Текст книги "Город смерти"

Автор книги: Даррен О'Шонесси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Даррен О’Шонесси
Город смерти

«Шествие» застопорилось бы много лун назад, если бы не

Бидди и Лайэм,

Джерри Воэн-Хьюз,

Саймон Спэнтон

и Кристофер Литтл.

С благодарностью посвящаю им нижеследующее.

ПРОЛОГ
machu picchu

В 1911 году американский археолог Хайрем Бингем обнаружил на заоблачных высокогорьях Перуанских Анд заброшенный город. Город был построен в пятнадцатом веке, а затем, во времена испанского завоевания, покинут. – Назывался он «Мачу-Пикчу».

По сей день Мачу-Пикчу ставит перед нами неразрешимые загадки. Никто не в силах объяснить, как неграмотный народ, не знавший ни колеса, ни шкива, ни лошадей, смог возвести столь поразительные архитектурные сооружения высоко в горах, где из-за разреженного воздуха самая легкая работа превращается в настоящее мучение – а ведь таинственным строителям пришлось долбить камни. На стройке наверняка трудилась целая армия рабочих – но чем их кормили, как обеспечивали их быт в этой дикой местности?

Зачем был построен город, тоже никто не знает. Возможно, он служил летней резиденцией правителей, живших неподалеку, в Куско? Или святилищем, где жрецы-виллаки совершали жертвоприношения? Или просто памятником в честь солнца, которому поклонялись инки?

Однако и технические проблемы, и вопрос о предназначении Мачу-Пикчу не идут ни в какое сравнение с его величайшей загадкой. Не один и не два десятка лет пытливые умы бьются над головоломкой: почему, потратив столько усилий на создание одного из самых диковинных городов мира, инки покинули Мачу-Пикчу всего через полвека? Что вынудило их бежать из этого заоблачного рая? И куда они делись?

* * *

Ватана окинул взглядом живописные горные теснины, простирающиеся внизу. И подумал: «Как же я могу уйти отсюда? Как покинуть прекраснейший уголок земли, вознесенный высоко над миром, над людьми, над их мелочной суетой? Нет, лучше прыгнуть в эту глубокую пропасть, грудью на скалы, чем бросить город, доставшийся нам такой дорогой ценой».

Глубоко вздохнув, он начал подниматься к вершине. Плохие времена пришли, смутные времена. Все пошло совсем не так, как следовало бы. Его народ – инки – потом и кровью добились мира и покоя на своих землях. Все началось с того, что предки Ватаны подверглись нападению соседей. Обороняясь, они поневоле выучились воевать и вскоре, одержав верх над врагами, захватили их обширные земли. Своими подданными они правили справедлива и мудро. Инки не поддались соблазнам роскоши и алчности, не забыли, за что боролись. Был заложен фундамент великолепной, блестящей империи, империи, которой не будет конца и края, империи, которой предназначено существовать вечно. Но инкам не суждено было долго наслаждаться своим расцветом – вскоре возникла новая угроза, угроза, против которой ничего не мог поделать даже могущественный Ватана. Новые люди вступили на их землю, люди с бледными лицами и бесцветными душами, люди с иными богами, невиданными ручными животными и беспощадно разящим оружием. Люди, рожденные тьмой. Как сынам солнца побороть силы тьмы? На этот вопрос никто не знал ответа – вот почему у Ватаны было так плохо на душе.

А между тем вокруг него жители Мачу-Пикчу с таким видом, точно нет на свете ни зла, ни горя, занимались своими обыденными делами. Жизнь в горах нелегка. Воду и продукты доставляли снизу, из далеких долин; что ни день, приходилось разбираться с очередными неприятностями. И все-таки главное здание достроено. Эти проклятые камни сжили со свету двоих предшественников Ватаны и чуть не свели с ума его самого. Денно и нощно потеешь, совещаешься с другими строителями, строишь планы, творишь…

И что же – все впустую? И что же – после всех этих трудов им даже не будет позволено перевести дух и полюбоваться красотой своего творения? Дурные предчувствия жгли его сердце.

