Текст книги "Сагайдачный. Крымская неволя"

Автор книги: Даниил Мордовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Решительно разоблачает он недостойные попытки Кулиша в ряде его сочинений принизить Шевченко, извратить образ поэта-революционера, исказить значение его творчества. Мордовцев резко отрицательно оценивает «Крашанку» Кулиша, справедливо отмечая, что она повредит развитию украинской культуры. Именно эти положительные, сильные стороны выступления дали основание И. Франко характеризовать «прекрасный и с глубоким лиризмом написанный ответ» Кулишу как «несомненно самый лучший публицистический труд Мордовца» _{[Франко I. 3iбp. творів: У 50 т. – К., 1984. – Т. 41. – С. 385]}.

Следует, однако, сказать о том, что Мордовцеву не удалось до конца показать подлинную суть концепций Кулиша в целом. В его ответе серьезная и аргументированная критика причудливо соседствует с восхвалениями того же Кулиша. Не менее характерна и тенденция к примирению непримиримого, сглаживанию противоречий, призыв «не ссориться», наивное убеждение, что обе стороны «поймут и поверят искренности» автора. Это не может не снижать объективно ценности памфлета Мордовцева.

Противоречия, подчас – открытые отступления от прогрессивных, демократических позиций проявляются в публицистике и художественном творчестве Мордовцева особенно последних десятилетий. Особенно наглядно проявилось это в развернутой самим публицистом (статья «Печать в провинции» – «Дело», 1875, №№ 9 и 10) шумной полемике о роли «провинциальной прессы» в культурном развитии страны, где он проповедовал «теорию» централизации всех культурных сил, закрывая тем самым перспективы развития национальных культур как якобы «провинциальных».

Справедливо отметил эту «неустойчивость» взглядов Мордовцева Короленко: «Он приводил в восхищение «областников» и «украинофилов» и мог внезапно разразиться яркой и эффектной статьей, в которой доказывал, что «централизация» – закон жизни, а областная литература обречена на вымирание» _{[Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. – М., 1954. – Т. 5. – С. 316]}.

Справедливости ради отметим, что в ответ на резкую критику со стороны значительной части русской, а также и украинской печати Д. Мордовцев признает свою ошибку (статья «Quos ego! – «Дело», 1876, № 5) и в оправдание напоминает о своей многолетней работе в провинциальной прессе, о том, что он выставил «свое знамя во имя развития украинского народа». И тем не менее, что тоже характерно, это, безусловно, искреннее покаяние не помешало Мордовцеву затем вновь опубликовать злосчастную статью в своих «Исторических пропилеях».

Негативно следует охарактеризовать и проявленное в ряде случаев преувеличение значения «силы государственной» в истории России, что связано было и с неверными идейными ударениями (например, в «Предисловии» к «Палию», 1902 и др.). Такое переплетение во взглядах и творчестве Мордовцева, особенно 80 – 90х годов, вpаимопротиворечащих – демократических и либеральных (подчас – консервативных) – тенденций не дает возможности однозначно отнести его всецело к демократическому направлению.

Отчетливо сознавая это, необходимо принимать во внимание и принципиальной важности факт, а именно то, что постоянным центром идейно-творческих ориентаций Д. Мордовцева была личность и творчество Т. Г. Шевченко, глубокое уважение и любовь к которому были характерны для Д. Мордовцева на протяжении всей его жизни. Творчество Шевченко, некоторые существенные черты его мировоззрения во многом повлияли на характер научных работ, публицистическую и художественную деятельность исследователя и писателя, самым различным образом проявляясь в его произведениях.

Тут и ссылки на авторитет Т. Г. Шевченко (предисловие к «Малорусскому литературному сборнику», «Гайдамаччина», «За крашанку – писанка» и др.), и постановка вопроса об исторической роли народных масс, навеянная, вне сомнения, творчеством Шевченко, и непосредственное выведение его образа как одного из действующих лиц («Профессор Ратмиров», «Сон – не сон»), и многочисленные случаи цитации, включения отрывков из поэзии Кобзаря в собственный текст («Палий», «За крашанку– писанка», «Под небом Украины» и др). Тут и попытки прямого наследования поэтической манеры Шевченко («Козаки i море», стихотворение «Петербург» из неопубликованного сборника «Торба старчача»), развитие тем и мотивов его поэзии – в раскрытии трагедии матери, «що під тином з сином ночувала» («Солдатка»), в использовании приема «видений», вольного полета над землей и возможности видеть и слышать все, что делается в разных концах земли («Сон», «Кавказ» – и разоблачения Мити Канадеева в «Знамениях времени»).

