Текст книги "Писатели и советские вожди"

Автор книги: Борис Фрезинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

От удара, нанесенного ему запретом романа об оппозиции, Слонимский, пожалуй, не оправился. Исторического времени для публикации романа уже не случилось – ни в оттепель, ни тем более в перестройку; вряд ли для него найдется читатель и в постсоветские времена… Да и судьба последней беловой рукописи романа, которую Слонимский хранил, не очень ясна…

3. Писательское «счастье» Петра Павленко

Представление о Петре Павленко, как о человеке, запросто вхожем к Сталину, противоречит трудностям, с которыми шли к читателю его книги 1930-х гг. [582]582
  По данным журналов записи лиц, принятых Сталиным в кремлевском кабинете, Павленко был на приеме у вождя всего три раза: 31 мая 1933 г. (вместе с девятью другими писателями) и 27 и 31 января 1939 г., причем оба раза с Фадеевым (см.: Власть и художественная интеллигенция. С. 689, 690, а также Исторический архив. 1998. № 4); встречался он с «отцом народов» и на коллективных встречах писателей у Горького и, возможно, как член Комитета по Сталинским премиям в Кремле при обсуждении кандидатур на премии по литературе.


[Закрыть]. Первая из них – роман «На Востоке» о «выходе большевиков к Тихому океану» в начале 1930-х. Это роман-очерк, с заурядными публицистическими вставками, с массой героев – и наших, и китайцев, и японцев, и западных, с Владивостоком и Биробиджаном, с тщательно сработанным гимном Сталину. Написанный по горячим следам событий и тогда же многократно переписанный (все вместе: август 1934-го – апрель 1936 г.), роман в конце концов угодил всем предварительным высоким цензорам, включая читателя № 1, и был напечатан.

В письмах Павленко к Слонимскому – его переживания и история хлопот с романом «На Востоке».

Лето 1935 г.:«Я лежу и пишу. Хожу и пишу свою войну. В конце концов онанизм укрепляет организм. Я пережил настроения беспокойства и тщеславной суеты и мог бы писать теперь год, два, три, не интересуясь тем, – пойдет ли он или нет. Как я теперь напоминаю тебя в те дни, когда ты рожал свой роман! Ох, какие нервы нужно иметь. Я стал худой, как щенок, и тоже падаю, но не на улице, а в комнате. Но после этой книги стану писать лучше, серьезнее, взрослее, п<отому> что прошел испытание словом и делом».

30 ноября 1935 г.:«Я – покойник. Грипп, отложившись на сердце, превратил меня в мумию, я страшен как Вий маленького роста. Я лежу третью неделю, а завтра и вовсе выбываю в Узкое, вероятно, на месяц. Хвороба + пытка ожиданием (в связи с романом) – почти нетерпимы. Я начинаю приходить к мысли, что писать, выдумывать рискованные сочинения – это болезнь или, в лучшем случае, удел каких-либо демонических натур. С рукописью еще волынка. Я ненавижу ее до глубины души. Переправляю, черкаю. Если бы ее запретили – было бы лучше. Я уже перестрадал ею».

Роман находился в редакции «Знамени», но она не могла решить его судьбу.

Январь 1936 г.:«Новостей о рукописи немного. Я и задержался с ответом тебе, поджидая новых сенсаций, но таковые не поступили. Аронштам [583]583
  Л. Аронштам – заместитель командующего войсками и начальник Политуправления Особой Краснознаменной Дальневосточной армии.


[Закрыть]же рассказал следующее – он видел Блюхера в кругу руководящих товарищей и слышал его чрезв. положит, отзыв о книге. Обстановка, однако, показала Аронштаму, что никто кроме Блюхера рукописи еще не видел и даже не знает, что она послана. Тогда я написал письмо Мехлису с изложением обстановки и попросил его помочь. Он мое письмо со своею припиской послал немедленно наверх. Больше пока ничего не знаю».