Ватане встретился один из учителей – старик, иссушенный годами и разреженным горным воздухом. Голос старика звучат слабо-слабо, и дети вплотную сгрудились вокруг него, чтобы расслышать слова.

Ватана знал этого учителя. То был солнечный архитектор, он проектировал здания в соответствии с точками, куда в определенный момент года попадали лучи солнца. Много лет назад и Ватана сидел у ног этого человека, как сидел у ног многих других учителей. Звание «солнцевязи» общины предполагало, что он обязан узнать и запомнить как можно больше о ее жизни, дабы уметь вникать практически во все.

В былые времена, до переезда в Мачу-Пикчу, учитель имел собственное имя. И лишь непосредственный предшественник Ватаны изгнал со священной горы имена. Младшие поколения обитателей города были безымянны от рождения, а представителям старшего поколения пришлось расстаться со своими прозваниями. Ватана попытался вспомнить отринутое имя учителя – и не смог. Будь у него лишнее время, он попытался бы напрячь память, но у Ватаны имелись дела поважнее.

В эту пору года город был погружен в тишину. Когда потеплеет, лучшие семейства Куско поднимутся по крутым горным тропам, чтобы наслаждаться свежим летним воздухом, сияющим солнцем, голосами богов. Они притащат с собой детей, слуг и имена, и на какое-то время улицы города огласятся чуждыми звуками. Но до этого еще далеко. Пока в городе находятся лишь его постоянные жители: Ватана, виллаки, их помощники, ученики и слуги.

Платформа вокруг «инти ватаны» была пуста. Обычно в час, когда боги солнца подавали голос, на ней собиралась толпа. Но сегодня Ватана приказал никого сюда не допускать. Настало время принимать решения, и он не хотел отвлекаться. Он выслушал свой народ, узнал, что говорят его умы и сердца. Теперь пришел момент выслушать богов – и себя самого.

По краю круглой площадки на каменных тронах, украшенных филигранной резьбой, восседали тела предыдущих Ватан. После смерти он присоединится к ним, и круг мертвецов станет на одно тело теснее. Размеры круга были тщательно вычислены его предками, чтобы точно спланировать площадки. Эту, в Мачу-Пикчу, выстроили по подобию более ранней, что в Куско. Однажды наступит день, когда в круг больше нельзя будет втиснуть ни одного нового тела, когда Ватаны сомкнутся плечом к плечу; то будет последний день империи, последний день виллаков, день, когда рухнет все.

Измерив на глазок широкие прогалы между своими предшественниками, Ватана с некоторым удовольствием хмыкнул. Что бы ни ожидало Мачу-Пикчу и их самих в ближайшем будущем, о конце света можно не беспокоиться еще много-много лет.

Обернувшись к стоячему камню – «инти ватане», солнце-вязи, столбу, к которому само собой привязывается солнце, – он увидел, что слепой жрец уже здесь. Отослав знаком своих слуг, слепец вошел в круг. Для виллака он был очень молод. Впрочем, его точный возраст установить было сложно – кожа слепых жрецов отличалась неестественной бледностью.

Ватана мрачно кивнул. Жрец рассеянно шмыгнул носом – дал понять, что заметил правителя. Ватана ничего не мог с собой поделать – всякий раз, когда он приближался к одному из этих зловещих жрецов, у него под ложечкой точно змеиное гнездо просыпалось. Ватана причислял себя к виллакам – но знал, что считается одним из них лишь по особой договоренности, как и все Ватаны до него и после него. По-настоящему к клану принадлежали лишь те, чей род восходил к «времени-когда-еще-не-было-слов», те, чья кожа была бледна, а глаза – пусты. Несмотря на все свое могущество, Ватана был для них лишь немногим выше слуги и зависел от их капризов не меньше, чем простые инки.

– Заговорит ли солнце сегодня? – спросил Ватана.

– Солнце заговорит, – отвечал жрец.