Моментом принципиального значения, и не только в биографии самого писателя, стала публикация Д. Мордовцевым рецензии на «Кобзарь» 1860 года («Русское слово», 1860, № 6). Известно, что А. Мордовцевой принадлежал рукописный список «Поэзия Тараса Григорьевича Шевченко», включавший переписанные ею почти все поэтические произведения, написанные поэтом до 1859 г. Мордовцевы не раз встречались с Т. Г. Шевченко в Петербурге. Он отправил новое издание «Кобзаря» с дарственной надписью А. Мордовцевой в Саратов. На этот дар она ответила стихотворными строками и словами благодарности: «...Если бы вы видели радость, какую сделала присланная вами книга, вы утешились бы моею радостью, как своим добрым делом. Живите счастливо, наш дорогой Соловушка. 5 марта 1860 года. Анна Мордовцева». И тут же приписка: «Прошу принять и мой сердечный привет, многоуважаемый Тарас Григорьевич. Д. Мордовцев»

Можно с уверенностью утверждать, что Д. Мордовцев хорошо знал не только опубликованные, но и остававшиеся ненапечатанными революционные произведения великого поэта (об этом имеется прямой намек в рецензии, где разделяется то, что «напечатал» и «написал» Шевченко). Следует учитывать также, что в «Русском слове» (1860, №4) уже была напечатана рецензия на «Кобзарь» и также автора, близкого кругу Н. Г. Чернышевского, – поэта и переводчика М. Л. Михайлова. Однако возглавивший журнал (именно с № 6) Г. Благосветлов нашел необходимым напечатать еще один отклик на издание стихов Т. Г. Шевченко.

Несомненно, причиной этого была постановка в новой рецензии ряда существенных идейно-эстетических проблем, решение их с точки зрения, близкой взглядам Н. Чернышевского и Н. Добролюбова (рецензия которого на «Кобзарь» была опубликована в «Современнике», 1860, № 3). Принципиально новым представляется освещение проблемы народности и связанное с этим раскрытие сущности новаторства Шевченко: «Тон, которым заговорил Шевченко, был нов... и не привычен... Шевченко был в числе первых умов, начавших вводить в поэзию стихию народности, но не в том узком значении, какою она является у Квитки и у великорусских писателей той эпохи, а он заглядывал вперед... Шевченко затронул такие струны народности, о существовании которых Кольцов едва ли и знал. Идея первого обнимала предмет и шире, и глубже. После уже, у Некрасова разве, мы находим то, что в первый раз приковало наше внимание, затронуло... в произведениях Шевченко».

Выражение «истинной идеи народности», глубокая, органическая связь с «почвой, питающей этот корень», определяли, по мысли рецензента, особенности его связей с действительностью, активность его жизненной позиции.

Поэтому «поэт-историк», даже обращаясь к исторической проблематике (в сравнении с Н. Костомаровым и П. Кулишом), не становится безраздельно певцом казачьей старины, ибо «не в прошедшем искал он идею, а искал ее в настоящем, в жизни, в людях, в их взаимных отношениях, в их радостях и надеждах». Поэтому – решительный протест, его «социальное значение» пронизано оптимизмом, верой в будущее народа: «Вообще он смотрел далеко вперед... Отсюда проистекала сознательная вера в идею каких-то новых, лучших отношений между людьми, и эта-то вера в возможность иных отношений лежит в основе лучших произведений Шевченко». Утверждая глубокий гуманизм Шевченко, его призыв к единению народов, против националистической замкнутости и отчуждения, Мордовцев в русле идей Чернышевского и Добролюбова ставит вопрос о мировом значении великого поэта: «Думы Шевченко нашли себе славу не в одной Украине, но и в целой России, да может быть, и дальше».

