Текст книги "Писатели и советские вожди"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)
Москва, 16 февраля 1961.Дорогая Анна Михайловна!
Мне было очень радостно получить Ваше письмо. Я тоже верю в то, что настанет день, когда и мои воспоминания о Николае Ивановиче смогут быть напечатаны полностью.
От души желаю Вам и Вашему сыну счастливых и ясных дней [462]462
Эренбурговская машинописная копия (собрание автора).
[Закрыть].
С вдовой и сыном Бухарина Эренбург встретился через несколько лет, этому предшествовало еще одно письмо:
Уважаемый Илья Григорьевич!
Обращаюсь к Вам с нескромной просьбой – хочу просить свидания с Вами.
Мне, как сыну Николая Ивановича, дорого каждое воспоминание о нем, тем более такого близкого товарища его юности, как Вы. И я буду очень благодарен Вам, если Вы поделитесь со мной воспоминаниями о далекой юности Вашей.
Если у Вас будет такая возможность, прошу известить меня.
С уважением
Ларин Юрий Николаевич.
О содержании долгой беседы с Эренбургом А. М. Ларина кратко рассказала в книге воспоминаний [464]464
См.: Ларина А. (Бухарина)Незабываемое. С. 163, 235, 316.
[Закрыть]. Эренбург также упоминает этот разговор в 29-й главе (4-й книги мемуаров), посвященной Бухарину. Эта глава, написанная Эренбургом вдогонку четвертой части в 1965 г. после встречи с близкими Бухарина, написанная без какой-либо надежды на публикацию, оказалась единственной главой мемуаров, предназначенной «в стол» [465]465
Сокращенный вариант ее был напечатан после реабилитации Николая Ивановича Бухарина под заголовком «Мой друг Николай Бухарин» – см.: Неделя. 1988. № 20; полностью глава опубликована впервые в издании мемуаров 1990 г.
[Закрыть]. Рукопись этой главы, против обыкновения, Эренбург никому не показывал, даже близким Бухарина.
Это был не политический, а человеческий портрет Бухарина, и, если допустима аналогия с изобразительным искусством, это – не масло, а карандаш. Оттенки политических взглядов или существо экономических теорий Бухарина Эренбурга интересовали мало, а вот трагедия живого, талантливого, честного, импульсивного человека и безошибочная расчетливость сталинской интриги, беспроигрышность его садистского восточного вероломства – над этим он думал постоянно…
В рукописи четвертой книги «Люди, годы, жизнь», представленной в «Новый мир», было несколько эпизодов, связанных с Бухариным. Например, в шестой главе, где речь шла о статье Эренбурга «Откровенный разговор», которую Бухарин напечатал в «Известиях» в 1934-м. В этой главе Бухарин упоминался дважды, но редакция «Нового мира» потребовала снять недозволенное имя, и Эренбургу пришлось заменить его «редакцией „Известий“» и «газетой» [466]466
См.: Новый мир. 1962. № 4. С. 25, 26.
[Закрыть]. Однако уже в отдельном издании третьей и четвертой частей мемуаров Эренбургу удалось имя Бухарина восстановить [467]467
См.: Эренбург И.Люди, годы, жизнь. Кн. 3 и 4. М., 1963. С. 413.
[Закрыть]. То же самое произошло и с седьмой главой, посвященной Первому съезду советских писателей, – упоминание о докладе Бухарина редакция журнала вычеркнула (критическое упоминание доклада не реабилитированного тогда Радека при этом оставили), а в издании 1963 г. Эренбург его восстановил [468]468
Ср.: Новый мир. 1962. № 4. С. 30 и 425 указанного издания.
[Закрыть].
Точно так же вышло и с принципиально важным для Эренбурга упоминанием встречи с Бухариным в редакции «Известий» в день убийства Кирова: в «Новом мире» вместо фамилии напечатали «редактор», а в отдельном издании редактор фамилию обрел [469]469
См.: Новый мир. 1962. № 4. С. 38 и 446 указанного издания.
[Закрыть].
Это повторилось и в 1965–1966 гг. – из заключительной главы шестой книги, подводящей итоги прожитой жизни, где Эренбург писал о своей молодости: «Конечно, начать жизнь именно так мне помогли и события 1905 г., и старшие товарищи, прежде всего мой друг Николай, ученик Первой гимназии…», в «Новом мире» имя Николай выкинули, а в книге Эренбург его восстановил [470]470
Ср.: Новый мир. 1965. № 4. С. 77 и Эренбург И.Люди, годы, жизнь. Кн. 5 и 6. М., 1966. С. 736.
[Закрыть].
Понятно, что к «Новому миру» официальная цензура, та самая, существование которой лукаво отрицал В. С. Лебедев, относилась свирепее, нежели к издательству «Советский писатель», во главе которого стоял «свой человек» Лесючевский, однако и собственная, редакционная, цензура тоже не дремала. И тем не менее на самом важном в условиях того времени упоминании имени Бухарина Эренбург настоял. Речь идет о 32-й главе (Смерть Сталина), в которой Бухарин был назван как человек, в чьей невиновности Эренбург никогда не сомневался. «Среди погибших, – писал Эренбург о жертвах сталинских репрессий, – были мои близкие друзья, и никто никогда не смог бы меня убедить, что Всеволод Эмильевич, Семен Борисович, Николай Иванович или Исаак Эммануилович предатели» [471]471
Новый мир. 1965. № 4. С. 62.