То был нелепый, ненужный ритуал, но им никогда не пренебрегали. Если верить легендам, как-то раз один много возомнивший о себе Ватана задал другой, самолично придуманный вопрос. Скрюченное тело на крайнем слева от нынешнего Ватаны троне служило наглядным напоминанием о том, чем кончаются такие выходки.

Двигаясь ловко и уверенно, виллак забрался на плоскую каменную верхушку «инти ватаны». Скорее всего камень не играл никакой особенной роли. Один учитель Ватаны – один из многочисленных учителей истории, которыми был богат их народ – рассказывал ему о временах, когда жрецы беседовали с солнцем, стоя просто на земле, на ровном месте. Камень ввели в церемонию недавно, чтобы – как считал Ватана – подчеркнуть превосходство жрецов над другими людьми. Слепцы в большинстве своем были невысоки ростом, но любой стоящий на камне, будь он распоследний коротышка, по сравнению с людьми на площадке выглядел великаном.

Виллак широко распростер руки и откинул голову назад, уставив свои затянутые бельмами, незрячие глаза на пылающее солнце. Ватана приблизился к камню на шаг, затем опустился на колени. Вслушался в непонятные слова, обращаемые жрецом к солнцу. Ощутил, как встали дыбом волосы на затылке. Спустя мгновение начался дождь.

Ватана так и не смог привыкнуть к божьему дождю, к регулярным рядам его одинаковых, неизменных по толщине струй, всегда орошающих один и тот же островок посреди платформы. Иногда Ватане чудилось, будто в звоне капель о камень слышатся мелодичные голоса богов, но он знал: это лишь греза, ибо истинный смысл небесного ливня доступен только избранным, только виллакам.

Жрец надолго застыл, как каменный истукан. Затем медленно опустил голову на грудь. Ватана увидел: глаза жреца из белых бездонных дыр превратились в сумрачные шары, внутри которых сияли цветные огоньки и мудрость солнечных богов.

– Вначале мы жили в долинах, – проговорил виллак зловещим, гортанным голосом. – Мы обрабатывали землю, поклонялись богам и жили мирно. Другие, увидев нас, позавидовали нашему неразрывному единству с природой. Они напали на нас и попытались стереть нас с лица земли. Они хотели украсть наши знания, наши орудия, нашу мудрость.

Чтобы защитить наш образ жизни, мы научились воевать. Сорвав планы врагов, которых мы знали, мы обратились к богам и увидели в будущем других врагов. Чтобы упредить их атаку, мы нанесли удар первыми. Наши Ватаны обучили военачальников, которые повели небольшие, но сильные армии на север и юг, покоряя всех на своем пути. Со временем мы завладели всеми землями, какими хотели, – их было достаточно, чтобы обеспечить долгое и безбедное существование нашей империи. В знак нашего могущества мы построили этот город в небесах, чтобы быть ближе к богам солнца, чтобы лучше слышать их слова, чтобы говорить с ними.

Это прогневало богов. – Услышав обвинение, Ватана нервно дернулся, хотя отлично знал, что решение строить город на горных вершинах исходило от самих виллаков. – Они присмотрелись к нам – и нашли нас тщеславными, слишком гордыми. Нам полагалось бы вести себя достойно – ведь мы их любимые дети. В наказание за грехи они наслали на нас белого человека, который разрушит все, что мы построили.

– Белый человек… Ему такое по плечу? – Обычно Ватана хранил молчание, когда говорили боги, но сегодня не сдержался. Есть вопросы, на которые непременно нужно добиться ответа.

– Белые люди в таком же близком родстве с тьмой, как мы – со светом, – продолжал виллак. – Мы воюем, чтобы установить мир, а они – чтобы умножать зло. Мы взяли столько, сколько нам достаточно, и успокоились; они же не знают удержу, гребут обеими руками, жаждут всего, на что упадет их взгляд. Если бы мы сохранили верность нашим богам, они отвели бы глаза белому человеку; он никогда не нашел бы дорогу в море-океане. Но он уже здесь – и он больше не уйдет.

– А если мы дадим ему отпор? – спросил Ватана.

