Текст книги "Избранное"

Автор книги: Цирил Космач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

– О Ерней!.. – тихонько воскликнула Темникарица. Но не заголосила, не заломила руки, не бросилась к нему, хотя никогда прежде ей этого не хотелось с такой силой. Она чувствовала, что сейчас не время, ее слабость доставила бы им только удовольствие, а этого позволить себе она не могла, да и Ернею это не пришлось бы по душе. А она хотела быть такой, как он. Поэтому она выпрямилась, показала рукой на дом, и голос ее прозвучал повелительно:

– Несите его в дом!

Солдаты поняли ее жест, но, как выдрессированные псы, вопросительно оглянулись на круглого итальянского офицера, стоявшего рядом; тот несколько менее раболепно, но столь же вопросительно оглянулся на Немецкую Смерть – лейтенант теперь стоял у колоды, держа руку в перчатке на топорище.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер!

Лейтенант махнул рукой в сторону двери.

Заплатар шагнул в сени, настежь распахнул дверь в комнату и остановился на ступеньках. Следом за ним подскочил солдат в каске и прикладом оттолкнул Темникарицу с порога, да так, что она, словно перышко, отлетела к лестнице и упала. Заплатар наклонился, чтобы помочь ей встать, но Темникарица, ударив его по руке, сама поднялась и прислонилась к стене. Солдаты подняли тело Темникара и внесли в дом.

После этого в сопровождении итальянского прихвостня в комнату торжественно вступил Немецкая Смерть. Набычившись, выставив вперед каску, лейтенант встал посредине комнаты и опасливо огляделся. Вдруг он вздрогнул всем телом – это в окно неожиданно ударилась квохчущая курица. Со двора неслось испуганное кудахтанье – ослепленные снегом птицы носились по двору, спасая свою жизнь.

Лейтенант презрительно фыркнул, показав в ледяной усмешке золотые зубы, и повернулся к итальянцу.

– La decapitazione delle galline[56]56
  Обезглавливание кур (итал.).


[Закрыть],– произнес тот и развел короткими ручками.

– La decapitazione delle galline, – сурово повторил лейтенант, кивнул и присел к столу. Он отпихнул локтем деревянную ложку Темникара, и она с глухим стуком упала на пол. Потом немец медленно снял каску, обнажив круглый и совершенно голый череп. Так же медленно он снял черные очки, и в глубоких впадинах ледяным светом засверкали маленькие зеленые глазки. Он полез в карман за платком и вытер пятнистый лоб и бугристый череп. Извлек из кармана очки в золотой оправе, тщательно протер их платком и водрузил на нос. Потом выложил на стол золотой портсигар, зажег сигарету, выпустил дым через ноздри и оглядел комнату. Взгляд его, холодный и пронизывающий, остановился на старых ходиках.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер!

Немецкая Смерть пальцем указал на печь.

Заплатар вошел в комнату и стал растерянно переводить глаза с печи на стол.

– Die Uhr[57]57
  Часы (нем.).


[Закрыть],– нетерпеливо произнес Немецкая Смерть и жестом велел качнуть маятник.

– Явольгеррштурмфюрер! – захлебнулся Заплатар, поспешно выполняя приказ.

Раздалось тиканье – непривычно громкое, решительное и живое.

«А ведь и правда», – столь же громко застучало сердце Темникарицы.

– Зачем я остановила ходики? Он же не мертвый! Нет, Ерней не мертвый! – сказала она и заглянула в комнату.

Ерней лежал на полу и казался еще больше, чем при жизни. Он лежал на спине, под старой австрийской солдатской шинелью, и Темникарица всей душой понимала: он лежит, но именно поэтому он выше всех, великий и непобедимый. Он и мертвый так могуч, что никакой силе его не одолеть.

– О Ерней! – шептали ее губы.

И она почувствовала всем своим существом, что она сама тоже непобедима. От этого странного, до удивления странного, непонятного чувства сердце ее забилось еще сильнее. Она посмотрела вокруг себя, и все, кто был в комнате, показались ей трусливыми, жалкими ничтожествами, обреченными на гибель, а о себе она больше не думала. Она смерила взглядом Немецкую Смерть: лейтенант стоял у стены и, держа в сложенных за спиной руках очки в золотой оправе, разглядывал старинные, рисованные на стекле картины – это было трусливое, жалкое ничтожество, обреченное на гибель. Она смерила взглядом пузатого коротышку итальянца – он топтался возле стола, подобострастно пялясь на картины, и выглядел еще более трусливым и жалким ничтожеством, тоже обреченным на гибель. Она смерила взглядом и стоявшего рядом Проклятую Каланчу – Заплатар переминался с ноги на ногу. Этот уж был самым большим ничтожеством, жалким трусом, и приметы смерти столь отчетливо проступали на его лице, что ей даже стало его жалко.