[Закрыть]. Разумеется, фамилии Мейерхольда, Членова и Бабеля не могли встретить цензурных трудностей, но Эренбург сознательно назвал их по именам-отчествам, чтобы провести через цензуру «непроходимого» Бухарина. В редакции эта «хитрость» вызвала недовольную реплику заместителя Твардовского А. Г. Дементьева в его критической рецензии на рукопись шестой книги: «Невозможно вуалировать Николая Ивановича» [472]472
Собрание автора.
[Закрыть], а затем ее включили в общий реестр необходимых исправлений в шестой книге [473]473
РГАЛИ. Ф. 1702. Оп. 9. Ед. хр. 190. Л. 1.
[Закрыть]; наконец, Б. Г. Закс, которому Твардовский поручал личные контакты с Эренбургом и доводку рукописи до цензурно приемлемого варианта, в перечне обязательных исправлений указал Эренбургу на это место: «Николай Иванович. Это явно непроходимо. Просьба снять» [474]474
РГАЛИ. Ф. 1702. Оп. 9. Ед. хр. 122. Л. 41.
[Закрыть]. Но тут Эренбург стал «насмерть», и редакция была вынуждена представлять главу с «Николаем Ивановичем» в Главлит. А. И. Кондратович подробно описал процедуру прохождения рукописи «Люди, годы, жизнь» через цензуру (Главлит) и отдел культуры ЦК КПСС, где ею занимался лично завотделом Д. А. Поликарпов:
«Поликарпов не любил Эренбурга и боялся его <…> Все части мемуаров Главлит исправно передавал в ЦК, густо расчерченные. Поликарпов ломал над ними голову, а потом вызывал меня и говорил, что это нельзя и это нельзя печатать, а вот это надо просто каленым железом выжечь. И каждый раз я говорил: „Но он же не согласится“, или иногда с сомнением: „Попробуем, может, уговорим“. Но Эренбург ни за что не соглашался менять текст, а иногда издевательски менял одно-два слова на другие, но такие же по смыслу. И то было хорошо. Я показывал: „Видите, поправил“, и, к моему удивлению, с этими лжепоправками тут же соглашались. Вскоре я разгадал эту игру отдела. Им нужно было на всякий случай иметь документ, свидетельствующий о том, что они читали, заметили происки Эренбурга, разговаривали с редакцией, и Эренбург все же что-то сделал. Мало, но ведь все знают его упрямство… Но нехитрые правила этой игры я не мог передать Эренбургу – ему ничего не стоило об этом где-нибудь рассказать, а то и написать» [475]475
Кондратович А.Новомирский дневник 1967–1970. С. 108, 109.
[Закрыть].
Не надо, однако, думать, что эта, чуть-чуть мифологизированная, процедура повторилась бы, попади на стол Поликарпову рукопись, в которой Эренбург написал бы все как было и теми словами, которые у него, бывало, находились для стихов. Рукопись Эренбурга попадала на стол Поликарпова, предварительно пройдя два цензурных круга – авторский (Эренбург вынужден был о многом умалчивать, о многом лишь намекать и, всяко, выражаться очень взвешенно во всех случаях, когда речь шла о «запретных» темах и событиях) и редакционный. Силу этого последнего пресса не следует преуменьшать: переписка Эренбурга с Твардовским, Кондратовичем, Заксом, перечни редакционных поправок подтверждают, что «Новый мир» вовсе не желал для себя лишних неприятностей, готовя рукопись Эренбурга к печати, и не только масса эпизодов, высказываний и выражений, но и несколько глав целиком редакция не пропустила. Приведенные здесь примеры с Бухариным также подтверждают справедливость этого суждения. При этом, разумеется, «Новый мир» был единственным журналом в СССР, который мог в течение шести лет при всех, подчас очень резких, изгибах идеологической политики, продолжать печатание вызывавших временами предельно яростные нападки власти мемуаров Эренбурга.
В первой главе первой книги «Люди, годы, жизнь» была фраза, сразу же обратившая на себя внимание читателей: «Некоторые главы я считаю преждевременным печатать, поскольку в них речь идет о живых людях или о событиях, которые еще не стали достоянием истории» [476]476
Новый мир. 1960. № 8. С. 26.
[Закрыть]. О многих таких событиях и о нескольких живых людях читатели все же прочитали в мемуарах Эренбурга, но в его читательской почте было немало вопросов на сей счет, тем более что в конце шестой книги, говоря о своем прежнем обещании подробнее написать о Сталине и обо всем, что с этим связано, Эренбург публично назвал это обещание легкомысленным и сказал, что вынужден от него отказаться [477]477
Новый мир. 1965. № 4. С. 60.
[Закрыть]. Складывалось впечатление, что он отказался от намерения написать и другие главы. Сошлюсь на себя, как на пример, наверное, типичного молодого читателя того времени – в январе 1966 г. я написал Эренбургу о его давнем обещании и, в частности, просил непременно написать о Н. И. Бухарине. Эренбург, не называя имени Николая Ивановича впрямую, ответил, что удивлен моей просьбой: «Главы давно написаны, не могли быть включены в журнал, но, надеюсь, войдут в отдельное издание»…
В черновых планах незавершенной седьмой книги мемуаров, над которой Эренбург работал в 1967 г., значится глава о Бухарине. Как позволяет установить реконструкция точного плана седьмой книги [478]478
См.: Эренбург(3, 492) – комментарий.