С глубоким пиететом относился Д. Мордовцев к памяти Т. Г. Шевченко, о чем свидетельствует и перевод на русский язык (с исправлением отдельных неточностей) воспоминаний Варфоломея Шевченко, и статья «Роковини Шевченка в Петербурзі» («Зоря», 1886, № 6), и предисловие к «Иллюстрированному «Кобзарю» Т. Г. Шевченко» (1896), и организация – на протяжении четверти века, 1880 – 1904 – Шевченковских вечеров в Петербурге, и учреждение «Общества имени Т. Г. Шевченко для вспомоществования нуждающимся уроженцам Южной России, учащимся в высших учебных учреждениях С.Петербурга» (1898), которое возглавлял он вместе с известным русским скульптором М. И. Микешиным. Ценнейшим документальным свидетельством очевидца о дружбе, идейной близости Шевченко с вождем русской революционной демократии Чернышевским, о близких отношениях с деятелями русской культуры – А. Жемчужниковым, А. Толстым, И. Горбуновым, Д. Кожанчиковым, П. Мельниковым-Печерским – являются воспоминания Д. Мордовцева «3 минулого та пережитого (Про батька Тараса та ще про дещо)».

После многолетнего перерыва Д. Мордовцев в 1882 г. вновь обращается к творчеству на украинском языке. Одновременно с брошюрой-памфлетом он пишет своеобразный лирикобиографический очерк «Сон – не сон», который с двумя аналогичными произведениями («Скажи, місяченьку!», «Із уст младенців») был затем включен в книжку «Оповідання» (СПб., 1885). Внимательный рецензент этого сборника И. Франко отметил разительные отличия очерков и по проблематике, и по манере изложения от созданных ранее рассказов, также помещенных в это издание. «Чистый лирик», автор рисует здесь не картины жизни и быта народного, а «свои собственные думы, чувства и мечты», перед читателем предстают не рассказы, а «скорее свободные арабески пестрых и часто слабо связанных меж собою рефлексий и картин... Передать содержание этих очерков – очень трудно.

Самые диковинные скачки фантазии служат тут не раз для маскировки, а вместе с тем и для выражения главной мысли автора. Я назвал бы эти очерки своего рода «невольничьими думами», хотя бы уже из-за их затемненного, мистического, аллегорического, подлинно невольничьего выражения».

Обращение к форме очерков-арабесок было обусловлено многолетним отрывом автора от украинской почвы, недостаточностью непосредственного знания реальных особенностей социальной жизни на Украине. В гнетущей атмосфере 80х годов Д. Мордовцев в стилистике новых очерков нередко злоупотребляет импрессионистически-отрывочной манерой изложения, глухими намеками, обращаясь к отдельным моментам истории Украины («Сон – не сон»), автобиографическим мотивам («Сорока на лозі»), выступая против гнета «драконовской цензуры», душившей развитие украинской национальной культуры («Скажи, місяченьку!», «Сорока на лозі», «Не дайте на поругу»). Выступая в основном во львовских изданиях, Д. Мордовец не всегда удерживался от искушения «поддобриться» определенным кругам, превознося даже подчас цесарские порядки в Галиции того времени.

В наследии писателя последних лет _{[Подробнее «украинская часть» наследия писателя рассмотрена нами во вступительной статье изд.: Мордовець Д. – Твори: В 2 т. – К 1958.Т. 1. c. 538]} следует выделить воспоминания о Костомарове («Николай Иванович Костомаров в последние десять лет его жизни. 1875– 1885»), Драгоманове («Про незабутне», 1903), а также выдержанные в духе простых, непритязательных «народных рассказов» – новеллы «А все пречиста» (1886; она, по оценке И. Франко, «производит сильное впечатление») и «Луна з «Нової України» (1904), печальная история о тяжкой доле переселенцев, вынужденных покинуть родные места.

Нельзя забывать и о том, что в нелегкие 80 – 90е годы Мордовцев играл весьма заметную роль представителя украинской общественности в столице России. Человек гуманный, отзывчивый, доброжелательный, он внимательно и тщательно стремился исполнить просьбы тех, кто обращался за помощью к «діду Мордовцю». Так, он деятельно и эффективно помогает М. Старицкому выиграть известный судебный процесс; дочери забытого современниками Я. Щоголева помогает отметить память отца; способствует прохождению через цензуру рукописей А. Конисского и его поездке за границу для лечения и т. д.