– На стороне белого человека воюют силы тьмы, – прозвучало в ответ. – Чтобы победить его, нам пришлось бы сдружиться с ночью. Его оружие сделано из твердого серого камня; оно убивает на расстоянии. Он ездит верхом на животном, которое бегает быстрее человека. Он может плавать по морю и за несколько дней поспевает из одного конца нашей империи в другой.

– Но если убить их вождей… – задумался Ватана.

– Без толку, – презрительно скривился слепец. – Белые люди передают свое знание не словами. Свою мудрость они не вверяют головам учителей. Все, что они знают, они хранят в виде странных рисунков.

– Не понимаю, – сознался Ватана.

– Вообрази, что ты можешь собрать все познания всего Мачу-Пикчу и спрятать в этом камне, в «инти-ватане», – пояснил жрец. – Если после этого ты перебьешь всех учителей в городе, ничего не изменится. Их знание будет жить в камне, и любой, кто пожелает, сможет вновь пробудить его.

Белые люди не похожи на нас, – продолжал виллак. – Они не хранят знания в себе. Они держат их вне своих тел, и эти знания нельзя ни добыть, ни уничтожить. Пока жив хоть один белый человек, жива и их сила. Мы не можем ничего против них сделать. Мы не можем их победить. Чтобы истребить их племя, нам пришлось бы перебить всех белых людей до последнего человека, а это невозможно.

Ватана мрачно кивнул. Хотя никто еще не описывал ему состояние дел в таких резких выражениях, слухи о белых людях уже ходили – и они подтверждали слова жреца.

– Так что же нам делать? – спросил он.

– Уходить, – отвечал жрец.

– Уйти из Мачу-Пикчу? – переспросил Ватана, раненный в самое сердце.

– Да, из Мачу-Пикчу, – заявил жрец. – И вообще уйти за пределы империи. Мы должны показать богам, что смирились. Показать, что мы заслуживаем их милосердия. Мы должны покинуть эти благодатные места и наш народ, чтобы построить новый город, город, который не вызовет у белого человека кровожадной зависти.

– А что, если я откажусь уйти? – спросил Ватана.

Виллак нехорошо ухмыльнулся.

– Ты солнцевязь общины, – проскрипел он. – Как этот камень притягивает голоса богов, так и ты притягиваешь доверие людей Мачу-Пикчу. Они идут туда, куда ты их ведешь. Если ты решишь остаться, они останутся с тобой. Но этот путь ведет к смерти. К твоей смерти, к нашей смерти, к смерти империи.

Обдумав слова жреца, Ватана со вздохом встал.

– Когда надо уходить? – спросил он.

– Если с восходом солнца боги застанут нас здесь, они разгневаются и вообще перестанут нам помогать, – раздался ответ.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Веки жреца опустились, по его лицу пробежала гримаса боли. Он вновь распахнул глаза – глаза, опять затянувшиеся белыми бельмами. Сходя с камня, жрец чуть не оступился. Ватана поддержал его.

– Какие советы соизволили дать вам боги? – спросил виллак. После разговоров с богами у жрецов всегда помрачался рассудок. Позднее слепец вспомнит суть разговора, но в этот миг его голова была так же пуста, как и глаза.

– Они сказали, что мы должны уйти, – ответил Ватана.

– Так я и думал, – хмыкнул виллак. – Многие сомневались, но я знал: так случится. Зря только забирались сюда, на горные вершины. Когда уходим?

– Сегодня в ночь, – ответил Ватана.

– Так скоро? – удивился жрец. – Разве нельзя чуть погодить, а то…

– Любой, кого боги застанут здесь завтра, будет проклят и наказан, – прервал его Ватана. – Так изрекли твои собственные уста. Я уйду, как только сядет солнце. А ты как хочешь – иди со мной или останься.

На этом Ватана расстался со жрецом. Ему полагалось присутствовать при обрядах до конца, но Ватане обрыдли виллаки и их ритуалы. Это из-за жрецов пришли белые люди. Это жрецы настояли на строительстве города в горах, это они потребовали особого поселения в угоду своему нелюдскому племени. Если бы не слепцы, все шло бы, как заведено, и империя стояла бы непоколебимо.