[Закрыть], глава о Бухарине должна была стать тридцатой (инфаркт сразил Эренбурга в момент работы над 21-й главой) и, судя по ее расположению в плане, начинаться рассказом о встрече с вдовой и сыном Николая Ивановича. Остается гадать, собирался Эренбург написать еще одну главу о Бухарине или думал переработать уже написанную.
Полный текст мемуаров Эренбурга, в котором были восстановлены все цензурные вымарки, и, в частности, все упоминания и высказывания о Бухарине, увидел свет только в 1990 г., когда перестроечному пафосу реабилитации казненных Сталиным оппозиционеров уже шел на смену внеисторический нигилизм.
Соучастники и жертвы: М. Слонимский и П. Павленко
(Общественно-литературная деятельность в 1931–1934 гг. и судьба их романов)
Вместо введения
Дружба писателей Михаила Слонимского и Петра Павленко продолжалась восемь лет, она была неслучайной, горячей и, если на жизнедеятельность Павленко никак не повлияла, то в судьбе Слонимского сыграла определенную и нетривиальную роль. При этом не надо думать, упаси бог, что Павленко оказался для Слонимского злым гением, тем паче, что и сам он, будучи человеком не бездарным, судьбу имел отнюдь не радостную. От дружбы двух писателей остались письма Павленко 1931–1938 годов [479]479
ЦГАЛИ. СПб. Ф. 414. Оп. 1. Ед. хр. 46, 47. В фонде Павленко в РГАЛИ хранится лишь одно письмо к нему И. И. Слонимской от 8 октября 1938 г. (Ф. 2199. Оп. 3. Ед. хр. 166).
[Закрыть], многое говорящие не только об авторе, но и об адресате (сам Павленко, в отличие от Слонимского, писем либо вообще не хранил, либо уничтожил их в пору массовых арестов в конце 1930-х гг. – поэтому письма к нему Слонимского, увы, не уцелели).
К моменту знакомства Слонимского с Павленко в 1931 г, у каждого из них была вполне определившаяся биография.
Михаил Леонидович Слонимский родился в 1897 г. в Петербурге (точнее – в Павловске) в литературной семье; едва закончив гимназию, воевал в Первую мировую (с 1914 по 1918), потом служил у Горького секретарем, готовился стать его биографом, но, начав всерьез писать прозу, службу бросил. Впервые напечатался еще в 1914 г., в 1922-м вышла его первая книга (рассказы) «Шестой стрелковый». Евгений Шварц, знавший Слонимского с молодости, вспоминал: «Ему лучше всего удавались рассказы о людях полубезумных, таких, например, как офицер со справкой: „Ранен, контужен и за действия свои не отвечает“ (герой его „Варшавы“). И фамилии он любил странные, и форму чувствовал тогда только, когда описывал в рассказе странные обстоятельства. Путь, который он проделал за годы нашего долгого знакомства, – прост. Он старался изо всех сил стать нормальным. И в конце концов действительно отказался от всех своих особенностей. Он стал писать ужасно просто… И чувство формы начальное потерял, а нового не приобрел» [480]480
Шварц Евг.Живу беспокойно. Л., 1990. С. 283.
[Закрыть].
26 мая 1922 г. К. И. Чуковский, знавший Слонимского еще ребенком, записал в дневнике: «Чудесно разговаривал с Мишей Слонимским. „Мы – советскиеписатели, – и в этом наша величайшая удача. Всякие дрязги, цензурные гнеты и проч. – все это случайно, временно, не это типично для советской власти. Мы еще доживем до полнейшей свободы, о которой и не мечтают писатели буржуазной культуры. Мы можем жаловаться, скулить, усмехаться, но основной наш пафос – любовь и доверие. Мы должны быть достойны своей страны и эпохи“. Он говорил это не в митинговом стиле, а задушевно и очень интимно» [481]481
Чуковский К.Т. 12. С. 41.
[Закрыть]. Даже Федин, товарищ Слонимского по группе «Серапионовы братья» и будущий глава Союза советских писателей, в те годы относился к «советской власти» иначе… «Серапионовы братья», одним из основателей которых в 1921 г. был Михаил Слонимский, собирались зачастую именно в его узенькой комнатке в Доме искусств; формально они просуществовали до 1929-го (то есть почти до роспуска всех независимых литературных организаций в СССР), но фактическим временем их активного существования являются 1921–1923 гг. [482]482
Подробнее об этом см.: Фрезинский Б.Судьбы Серапионов. СПб., 2003.
[Закрыть]Так и не став – в отличие от ЛЕФа, «Перевала», «Кузницы» – «юридическим лицом», как сказали бы теперь, группа не имела даже единой платформы (декларацию «Почему мы Серапионовы Братья?», написанную Львом Лунцем [483]483
Впервые (с некоторыми цензурными сокращениями): Литературные записки. Пг. 1922. № 3. Полный текст см.: Вопросы литературы. 1995. № 4. С. 321–325.
[Закрыть], разделяли отнюдь не все Серапионы). Однако долгие годы сентиментальная память о первых годах содружества поддерживала контакты Серапионов.