– Несчастный… – негромко произнесла она.

Заплатар вздрогнул и удивленно посмотрел на нее.

– Жаль мне тебя, ведь ты такой несчастный, – тихо и проникновенно сказала Темникарица, так что Заплатар даже затрясся.

– Молчите! – зашипел он.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер! – почти прокукарекал Проклятая Каланча, и лейтенант удивленно оглянулся на него. – Явольгеррштурмфюрер!

Поманив его пальцем, лейтенант опять повернулся к стене и стал вглядываться в картину, изображавшую усекновение главы святого Павла.

– Interessante! Molto interessante, – угодливо закивал прихвостень. – Un bel lavoro![58]58
  Интересно! Очень интересно! Хорошая работа! (итал.).


[Закрыть]

– Un bel lavoro! – осклабился лейтенант, обнажая золотые зубы. – San Paolo decapitato dei romani![59]59
  Хорошая работа! Святой Павел обезглавлен римлянами! (итал.).


[Закрыть]

– Eh… – Итальянец покорно развел руками и втянул голову в плечи.

– Un grande popolo i romani![60]60
  Римляне – великий народ! (итал.).


[Закрыть]– произнес лейтенант.

– Un grande popolo! – просиял прихвостень и высоко поднял голову.

– Adesso i romani sono piccoli, – сказал лейтенант, выпрямляясь и глядя на него свысока. – Е sono cristiani. Non tagliano piu le teste ai santi, tagliano le teste alle galline[61]61
  Теперь римляне измельчали. К тому же они христиане. Они больше не рубят головы святым, они обезглавливают кур (итал.).


[Закрыть].

Итальянский прихвостень потускнел, и снова его голова ушла в плечи.

– Саплятер! – сказал лейтенант, тыча пальцем в «Усекновение главы святого Павла». Несмотря на свою незамысловатость, картина и впрямь была впечатляющей и страшной.

– Явольгеррштурмфюрер! – Заплатар осторожно снял картину и еще осторожнее положил ее на стол, отлично понимая, что если он ее разобьет, то поплатится жизнью. Такая участь уже постигла носильщика, нечаянно разбившего три подобных изображения.

Лейтенант отобрал еще две картины, потом, водрузив на нос золотые очки, сел к столу, закурил сигарету, скучающим взглядом обвел стены и наконец показал пальцем на Темникарицу.

– Идите сюда! – повернулся к ней Проклятая Каланча.

Не рассчитав силы, женщина слишком быстро оторвалась от стены и чуть не упала. Заплатар подскочил было, чтобы ей помочь, но она остановила его взглядом и движением руки и сама решительно вступила в комнату, не желая оставаться у двери.

– Саплятер! – зашипел лейтенант.

– Явольгеррштурмфюрер! – дернулся Заплатар и схватил Темникарицу за плечо.

– Чего он орет? – спросила женщина. – Я ведь только на Ернея взглянуть хочу.

Она стряхнула чужую руку со своего плена, опустилась на пол и медленно откинула шинель. Ерней был покрыт пятнами заледенелой крови. В комнате кровь стала оттаивать и сверкала, подобно росинкам на багряном цветке. Лицо Ернея было чистым, прекрасным и спокойным. На губах застыла улыбка, та самая странная улыбка, которая всю жизнь раздражала ее своей непонятностью. Теперь Темникарица ее поняла. Раньше в его улыбке отражались воображаемые победы, теперь – победа действительная, поэтому улыбка и перестала быть таинственной и мечтательной, она говорила о спокойной гордости и удовлетворении.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер!

Темникарица встала и, не отрывая взгляда от тела Ернея, подошла к часам.

– Е gli altri?[62]62
  А где остальные? (итал.).


[Закрыть]– заговорил итальянский прихвостень и победоносно посмотрел на Немецкую Смерть.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер! – снова дернулся Проклятая Каланча и повернулся к Темникарице. – А где Тоне? Юстина? Они дома?

– Оставьте их в покое! Кончайте со мною! – твердо произнесла женщина, но в голосе ее слышалась мольба.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер! – Заплатар принялся было объяснять, но лейтенант, не дослушав его, жестом позвал солдат, оставшихся в сенях.

В доме загромыхали подкованные башмаки, заскрипели ступеньки, захлопали двери, затрещал потолок.