Мордовцев способствовал организации издания в Петербурге произведений Панаса Мирного, И. Нечуя-Левицкого. Он выступает в защиту украинского театра от нападок реакционной прессы, приветствует приезд на гастроли трупп Кропивницкого, Саксаганского, публикует рецензии на спектакли украинского театра. Мордовцев на протяжении многих лет содействовал многим украинским авторам в «проталкивании» через цензуру их произведений, обращается с «Запиской» в Главное управление по делам печати, добиваясь отмены цензурных запретов в развитии украинского языка и литературы.

Однако в условиях подъема освободительной борьбы в начале нового, пролетарского этапа революционного движения в России роль представителя украинской литературы и культуры, выразителя интересов их становится для Мордовцева, – с его расстроенным здоровьем, живущего в последние десятилетия зачастую у брата в Ростове, – уже непосильной. Постепенно отходит он на второй план, хотя и продолжает свою общественно-литературную и собственно творческую деятельность до конца дней. Умер Д. Мордовцев 10 (23) июня 1905 г. в Кисловодске, похоронен, согласно его желанию, в Ростове-на-Дону.

Жанром, в котором наиболее активно выступал Д. Мордовцев на протяжении трех последних десятилетий своей деятельности (смерть прервала работу над романом о русском ученом и публицисте XVIII в. И. Т. Посошкове), был исторический роман. Хотя первый опыт в этом направлении – рассказ «Медведицкий бурлак» (1859), ставший хрестоматийным произведением, относится к началу творческой биографии, окончательно облюбовал Д. Мордовцев жанр исторической прозы после написания романа из эпохи Петра I «Идеалисты и реалисты» («Новое время», 1876).

Деятельность Мордовцева – исторического романиста относится в целом к периоду определенного упадка жанра, отступления его в литературной табели о рангах на второй и третий план, что было обусловлено отходом создателей его в этот период от прогрессивных движений, непониманием основных закономерностей развития общества, решающей роли народа в истории. К тому же, в субъективном плане, писатель, не имея иных источников существования, в стесненных материальных условиях вынужден был трудиться сверхинтенсивно, а с предложением о публикации новых и новых плодов творчества обращаться в «темные издания с темными издателями» (Г. Успенский), – имея в виду прежде всего сотрудничество с А. Сувориным.

Автор около 40 романов и крупных повестей, большого числа прозаических произведений различных малых форм – таков объем исторической прозы писателя. Произведения его пользовались большой популярностью у массового, говоря сегодняшним языком, читателя, хотя многие из них не представляли подлинной ценности даже в масштабе того времени. «Нельзя отказать Мордовцеву в таланте, – писал известный историк литературы А. Скабичевский, – в основательном знании истории и добросовестном отношении к историческим фактам; к сожалению, плодовитость сильно вредит качественности его произведений» _{[Скабичевский А. М. История новейшей русской литературы. 1848 – 1906 гг. – М., 1906. – С. 363]}.

Тематически историческая проза писателя охватывает широкий круг тем и эпох. Это романы на темы истории древнего мира: «Замурованная царица», «Жертвы Вулкана», «Месть жрецов», «Богиня Изидасваха», «Ирод», «Последние дни Иерусалима», «Иосиф в стране фараона», «За всемирное владычество». Среди большой группы романов из русской истории («Мамаево побоище», «Господин Великий Новгород», «Наносная беда, чума в Москве», «Наш Одиссей», «Двенадцатый год», «Соловецкое сидение», «Великий раскол», «Авантюристы», «Свету больше!», «Державный плотник», «Посаженная мать (Екатерина II)») – можно выделить произведения из истории Кавказа («Царь без царства», «Прометеево потомство», «Железом и кровью»).

К исторической прозе Мордовцев пришел закономерно, на основе достигнутых обобщений, опыта работы профессионального историка (о признании сделанного им в этой области свидетельствует, в частности, двукратное приглашение в 60х годах занять кафедру русской истории в Петербургском университете), обладающего собственной концепцией, совпадающей со взглядами передовой науки того времени, исторического процесса как результата движения народных масс. Поэтому-то, как представляется нам, наиболее удачными в его историческом наследии стали те произведения, где наиболее четко проведен демократический угол зрения на прошлое страны и народа, где непосредственно показано движение народных масс, активно выявляет себя мысль и дело народное: «Идеалисты и реалисты», «Соловецкое сидение», «За чьи грехи?», «Великий раскол», «Сагайдачный».