По крайней мере четверо из Серапионов (Федин, Слонимский, Тихонов и Груздев) имели очевидный вкус к делам издательским и тем самым (в советских условиях) – литературно-командным. Именно их имел в виду Николай Чуковский, когда писал: «Единство серапионов не раз помогало им в истории их отношений с другими группами литераторов. Прежде всего это сказалось внутри так называемого „старого“ Союза писателей, возглавлявшегося Федором Сологубом [484]484
Федор Сологуб возглавлял Союз поэтов в Петрограде.
[Закрыть]. Они были приняты туда нехотя и сначала заняли самое скромное положение среди разных полупочтенных старцев, чрезвычайно себя уважавших. Но за какой-нибудь год они перевернули в Союзе все и, в сущности, стали его руководством» [485]485
Чуковский Н.О том, что видел. М., 2005. С. 102.
[Закрыть]. В 1929 г. Союзы писателей Ленинграда и Москвы стали соответственно ленинградским и московским отделами Всероссийского Союза советских писателей (ВССП). Именно Слонимский, Тихонов и Федин были главными деятелями ленинградского отдела ВССП, затеявшими вместе с лидерами московского отдела реформирование ВССП. Этим они оборонялись от идеологических агрессий РАППа, издательскую же независимость им давала кооперативная собственность: «Издательство писателей в Ленинграде» (ИПЛ) и московская «Федерация». (Главой первого был Федин, а в редакционном совете состояли, имея решающий голос, «Серапионы»: Слонимский, Груздев, Тихонов; секретарем совета служила легендарная подруга Серапионов Зоя Гацкевич, ставшая женой «Серапиона» Никитина). Н. Чуковский рассказывает о дипломатическом умении серапионовских лидеров избегать жестоких ударов РАППа: «„Старый“ Союз писателей в Ленинграде был их главной цитаделью вплоть до создания „нового“ Союза писателей и ликвидации РАПП. Они установили дружественные и деловые связи с родственными им писателями в Москве – сначала с Пильняком и Лидиным, потом с Леоновым и, наконец, с Павленко» [486]486
Чуковский Н.О том, что видел. С. 90.
[Закрыть].
Знакомство с Павленко – последнее звено в цепи литманевров, потерявших смысл после роспуска РАППа в 1932-м. Впрочем, у Слонимского деловое знакомство с полезным и набиравшим административную силу Павленко переросло в дружбу, продолжавшуюся до конца 1930-х гг.
Петр Андреевич Павленко был двумя годами младше Слонимского и не имел военного опыта Первой мировой. Он родился в 1899 г. в Петербурге в скромной семье воинского писаря; но с 1900 г. семья поселилась в Тифлисе. По окончании гимназии Павленко учился в Бакинском политехническом; в 1920-м он бросил институт и ушел в Красную армию военным комиссаром. Согласно справке НКВД, Павленко подозревали в том, что в 1919 г. он служил у белых [487]487
«Счастье литературы». Государство и писатели. М., 1997. С. 226–227.
[Закрыть]. Павленко утверждал, что состоял в РКП(б) с 1919 г., но документами подтверждался его стаж только с 1920-го [488]488
Там же.
[Закрыть]. В 1921-м он демобилизовался и служил в редакции тифлисской «Зари Востока» (первая его публикация в газете датируется 3 декабря 1922 г.: заметка «Книга в ячейке»), В 1924 г. в Тифлисе с ним познакомились «Серапионы» Тихонов и Полонская. Елизавету Полонскую поразило, что молодой безвестный журналист «был в курсе всего, что делалось в литературе в Москве и Ленинграде. Он знал все журналы, всех редакторов» [489]489
Воспоминания о Н. Тихонове. М., 1986. С. 146.
[Закрыть].
В 1924–1927 гг. Павленко работал в советском торгпредстве в Турции, одновременно являясь собкором «Зари Востока» и одесских «Известий»… Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь» вспоминал, как в 1926 г. Павленко показывал ему Стамбул [490]490
Эренбург И.Люди, годы, жизнь: В 3 т. М., 2005. Т. 2. С. 411.
[Закрыть]. С 1928-го Павленко в Москве. Первый опубликованный им рассказ – «Лорд Байрон» – написан в соавторстве с Борисом Пильняком, которого он вскоре предаст. (Ахматова считала Павленко причастным к гибели Пильняка [491]491
Чуковская Л. K.Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. М., 1997. С. 188.
[Закрыть]). Наверное, Пильняк познакомил его с перевальцами, и Павленко стал членом их литературной группы. Еще в начале 1930 г. он подписывает коллективное заявление «Перевала» против нападок на группу, но быстро понимает, откуда и куда дует ветер, и в том же 1930-м из «Перевала» выходит [492]492
Белая Г.Дон-Кихоты революции – опыт побед и поражений. М., 2004. С. 505, 507, 515.
[Закрыть]. Есть свидетельства, что в трагической судьбе перевальцев Павленко сыграл недобрую роль [493]493
Липкин С.Жизнь и судьба Василия Гроссмана. М., 1990. С. 7.
[Закрыть]. Вступив в московский отдел ВССП, Павленко довольно быстро занял место в руководстве Союза.
