Текст книги "Писатели и советские вожди"
Автор книги: Борис Фрезинский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Неудивительно, что, когда Радека отправили в ссылку, Пильняк (как и другие писатели – Бабель, Сейфуллина…) отнесся к нему с естественным сочувствием, он оказывал жене и дочке Радека, оставшимся в Москве, материальную помощь [258]258
На заседании актива «Нового мира» 1 сентября 1936 г. главный редактор журнала И. М. Гронский обвинил Пильняка в материальной поддержке Радека: «Это тяжелым камнем висит на твоей биографии и ты, поскольку сейчас называешь себя непартийным большевиком, этот камень должен снять» (см.: Шенталинский В.Рабы свободы. С. 192).
[Закрыть]. В феврале 1928 г. по прибытии в Тобольск Радек отправил Пильняку открытку со своими координатами. В ответ он получил два письма:
1. Тобольск ул Свободы 49 Карлу Радеку.
3/III 28.Дорогой Карл Бернгардович!
Посланная Вами открытка дошла до нас, и это, конечно, чудо, потому что более фантастического адреса Вы не могли придумать.
Бориса сейчас нет в Москве. Он послал Вам свой рассказ и уехал на какой-то строящийся завод. Когда приедет, напишет Вам. Пока же я за него жму Вашу руку
Через четыре дня в Тобольск ушло второе письмо:
7 марта 1928.Дорогой Карл Бернгардович!
У нас совершенная весна, тает снег, воробьи, лужи, прочее… Получил Вашу открытку – послал Вам мои рассказы: как видите, и плохо, и мало. Причин тому много, – первая: невозможно трудно писать… Вашу открытку я получил в день моего отъезда, ездил на Ладожское озеро, на Сясь. Там строится циллюлозный завод. Вернулся оттуда совершенно бодрым – видел колоссальные вещи, на месте сосен колоссальный завод – это очень хорошо, и очень хорошо строятся мысли, если их ведут машины. Романтике я предан навсегда. А в Москве пришел в расстройство – уж слишком много буден: писатель Алексеев украл у меня тему романа [260]260
Глеб Алексеев – прозаик; в 1917–1923 гг. – эмигрант, жил в Берлине, где, видимо, и познакомился с Пильняком. Надо думать, речь идет о сюжете романа Г. Алексеева «Тени стоящего впереди» (1928).
[Закрыть], надо не подавать руки – фининспектор насчитал мой подоходный налог, надо бегать за деньгами, – у других писателей, которые не воруют, болят зубы, и всякое прочее. Приехал вчера, – сегодня бегал по Гиз’у и фин-наркоматам, – видел Дробниса [261]261
Я. Н. Дробнис – в 1904–1905 гг. член Бунда, с 1907 г. – в РСДРП(б); председатель Полтавского и Одесского советов; с 1922 г. – работник Малого Совнаркома; в 1923–1927 гг. – в троцкистской оппозиции; в 1937 г. приговорен к расстрелу на процессе Радека – Пятакова – Сокольникова.
[Закрыть], сидит с палочкой в руке у Театральной площади, у него сломана нога, теперь поправляется скоро едет на Кавказ [262]262
В ссылку.
[Закрыть].Часто встречаю Воронского. Он бодр и увлекается теориями психологии творчества, теорией «первоначальных впечатлений» и пишет вторую часть «Живой и мертвой воды». Звонил несколько раз Розе Маврикиевне [263]263
Р. М. Радек – жена К. Б. Радека; член большевистской партии с 1905 г., исключена из нее в 1927 г., работала в Москве научным сотрудником в НКРКИ; в 1937-м выслана в Астрахань, скончалась в концлагере в Потьме.
[Закрыть]и все неудачно. Дробнис ее видел вчера: она бодра и здорова.Так вот идет время.
Ольга Сергеевна <Щербиновская> кланяется низко!..
Целую Вас крепко, дорогой Карл Бернгардович. Пишите. Если что надо, напишите, сделаю.
Ваш Борис.Мой адрес: Москва 40, 2-ая ул. Ямского Поля д. 1а кв. 22 [264]264
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 99. Л. 1. На конверте (Л. 2) Пильняк подписался своей подлинной фамилией: Б. А. Вогау. При изъятии архива Радека после его ареста письмо Пильняка не было атрибутировано и хранится теперь в РГАСПИ, обозначенное в описи как письмо некоего Вагау (через «а»).
[Закрыть].