В огромной массе исторических произведений Мордовцева выделяются романы и повести, в которых освещается проблематика исторического прошлого Украины, развитие сюжетных линий, системы образов непосредственно (пусть и разною мерою) связаны с Украиной. Это количественно весьма представительная группа: «Сагайдачный», «Царь и гетман», «Лжедмитрий», «Идеалисты и реалисты», «Царь Петр и правительница Софья», «Великий раскол», «Крымская неволя», «Тимош», «Между Сциллой и Харибдой», «Булава и бунчук», «Архимандрит гетман», «Вельможная панна». Написанные в разное время, различаются они и по своему художественному уровню, идейной и общественной значимости. Но характерной чертой этой группы произведений является чувство патриотической гордости за славное прошлое Украины, подвиги ее сынов в борьбе за социальное и национальное освобождение. Дочь писателя писала в своих воспоминаниях: «Отец любил Великороссию, где жил много лет, любил богатый, звучный русский язык, любил широкое раздолье Волги-матушки и великорусские песни с их сердечной тоской и молодецким привольем, но Украину и все украинское любил он особой, ни с чем несравнимой любовью, как любят свое родное» _{[Александрова В. Данило Лукич Мордовцев. Спогади його доньки. – Україна. – 1930, ciч. – лют. – С. 130]}.

В лучших своих произведениях на темы исторического прошлого Украины Д. Мордовцев выступает активным поборником украинско-русского единения. Написанные на русском языке (на украинском языке были опубликованы повести «Палій», «Дві долі», рассказы-сентенции «Келих Карла XI», «3 хрестом навколішках»), эти романы объективно раскрывают единство интересов и общность исторических деяний русского и украинского народов на протяжении веков; в них сохранен и во многом удачно передан украинский национальноисторический колорит. Черты национальной украинской специфики русскоязычных произведений романиста зримо выступают и в особенностях авторской речи, и в языковых партиях героев-украинцев, щедро насыщенных колоритными украинскими оборотами, и в широком, последовательном использовании народно-поэтических источников – народных дум, исторических песен, заговоров, присказок, и в специфическом национальном юморе.

Особое значение приобретает изображение героических характеров, борцов за дело народа, что сближает их с традициями «Гайдамаков» и «Тараса Бульбы», которые остаются, впрочем, недосягаемыми образцами.

К числу лучших исторических произведений Д. Мордовцева принадлежит роман «Сагайдачный» (1882), в отдельном издании имеющий подзаголовок – «Из времен вольного казачества и разграбления Кафы, нынешней Феодосии, в Крыму». В романе отражены картины деятельности выдающегося исторического деятеля и полководца Петра Конашевича-Сагайдачного последнего периода его жизни, яркими красками обрисованы характерные сцены жизни запорожского казачества, его быт, обычаи, нормы поведения в мирной жизни, мужество и героизм в походах и боях с врагами. Достоинством романа является динамичное развитие действия, острота сюжета в чередовании колоритных бытовых и батальных эпизодов – среди них особо выделяются переправа через днепровские пороги, морской поход казачьих чаек, буря на море, невольничий рынок в Кафе, штурм крепости. Прямое сюжетное движение перебивается отдельными вкраплениями «крупных планов», где высвечиваются черты характеров героев.

Зафиксированные историей моменты и типизированные социально-бытовые картины воссоздают жизнь Запорожской Сечи, шире – Украины начала XVII столетия. Знаменательно, что роман, имеющий немало общего в сюжетной основе с ранней поэмой «Козаки i море», принципиально от нее отличается акцентированием ряда важных социальных характеристик. Мордовцев показывает начальный процесс закабаления украинского народа польской шляхтой, попытки окатоличения его и насильственной полонизации, в контрастно сдвинутых сценах гнет и нужда трудящихся масс противопоставляются роскоши, безумным прихотям польского панства.