И в следующем январском письме: «Уехав от тебя, я снова сел за свою войну и работал, не вынимая (так! – Б.Ф.), до сего дня. Сейчас все заново перечитал и обуреваем желанием закинуть свое сочинение А. М. Горькому, которого рассчитываю увидеть послезавтра <…> Я давал рукопись читать кое-кому из инстанций очень осведомленных, хотя и ничего не решающих – отзывы хорошие, тем не менее судьба книги – темна. Ну, я волнуюсь, похудел, как чорт, злюсь и не знаю, когда развяжется с книгой».

1 февраля 1936 г.:«С книгой моей есть кое-какое движение воды. Прочел и „за“ Гамарник и Кл. Ефр. [584]584
  К. Е. Ворошилов – с 1925 г. нарком обороны.


[Закрыть]– дело за одним человеком [585]585
  Намек на Сталина.


[Закрыть], с ним говорили – ответ будет через 3–4–5 дней».

7 марта 1936 г.:«С романом? По-прежнему. Было 6 редактур и я пою „Все выше и выше и выше стремим мы полет наших птиц“. Штопаю, вклеиваю, вырезаю, дописываю и наивно думаю, что пойдет. А годы, меж тем, проходят, все лучшие годы».

Первую часть романа напечатали в июльском номере «Знамени».

3 ноября 1936 г.Павленко к Слонимскому: «Да, роман как будто принят хорошо. Самое смешное, что вторая половина его еще не разрешена. Но я не думаю о его судьбе. Я пишу уже другое и об этом другом думаю. Да и вообще до книг ли сейчас! Скоро будет война – это главное. Я думаю о ней много и глубоко. Она решит вещи более важные, чем детали наших биографий, и будет первой великой и справедливой войной в истории. Написать о ней или записать ее, вернее, пока успеешь – вот, что будут читать люди и через 100 и через 500 лет, как мы читаем „Анабазис“ [586]586
  «Анабасис» – произведение древнегреческого писателя и историка Ксенофонта – рассказ о походе Кира Младшего и возвращении греческого отряда на родину.


[Закрыть]или „Записки“ Ю. Цезаря».

Между тем, со второй частью все повторилось. Павленко писал члену редколлегии «Знамени» С. Рейзину:

Что с концом нашего хронического романа? Я ума не приложу. Не стоит ли ввязать в дело Осепяна? Чтобы и он позванивал? Я послал телеграммы Фадееву и Ставскому с просьбой поговорить с Талем и хочу написать письмо ему самому. Но я уже не знаю, что писать. Я писал – и через Кирпотина получил ответ, что на днях он прочтет и скажет. Просил помочь Юдина. Я хочу писать Ежову. Посоветуйся со Ставским и коротко напиши мне – обращаться ли в ЦК или подождать? Ужасно надоела мне вся эта история. Может, телеграфировать Гамарнику? Не знаю его адреса и где он сейчас? Если находишь этот путь нужным, дай ему телеграмму SOS за моей подписью. Пожалуйста! [587]587
  РГАЛИ. Ф. 618. Оп. 2. Ед. хр. 1089. Л. 112–113. На письме надпись: «16 VI 36. Тов. Вишневскому: В очередных номерах печатаем роман Павленко».


[Закрыть]

Окончание романа напечатали в декабрьском номере… Характерного признания добились следователи НКВД от арестованного Бабеля: «Мы всячески подрывали значение романа Павленко „На Востоке“ и обвиняли в бездарности Вирту, писавшего о троцкистах…» [588]588
  Поварцов С.Причина смерти – расстрел. С. 104.


[Закрыть]

Тема кавказской войны, освободительного движения горских народов давно занимала Павленко, выросшего на Кавказе и прожившего там четверть века; она все 30-е годы была в центре его художественных интересов. В заметке 1938 г. он писал:

Материал был обширен и нов, контуры большого исторического романа казались легко решаемы. Однако, когда я ближе познакомился с материалом (я начал работать над этой темой с весны 1931 г.), дело оказалось труднее, чем я думал. Написать исторический роман о Шамиле и Хаджи-Мурате, по-новому развернуть течение борьбы и определение характеров было, быть может, и интересно, но недостаточно. Показать прошлое Кавказа можно было лишь в свете опыта и побед Великой октябрьской революции. Контуры будущего романа расплывались [589]589
  Павленко П.Кавказская повесть. М., 1958. С. 3.