Раздался короткий нечеловеческий вопль.

– Тоне!.. – отозвался он в сердце матери.

Однако сперва в комнату втолкнули Юстину. Мать прижала ее к себе.

– Не бойся! – твердила она, стискивая ее руку. – Только тихонько!.. Не бойся!

Юстина не сводила с нее покорных глаз, полных наивного детского доверия.

Потом два солдата приволокли Тоне. Они пытались поставить его на ноги, но ноги тащились следом за ним словно чужие. Солдаты толкали его и грубо, как мешок, встряхивали.

Немецкая Смерть презрительно взмахнул рукой. Солдаты отпустили руки, и Тоне упал на пол. Он корчился, словно в припадке падучей, и отрывисто всхлипывал.

– Тоне! – Темникарица опустилась на колени. – Тоне!.. Не бойся!.. Только тихонько!.. Не бойся!..

Тоне вдруг дернулся, тело его свела судорога, он застонал и смолк.

– Отошел… – оборвалось материнское сердце. Она вытерла ладонью холодное мокрое лицо сына и закрыла ему глаза. Так лучше, думала она, Ернею невыносимо было бы это видеть, а теперь эта пытка миновала его, у нее же хватит сил, она вынесет.

– Morto?[63]63
  Мертв? (итал.).


[Закрыть]– раздался голос итальянского прихвостня.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер! – Заплатар схватил Темникарицу за плечо.

– Нет его уже в живых, слава господу! – вздохнула женщина и, в последний раз погладив сына по голове, поднялась.

– Tot![64]64
  Мертв! (нем.).


[Закрыть]– сообщил Заплатар.

Немецкая Смерть опять презрительно махнул рукой и выдохнул дым через ноздри. Потом посмотрел в сени, где в нетерпении переминался весь сброд, ожидая сигнала приступить к грабежу и погрому.

Лейтенант осклабился, обнажив золотую челюсть, и надменно кивнул.

И опять загромыхали подкованные башмаки и заскрипели ступеньки; захлопали двери, затрещал потолок, распахнулись створки шкафов и крышки сундуков.

Трех бандитов грабеж не интересовал. Сверкнув белыми зубами, словно выхватив ножи, они кинулись на Юстину. Девушка закричала. Темникарица оглянулась и увидела лишь обнаженные белые ноги, которые волочились по полу. Она метнулась вслед, но немецкий солдат ударил ее прикладом, она отлетела к печи и упала на пол.

– Halt![65]65
  Стой! (нем.).


[Закрыть] – закричал Заплатар и побежал за Юстиной.

– Саплятер! – раздался резкий, угрожающий возглас.

– Явольгеррштурмфюрер! – Заплатар споткнулся и пошел обратно в комнату.

Темникарица каменным изваянием стояла под ходиками, не сводя неподвижного взгляда с лица мужа.

«О Ерней! – мысленно разговаривала она с ним. – Ты не видишь всего этого! Тебя это миновало!.. Я-то ведь знаю, что ты правильно поступил. Я не смогла бы так, но и ты не смог бы перенести то, что выпало на мою долю!..»

Ходики тикали громко и глухо, потому что рядом с ними стояло окаменевшее недоброе время…

Лейтенант еще раз окинул довольным взглядом отобранные картины, не спеша уложил их в кожаную сумку, потом водрузил на череп глубокую каску, на глаза – черные очки.

– Саплятер! – поманил он указательным пальцем.

– Явольгеррштурмфюрер! – подскочил Заплатар.

Лейтенант кивнул на револьвер Темникара, лежавший на столе, и пальцем словно бы выстрелил в Темникарицу, по-прежнему неподвижно стоявшую под часами.

Задрожав, Заплатар в ужасе оглянулся на нее.

– Саплятер? – удивился Немецкая Смерть.

– А-а-а… – дергался Заплатар.

– Саплятер?! – еще больше удивился Немецкая Смерть.

– А-а-абер[66]66
  Но (искаж. нем.).


[Закрыть], – трясся Заплатар, но все же взял револьвер и повернулся к печи.

– Avanti! Corragio![67]67
  Вперед! Смелее! (итал.).


[Закрыть]– раздался голос итальянского прихвостня.

– Стреляй, Заплатар! Я готова, – сказала Темникарица, выпрямляясь, и закрыла глаза.

– Was? – прошипел Немецкая Смерть и посмотрел на Темникарицу. Потом согнутым пальцем постучал по лбу Заплатара и засмеялся: – Nicht die Alte! Die Uhr![68]68
  Что? Не старуху! Часы! (нем.).


