но ты мне позволишь приходить? Даже только чтобы услышать: «Уходи»?

– Приходи, когда только захочется, – ласково сказал я. – Я достану для тебя вторую карточку-ключ, и ты сможешь входить сюда, когда только пожелаешь. Как тебе эта идея?

– Здорово! – И с этими словами она выпорхнула в коридор. Потом, замявшись, медленно ступая, вернулась ко мне. – Капак, а ты мне, случайно, не снишься? – спросила она. – Мне уже попадались люди-сны. Сегодня здесь – а завтра исчез, и никто, кроме меня, про него ничего не знает. Людей-снов я знала еще до того, как заболела, еще когда жила с Ферди. Но ты ведь не такой? Ты от меня не исчезнешь?

– Я не человек-сон, Кончита, – уверил я ее. – Я всамделишный. Я исчезну лишь в одном случае – если меня придут искать налоговые инспекторы.

Она заулыбалась, и тут ее лицо озарила новая гениальная придумка.

– Проводи меня домой! – взмолилась она.

– Что?

– Проводи меня домой! Меня никто никогда не провожал домой пешком, даже Ферди – он меня только на машине возил. Проводи меня до номера и поцелуй у двери на прощание, как в кино. Можешь даже зайти ко мне и познакомиться с моими врачами, если хочешь. Кстати, хорошая мысль – пусть они сами увидят, какой ты милый, и не будут вонять, когда я снова к тебе пойду.

– Кончита, а это разумно? – засомневался я. – Твои врачи точно не будут против? Они могут рассердиться и… э-э-э… кое в чем меня заподозрить. Взрослый мужчина и маленькая девочка, столько времени наедине…

Она только засмеялась.

– Я же говорила, мне пятьдесят восемь лет. Они не будут против. В таком возрасте женщина может собой распоряжаться, верно?

Я широко улыбнулся:

– А то.

Она первая зашла в лифт и нажала кнопку самого верхнего этажа. Зажглась табличка «Введите шифр». Кончита нажала пять кнопок. Я думал, что она валяет дурака, но табличка погасла, и лифт поехал вверх.

На верхнем этаже мы вышли, оглянулись на закрывающиеся двери. Здесь я никогда не был. Я ожидал увидеть охранников из Контингента, но пустынный холл выглядел вполне заурядно, совсем как все другие в отеле.

Кончита решительно сорвалась с места. На секунду замешкавшись – здесь, наверху, я чувствовал себя нарушителем границы, – я последовал за ней. Я предчувствовал неприятности, но надеялся легко выкрутиться. В конце концов, разве у меня нет связей?