[Закрыть].

Павленко редактировал интересный журнал «30 дней» – в нем печатались хорошие писатели и хорошие художники. Номер 6 журнала «30 дней» за 1933 г. открывался тремя страничками из большого повествования Павленко о Шамиле («Гергебиль. Сцены из жизни аула»). Автор предуведомлял читателей: «Сцены охватывают биографии аула Гергебиль примерно за последние 80 лет его жизни… В печатаемом рассказе представлен Шамиль, глава национально-освободительного движения горцев Чечни и Дагестана, в дни расцвета своей власти». Рассказ написан легко и сочно; автор изящно владеет материалом: на трех страничках – события истории, пейзаж, живые люди, их взаимоотношения. Рассказ мудрый и загадочный, не верится, что этим же пером написан роман «На Востоке».

Снова обратимся к письмам.

В январе 1936 г.Павленко сообщил Слонимскому, что дагестанцы привезли ему новый материал о Шамиле. Работа началась при неясной судьбе романа «На Востоке», и все-таки с оптимизмом: «В ожидании новостей я пробавляюсь консилиумом (нашли малярию в нервной системе) – и когда нет головных болей – работаю над Шамилем. Превосходная тема, скажу тебе. Хорошая тема. Веселая. На сердце не влияет. Если здоровье будет устанавливаться, сделаю ее быстро и, кажется, хорошо».

Чем дольше тянулись ожидания с предыдущим романом и чем больше его приходилось переделывать (а еще приходилось и зарабатывать на хлеб), тем острее нерв писем.

7 марта 1936 г.:«От безумия и тоски пишу второй рукой Шамиля, а третьей перевожу одну вещь с французского об Абиссинии».

15 августа 1936 г.Павленко рассказывает об очередных переделках «На Востоке»: «В связи с этим лежит без движения очень не плохо развивавшийся Шамиль. С ним покончу не ранее весны».

2 октября 1936 г.: «Конец романа где-то еще бродит. Я, когда не болела голова, возился с Шамилем и многое сделал, почти 1/3, если не больше. Как будто ничего. Но торопиться с этой книгой не хочу, охота посидеть над ней дольше, без многочисленных редакторов и „соавторов“, как было с дальневост. романом».

20 октября 1936г.: «Пишу в мыслях „Шамиля“, но за зиму не закончу, нет. Печатать частями не хочу, а всё будет готово к весне».

В 1937-м гнет всевозможных «общественных» поручений превосходил у Павленко терпимые пределы. Об этом – в письме 17 февраля 1937 г.:«Что касается „Шамиля“ – дело так: у меня – 2 Шамиля. Один Шамиль – это биография. Другой Шамиль – роман „Гергебиль“. „Гергебиль“ у Вас [590]590
  То есть в журнале «Звезда», членом редколлегии которого был М. Слонимский; в № 12 за 1936 г. «Звезды» в планах на 1937 г. было объявлено: «Павленко. Роман о Шамиле», но роман не напечатали и в планах на 1938 г. не объявляли.


[Закрыть]. Шамиль – в „Знамени“ [591]591
  В № 12 «Знамени» в планах на 1937 г. объявили: «Павленко. Шамиль, роман», но вместо «Шамиля» напечатали в № 12 сценарий Павленко «Русь» (совместно с С. М. Эйзенштейном); в планах на 1938 г. «Шамиль» не значился.


[Закрыть]. Но все это теоретически, ибо пока не пишу ни того, ни другого. Вчера сидел злой, считал телефонные звонки. 72! Разговариваю только матом».

1 июня 1937 г.:«Я, если удастся, все-таки закончу „Шамиля“. Пока он валяется незаконченным, но действует на нервы. Начал повесть».

30 октября 1937г. Павленко сокрушается, что нет времени приехать в Ленинград: «Очень хотелось бы почитать и новый сценарий об Александре Невском и роман о Шамиле, хоть последний еще и в сыром виде, но в общем уже довольно ясен. Мне кажется, кавказская вещь будет хорошей книгой, особенно, когда напишу всю трилогию – до наших дней. Хочу, начав с сороковых годов прошлого века, довести до наших дней, до Сталина. Писать узко исторический роман как-то не хочется. Первая из трех книг почти готова».