[Закрыть]

– Die U-u-uhr… – идиотски захихикал тот. С облегчением вздохнув, он вытер капли пота на лбу и трясущейся рукой спустил курок.

Что-то лопнуло и зазвенело, ходики начали бить и били не останавливаясь.

– Саплятер? – опешил лейтенант и презрительно покачал шлемом.

Заплатар сделал один за другим еще два выстрела. Старые ходики развалились, и их мертвые части посыпались на пол. И только гибкая стальная пружина птицей просвистела в воздухе; опустившись на середине комнаты, она несколько раз подпрыгнула, потом откатилась к голове Темникара и долго еще билась и позванивала там, словно в ней таилась душа этого дома и она никак не могла отлететь в иной мир.

«Часы разбил! – сказала себе Темникарица, не открывая глаз. – Как же это он, несчастный, не может в меня попасть?» – думала она про себя. Она стояла, ожидая третьего выстрела, и, не дождавшись, подняла веки.

Заплатар смотрел прямо перед собой и локтем вытирал мокрый лоб. Немецкая Смерть натягивал перчатки и скалил золотые зубы.

– Что там? – сказала Темникарица. – Неужто еще не конец?

Лейтенант встал, потрепал по плечу Заплатара и, перешагнув через мертвого Тоне, вышел. Итальянский прихвостень проворно выкатился следом.

На миг воцарилась пустая тишина.

– Как же это ты меня не задел? – спокойно спросила Темникарица.

– Молчите! – разъярился Заплатар. – Я в часы стрелял.

– В часы-то зачем? – удивилась женщина. – Они-то в чем, бедные, виноваты?

– Ни в чем! Такая у него привычка.

– Дурак!..

– Дурак! – хрипел Заплатар. – Это у него сигнал, что нужно кончать…

– Ведь я заранее знала! Только почему же ты со мной не кончил?

– Я-я-я?! – дрожал Заплатар, не в силах поднять на нее глаза.

– Чего дрожишь? Ведь тебе не впервой.

– Замолчите!

– Покончил бы со мной!

– Замолчите! – зашелся он в крике и пошатнулся.

На дворе раздался пронзительный свист.

В доме снова все заходило ходуном; свора бандитов, нагруженная добычей, повалила в сени.

– Уходите! – прохрипел Заплатар и потянул Темникарицу за руку. – Сейчас зажгут!

– Пусти меня, несчастный! – строго сказала Темникарица, вырывая руку. Подбежав к Темникару, она встала возле него на колени. Погладила его лоб и щеки своей шершавой и почти прозрачной старческой рукой, потом медленно накрыла тело ветхой австрийской шинелью. Наклонилась к Тоне и погладила его по голове, потом вдруг опрометью кинулась за дверь, взяла рушник, встряхнула его и аккуратно накрыла лицо сына.

– Саплятер! – неслось со двора.

Заплатар, дернувшись всем телом, схватил Темникарицу и выволок ее из комнаты.

Немецкая Смерть оцепенело стоял возле черной колоды и, держа руку в перчатке на топорище, другой через плечо указывал на огороженный садик.

– Явольгеррштурмфюрер! – отозвался Заплатар и потащил Темникарицу по склону.

– Пусти! – Она снова вырвала свою руку. И сама пошла наверх. Встала у большого куста шиповника, проглядывавшего сквозь почерневшую трухлявую изгородь. Поправила на себе платок, взглядом обвела двор. – Юстина!.. Где Юстина?.. Живьем сгорит!..

Заплатар качнулся и шагнул вперед.

Она жестом остановила его.

– Ведь она уже мертвая! – И в голосе ее прозвучало облегчение. – А если и не мертвая, то лучше для нее остаться в доме. Хватит с нее!

– Я-я-я не-е виноват! – трясся Заплатар.

– Молчи, несчастный! Молчи! – ответила она тихим, хватающим за душу голосом.

В дверях показались встрепанные солдаты. Они вышли во двор и встали, как верные псы, ожидающие нового приказания.

Немецкая Смерть поднял руку, чтобы стереть все перед собой, но ему помешал итальянский прихвостень. Размахивая руками, он кричал:

– Е la figlia? Е la figlia, la maledetta putana?[69]69
  А дочь? А дочь, эта проклятая потаскуха? (итал.).


[Закрыть]

Лейтенант величественно опустил руку и пожал плечами, прихвостень повернулся к солдатам и широкими жестами южанина растолковал им, в чем дело. Сверкнув зубами, солдаты вернулись в дом.