Ватана торопливо спустился с площадки в город, чтобы оповестить людей. Его народ опечалится, но последует за ним. Даже распоследний дурак не решится ослушаться Ватаны – это ведь все равно что ослушаться самих богов.

Проходя по каменному козырьку, нависающему над пропастью, Ватана задержался, чтобы в последний раз взглянуть на горы, ставшие ему родным домом. Он чувствовал пятками, как бьется сердце мира, его кожа чуяла все, что происходит внизу: каждый робкий шаг, каждый детский крик, каждый вздох всякого утомленного труженика. Эти звуки были ему знакомы, но сейчас, вслушавшись, он различил новые шумы: руки, которые, хлопая в ладоши, вызывали гром; камни, что с воем разрывали небо и, падая, разбивали мир вдребезги; доносились странные голоса; особое цоканье копыт – звери белого человека носят обувь; резкий стук – серые камни ударялись друг об друга, высекая искры; а вслед за этими ударами другой, глухой звук камня, пробивающего окровавленное человеческое тело.

Обливаясь холодным потом, Ватана попятился от обрыва со слезами на глазах и страхом в сердце.

Той ночью, уводя своих людей из хрупкого великолепия горного города в грязный мир низин, навстречу смутному, туманному будущему, Ватана глядел прямо перед собой – и плакал о Ватанах, которые придут после него. Хватит ли на их долю покоя и красоты, которые были в его жизни? Увы, вряд ли. Как ни трудно было покинуть Мачу-Пикчу, по крайней мере он познал небо, побродил по колено в облаках, почувствовал своим телом прикосновения богов. Но что ожидает впереди его злосчастных преемников? Что, кроме борьбы, мук и боли?

– Сыновья. Мне жаль вас, – пробормотал он, в последний раз оглянувшись на город. – Какие радости вы найдете на этих пустошах? Ничего, только страдания и смерть. – Раздосадованно встряхнув головой, он повернулся спиной к стенам Мачу-Пикчу, упирающимся в небо, и повел свой народ на север, сквозь ночь, за пределы страны, в странные и чужие города и земли.

Cap huchuy росоу

Если Кардинал щипал себя за задницу, на стенах города выступали синяки; если, выпятив щеки, он изо всех сил дул себе на грудь, заросшую настоящими волосяными дебрями, то деревья, качаясь, осыпали с веток листья; если он скрипел зубами, заводские станки, издав панический скрежет, переставали работать; если у него приключится понос, половину пригородов смоет в канализацию вместе с его экскрементами. Вот как тесна была их взаимосвязь. Кардинал – это город, а город – это Кардинал. Они были неразделимы. Настоящие сиамские близнецы с одной душой на двоих.

Все мои мысли были только о нем. Тем временем за окнами вагона как-то вдруг возникли первые постройки, и поезд начал пробираться по извилистой колее между домиками предместий. Затем начались коттеджи на две семьи и заводы, а там и настоящие большие здания: небоскребы и церкви, офисные башни и административные комплексы. Одним глазком я успел взглянуть на «Парти-Централь»: этот сгусток чудовищной пышности мелькнул в прогале между двумя зданиями пониже, прежде чем те сдвинулись плечом к плечу… Так вот где он живет, спит и решает судьбы миллионов своих подданных, миллионов горожан. «Парти-Централь» – сердце города.

О Кардинале ходило примерно столько же историй и слухов, сколько было работавших на него полицейских и сенаторов. Что-то свое мог рассказать всякий, с кем ты знакомился в городе. Одни истории были диковинные, другие – кровавые, третьи – совершенно невероятные. Как-то раз Кардинал, сразившись с папой римским в шахматы, выиграл у него пару стран; а один президент сорок дней и ночей пролежал, распростершись, на ступенях «Парти-Централь», каясь, что прогневал Кардинала, и отказывался уйти, пока не получит позволения поцеловать зад великого человека (одни рассказчики утверждали, будто позволение было получено, другие – что нет); актрисы, певцы, прославленные телеведущие – все благоговели перед Кардиналом, ибо перед его мощью любая знаменитость беспомощнее самого заурядного и презренного из смертных.