23 апреля 1938 г.:«С утра до ночи вожусь со сценарием „Ал. Невский“, который уже запущен в производство. Раз в декаду ухитряюсь написать 5–10 строчек „Шамиля“… Писать почти не пишу, хотя даже вижу во сне, что пишу».

Фильм Эйзенштейна «Александр Невский» вышел в 1938 г., а в 1941-м получил впервые присуждавшуюся Сталинскую премию – Павленко был награжден как сценарист. Его книгу о Шамиле напечатали тоже в 1941 г.; отдельным изданием она вышла в Махачкале, в 1942-м, когда гитлеровцы рвались на Кавказ – ее издали в скромном картонном переплете ничтожным даже по военным временам тиражом 8000 экземпляров. После депортации чеченского населения ее, понятно, не переиздавали, хотя Павленко все еще не терял надежды. 19 ноября 1946 г. он писал из Ялты в ленинградский «филиал» московского издательства, что там «лежат две мои книжки „На Востоке“ и „Шамиль“, вышедшие на языках Дагестана и на Украине и залежавшиеся только в русском издательстве. Я никак не могу добиться толку относительно этих двух книг» и добавлял, что «охотно передал бы вам Шамиля» [592]592
  РО ИРЛИ Ф. 519. № 147. Л. 6.


[Закрыть].

27 июля 1950 г. «Литературная газета» напечатала передовую «Правда истории», посвященную публикации в журнале «Большевик» статьи «азербайджанского Сталина» М. Багирова (в 1956-м расстрелянного, как сообщника Берии) «К вопросу о характере движения мюридизма и Шамиля». Авторы, чья точка зрения не совпадала с позицией Багирова, разоблачались; одного из них даже лишили только что полученной Сталинской премии. «Литературная газета» решила пополнить список разгромленных ученых авторами прозы и стихов, и тут к месту вспомнили Павленко. Критиковали четырежды сталинского лауреата (за сценарии трех фильмов, включая постыдные про-сталинские фальсификации «Клятва» и «Падение Берлина», и за роман «Счастье»), но критиковали аккуратно («Почему мюридизм привлек внимание талантливого писателя? Потому что он не разобрался в исторической сложности эпохи, за экзотической оболочкой не увидел исторического существа явлений»), без оргвыводов, но ясно было, что на «Шамиле» ставится окончательный крест. А Павленко, который в 1945-м переселился в Крым, оставалось жить меньше года…

«Шамиля» переиздали сорок лет спустя – в 1990 г., и опять в Махачкале. До новой кавказской войны оставалось уже совсем недолго. Для сегодняшнего читателя «Шамиль» – не экзотика (вся география – на слуху), это книга о тех страницах истории России XIX в., знания которых сегодня недостает не столько любителям изящной словесности, сколько ответственным политикам. «Прояви Шамиль несколько больше веротерпимости, раздвинь он рамки своего шариатского кодекса, и у него были бы не тысячи, а десятки тысяч людей, ищущих спасения от палочной цивилизации николаевской России. Нам бы, нам такую страсть, такое подвижничество, такую гордость – невольно думал русский человек эпохи Николая Первого и борьба с горцами открывала ему глаза на многое и многому научила» [593]593
  Павленко П.Шамиль. Махачкала, 1990. С. 216.


[Закрыть].

«Кавказскую повесть» напечатали посмертно в трех номерах «Нового мира» за 1957 г., издали в Москве в 1958-м и в Махачкале в 1966-м. И вот эта работа Павленко оказалась не напрасной…

В последнем письме Павленко, адресованном Слонимским в начале 1939-го, он рассказывает, что вместе с Фединым и Фадеевым зван в Институт Маркса и Энгельса «отчеканивать язык» нового перевода Коммунистического манифеста, пишет о новых семейных планах («я полюбил детей – чем их станет больше, тем лучше… Дети – это бессмертие») и снова оптимистичен.

На этом переписка Павленко со Слонимским оборвалась. Скорей всего, причиной тому стала обида Слонимского.