Темникарица впилась взглядом в двери своего дома. Она увидела, как из тьмы появилось судорожно извивающееся обнаженное белое тело.

– Юстина! Юстина! Не бойся!.. – Раскинув руки, она устремилась к дому.

– Саплятер! – прозвучал резкий голос.

Заплатар кинулся за Темникарицей и схватил ее за руку.

– Пусти! – крикнула она и рванулась с такой силой, что, не удержавшись на ногах, рухнула в снег. Лежа неподвижно на земле, она смотрела на двери своего дома. Белое тело бросили наземь, потом солдаты опять подняли его и потащили к порогу. Больше у Темникарицы не было сил смотреть. – Убейте ее! – закричала она. – Звери! Убейте ее!..

И, словно повинуясь ее приказу, Немецкая Смерть вытянул руку. Грянул выстрел. Солдаты отскочили в сторону, точно дикие звери, белое тело осталось лежать на пороге, такое белое, такое изломанное и неподвижное, словно никогда и не было живым…

– Я… я… я… – всхлипывал Заплатар, нагибаясь к Темникарице и пытаясь ее поднять.

– Молчи, несчастный! И не прикасайся ко мне! – глухо ответила женщина, но голос ее звучал такой угрозой, что тот отшатнулся.

Медленно поднялась Темникарица, стряхнула снег с одежды. Она почувствовала, что избавилась от последней тяжести. Стала легкой, легкой и одинокой. И одиночество придало ей силы, сделало ее воистину непобедимой…

«О Ерней! Ты этого не видел! А если б видел, не выдержал бы. Нет, не выдержал!..» Всем своим существом она чувствовала, что героизм мужчины так же отличается от героизма женщины, как различаются их роли в этом мире. Мужчина – герой в бою, женщина – в страдании, а страдание нередко оказывается страшнее самого страшного боя. И она радовалась, что Ернея нет в живых.

Она вернулась в палисадник и снова оперлась на изгородь возле большого куста шиповника. Поправила платок и с труднопостижимым удовлетворением подумала о том, что все свершается в определенном порядке: сперва ушел Ерней, потом – Тоне, потом – Юстина, она – последняя, матери всегда последними уходят на отдых… Вздохнув, она посмотрела вверх. Над ее головой простиралась холодная и неумолимая синева без единого облака…

– Я… я… не-е виноват! – опять выдохнул Заплатар.

– Молчи, убогий, молчи! – ответила Темникарица, не поворачивая к нему головы.

Из двери повалили клубы густого дыма. Окна окрасил багровый свет. Начали лопаться стекла. Пламя вырвалось наружу. Огонь лизнул стену и, словно яростное ненасытное существо, устремился ввысь, к крыше.

«Как медленно горит!» – подумала Темникарица.

Долго еще языки пламени выскакивали в окна и пробивались сквозь деревянную стену, долго мяли со всех сторон соломенную крышу, хлестали ее, кусали, рвали…

В хлеву замычали коровы. Кто-то распахнул его ворота. Три коровы кинулись в поле. Пеструха понеслась к дому. Увидев чужих людей, она на миг замерла как вкопанная, потом с мычанием заскакала по двору. Раздались крики и смех, прогремела автоматная очередь. Пеструха рванулась вверх по склону к палисаднику, но ноги ее подогнулись, и она упала, красная кровь брызнула на белый снег.

– О Ерней, этого ты тоже не видел! – сказала Темникарица.

А потом застонала крыша дома, застонала, словно живой человек, умирающий в судорогах.

– Ерней! Тоне! Юстина!..

Крыша рухнула. Языки пламени взметнулись ввысь, точно вдруг разверзлось жерло вулкана. Мириады искр понеслись роями огненных пчел вверх и во все стороны. Они кружились в воздухе, гасли, опускались на землю и, словно черные черви, точили белую шкуру снега.

Немецкая Смерть, поднявшийся было по склону, вместе с итальянским прихвостнем медленно спускался во двор. Остановившись возле черной колоды, они озирались вокруг. Прихвостень свистнул. Сброд стал собираться. Зашевелился и Заплатар.

– Что будет со мной? – спросила Темникарица.

– Молчите! – приглушенно прохрипел тот. – Может, позабудут про вас.

– Почему же это они позабудут про меня? – воскликнула женщина, складывая на груди руки.

– Молчите! – зашипел он и поспешил убраться.

– Заплатар!

Голос Темникарица услыхал итальянец и в свою очередь заторопился:

– Е la vecchia? Е la vecchia?[70]70
  А старуха? А старуха? (итал.).