Иначе представлены и картины взятия невольничьего центра татарского ханства – Кафы. В центре внимания – не описание кровавых подробностей штурма (хотя автор и не отворачивается совсем от этих деталей), а главная цель похода – освобождение тысяч украинских и русских невольников. Для поэтики Мордовцева-романиста характерно обращение к широким мазкам, ярким, нередко – кричащим, краскам. Тут возникает ощутимая опасность натуралистических перекосов, мелодраматических преувеличений. К их числу следует отнести данный в пересказе эпизод убийства освобожденным из рабства донским казаком ребенка, рожденного его женой в татарской неволе (этот антиреалистический эпизод перекочевал в роман из костомаровского «Кудеяра»). По закону поэтики контраста таким эпизодам противопоставлены детально разработанные, с теплым юмором, подлинным гуманизмом обрисованные сцены спасения казаками маленькой татарочки, оставшейся без родителей; в заботах о ребенке выявляется подлинная человечность, чувство справедливости, доброта души огрубевших в кровавых походах и боях простых казаков.

Кроме Сагайдачного, в романе выступает еще ряд исторических персонажей – Петр Могила, Мелетий Смотрицкий, Кисель, Жолкевский, Мазепа. Однако удачей автора является как раз раскрытие образа народа в целом, воссоздание в ряде массовых сцен, динамичных эпизодов (от выборов кошевого до полилогов на борту чаек) цельного образа свободолюбивого, мужественного, нередко – сурового, в бою жестокого, а по натуре – доброго, искреннего, временами наивного, народа, простых казаков-запорожцев, среди которых более детально выделены автором старый, опытный Небаба, хитрец Карпо Колокузни, простодушный силач Хома, мужественный Олексий Попович...

В облике простых казаков-запорожцев элементы реалистической типизации сочетаются с характерными для романтической стилевой манеры тенденциями героизации, поэтизации образов. Этому активно способствует опора на поэтику народноисторических песен, дум, казачьих летописей. В композиционном построении целого и ведущих сюжетных центров важную роль играют ситуации, эпизоды и характеристики, почерпнутые из народных дум – «Про козака нетягу Ганджу Андибера», «Про Самійла Кішку», «Про Олексія Поповича i бурю на Чорному Mopi», «Про Хведора Безрідного». Очевидно, писатель широко использует народнопоэтические источники не только для воссоздания исторического и локального колорита, атмосферы народного деяния – эта задача успешно в целом решена в романе (хотя представляется несколько прямолинейной, а потому – анахронической, откровенная персонификация таких героев дум, как Ганджа Андибер, Настя Горовая), – этот материал привлекается еще и потому, что собственно историческая, фактическая основа была недостаточно разработана, эпоха в целом освещена тогдашней исторической наукой явно неполно.

Романист-историк во многом зависит от исторической науки, достигнутого ею уровня; достижения ее и обобщения питают писателя конкретным материалом, дают возможность более верно, глубоко и полно осветить эпоху и ее характерных представителей. В то же время недостаток, а то и полное отсутствие подлинно научных данных у художника, равно как односторонность, тенденционная предвзятость используемых материалов отрицательно сказывается на художественно-историческом полотне, приводят к неизбежным нарушениям исторической правды, а следовательно – и правды художественной. И если нарушения исторической правды деталей, на что указывала критика (см., напр., – «Киевская старина», 1882, т. IV, октябрь, с. 134– 142), следует отнести на счет недосмотров самого автора, то некоторые серьезные отступления от правды истории объясняются прежде всего зависимостью Мордовцева, который как историк сам не занимался данной эпохой, от исторических концепций позднего Н. Костомарова. Именно эти воззрения определили отдельные неверные ударения в характеристике роли Речи Посполитой, идеализации ее политики на землях Украины, отношении Сагайдачного к Польской державе. Только этим можно объяснить сугубо предвзятую оценку, безосновательно критическое отношение к деятельности Б. Хмельницкого в двух эпизодах романа, где чрезмерная идеализация Сагайдачного (проводившего на деле на протяжении целого ряда лет соглашательскую по отношению к польскому королю политику) напрямую служит предвзятому «обличению» грядущих дел Богдана Хмельницкого.