26 августа 1929 г. статьей Б. Волина в «Литературной газете» началась массированная кампания против Пильняка в связи с публикацией в берлинском издательства «Петрополис» его повести «Красное дерево». Термин «пильняковщина», столь же малосодержательный, как и вся политическая лексика того времени, тиражировался хлесткими заголовками статей. Вернувшийся из сибирской ссылки Радек опубликовал в московской газете «Moskauer Rundschau» 20 сентября 1929 г. статью «Der Streit um Pilnjak» [265]265
В этом московском еженедельнике Радек начал печататься сразу по возвращении в Москву из Железноводска, где отдыхал, получив освобождение из ссылки; его первая статья – рецензия на книгу Ремарка «На Западном фронте без перемен» (29 сентября 1929 г.), затем в газете регулярно печатались политические статьи Радека.
[Закрыть]. Этот еженедельник 17 августа напечатал материал о творческих планах Пильняка, а 7 сентября вынужден был поместить информацию «Писатель и политика» о кампании против Пильняка, начатой «Литгазетой»; статья Радека продолжала эту тему. В целом статья Радека была политически сдержанной (при вполне бойких подзаголовках ее главок: «Свобода, как я ее понимаю», «Убитый виноват» «Вина и расплата»), в ней выражалась уверенность, что осуждение Пильняка не потребует его головы, а пойдет писателю на пользу. Выступление Радека в печати, видимо, не изменило дальнейших его личных отношений с Пильняком (сошлюсь на московскую запись в дневнике К. И. Чуковского 2 апреля 1932 г.: «Вчера был у меня Пильняк по дороге от Гронского к Радеку» [266]266
Чуковский К.Т. 12. С. 474.
[Закрыть].
В 1936–1937 гг. Пильняку систематически напоминали о помощи, которую он оказывал Радеку в 1928 г. 30 января 1937 г. на общем собрании писателей Москвы по случаю вынесения приговоров на процессе Радека – Пятакова – Сокольникова и других Лев Никулин говорил: «Жаль, что нет здесь среди нас Пильняка. Правда, он был на заседании Президиума и признал свою вину. В свое время он помог деньгами Радеку – ему следовало бы быть здесь, на общем собрании, чтобы понять все то, что было в последнем слове Радека. Радек говорил о либералах, которые из чувства либерализма помогали троцкистам, и предсказывал их судьбу. Пильняк в Президиуме Союза писателей немного времени назад говорил о том, что он никогда не пытался делать никаких организационных выводов из своих мыслей. Это неверно. Он хотел иметь свой журнал. Он собирал вокруг себя группу. Над ними мелькала одна тень – тень троцкиста Воронского. Влияние Воронского еще не умерло, оно еще чувствуется» [267]267
Литературная газета. 1937. 1 февр.
[Закрыть]. К тому времени Пильняк уже давно был обречен, хотя арестовали его только 28 октября 1937 г. на даче в Переделкине, где он жил.
4. Лидия Сейфуллина
Лидия Сейфуллина познакомилась с Карлом Радеком, видимо, в Москве в 1923–1924 гг. Познакомил их, скорее всего, А. К. Воронский, печатавший Сейфуллину в «Красной нови» и ценивший ее прозу, а может быть, и Лариса Рейснер, с которой Сейфуллина подружилась в ту же пору (в любом случае, следует иметь в виду фразу из письма Сейфуллиной Радеку: «Лариса нас крепко связала» [268]268
В биографическом очерке Радека о Л. Рейснер, написанном вскоре после ее кончины, и в кратких воспоминаниях Сейфуллиной, написанных год спустя, совпадает только один человеческий штрих: после чтения скучных учебников Лариса любила что-нибудь «вкусненькое» – художественную литературу у Сейфуллиной (Лариса Рейснер в воспоминаниях современников. М., 1969. С. 108), книги о нефти или хлебе – у Радека ( А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий.Силуэты. С. 319). Отметим, что статью Л. Рейснер в защиту Сейфуллиной «Против литературного бандитизма» (Журналист. 1926. № 1) Лидия Николаевна прочла, видимо, уже после смерти ее автора (в № 2 «Журналиста» напечатан некролог Рейснер). Отметим также, что регулярные встречи в 1924 г. с Л. Рейснер у Сейфуллиной упоминаются в воспоминаниях Н. Г. Смирнова (см.: Лариса Рейснер в воспоминаниях современников. С. 140–142; в этом сборнике 1969 г. ни разу не встречаются имена не только К. Радека, но даже и Ф. Раскольникова – такова была эпоха застоя).
[Закрыть]).