[Закрыть]

– Schuss![71]71
  Расстрелять! (нем.).


[Закрыть] – утомленно отмахнулся Немецкая Смерть.

Трое солдат в касках, выстроившись шеренгой, взяли винтовки на изготовку. В эту минуту лейтенант оглянулся и увидел Заплатара, спускавшегося во двор. Его тонкие губы искривились в гнусной ухмылке.

– Саплятер!

– Явольгеррштурмфюрер! – Заплатар, словно споткнувшись, замер на тропе.

– Schuss! – холодно произнес лейтенант и длинной рукой указал на Темникарицу.

Заплатара била дрожь.

Выпрямившись, Темникарица закрыла глаза.

– Schuss! – повторил лейтенант, обнажая золотые зубы.

– А… а… абер… – всхлипывал Заплатар, еле держась на ногах.

– Са-пля-тер!

– А… а… абер… – Продолжая всхлипывать, он снимал автомат.

Снова вмешался прихвостень:

– Fucilare? Ma no! Oggi è santo Stefano. Dovrebbe essere lapidata![72]72
  Расстрелять? Нет! Сегодня день святого Стефана. Надо забросать ее камнями! (итал.).


[Закрыть]

– Was?

– Lapidare! Lapidare! – повторял итальянец; подняв комок грязного снега, он показал, что Темникарицу следует закидать камнями.

– Lapidare? – надменно нахмурился Немецкая Смерть. – Giustizia romana! – презрительно качнул он головой. Потом, твердо сложив руки в перчатках на топорище, решительно отрубил: – Giustizia germanica: decapitare![73]73
  Римское правосудие! Германское правосудие: обезглавить! (итал.).


[Закрыть]

– Decapitare? – пришел в ужас итальянский прихвостень. – Ма questo è orribile! Е orribile! [74]74
  Но это чудовищно! Чудовищно! (итал.).


[Закрыть]

– De-ca-pi-ta-re! – стальным тоном повторил Немецкая Смерть и оглянулся. – Саплятер! – воскликнул он, указывая сперва на Темникарицу, а потом на черную колоду для рубки дров.

– Явольгеррштурмфюрер… – Заплатар заикался, не в силах сдвинуться с места.

Темникарица поняла, что ее ожидает. Оторвавшись от ограды, она медленным, но твердым шагом стала спускаться по склону. Поравнявшись с Заплатаром, спокойно сказала:

– Не надо так дрожать, Заплатар! Идем! Не бойся!..

– Мать!.. – всхлипнул тот, не двигаясь с места.

– Идем! Не бойся!.. – повторила женщина, беря его за рукав.

Дрожа всем телом, он послушно последовал за ней.

Вся свора, разом утихнув, собралась в круг.

Темникарица подошла ближе и остановилась.

Немецкая Смерть пальцем поманил к себе одного из солдат и жестами показал ему, что Темникарице нужно отрубить голову. Тот изумленно сверкнул глазами и закивал. В воцарившейся тишине он выдернул топор и рукой стряхнул с поверхности колоды почерневший снег. Потом, отступив на два шага в сторону, нагнулся и пальцем провел по лезвию.

Темикарица подняла голову и, повернувшись к Заплатару, громко спросила:

– Я слыхала, будто у приговоренного к казни спрашивают последнее желание?

– Что бы вы хотели? – растерянно всхлипнул тот.

– Чтобы ты отрубил мне голову.

– Мать… – У него подкосились ноги.

– Теперь я тебе в самом деле мать, – сказала женщина. – И после этого я тебя прощу.

– Саплятер!

– Мать!.. – Заплатар со стоном повалился на колени.

– Саплятер! – подскочил на месте Немецкая Смерть.

Темникарица повернулась к нему, ткнула пальцем в Заплатара, корчившегося у ее ног, и провела рукой по своей шее.

Лейтенант был настолько потрясен, что на мгновение лишился дара речи. Потом непонятная гримаса исказила его лицо, и он утвердительно кивнул головой.

Темникарица медленно подошла к колоде.

Лейтенант выпрямился и отступил на три шага. Тишину рассек его металлический голос:

– Саплятер!

– Мать! – всхлипывал Заплатар, протягивая руки к Темникарице.

– Са-пля-тер!..

Заплатар упал лицом в снег. К нему подскочил немецкий солдат и ударил его прикладом. Тот застонал. Подскочил другой солдат и тоже нанес удар. Взяв Заплатара под мышки, они поставили его на ноги.

– А… а… абер! – раздался нечеловеческий вопль.