История, пришедшая мне на ум в миг, когда поезд замедлил ход и перешел с одного пути на другой, была не самой впечатляющей, но зато глубокомысленной и занимательной; кроме того, в отличие от большинства мифов она явно случилась на самом деле.

Однажды в город прибыл вестник с важным посланием от какого-то короля, принца или тому подобной шишки. Вестника провели на пятнадцатый этаж для личной встречи с Кардиналом. Учтите: то не был затянутый в кожу курьер-мотоциклист; то был уважаемый министр, член правительства, единодушно преданного его королевскому величеству, особо избранный посланник.

Итак, министр вошел и заговорил, по обычаю своей страны уставившись в пол. Спустя какое-то время он исподтишка поднял глаза на хозяина – и, шокированный, умолк. Нет-нет – Кардинал его слушал, но нельзя сказать, чтобы со всем вниманием, ибо в то же самое время какая-то проститутка делала ему минет.

Когда посланец осекся, Кардинал поднял глаза, нахмурился и приказал ему продолжать. Министр продолжал, поминутно сбиваясь, заикаясь и косясь на нагую шлюху, что трудилась над членом Кардинала.

Вскоре Кардинал, утомленный этим безмозглым мямлей, велел ему убираться. Тут посланец впал в амбицию и, забыв, с кем имеет дело, разразился гневной тирадой, высказав свое мнение о выходках Кардинала и объявив, что в жизни не подвергался такому унижению. Дескать, Кардинал – хуже самой грязной свиньи. Дескать, Кардинал еще пожалеет. Тут ручеек, истекающий из паха Кардинала, прекратил свой бег. Взревев, как бык, Кардинал вскочил с кресла, подбежал к посланцу, сгреб его за лацканы и выкинул из окна. Упав с пятнадцатиэтажной высоты, министр расплющил голову о холодный твердый бетон внизу.

А королю Кардинал послал письмо, советуя больше не присылать в эту местность дураков, и счет за уборку падали с тротуара – с просьбой оплатить.

Почти все версии сходятся на том, что король выполнил требования Кардинала дословно.

Вот такие истории слышишь в городе по двадцать раз на дню. Или чаще, если вечером шатаешься по барам. Куда ни сунься в этом городе, всюду наткнешься на отпечатки пальцев Кардинала. Город и Кардинал – два сапога пара. Инь и ян, джин и тоник – неразлучная чета.

* * *

Дома и небо были серы, когда я вышел из поезда и оказался в объятиях города и хранителя его, Кардинала. Мне захотелось раствориться в потоке пассажиров, спешащих покинуть платформу, но я сдержался и несколько минут простоял на месте, пропуская приехавших в задних вагонах. Изображая собой одинокую скалу посреди пассажиропотока, я пытался сосредоточиться на деталях – запахах, звуках и очертаниях, голубях, носильщиках и чемоданах; но момент был слишком уж волнующий. Мои глаза, уши и нос буквально разрывались на части, спеша все осмотреть, все обнюхать, все услышать, ни на чем не останавливаясь надолго.

Но из этой мешанины ощущений выделялось одно – вкусовое. Да, у этого города был свой вкус, и сильнее всего он ощущался здесь, в преддверии. Вкус дизельных выхлопов и кипящей смолы-живицы. Его горечь часа через два становилась даже приятна.

Когда из виду исчезли последние копуши, я решил, что пора двигать и мне. Мне нравилось приезжать в новые места, и я всегда старался в таких случаях-подольше задержаться на платформе, в нейтральной полосе между двумя мирами, но тут меня ждали дела, люди, с которыми предстояло повидаться, жизнь, которую предстояло начать с нуля. Подтянув сумку повыше на плече, я приказал моим ногам стронуться с места. Они обрадованно повиновались.