В 1925 г. Сейфуллина жила в Ленинграде, и, судя по публикуемым здесь письмам, Радек навещал в Питере ее и ее мужа В. П. Правдухина [269]269
В. П. Правдухин – критик, писатель.
[Закрыть]и хорошо знал подробности их жизни («Живем мы там, как и в те времена, когда Вы бывали у нас», – писал из Ленинграда 21 февраля 1928 г. Радеку Правдухин [270]270
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 110. Л. 55.
[Закрыть]).
Это была пора большого литературного успеха Сейфуллиной. В 1923–1924 гг. одна за другой печатались ее книги «Правонарушители», «Перегной», «Виринея»; в 1925 г. начали выходить ее собрания сочинений (в 1925-м – дважды – в 3-х томах; в 1926–1927-м – в 5-ти томах, в 1928-м – снова в 5-ти томах, в 1929–1930-м – в 6-ти); в театрах, включая зарубежные, шли ее пьесы (в частности, написанная в соавторстве с Правдухиным «Виринея»).
В московский, а впоследствии и питерский круг Сейфуллиной входили не только литераторы, но и знаменитые деятели большевистской партии, все – за исключением знакомого ей по Сибири Ем. Ярославского – ставшие левыми оппозиционерами (среди них К. Б. Радек, М. М. Лашевич, Е. А. Преображенский, В. М. Примаков и др.). Об этом ничего не говорится в мемуарах, опубликованных в СССР до 1987 г., но в лубянских показаниях дружившего с Сейфуллиной И. Э. Бабеля ее окружение очерчено, пусть и неполно (без наиболее знаменитых и потому наиболее опасных имен), но в целом точно, хотя используемые в записях ярлыки шли, несомненно, от следователей: «Сейфуллина являлась активной участницей троцкистской группы Воронского, была близка не только с ним, но и с троцкистами Примаковым, Зориным и Лашевичем, постоянно вращалась в их среде. Кроме того, на нее оказывал сильное влияние ее муж, в прошлом активный эсер Валерьян Правдухин, приглашавший в дом людей такого же толка, как и он сам. Правдухин арестован органами НКВД во второй половине 1938 года» [271]271
Поварцов С.Причина смерти – расстрел. С. 63–64.
[Закрыть]. В другом месте Бабель говорит, что видел «Примакова в последний раз у Сейфуллиной в 1926 году» [272]272
Там же.С. 64.
[Закрыть].
В 1928 г. Сейфуллина находилась в глубоком и устойчивом кризисе; Бабель об этом показывал на следствии так: «В неоднократных беседах со мной Сейфуллина жаловалась на то, что из-за неустойчивости и растерзанности ее мировоззрения писать ей становится все труднее. Внутренний ее разлад с современной действительностью сказался в том, что Сейфуллина в последние годы пьет запоем и совершенно выключилась из литературной жизни и работы. Во всяком случае, в области литературы Сейфуллина не видела выхода из создавшегося для нее положения» [273]273
Там же.
[Закрыть]. Несомненно, на кризисе Сейфуллиной сказалось общее положение в стране в середине 1920-х гг., разгром левой оппозиции, ссылка и преследование ее участников, в том числе и ближайших друзей писательницы. Кризис, разумеется, усугублялся и наследственным алкоголизмом, а материальное благополучие Сейфуллиной тех лет избавляло ее от литературной поденщины и мыслей о куске хлеба.
При всем том Лидия Николаевна сохраняла несомненное обаяние. «Много встречался с Сейфуллиной, – записывает 24 апреля 1926 г. К. И. Чуковский. – Она гораздо лучше своих книг. У нее задушевные интонации, голос рассудительный и умный. Не ломается» [274]274
Чуковский К.Т. 12. С. 291.
[Закрыть]. О том же свидетельствует В. Г. Лидин: «Страстности ее оценок сопутствовала необычайная правдивость души… В Сейфуллиной привлекали особенности ее прямой, без малейших скидок на приятельство, натуры» [275]275
Лидин В. Г.Люди и встречи. М., 1965. С. 46.
[Закрыть]. (Может быть, эта ее душевная прямота и честность в порядке некоего уникального исключения расположили к ней Сталина во время его встречи с писателями у Горького в 1932 г. [276]276
О выступлении на этой встрече Сейфуллиной и споре писателей с ней см. в воспоминаниях К. Зелинского «Вечер у Горького (26 октября 1932 года)» / Публ. Е. Прицкера / Минувшее. № 10. М.; СПб., 1992. С. 88–117.