– Саплатер! – прошипел Немецкая Смерть, хватаясь за пистолет.

Солдат подошел к Проклятой Каланче и обеими руками протянул ему топор.

– Саплятер! – Немецкая Смерть поднял руку.

Тот пошатнулся и инстинктивно сжал свои тощие руки. Ощутив в ладонях тяжесть топора, он содрогнулся всем телом и взвыл.

– Не вой, несчастный! – спокойно сказала Темникарица. – Не бойся.

– Мать!..

Солдаты подошли к Темникарице, чтоб поставить ее на колени. Она кивнула им, в полной тишине сняла с головы платок и накрыла им колоду. Опустившись на черный снег, она положила голову на платок и закрыла глаза.

– Саплятер! – разбил тишину приказ.

– Мать, сжальтесь надо мной! – простонал Заплатар. – Сжальтесь…

– Не кричи, несчастный! – невозмутимо ответила Темникарица, не открывая глаз. – Я сжалилась над тобой. Отрубишь мне голову, и тебе все простится.

– Мать…

– Не бойся, Заплатар!..

– Саплятер! – завизжал лейтенант и выстрелил поверх его головы.

Заплатар зашатался, словно пуля угодила в него. Потом вдруг выпрямил свое длинное тело, будто это была последняя вспышка его жизни, и топор на длинном топорище взметнулся вверх – и вместе с ним поднялись все взгляды. Топор взметнулся вверх – над обгорелой стеной, над дымом пожарища, к неумолимой синеве без единого облака. Отточенное лезвие сверкнуло в лучах холодного солнца, дрогнуло и устремилось вниз…

– Довольно! Довольно! – воскликнул Петер Майцен и затряс головой, отгоняя жуткое видение. – Довольно! Нет больше сил!.. Довольно, – повторил он громче, взмахнул руками и вскочил.

Он поднялся с такой стремительностью, что все закружилось у него перед глазами. В ушах зашумело, и ноги стали ватными. Он снова опустился на пень и, прижав ладони к вискам, закрыл глаза, пытаясь прийти в себя. Но было уже поздно. Шум усиливался, перешел в сверлящую боль, и в мгновенно наступившей черной тьме безжалостный взрыв разлетелся искрами – и среди искр сверкнуло лезвие топора.

– Довольно! – чуть слышно шептал он. Но слабость его продолжалась лишь один миг. Головокружение прошло. Он крепко потер руками щеки и огляделся.

Да, он сидел над Тихим долом. Повсюду было удивительно тихо и неподвижно, словно перед грозой. Долина утопала в тяжелом, иссиня-свинцовом беззвучном свете. Он приближал окружающее, словно увеличительное стекло, резко очерчивая контуры вещей, но придавая всему безжизненный, вид, точно долина вдруг перестала быть естественной и живой.

В груди закололо. Выпрямившись, он глубоко вздохнул. Подняв глаза, взглянул на виноградник. Листья были жесткие, будто вырезанные из железа, ржавые, совершенно неподвижные. Взгляд его медленно спустился в долину, к зеленому лугу, лотом к темной речке, вдоль нее мимо черных ив к бездонному омуту и замер на белых мостках, что ютились в черной тени черною граба. Он хотел было посмотреть дальше, через речку на дорогу, на левый склон, где стоял одинокий дуб, на цветущую гречиху и дом под красной крышей, но передумал и повел взгляд по реке к черному лесу, через лес к вершине черного холма и черным пикам гор. На небо он не смотрел. Чувствовал – не нужно смотреть; где-то в глубине души он боялся снова увидеть топор, взнесенный в самую синеву, готовый вот-вот опуститься. Он понимал, что это лишь игра воображения, но все же инстинктивно втянул голову в плечи и рука его сама собою поползла к шее. Почувствовав прикосновение своих пальцев, которые были ледяными, он вздрогнул, точно они не принадлежали ему.

«Ну, довольно», – приказал он себе, опять выпрямился и посмотрел вверх. Небо было ясное и пустое, совершенно пустое. Медленно скользил взгляд по его просторам: синева, синева и синева – безмятежная, равнодушная, безжалостная…

– Топора нет, а она осталась, – пробормотал он, опять задрожав от холода.

Медленно приходил он в себя и, очнувшись, почувствовал себя разбитым и потрясенным, словно после кошмарного сна.

Закурив, жадно затянулся. Им овладела невыносимая физическая усталость. Он бросился в траву.

– Нет, это слишком страшно! – повторил он. – Слишком страшно.

Он обвел медленным взглядом левый склон, и глаза его остановились на красной крыше, жарко пылавшей на солнце.