У турникета никто не дежурил. Я остановился, огляделся по сторонам, держа билет в вытянутой руке, чтобы в мой самый первый день в городе меня не спутали с безбилетником. Наивный деревенский парень, я патологически уважал законы. Когда стало ясно, что строгие контролеры с неба сваливаться не собираются, я сунул билет в карман, решив сохранить его для будущих поколений как память о приезде, дорогую реликвию, вещественное доказательство, которое я буду показывать детям, говоря: «Да, был такой день; вот когда я приехал, вот когда я высек первые искры великого огня».

Покинув серый вокзал, я вышел в серые городские джунгли.

В любой другой миг этот пейзаж нагнал бы на меня смертную тоску: сверху донизу все было монотонно-серо. Унылые здания, уставшие молить о новом слое краски, провисшее под тяжестью облаков небо, мрачные безликие трудяги, снующие мимо меня; автомобили, автобусы и такси, тонущие в собственных выхлопах – призраки на колесах, зловеще рассекающие сырой воздух, ожидающие ночи, когда можно будет хотя бы посверкать в лучах фонарей. Но для меня в тот день все было ярким, волнующим и новым. Город лежал передо мной, как холст – возьми его и, содрав прежний красочный слой, нарисуй свои мечты. Как поле – вспахай его и возделай. Как глина, из которой я однажды слеплю памятник себе. Каждому человеку следует хотя бы раз в жизни куда-нибудь эмигрировать – и увидеть мир как чистую сущность, как богатейший потенциал.

Я поискал глазами такси – но вместо него узрел чудо. Возможно, «чудо» – громко сказано, но это было весьма необычное явление, стоящее сотни торжественных встреч с красными ковровыми дорожками и сердечными рукопожатиями.

Мое внимание привлекла толпа. На сером безжизненном фоне города эти люди выделялись, точно маяк в ночи: сгрудившись, они шумно переговаривались и тыкали в кого-то пальцами. Причина их возбуждения была мне видна даже со ступеней вокзала, но я решил подойти поближе и рассмотреть все получше… да и побыть среди людей было бы неплохо.

«Чудом» был дождь. Локальный очаг дождя площадью примерно пять на два фута. Самый настоящий «душ» без всякого водопровода. Серебристо-серые, строго перпендикулярные земле струи ударялись об асфальт, брызгая каплями во все стороны. Подняв глаза, я почти разглядел, где именно «душ» соединяется с облаками. Седые тучи даже показались мне скалами, а дождь – ручейком, протиснувшимся в единственный проход между ними.

Женщина, стоявшая бок о бок со мной, бухнулась на колени, осеняя себя крестом.

– Водопад из Царствия Небесного, – пробормотала она очарованно. На ресницах у нее заблестели слезы.

– Нет, скорее это Господь решил отлить, – отозвался какой-то мужчина из гущи толпы, но негодующие взгляды окружающих заставили шутника заткнуться. Еще минуты четыре мы созерцали чудо в благоговейном молчании.

Дождь уже начал ослабевать… и тут под струи шагнул какой-то человек. Щуплый, одетый в мешковатую белую рясу. Его длинные, спадающие до пояса по спине волосы мгновенно намокли, прилипли к одежде. Я было счел его одним из дурачков, каких много в городе, но тут он раскинул руки, задрав голову к небу, и я увидел: он слеп. В его глазницах влажно сияли молочно-белые шары. Кожа у него была мертвенно-бледная, и когда он улыбнулся, его лицо превратилось в белый овал без единого темного пятнышка. Так гримировали актеров в старинных немых фильмах ужасов.

Он повернул голову из стороны в сторону, словно бы окидывая взглядом толпу. Я протолкался ближе, желая рассмотреть его получше, и его «взгляд» немедленно остановился на мне, точно именно я ему и требовался. Неотрывно «глядя» на меня, он уронил руки и… и…

Не знаю, как это получилось. Наверное, оптический обман… или виновата пыль, растворенная в дождевой воде… но внезапно его глаза словно бы ожили. Только что они были совершенно белыми… и вдруг в середине каждого шара загорелась каряя точка. Стремительно разрастаясь, точки превратились в зрачки, вокруг них возникли радужки… и вот уже на меня глядели настоящие глаза.