[Закрыть], и в итоге спасли ее от, казалось бы, неминуемой гибели). Искреннюю и демократичную Сейфуллину раздражал снобизм и высокомерие некоторых коллег (Замятина, например; это высокомерие она чувствовала и в его прозе, именно оно оттолкнуло ее от романа «Мы»), но ее безотказная готовность помочь товарищу в беде не зависела от их взаимоотношений; ее верность друзьям отличалась высокой надежностью. В декабре 1923 г. Сейфуллина отозвала из редакции «Молодой гвардии» свой принятый к печати рассказ и вернула полученный за него гонорар, когда журнал солидаризировался с напостовцами в нападках на Воронского [277]277
См. ее письмо в редакцию «Молодой гвардии» в кн.: Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 617.
[Закрыть]. Она продолжала дружить с Воронским и после того, как он был изгнан из «Красной нови» и выслан в Липецк [278]278
См. в показаниях Бабеля: «В 1927 г. Воронский был снят с работы редактора „Красной нови“ и за троцкизм (формулировка, явно вписанная следователем. – Б.Ф.) сослан в Липецк. Там он захворал и я поехал его проведать, пробыл у него несколько дней, узнал, что до меня его навестила Сейфуллина» ( Поварцов С.Причина смерти – расстрел. С. 58).
[Закрыть]. Зная о перлюстрации почты, она открыто переписывалась с высланным в Сибирь Радеком. В 1935 г. Сейфуллина ходатайствовала об освобождении сына и мужа Ахматовой [279]279
Л. К. Чуковская приводит на сей счет рассказ Ахматовой и такие ее слова: «Сейфуллина была особый, прекрасный человек. Добрая, умная, и показала себя как отличный товарищ» ( Чуковская Л.Записки об Анне Ахаматовой: В 3 т. Т. 2. М., 1997. С. 417).
[Закрыть], а в 1944 г. она открыто заступилась за Зощенко с трибуны пленума Союза писателей [280]280
См. об этом сообщение Д. Поликарпова Г. Маленкову от 23 января 1944 г. (Литературный фронт. История политической цензуры 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 110).
[Закрыть], хотя Зощенко, по свидетельству К. Чуковского в дневниках, высказывался о ней отнюдь не дружески… [281]281
См.: Чуковский К.Т. 12. С. 318.
[Закрыть]
Получив тобольский адрес Радека, Сейфуллина телеграфировала ему из Ленинграда 13 февраля 1928 г.:
ШЛЮ ПРИВЕТ КНИГИ ПОДРОБНОЕ ПИСЬМО ВЫСЫЛАЮ ПЯТНАДЦАТОГО ВСПОМИНАЕМ ЧАСТО ДЕНЬ ПАМЯТИ ЛАРИСЫ ДЕВЯТОГО [282]282
Вторая годовщина смерти Л. М. Рейснер. В. П. Правдухин писал в связи с этим Радеку: «В газетах в день ее смерти нигде ничего не было, кроме „Веч<ерней> Красной <газеты>“, где была статейка Ник. Смирнова, мало примечательная: автор жаловался, что она сильно сокращена».
[Закрыть]ПИСАЛА ВАМ ВЫШЛО ПЕЧАЛЬНОЕ ПИСЬМО НЕ ОТПРАВИЛА [283]283
В. П. Правдухин писал Радеку 21 февраля 1928 г.: «Письмо и открытка Ваши до нас долетели. Я тогда же написал Вам письмо, а потом спешно уехал в Москву, а Лидия письма моего не отправила» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 110. Л. 55).
[Закрыть]ЖИВЫМ НАДО БЫТЬ БОДРЫМИ ВЕСЕЛЫМИ ЧТО НАДО ВЫСЛАТЬ КНИГ ВЕЩЕЙ ТЧК МУСЯ [284]284
Мария Яковлевна Натансон – большевичка с 1917 г., участница левой оппозиции в Ленинграде, исключена из партии в составе группы 75 деятелей «троцкистской оппозиции» на XV съезде ВКП(б); как и Радек, не подписала заявление съезду 23-х исключенных с просьбой «вернуть нас в партию». В начале 1928 г. выслана из Ленинграда в Пишпек (впоследствии Фрунзе, теперь Бишкек), но через некоторое время возвращена в Москву.
[Закрыть]ЕДЕТ СЛУЖБУ ПИШПЕК ВАЛЕРЬЯН <Правдухин> КЛАНЯЕТСЯ ВЧЕРА УЕХАЛ МОСКВУ ВЫПИСАЛИ ВАМ ГАЗЕТЫ СООБЩИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ ПРИВЕТ РИТЫ [285]285
Знакомая Сейфуллиной и Радека, жена литератора А. Дымова.