Ко времени его встречи со Слонимским собственно литературные достижения Павленко выглядели скромно: «Азиатские рассказы» (1929) и «Стамбул и Турция» (1930). У Слонимского, начавшего литературный путь раньше, они весомее: его неравноценные романы «Лавровы» и «Фома Клешнев» воспринимались как начало большой панорамы русского XX века [494]494
Отмечу попутно, что Илья Эренбург, очень чуткий тогда к «литшабесгойству», как он называл выполнение «госзаказа», похвалил «Лавровых» в письме к их автору, но потом ни словом не обмолвился о «Клешневе».
[Закрыть].
Воспоминания Слонимского о Павленко дают точную справку: «В начале тридцать первого года он появился в Ленинграде. Николай Тихонов познакомил нас („Павленко, тот самый“), а день спустя мы уже сидели в номере „Европейской гостиницы“, и Павленко с огромной энергией доказывал, что необходимо сейчас начать большую литературную дискуссию, может быть выпустить книжечку „Разговор пяти или шести“, в которой, в статьях пяти или шести писателей, надо бы обнажить все самые больные вопросы нашей литературы» [495]495
Слонимский М.Книга воспоминаний. Л., 1966. С. 232.
[Закрыть].
1. По дороге к Союзу советских писателей (1929–1932)
Чтобы представлять себе «маневры» Павленко и Слонимского в писательских организациях на рубеже 1920-х и 1930-х гг., надо хотя бы вкратце сказать о предыстории Союза советских писателей.
В начале 1920-х г. в СССР существовало множество литературных организаций, групп и группочек. Первой из них считают возникшую в 1920 г. на базе «Пролеткульта» «Кузницу». На базе «Кузницы» в 1921-м возникла Всероссийская ассоциация пролетарских писателей (ВАПП), яростно и неслучайно претендовавшая на монопольную партийную поддержку. Оставляя в стороне дальнейшую историю ВАПП [496]496
За подробностями отсылаю читателя к советской, но информативной книге: Шешуков С.Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. 2-е изд. М., 1984, а также к книге: Аймермахер К.Политика и культура при Ленине и Сталине 1917–1932 гг. М., 1998.
[Закрыть], отметим, что еще в мае 1924 г. XIII съезд РКП(б) принял резолюцию, в которой говорилось: «Основная работа партии в области художественной литературы должна ориентироваться на творчество рабочих и крестьян, становящихся рабочими и крестьянскими писателями в процессе культурного подъема широких народных масс Советского Союза. Рабкоры и селькоры должны рассматриваться как резервы, откуда будут выдвигаться новые рабочие и крестьянские писатели» [497]497
Вопросы культуры при диктатуре пролетариата. М.; Л., 1925. С. 205.
[Закрыть]. Эта резолюция противоречила тем выводам, к которым чуть раньше (9 мая 1924 г.) пришло проведенное Отделом печати ЦК РКП(б) совещание «О политике партии в художественной литературе». На этом совещании выступили самые крупные в РКП(б) идеологи Л. Троцкий, Н. Бухарин, К. Радек, А. Луначарский, а исходные доклады сделали от сторонников широкого фронта писателей, включая непролетарских «попутчиков», принимающих революцию, А. К. Воронский и от ВАПП Илл. Вардин [498]498
Подробнее об этом см.: Фрезинский Б.Утопии и реальность // Бухарин Н.Революция и культура. М., 1993. С. 3–28.
[Закрыть]. Материалы этого совещания, по существу отвергшего гегемонию пролетарских писателей, не были учтены в резолюции XIII съезда РКП(б), но легли в основу резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы», принятой 18 июня 1925 г. и опубликованной в «Правде» и «Известиях» 1 июля 1925 г. Эта резолюция содержала, в частности, «директиву тактичного и бережного отношения» к попутчикам и необходимость «терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам, терпеливо помогая эти неизбежно многочисленные формы изживать в процессе все более тесного товарищеского сотрудничества с культурными силами коммунизма» [499]499
Вопросы культуры при диктатуре пролетариата. С. 217.
[Закрыть]. По существу, резолюция ЦК устраняла прежнюю монопольную поддержку пролетарских писателей, предполагая объединение всех литературных сил, принимающих революцию, безотносительно к их классовому происхождению. И недаром уже 14 июля 1925 г. была образована Федерация советских писателей (ФСП), объединившая ВАПП, Всероссийский союз крестьянских писателей и Литературный центр конструктивистов [500]500
Декларацию ФСП см. в кн.: Литературные манифесты. М., 1929. С. 286–289.
[Закрыть](в 1927 г. в ФСП влились группы «Кузница», «Перевал» и ЛЕФ). Однако практически в ФСП стала верховодить ВАПП, и потому Федерация не сыграла своей роли объединителя советских писателей. В 1926 г. из ВАПП изгнали ультралевых маньяков, возглавлявших оголтелый журнал «На посту», но сменившие их идеологи оказались не намного лучше. В 1928-м, когда создали Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей, ВАПП переименовали в РАПП (под этим именем организацию пролетарских писателей чаще всего и поминают), просуществовавшую до 1932 г., когда ее распустили решением ЦК ВКП(б). Именно начиная с 1932 г. ВКП(б) взяла в свои руки процесс централизации литературных организаций, завершившийся в 1934-м созданием Союза советских писателей.