Да, он пристально глядел на меня – глядел ли, как знать? Он моргнул. Карие зрачки не исчезли. Его руки вновь приподнялись… протянулись ко мне… его губы зашевелились. Но прежде чем его пальцы прорвали водяную завесу и прежде чем я успел расслышать его слова, «слепец» попятился назад… укрылся за этим странным дождем. Толпа расступилась, уступая ему дорогу, загораживая. Опомнившись, я начал было вглядываться в скопище людей… но он уже исчез.

Тут в небесах завернули кран, несколько последних жалких капель слетело сверху… на том все и кончилось. Небеса дали самую заурядную течь, начали поливать землю обыкновенным, сплошным дождиком; толпа рассеялась, атмосфера возвышенного единения развеялась; женщина встала с колен, отряхнула юбку и с совершенно будничным видом ушла своей дорогой. Я еще какое-то время постоял на тротуаре: вначале высматривал слепца – который исчез с концами, – затем надеялся на повторение чуда, но «бисом» и не пахло, так что в конце концов пришлось спуститься из мира грез на землю.

Я поймал такси.

Шофер спросил, куда мне нужно. Манера изъясняться у него была странная: половину слов он выговаривал с надрывным нажимом, а на ударном слоге строил гримасу. Я сказал ему адрес, но попросил прежде повозить меня немного по городу вместо экскурсии.

– Деньги ваши, – отвечал он. – Какая мне разница, чего изволят господа туристы? Если захочется, буду катать вас хоть до ночи. Точнее, до восьми. В восемь я зашабашу. В восемь.

Человек он был мрачный и сам завести со мной разговор не пытался; я же, игнорируя таксиста, отдал все свое внимание городу.

Впрочем, дождь не давал нам познакомиться как следует. В струях все расплывалось, искривлялось, блекло. Вода смывала индивидуальные различия домов, светофоров, торопливых пешеходов. Даже на табличках с названиями улиц, казалось, было начертано одно и то же слово. Город был однородным месивом – инопланетным, непостижимым ландшафтом для такого чужака, как я. Спустя час я сдался – дождь определенно зарядил до самого вечера – и приказал таксисту отвезти меня домой.

«Домой» – в смысле, к дяде Тео, к человеку, у которого я должен был поселиться в городе, к человеку, который должен был выучить меня на гангстера.

* * *

Колесо фортуны возносило и опускало дядю Тео, пока он не побывал почти во всех секторах великого круга жизни. Головокружительные взлеты и падения, радости и муки, утраты и приобретения…

Он был преуспевающим молодым преступником, многообещающим гангстером – почти что вундеркиндом. Дядя Тео стремительно начал подниматься вверх в конце 80-х, когда расовая ситуация в городе обострилась и большинство крупных гангстеров сложили головы в разборках черных с белыми, белых с желтыми…

В двадцать пять лет дядя Тео имел под началом человек пятьдесят и контролировал респектабельный юго-восток города. Дядя Тео разил беспощадно, когда жизнь его вынуждала, но щедро делился своими неправедными доходами с жителями бедных районов: поддерживал школы, больницы, церкви… Он был порядочный человек – из тех, кого можно не опасаться, пока вы сами не делаете им зла. А главное – его благословил сам Кардинал: несколько раз дядю Тео приглашали для бесед в «Парти-Централь» и – что еще почетнее – на ужин в «Шанкар». В преступной среде было общеизвестно, что Тео Боратто – человек будущего. Он далеко пойдет.

Повезло ему и в семейной жизни. К своей жене он питал страстную, на грани ревнивого безумия любовь. Когда они встретились, она была застенчивой девственницей и всерьез собиралась по примеру тетки и старшей сестры уйти в монастырь. Мужчин она ужасно стеснялась, и Тео потребовалось несколько месяцев, прежде чем он приучил ее не отводить взгляд и не трепетать, когда он брал ее за руку.