[Закрыть]КРЕПКО ОБНИМАЮ ДОРОГОГО ДРУГА = ЛИДИЯ [286]286
РГАСПИ. Ф. 326. Он. 1. Ед. хр. 112. Л. 51.
[Закрыть].
Подробное письмо Радеку Сейфуллина отправила через неделю (в тот же день Радеку написал и В. Правдухин):
21-го февраля 1928.Милый друг, дорогой товарищ Карл. Не знаю, получили ли Вы мое письмо-телеграмму и очень об этом беспокоюсь. Я Вас вспоминаю часто и всегда с любовью. Лариса <Рейснер> нас крепко связала. Не писала подробного письма потому, что настроение было паскудное. Это ведь не преувеличение, не шутка, миленький, я совсем чуть было не спилась [287]287
14 июня 1927 г. К. И. Чуковский записал рассказанное ему Сейфуллиной: «Много я стала пить. У меня отец запойный. И вот с тех пор я стала алкоголичкой (мне недавно доктор сказал, что я алкоголичка), я перестала писать. Отделываюсь некрологами да путевыми письмами» ( Чуковский К.Т. 12. С. 309).
[Закрыть]. Не могла работать, и вся жизнь казалась непреоборимо мрачной. Налаживаюсь с трудом, начала писать пьесу [288]288
Возможно, речь идет о пьесе в 4-х действиях «Кровь и вода» – см. о ней РГАЛИ. Ф. 656 (Главрепертком). Оп. 1. Ед. хр. 1783 – январь 1930 г. 15 февраля 1928 г. К. И. Чуковский записал после очередного посещения Сейфуллиной: «Пишет пьесу. В 6 дней написала всю. 3 недели не пьет. Лицо стало свежее, говорит умно и задушевно» ( Чуковский К.С. 361). 21 февраля 1928 г. В. Правдухин писал Радеку: «Лидия начала понемногу работать: пишет пьесу».
[Закрыть], но третьего дня сорвалась – напилась безобразно. Надеюсь, это последний провал. Живем мы по-прежнему. Я называю наш дом: ночная чайная [289]289
Обстановку ночных гостей у Сейфуллиной в феврале 1927 г. подробно описал в «Дневнике» К. И. Чуковский ( Чуковский К.Т. 12. С. 298–303). «В доме было очень много шума», – замечает и З. Н. Сейфуллина ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. М., 1970. С. 61).
[Закрыть]. День проходит в разных чайных хлопотах, читаю, немного пишу, разговариваю по телефону, а часов с 10 вечера почти всегда далеко за полночь у нас люди. Знакомые Вам Дымовы [290]290
Литератор А. Дымов – автор изданных в 1927 г. московским издательством «Современные проблемы» четырех инсценировок по произведениям Сейфуллиной: «Губернатор», «Инструктор „Красного молодежа“», «Правонарушители» и «Старуха».
[Закрыть], Маруся [291]291
Неустановленное лицо.
[Закрыть]и всякие новые, случайные знакомые или наезжие в Ленинград. Играем в пинг-понг [292]292
З. Н. Сейфуллина вспоминала, что посреди столовой в большой квартире сестры стоял «стол, почти всегда раздвинутый на запасные доски – в готовности к модной тоща игре в пинг-понг» ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 60).; игра в пинг-понг у Сейфуллиной упоминается и в «Дневнике» К. И. Чуковского (Т. 12. С. 359).
[Закрыть], разговариваем, пьем чай. Больше всего играем в пинг-понг. Валя <Правдухин> ходит на каток. Всё собираюсь засесть серьезно за работу и прекратить эти вечерние налеты гостей, но все-таки не соберусь. А уж пора. Я уж давно не оправдываю ничем свое писательское существование [293]293
2 января 1928 г. Сейфуллина писала В. Г. Лидину: «К сожалению не могу принять участие в альманахе. У меня нет ничего написанного и не скоро еще будет что-либо. Второй год я ничего не пишу. Еще не закончила даже обязательного описания поездки в Европу, за которую получила деньги от газет» (РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 933. Л. 6).