Но еще до того, в декабре 1929 г., был создан Всероссийский союз советских писателей [501]501
Декларацию ВССП, подписанную Л. Леоновым и В. Кирилловым, напечатала 23 декабря 1929 г. «Литературная газета».
[Закрыть](ВССП), объединивший ряд непролетарских организаций РСФСР, и прежде всего Московскую и Ленинградскую. Вот в этих-то объединившихся организациях до 1932 г., то есть до роспуска РАПП, и действовали Павленко и Слонимский, энергично пытаясь их реформировать.
Общие позиции по реформированию ВССП Павленко сформулировал в письме Слонимскому 4 августа 1931 г. Оно написано во время отдыха на берегах Оки и содержало характерную приписку:
Я сижу в идиотском одиночестве на Оке, кормлюсь молоком, лечу свою утробу, пытаюсь писать повесть о Парижской Коммуне, давно задуманную, но пока хандрю, бездельничаю и скучаю. Приезжайте на Оку. Отличные места!
Вот программная часть письма:
Сейчас, когда мы начинаем борьбу во главе союзных «масс» – надо будет иметь в виду, что нас облепят попутчики нашего дела. У нас появятся многочисленные союзники и, наконец, за исключением одного-двух Эфросов [502]502
Художественный критик Абрам Маркович Эфрос был активным деятелем ВССП еще до прихода туда Павленко.
[Закрыть]весь ВССП перевалит на наши позиции. Строительство таких литературных «гигантов», как ВССП, тяжело и в общем гиблое дело. Мне думается, что курс на разукрупнение или, скажем, на автономные творческие группировки внутри ВССП есть основное дело дискуссии. ВССП должен стать союзом соединенных штатов, федерацией группировок советских писателей-интеллигентов и таким образом, чтобы творческая дискуссия была основным видом постоянной будничной работы ВССП. Что касается дискуссии в Москве, то она никак еще не развернулась.
Московская дискуссия началась в сентябре; Павленко рассказал о ней Слонимскому в письме 26 сентября 1931 г.:
Приехав в Москву, я попал с корабля на бал, с москворецкого парохода на дискуссию ВССП, за неделю измотался в доску и только сейчас сажусь за письмо Вам, чтобы дружески отвести душу Московская дискуссия была отвратительно интересной. Она вскрыла (неожиданно – удачно) многое из того, что никак не удавалось прощупать в течение года будничной работы внутри ВССП. Самое прискорбное, что никакого левого крыла не получилось, были отдельные левые выступления, друг с другом не связанные и иногда друг другу противоречащие. Знаменательно, что вслед за правыми, навалившимися на «Соть» [503]503
Роман Л. М. Леонова (1930).
[Закрыть]и «Гидроцентраль» [504]504
Роман М. С. Шагинян (1930–1931).
[Закрыть], тот же ход, не подумав, сделали и левые. Между нами говоря, Леонова – конечно – трудно считать леваком, но хотя бы тактически следовало отвести от него удары правых. Лидин в предвидении конференции уехал до ноября на Дальний Восток, Огнев от дискуссии смылся в Батум, Всеволод [505]505
Иванов.
[Закрыть]хитро промолчал, Бабель даже не появился на дискуссии, Малышкин выступать отказался. Соревновались хаиты [506]506
5 сентября 1931 г. «Литгазета» напечатала статью критика Давида Хайта «О тучах на безоблачном небе», посвященную творческой дискуссии в ВССП.
[Закрыть]. На днях посылаем Вам стенограммы конференции, Вы прочтете их с увлечением. Сейчас, как никогда раньше, необходим «Разговор 5–6», итоговый разговор, сплошные точки над i. Надо подвести черту под всеми разговорами и сказать какие-то простые и веские слова о путях творческого размежевания. И теперь такую книгу можно сделать и серьезнее, и значительнее, чем весною. Нужен творческий манифест, нужен вызов. Это очень страшно, конечно. Уже и сейчас на нас вешают всех собак, многие не подадут при встрече руки, целый ряд дружб на ущербе, но – в конечном счете – это всё такая мелкая чепуха по сравнению с тем, что обязательно, ценою невозможной энергии, надо сделать… На моек, дискуссии я не могу насчитать ни одного выступления, за которое хотелось бы пожать руку. Гольцев? [507]507
Критик В. Гольцев откликался рецензиями на все книги Павленко.
[Закрыть]Говорил почти правильно, но с таким ханжеством, что весь эффект правильности был утерян. Мстиславский? Да, хорошо. Но он как-то не кажется мне творцом, не знаю – почему. Стар, что ли? Остальные пороли чушь. Я, думаю, тоже. Я волновался, плохо говорил, был зол и говорил тупо. У меня есть внутреннее оправдание, что я хотелговорить хорошо, но это, конечно, не в счет. Произвели мы тут перерегистрацию. Вытряхнули 110 человек, и все это люди с двойными фамилиями. Прямо общество провинциальных трагиков: Дудоров-Ордынец, Потехин-Спокойный, Маклакова-Нелидова и т. д. и т. д. Но впечатления очистки Союза нет. По-видимому, надо чистить еще.
Книжка «Разговор пяти или шести» (в ней предполагалось участие кроме Слонимского и Павленко еще Тынянова, Тихонова, Вс. Иванова и, может быть, Олеши) так и не вышла, а материалы дискуссии в Москве и в Ленинграде печатала «Литгазета».