Первое массовое награждение орденами советских писателей (о нем сообщила «Литературная газета» 5 февраля 1939 г.) вызвало в писательской среде эмоциональную бурю. Списки награжденных готовились загодя и тщательно. В Союзе писателей этим персонально занимались Фадеев и Павленко. Они лично предложили исключить из списка, сомневаясь в их политическом лице, Бабеля, Пастернака, Эренбурга и Олешу, оставив, впрочем, вопрос на рассмотрение ЦК, и «ЦК» (Сталин) с ними согласился [594]594
  Литературный фронт. М., 1994. С. 38.


[Закрыть]. Берия представил компромат на 31 потенциального орденоносца (включая Павленко!) [595]595
  Там же. С.38–39.


[Закрыть], но «ЦК» фактически не придал этому значения. Павленко (как и Фадеев, и Вирта – всего 21 человек) удостоился высшей награды – ордена Ленина. Единственный Серапион, любимый Сталиным, Николай Тихонов также получил орден Ленина. Серапионы Зощенко, Вс. Иванов и Федин, а также близкие к Серапионам Тынянов, Шкловский, Форш, Шагинян, а кроме того, молодой ленинградец Герман и старый Чуковский получили «Трудовое Красное Знамя». Что касается Серапиона Вс. Иванова, то в дневниках К. Чуковского записан рассказ Т. В. Ивановой: «Было решено дать Всеволоду орден Ленина, но Павленко вмешался: „Ему достаточно Знак Почета“. Тогда Сталин сказал: „Ну если не Ленина, дадим ему орден Красного знамени“» [596]596
  Чуковский К.Т. 13. С. 197–198.


[Закрыть]. По-видимому, и про Слонимского (его имя отсутствовало в списке компроматов Берии) Павленко решил, не забывая сталинской фразы «говно ваш Слонимский», что хватит ему «Знака почета». Именно его Слонимский и получил вместе с начинающими Долматовским и Алигер, вместе с незадолго перед тем уже награжденными орденом Ленина А. Толстым и Вс. Вишневским… После этого безрадостного для Слонимского награждения его переписка с Павленко прекратилась. Характерно, что в письме бывшему издательскому коллеге Слонимского поэту и редактору Г. Э. Сорокину 19 ноября 1946 г. Павленко, передавая пылкие приветы ленинградцам Ольге Форш («патронессе Ленинграда»), «многострадальной Зое Александровне» <Никитиной> и, конечно, Груздевым, имени Слонимского даже не упоминает… [597]597
  РО ИРЛИ. Ф. 519. № 147. Л. 6.


[Закрыть]

В завершении истории «Слонимский – Павленко» еще три эпизода.

В 1943 г. Слонимский напечатал положительную рецензию на лучшую книгу Федина «Горький среди нас» [598]598
  Октябрь. 1943. № 8–9.


[Закрыть], вскоре после этого подвергнутую разносу. Тогда-то Павленко, выступая в Союзе писателей, и назвал книгу Федина «клеветой»… [599]599
  Вопросы литературы. 1987. № 11. С. 223.


[Закрыть]

В 1952 г. у, когда Павленко уже не было в живых, Слонимского встретил в Малеевке В. Я. Кирпотин. Вот его рассказ, который в книге Кирпотина следует сразу за сюжетом 1932 г., существенно повлиявшим на дальнейшую судьбу Слонимского: «Через 20 лет в Малеевке я осторожно рассказал ему о веселом (! – Б.Ф.) разговоре Сталина и Павленко. Слонимский покраснел, но, как мне показалось, все же был благодарен, что я ему рассказал это. Он, наконец, понял причину всяческих трудностей, которые возникли после октября 1932 года. И оценил правильно поведение действующих лиц:

– Я понял. Павленко защищал меня, и защищал умело.

Понял он и неожиданный жест Горького. Через два-три дня после описываемых событий (то есть „веселого разговора“ Сталина с Павленко, происходившего в доме Горького. – Б.Ф.) Горький вызвал Слонимского к себе и сразу, без промедления принял его. Затем, ничего не объясняя, передал ему письмо, в котором подробно писал о достоинствах писателя Слонимского.