[Закрыть]. За последние полтора месяца было у меня 26 выступлений, все вечера рабочей критики. Теперь отказываюсь, устала. Книг примечательных новых нет. С писателями вижусь редко. Чаще других бывает Лавренев [294]294
Борис Андреевич Лавренев – прозаик, драматург. З. Н. Сейфуллина вспоминала пинг-понг в квартире сестры: «Постоянным партнером Валерьяна Павловича в этой игре был писатель Борис Лавренев. Они могли состязаться несколько часов подряд. Когда шла игра, через столовую проходить было невозможно – белые шарики летали во все стороны. Стук ракеток и крики „аут!“ раздражали Лиду» ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 60).
[Закрыть]. Он играет в пинг-понг. Проводили Мусю [295]295
М. Я. Натансон, сосланную в Пишпек.
[Закрыть]. Это очень для меня большая утрата, я ее люблю. Воронский сидит упорно за мемуарами, пишет вторую часть «За живой и мертвой водой» [296]296
О том же сообщал Радеку и Правдухин: «Ал. Конст. Вор. сильно поседел. Сидит у себя и работает над второй частью „За живой и мертвой водой“». Первая часть вышла в 1927 г. в издательстве «Круг», вторая – в 1928 г., третья – в 1931-м в издательстве «Федерация».
[Закрыть]. Приехала Ольга Форш [297]297
Имеется в виду поездка О. Д. Форш во Францию (в Париже постоянно жила ее дочь) и в Италию.
[Закрыть]. Я еще с ней не видалась, хотя раз пять сговаривалась о свидании, все время наше с ней не совпадает. Она – интересный человек, была у Горького, очень хочется послушать ее рассказы. Внешне шумливая наша жизнь бедна содержанием. Нет в ней ничего, о чем хотелось бы Вам рассказать. Она какая-то неверная, ночная, вся из разговоров и игры для забвенья, оторвана от живой практической жизни людей иного, чем наш, труда. А в ней самой мы не производители, а только потребители. Произошел какой-то неладный отрыв работника литературы от живой жизни. Некоторые писатели деловито занялись упрочиванием своей карьеры. Так не имеющий ни должной компетентности, ни обязательного для редактора профессионального интереса к чужим произведениям Всеволод [298]298
Участник группы «Серапионовы братья» Всеволод Иванов уже в 1921 г. был высоко оценен и поддержан А. К. Воронским, много печатавшим его в «Красной нови» и в 1922 г. сообщавшим о нем Ленину: «Крупный талант, и наш». О повести «Возвращение Будды» (1923) Вс. Иванов записал: «А. Воронскому повесть не понравилась, он ее напечатал в каком-то альманахе и не стал печатать в „Красной нови“ – считал повесть слабой. Я ему поверил, но все же издал повесть отдельно. Повесть затем, позже, была переведена на польский, и помню К. Радек сказал мне как-то: „Вы, Всеволод, написали плохую контрреволюционную книжку. Я читал ее по-польски“. Это и было „Возвращение Будды“. Я не понял Радека, я не понимаю его слов и сейчас» ( Иванов В.Дневники. М., 2001. С. 367. Запись 31 декабря 1946 г.). 21 февраля 1928 г. В. Правдухин писал Радеку: «В Москве я посмотрел „Бронепоезд“ Вс. Иванова. Отдельные сцены хороши, но пьесы, как органического целого нет. Диалог не всегда естественен: часто приподнят и фальшив». Сейфуллина познакомилась с Ивановым в 1923 г.; 15 ноября она писала Лидину: «В следующую пятницу жду Вас к себе. Известите остальных. Вс. Иванова, правда, лучше не звать. Я просто его рассмотреть хотела, но это лучше сделать в другой обстановке» (РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 933. Л. 1).
[Закрыть]занял место Воронского в «Красной Нови». Ходит к высоким лицам с официальными докладами и хозяйственно устраивает бытие. Он крепко скрутил Тамару [299]299
Т. В. Иванова писала о Сейфуллиной: «Лидия Николаевна была не общим нашим со Всеволодом другом, а моим личным и очень близким. Дружба наша возникла еще до моего знакомства с Всеволодом. В переделкинский период Лидия Николаевна была в нашей семье как человек родной всем нам, включая Всеволода, и в последние годы своей жизни она очень сблизилась с моей мамой. Но воспоминания мои о ней носят настолько сугубо личный характер применительно и к моей, и к ее жизни, что тут граница несвоевременности отчетливо мною ощущается. Существуют такие воспоминания, которые можно, по-моему, публиковать только посмертно. Я имею в виду себя. Лидию Николаевны давно уже нет на свете. Если когда-нибудь увидят свет мои воспоминания „О себе самой“ – там Лидии Николаевне отведется большое, может быть, даже одно из главенствующих мест». ( Иванова Т.Мои современники, какими я их знала. М., 1984. С. 132–133).