2 ноября 1931 г. «Литгазета» сообщила, что 40 писателей из ВССП (Москва и Ленинград) были приняты председателем СНК Молотовым (на снимке, напечатанном в этом же номере, Слонимский сидит рядом со вторым человеком государства).
Работая в ВССП, Павленко легко заводит контакты, перерастающие в дружбы, с лидерами РАППа Фадеевым, Авербахом, Ермиловым, бывает на Старой площади – в отделе пропаганды и агитации ЦК. Его сарказм зачастую становится циничным, а позиция аппарата – личной:
Я заседаю, злюсь, заседаю, пытаюсь удрать из Москвы… В литературе перерыв перед написанием очередной резолюции… Но накануне
(скандала с Замятиным [508]508история с Пильняком. Слышали, небось? Вышла у нас «Седьмая Советская» [509]509
См.: Фрезинский Б. Я.Замятин в архиве М. Слонимского // НЛО. № 19 (1996). С. 188–189.
[Закрыть]. – Б.Ф.)
Очерки Б. Пильняка о Таджикистане (впервые печатались в «Известиях» № 281 (11 окт.), 288 (18 окт.), 294 (24 окт.), 296 (26 окт.), 312 (13 нояб.) и 328 (29 нояб.) за 1930 г.) резко критиковались в статье «Пильняк в роли краеведа» (Литературная газета. 1931. 10 июня).
[Закрыть]и вышла «Седьмая Сов.» в Париже. При сличении текстов легко обнаруживается разница, т. е. опять история с «Кр. Деревом» [510]510
Речь идет о развязанной в 1929 г. кампании травли Б. Пильняка за публикацию в берлинском издательстве «Петрополис» повести «Красное дерево», впоследствии вошедшей в роман «Волга впадает в Каспийское море», опубликованный в СССР.
[Закрыть]. У нас в Союзе по этому поводу шум и скрежет зубовой. Есть настроения за исключение его из ВССП – за рецидивизм. Выборы мы свои откладываем на март. Как прошли Ваши? Кто Вы теперь? Генсек или Председатель, или словчились и оказались свободным?(Январь-февраль 1932 г.).
В таком же тоне и приписка к письму 4 марта 1932 г. о смерти уволенного незадолго перед тем с должности главного редактора «Нового мира» В. П. Полонского:
P.S. А Полонский-то? Упрямый человек: как сняли с «Н. М.» – так и умер. Теперь все говорят: «Неглупый, неглупый старик был».
Павленко не может жить без коридоров власти и в то же время клянет их – нет времени писать:
Тысячи дел, заседаний, хвороб и еще хаос с моей Коммуной, которая никак не хочет закончиться. <…>. Я болен как сто тысяч калек. Союз висит ядром каторжника на голове и прочих оконечностях. А в это время ЛОКАФ [511]511
Литературное объединение Красной Армии и Флота.
[Закрыть]хочет заделать меня своим секретарем. Мне же самому хочется очень немногого: 1) закончить Коммуну, и 2) уехать с Тихоновым в Монголию, о чем уже стоит вопрос в секрет. Ц. К. Между нами: «ЛГ» получила, но не будет печатать письмо Е. Замятина с очень формальным и сухим опровержением заметки «Руде право».(20 апреля 1932 г.).
Летом 1932 г. Слонимский побывал в Германии, собирая материал для повести о председателе правительства Баварской советской республики 1919 г. Евгении Левинэ. Чтобы получить разрешение на эту поездку, он заранее обратился за помощью к влиятельным друзьям. 25 января 1932 г. Горький из Италии написал Сталину: «Очень прошу Вас: распорядитесь, чтоб выпустили сюда литератора Мих. Слонимского, он едет для работы над новым романом» [512]512
Власть и художественная интеллигенция. С. 168.
[Закрыть]. В Москве по просьбе Слонимского постоянно отслеживал продвижение этого вопроса вхожий в московские кабинеты Павленко; он исправно сообщал в Ленинград все новости о продвижении дела (отметим, что после разрешения на поездку Слонимский и Павленко перешли на «ты»).
Поверьте слову, звоню и справляюсь ежедневно. Ответ всегда один: «Еще не выяснено». Говорил с Халатовым [513]513
А. Б. Халатов – влиятельный издательский деятель, член коллегии Наркомпроса, председатель правления Госиздата.
[Закрыть], говорил на Старой площади, говорил с Леопольдом [514]514
Имеется в виду генеральный секретарь РАПП Л. Л. Авербах.
[Закрыть]. Его мнение, что он добьется решение вопроса в несколько дней.(Начало февраля 1932 г.).
На днях был у Рабичева [515]515
Н. Н. Рабичев – директор Партиздата.
[Закрыть], спрашивал о Вашем деле, ответ недоумевающий: «да, ведь, он же едет!». А сегодня получил из Уфы письмишко от Саши Фадеева, Вам привет и заботливая просьба ткнуться по Вашему делу еще кое-куда (адрес Саши – Уфа, ГПУ, т. Погребинскому [516]516
М. С. Погребинский – крупный деятель ГПУ – НКВД, занимавшийся проблемой перевоспитания преступников; автор книги «Трудовая коммуна ОГПУ» (1928), вышедшей с предисловием Горького; застрелился в разгар террора, оставив откровенное письмо Сталину, в котором писал: «Одной рукой я превращал уголовников в честнейших людей, а другой был вынужден, подчиняясь партийной дисциплине, навешивать ярлык уголовников на благороднейших революционных деятелей нашей страны» (см.: Орлов А.Тайная история сталинских преступлений. СПб., 1991. С. 196; см. также: Иванов Вяч. Вс.Почему Сталин убил Горького? // Вопросы литературы. 1993. Вып. 1. С. 111–112).