– Вот, это из-за тебя ожила жуткая картина, – в тоне его прозвучала легкая укоризна.

Выпучив глаза, он прислушался к биению своего сердца. Оно колотилось сильно, как всегда в минуты вдохновения, но сейчас в том непостижимом наслаждении души и тела, той удивительной, чуть усталой радости, охватывавшей его в подобные минуты, он не ощутил чистоты: в них была горечь, необъяснимый страх и стыд, как бывает в первый миг после любовного экстаза.

«Почему в наивысшей радости, которую рождает любое творчество, непременно присутствует капля горечи?»

Закрыв глаза, он ждал, пока исчезнет горечь, хотя в тайниках души со страхом чувствовал, что этого уже не произойдет. Горечь не исчезала. Она оседала на душе и становилась все более тяжкой.

«Откуда, как возникло это видение? – спрашивал он себя, и вопрос этот целиком поглотил его внимание. – Откуда оно?.. Ведь ни о чем подобном я вообще не думал!.. И никогда не слыхал! Никогда… И уж конечно, не видел!..»

«А две отрубленные головы?» – подала сигнал память.

И ожило перед глазами.

Во время войны Петеру Майцену довелось однажды видеть фотографию, найденную у пленного немецкого солдата: на пустом столе две отрубленные головы, у одной в зубах сигарета. Головы принадлежали крестьянам из Приморья, которых немцы казнили на обычной колоде. Снимок потряс Петера Майцена и навеки врезался ему в память. Лица казненных крестьян стали ему такими близкими, словно он знал их всю свою жизнь. Стоило закрыть глаза, как они возникали перед ним. Чаще они появлялись где-то на границе яви и сна, в минуты страшной усталости, когда он не мог сомкнуть глаз. Сперва они плыли вдали, кружили в воздухе, сближаясь друг с другом, потом останавливались в нескольких сантиметрах от него; выражение лиц было спокойным, то было навеки застывшее изумление простых людей. Потом Петер Майцен почувствовал, что когда-нибудь напишет об этих людях. Он решил съездить в Приморье, посмотреть места, где это произошло, поговорить с их близкими и тем самым собрать необходимый материал. В папке для черновиков уже лежала страничка под названием «Обезглавленные» с несколькими скупыми записями. Он уже отчетливо видел лицо молодого немецкого солдата, отрубившего голову одному из крестьян – тому, что держал в зубах сигарету; видел, как упали немцу на лоб мягкие и прямые белокурые волосы, когда он нагнулся за топором; видел, как он выпрямился и мальчишеским движением откинул их, прежде чем поднять топор. Столь же отчетливо он видел мальчика лет шести, который стоял у одинокой лиственницы над домом; он стоял как изваяние, только голые коленки его дрожали да тряслись раскрытые и посиневшие губы, а на ресницах остекленевших глаз висели две круглые светлые слезинки… Видение это сгущалось и обретало звучание, становилось все более и более угрожающим, и он уже начинал сомневаться, сможет ли написать об этом. Но головы не исчезали из его памяти. Напротив. Они появлялись все чаще и чаще, и где-то в подсознании у Петера Майцена родилось убеждение, что они будут кружить в воздухе и стоять у него перед глазами до тех пор, пока он не изложит все на бумаге.

«Да, очень может быть, что эти головы, преследующие меня уже добрых десять лет, связаны с историей Темника. Они могли породить ее. Но каким образом?..»

Он повернулся на спину и потонул в синеве, простиравшейся над ним.

«Допустим, это небо, что уходит в бесконечную вышину, – своего рода огромный граб. В нашей стране, этом маленьком водоеме, разыгрались страшные события, вопиющие к небу события. И что же?.. Неужели память о них навсегда исчезла?.. А может быть, небо сфотографировало их какими-то своими космическими силами и спрятало эти снимки где-то в бесчисленных пластах синевы? И теперь они постепенно проникают в души художников и будут проникать еще и через сто лет… Попадают они и в мою душу. Я пошел гулять, чтоб избавиться от гнетущих раздумий о смерти и о косе Чернилогара, успокоиться и прийти в себя, забрел на этот склон, привлеченный звуками неведомой трубы – а я совсем не убежден, что она есть на самом деле, – и остался здесь, забыл о трубе, любовался чудесным пейзажем, увидел сожженный и вновь отстроенный дом, и тут история красной крыши ожила, и вот уже на утихшую поверхность моего сердечного омута упал листок, вода расправила его, и перед моим взором встали новые картины… И какие картины!..»