[Закрыть]. Вы знаете, что она теперь живет с ним. Ему нежелательно даже упоминание о предшественнике, и при нем он не разрешает говорить о Бабеле [300]300
И. Э. Бабель на вопрос лубянского следователя: «Разве в последние годы вы с Ивановым не встречались?» – показал: «С Вс. Ивановым я не встречаюсь с 1927 года, когда он женился на Т. В. Кашириной, с которой до этого был близок я и которая родила от меня ребенка, ныне записанного как сын Вс. Иванова» ( Поварцов С.Причина смерти – расстрел. С. 63).
[Закрыть]. Хорошо еще, что бабеленышу [301]301
Имеется в виду сын Т. В. Кашириной и И. Э. Бабеля Михаил, которого впоследствии усыновил Вс. Иванов и который стал художником. К. И. Чуковский 14 июня 1927 г. записал в дневнике после посещения Сейфуллиной: «На столе у нее карточка Бабелёныша – сына Бабеля. Я не знал, чей это младенец, но он такой толстый, смешной (все хорошиемаленькие дети – смешные), лобастый, что я невольно засмотрелся на карточку» (Т. 12. С. 309).
[Закрыть]позволяет существовать при матери. Заставил ее отказаться от службы и держит как в терему, строго контролируя и телефонные звонки, и посещенья. Тем не менее, она считает себя счастливой. Как чеховская «Душечка» восторгается теперь творчеством Всеволода, которого не признавала за писателя при Бабеле. Поэтому я к ней охладела. Дешевая оказалась бабенка. Маруся все толстеет, скоро родит. А наша Грайка уже родила [302]302
«Собачьи» новости сообщал Радеку и Правдухин: «Самая большая новость в нашем доме, это – то, что Маугли стал папашей, а Грайка – мамашей. Если бы можно было, я бы отправил Вам щенка, но Вы очень далеко забрались. Даже Маугли недоволен этим фактом: не с кем ему поиграть… Заведите настоящую сибирскую лайку и привезите ее с собой сюда».
[Закрыть]. Пять толстых маугленышей попискивают и портят воздух у нас в ванной. Папаша Маугли ничуть не остепенился, также побрызгивает в восторге и буйными объятиями встречает приходящих, пугает прачку и почтальона. Очень сильно страдает от него волоокий Ржанов [303]303
О заведующем отделом печати Ленинградского обкома ВКП(б) Г. А. Ржанове упоминает К. И. Чуковский в «Дневнике» (Т. 12. С. 298, 361).
[Закрыть], по мягкости своего маниловского характера не умеющий отбиться от его сильных лап. Рита опять без работы. Была вакансия и приняли было ее машинисткой в ГПУ, но, к несчастью, она захворала, должна была лечь в больницу и пропустила срок поступления на работу. Сейчас она здорова, было что-то по женской части, не очень тяжелая какая-то операция. Ее беспокоит лето, когда кончится клубная работа мужа, но в общем она – молодец, не нюнит. Здорово играет в пинг-понг. Вас она вспоминает часто и очень просит Вам кланяться, когда буду писать. Дымов (ее муж. – Б.Ф.) тихо острит и по-прежнему перманентно ревнует жену ко всем мужчинам. В общем все по-старому, никаких перемен и экстраординарных событий в нашей ночной чайной нет. Да, теперь у нас рояль и Валя двумя пальцами наяривает на нем «Отойди, не гляди». Шафферша [304]304
Соседка Сейфуллиной по дому.
[Закрыть]из квартиры над нами от этой музыки заболела неврастенией и просит мужа летом, когда будут открыты окна, вывезти ее на дачу, а сейчас немедленно купить каракулевое манто. Появилась у нас новая знакомая, великолепно рыжеволосая крашенная Нина Борисовна [305]305
К. И. Чуковский записал 14 мая 1928 г.: «Пошел к Сейфуллиной – больна, простужена никакого голоса, удручена. В квартире беспорядок, нет прислуги. „Развожусь с Валерьяном!“ Я был страшно изумлен. „Вот из-за нее, из-за этой дряни“, – показала она на молодую изящную даму, которая казалась в этой квартире „как дома“. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Валерьян Павлович изменил Сейфуллиной – с этой „рыжей дрянью“, и С. вместо того, чтобы возненавидеть соперницу, горячо ее полюбила. Провинившегося мужа услали на охоту в Уральск или дальше, а сами живут душа в душу – до его возвращения» (Т. 12. С. 369).