[Закрыть]для Фадеева). Но – по-видимому – всё уже решенохорошо.(20 апреля 1932 г.).
Это первое упоминание Фадеева в письмах Павленко. Адрес Фадеева, столь непринужденно названный Павленко, – первое упоминание об «органах» в его письмах, и, понятно, не последнее. С Фадеевым Слонимский переписывался с 1929 г., когда тот попросил у него что-нибудь для «Октября» и поинтересовался ходом работы над «Фомой Клешневым» [517]517
ЦГАЛИ. СПб. Ф. 414. Оп. 1. Ед. хр. 53. Приводятся по этому фонду.
[Закрыть]. 10 ноября 1929 г. Фадеев писал Слонимскому:
Я очень много времени потерял (и все еще теряю) на всякой литсуете и, когда вижу другого, вступающего на эту стезю, искренно скорблю. Понятно, союза писателей вам сейчас осиротить нельзя, но все остальное гоните, право, к такой матери – ведь это же зарез. Я на днях выезжаю за город и тогда черта с два меня оттуда вытащишь. Право, очень советую вам проявить здесь побольше упрямства и строптивости – хамства, наконец (я по опыту убедился, что хамство в таких вещах самое верное дело).
В начале 1930 г. Слонимский пожаловался Фадееву, что запрещено новое, массовое издание его романа «Лавровы». 20 февраля 1930 г. Фадеев ответил:
Разумеется, запрещение Лавровых для массовой серии это глупость и безобразие. Через 5 часов уезжаю на неделю в ЦЧО [518]518
Центральный Черноземный округ возглавлял тогда И. М. Варейкис, любивший общаться с писателями; Павленко также часто ездил к нему.
[Закрыть](Воронеж и т. д.), поэтому не могу сейчас что-либо предпринять. Пока что я написал по этому поводу письма Стецкому [519]519
А. И. Стецкий – в 1930–1938 гг. зав. Агитпропом ЦК ВКП(б).
[Закрыть]и Лебедеву-Полянскому [520]520
П. И. Лебедев-Полянский – в 1921–1930 гг. начальник Главлита.
[Закрыть]с просьбой о разрешении книги, а, когда вернусь, продвину это дело до полной победы над «врагом».
В 1933 г. Фадеев и Слонимский перешли на «ты». Вскоре Фадеев обратился к Слонимскому с просьбой помочь издать роман Эльзы Триоле «Бусы» без купюр, сделанных редактором ИПЛ; купюры были сокращены – остались только вымарки Горлита:
Зная щепетильность автора, я просил издательство либо через Главлит добиться отмены этих вычерков, либо согласовать их с автором. Оставив соответствующее письмо Волину [521]521
Б. Волин – партийный публицист, напостовский критик; начальник Главлита.
[Закрыть], я уехал на Дальний Восток. По приезде узнаю, что книга попросту разобрана и не выйдет. Два или три раза я писал в издательство о том, что считаю это неправильным, и что исправления Горлита теперь согласованы мною с автором, но до сих пор нет никакого ответа. Чувствую себя очень неловко, потому что если бы не я, книга давно бы вышла в свет с некоторыми горлитовскими поправками. Очень прошу тебя выяснить, нельзя ли восстановить эту книгу [522]522
В архиве главного редактора Издательства политической литературы (ИПЛ) Г. Э. Сорокина хранятся два письма к нему Э. Триоле, связанных с изданием ее книги «Бусы» (1933). В первом Триоле сообщает, что оставила Фадееву рукопись романа для корректуры, во втором делает следующее заявление касательно «деятельности» ответственного редактора книги писателя М. Чумандрина: «Абсолютно возмущена тем, что мой „ответственный редактор“ позволяет себе, не предупредив меня, вырезать из книжки целые страницы, руководствуясь при этом только своим весьма сомнительным вкусом. По этим сокращениям довольно интересно проследить, как нужно писать плохие книги: все, что в ней было хоть сколько-нибудь ценного, уничтожено, осталось то, что совершенно бездарно-серое. Конечно, речи не может быть, чтобы пустить книгу в таком виде… Повторяю, что сокращения сделаны не по линии идеологической, а по линии художественной! Ну знаете ли… Словом, Фадеев просмотрел работу Чумандрина и взял себе уладить дело без скандала…. После всего выше сказанного охоты писать у меня осталось мало. Пускай пишет Чумандрин и за себя и за меня…» (РО ИРЛИ Ф. 519. № 188. Л. 2). Вскоре Э. Триоле бросила русскую прозу и стала писать по-французски.
[Закрыть].
В послевоенное время, когда Слонимский утратил положение в аппарате Союза писателей, его отношения с Фадеевым окончательно испортились; о своих обидах на генсека Союза писателей он рассказал в не опубликованных при жизни воспоминаниях [523]523
См.: Звезда. 1997. № 8.
[Закрыть].