– Это я писал не только вам, – сказал Горький. – Я писал это вам для того, чтобы вы могли показывать это письмо. Показывайте! Показывайте!

Горький не хотел, чтобы Слонимский оказался среди писателей-изгоев. Он принял доступные в его положении меры. Не афишируя своих действий, защитил» [600]600
  Кирпотин В. Я.Ровесник железного века. С. 205–206.


[Закрыть].

В 1965-м вышла «Книга воспоминаний» М. Слонимского с очерком о Павленко «На буйном ветру». Есть в этом очерке и проницательные замечания («Веселости в нем было много, но легкомыслия не замечалось»), и слова, на которые здесь можно было бы и возразить, кабы не эпизод 1932 г. («Не помню случая, чтобы острое словцо привело его к несправедливому поступку»). Общий вывод очерка, однако, уныло риторичен для фигуры нестандартного героя: «Павленко шел по глубокому руслу жизни, по главной ее магистрали» [601]601
  Слонимский М.Книга воспоминаний. Л., 1966. С. 243, 237, 246.


[Закрыть]. Жаль, что Слонимский не написал о Павленко, как он написал «в стол» о Фадееве…

Международное антифашистское писательское представление в 3-х актах
(Продюсер И. Сталин)

Материалы к истории

В политической истории середины 1930-х гг., как она сложилась в Европе, в ситуации тогда еще по существу не осознанного интеллигенцией противостояния двух тоталитарных систем, одна из которых открыто выражала свои идеологические, расистские установки и планы и естественно вызывала неприятие и тревоги потенциальных жертв, а другая, прикрывая достаточно радикальной классовой идеологией (вполне, впрочем, привлекательной тогда для весьма широких трудящихся слоев) тайные имперские устремления, кому-то на Западе казалась единственным щитом против угрозы первой, а других заставляла лавировать, а то и метаться в поисках сомнительных компромиссов; в этой пахнущей большой кровью европейской ситуации 1935 г. стал годом огромных, хотя в итоге, как совсем вскоре выяснилось, всего лишь призрачных, надежд. Упущенные политиками и идеологами различных лагерей в предыдущее десятилетие возможности (не исключено, правда, что сугубо мнимые) предотвращения локальных побед экстремистских сил обернулись в Европе достаточно мощной тенденцией объединения демократических устремлений на вполне широкой антивоенной и антифашистской платформе. Знаковым проявлением этой тенденции стали победы Народных фронтов во Франции и в Испании, способные, как тогда казалось, переломить ход европейских событий к лучшему.

Международные конгрессы писателей в защиту культуры в середине 1930-х гг. в немалой степени способствовали не только объединению левой художественной интеллигенции, но и, в чисто пропагандистском плане, сплочению тех политических сил, что составили, например, базу Народного фронта во Франции.

В силу высокого морального авторитета литературы в 1920–1930-е гг. конгрессы писателей для Сталина означали демонстрацию поддержки строящегося под его руководством и по его чертежам социализма со стороны широкой демократической общественности Запада, поддержки, нужной ему не только в международном плане, но поначалу еще и для внутреннего пользования в конкретных обстоятельствах середины 1930-х гг.

Разумеется, поддержка эта при всей яркости ее массового выражения, была следствием лишь энергичной пропаганды и, как показал хотя бы случай с Андре Жидом, приобретала совсем другие, куда более сдержанные, формы после первого реального ознакомления на месте с положением дел в СССР. Требовалась, однако, немалая воля для того, чтобы не довольствоваться предлагаемыми клише, которые в условиях недостатка объективной информации и обеспечивали создание зарубежных движений в поддержку сталинского режима.

Участие СССР было необходимой компонентой для практического осуществления конгрессов; оно же и погубило так вроде бы хорошо начавшееся дело антифашистского единения интеллигенции, как только Сталин ощутил предпочтительность совсем других союзов.

Листая страницы материалов, относящихся к истории Международных антифашистских писательских конгрессов 1930-х гг., нельзя не держать в уме этого комплекса трагических обстоятельств и перспектив.