В свое время в предисловии к первому изданию «Гайдамаччины» (1870) Мордовцев, обосновывая свою позицию в оценке народного движения, утверждал, что «нередко народная память освещает известные исторические события и лица вернее, ближе к истине, чем официальные документы, не всегда искренние, а часто – с умыслом лживые». В этом отношении демократические симпатии Мордовцева с наибольшей силой выявились в созданных им в романе образах рядовых запорожцев, героических борцов за свободу, воссозданных в духе народнопоэтической традиции. Вместе с тем односторонняя абсолютизация такого подхода в освещении сложных исторических фигур оборачивается идеализацией, апологией вместо необходимого социального анализа. Отказавшись от самостоятельной критической оценки эпохи и героев, приняв на веру тенденциозно предвзятые построения, писатель тем самым отступил от исторической и художественной правды. Показательно, что в украинской переработке произведения («с дополнениями и отличиями») М. Загирной (Марии Гринченко) все эти «исторические» сентенции сняты _{[Б. Д. Гринченко считал необходимым включить «Сагайдачного» в круг народного чтения (см. раздел «історичні книжки» его книги «Перед широким світом») и сам работал в 1884 г. над переводом романа – см. материалы его переписки с Д. Мордовцевым в отделе рукописей ЦНБ АН УССР. – III. 38781– 38790]}.

По своей проблематике, идейно-художественной ценности, демократической направленности в одном ряду с «Сагайдачным» стоит небольшая по объему повесть «Крымская неволя» (1885). Сюжет ее несложен: в «тяжелую годину», когда гетман П. Дорошенко сам зазывал турок и татар осуществлять нападения на украинские земли, под Каменцем попадают в ханскую неволю московский ратник, побывавший уже ранее в плену, и молоденькая украинская девчушка Катря. Через несколько лет в руки людоловов попадает и молодой казак Пилип, по прозвищу Камяненко, родом тоже из Каменца. Его продают в рабство тому же турецкому паше. И лишь через девять долгих лет, благодаря смекалке и опыту «москаля», побывавшего «во всех неволях», трем невольникам удается бежать и вернуться на родину.

Повесть привлекает гуманистической атмосферой; впечатляюще, с первых же эпизодов передан трагизм положения простого народа, отданного на поругание людоловам-крымчакам историческими авантюристами типа Дорошенко и Мазепы; убедительно раскрывается тема единения русского и украинского народов в последовательном показе судеб старого «москаля» и молоденькой Катри, Пилипа и русского стрельца, попавшего в плен на поле боя. Вместе бьются они в ратном строю, одна у них горькая судьбина, общие и мечты у них – совместными усилиями вырваться из неволи, одолеть врагов, добиться мирной, вольной жизни.

Глубокая народность, историческая конкретность и типичность жизненной ситуации, ставшей основой повести, подчеркивается глубоко драматическим ее финалом – Катря и Пилип, полюбившие друг друга, свадьбой которых заканчивается повесть, – оказываются родные брат и сестра. Введение подобного мотива дает возможность под новым углом зрения увидеть, прочувствовать весь трагизм положения украинского народа в те годы, когда захватчики рвали на куски земли Украины, разоряли и жгли города и села, уводили в рабство людей.

Тема женитьбы брата с сестрой нередко встречается в украинской народной поэзии. Этот мотив положен в основу стихотворения Н. Костомарова «Брат з сестрою», опубликованного еще в «Малорусском литературном сборнике». Использован он и самим Мордовцевым в одном из коротеньких рассказов «Анютины глазки, или Как казак Петренко женился на родной сестре Гале». Но если там эта тема трактуется прежде всего в дидактически-религиозном плане, то в повести она наполняется значительным социально-историческим содержанием, содействует изобличению «крымской неволи», калечащей людские судьбы.

Историческая проза Мордовцева в лучших ее образцах характеризуется стремлением автора подкрепить фабульное развитие конкретными документами, подлинными свидетельствами эпохи. Сильной ее стороной является и последовательная ориентация на народную точку зрения на события, народная оценка героев истории. Включение, литературная обработка разнообразных фольклорных материалов в их взаимодействии с авторским повествованием способствуют созданию атмосферы народности, дают возможность шире показать героев из народной среды.

Нельзя не подчеркнуть последовательное стремление Д. Мордовцева в тяжелейших условиях реакции 80 – 90х годов отстоять право на свободное развитие украинского языка и литературы, выступить против преследований драконовской царской цензуры, шовинистической политики царизма. Так, он пытался добиться цензурного разрешения для ряда украинских периодических изданий, возможности подписки в России на издаваемые во Львове украинские журналы. В 1899 г., собрав письма ряда украинских писателей, Мордовцев обращается со специальной «Запиской» в Главное управление по делам печати, добиваясь отмены цензурных запрещений на украинский язык. В 1904 г. он выступает за ликвидацию реакционного закона 1876 г., за разрешение преподавания в украинских школах на родном языке.