[Закрыть], очень интересная и молодая женщина, киноартистка без ангажемента. Валерьяну за нее от меня уже влетело, но он все же наступательные действия продолжает. Вот все о нас. Скудно, но чем богаты тем и рады, иного нет. Одна надежда что я скоро по-настоящему примусь писать, в труде отмоюсь от этого житейского убожества. Не знаю, какие Вам книги послать, оттого задерживаю посылку. Ларисины два томика [306]306
Рейснер Л.Собр. соч. Т. 1–2. М., 1928; «Книги Ларисы, – писал об этом издании Радеку Правдухин, – мы, конечно, купили. Издано неплохо».
[Закрыть]у нас есть. Не очень нравится мне их внешний вид, а портреты и совсем неудачные. Напишите, получаете ли выписанные Вами газеты [307]307
Видимо, в дополнении к выписанным Радеку московским газетам Сейфуллина выписала ему и ленинградские; в письме Правдухина есть вопрос: «Получаете ли Вы „Красную газету“?»
[Закрыть]. Пишите о себе, ждем от Вас с нетерпением вестей о здоровье, о жизни, о наблюденьях. Очень хорошо – «Экономисты» [308]308
Видимо, речь идет о статье Радека.
[Закрыть]. Напишите, нельзя ли в моей пьесе воспользоваться этим названием.
Затем был долгий перерыв. Летом Сейфуллина отправила Радеку (уже в Томск) телеграмму:
Второе письмо Сейфуллиной было отправлено Радеку лишь осенью:
6-го ноября 1928.Дорогой, родненький Карл.
Виновата я перед Вами и перед Витольдом [311]311
С В. К. Глинским Сейфуллину связывали дружеские отношения; в архиве Радека сохранилось письмо Сейфуллиной, посланное в Москву его приемному сыну (на адрес Р. М. Радек) 18 ноября 1929 г.: «Дорогой Витольд. Когда Вас провожали в Сибирь, я привезла провизию в кожаном черном портфеле. Это портфель моей сестры, он сейчас ей нужен, а у меня нет и купить сейчас не удается. У меня маленькая денежная заминка. Если он у Вас уцелел, пришлите, пожалуйста. Если утерян, не беспокойтесь. Я забыла Вам сказать о нем, когда Вы у нас были. Ждем статью. Был Орлов, очень мне понравился. Я согласилась выступить у них на заводе. Сердечный поцелуй Карлу и Розе Маврикиевне. О себе писать нечего. Живу хорошо, работаю. Не забывайте. Л. Сейфуллина» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 61).
[Закрыть]безмерно, даже и прощения не прошу. Но так складывались обстоятельства, что очень трудно было писать письма именно друзьям. От алкоголя, от ленинградских туманов или вообще от всей, какой-то очень вялой жизни, более года страдала я мрачным ничегонехотеньем. Потом мы уезжали на Урал. Проехали тысячу верст в лодке, посмотрели пески, леса, степи, станицы и поселки. Поездка очень меня взбодрила. Там я совершенно ничего не пила, занималась физическим трудом и очень окрепла. Но по прибытии в Москву как-то опять ошалела: и выпила, и промоталась зря. Розу Маврикиевиу видел только один раз, на следующий день собиралась повидаться с ней у Нади Полуян [312]312
Надежда Полуян – член большевистской партии с 1915 г., жена одного из лидеров левой оппозиции И. Т. Смилги.
[Закрыть], но так и не смогла. Она мне порассказала о Вас. Очень радостно было услышать, что вы оба здоровы, а главное, бодры. Приехала домой, сразу принялась за рассказ. Поэтому опять не сразу написала. Сейчас кончаю рассказ, утомлена им, и письмо выходит с помарками, туго подыскиваются нужные слова. Получила Вашу открытку, дорогой Карл, спасибо, что не забыли меня, несмотря на мое упорное молчание. Жизнь у нас идет по-прежнему, только, к счастью, теперь оба хорошо работаем. Думаем из Ленинграда перебраться в Москву. Лариса была права: творческая работа в городе прошлого, в его жизни с замедленным пульсом, с туманами впридачу – трудна. Надо «стоять со своим лотком» (ее слова) в Москве или жить в настоящей, в живой провинции. Сейчас Валерьян в Москве, подыскивает квартиру, но едва ли удастся найти ее раньше лета. Впечатлений от поездки у меня много. Есть и отрадное, но слишком много «сердца горестных замет». Неожиданно для меня, несмотря на долгое мое молчание и полное отсутствие стараний с моей стороны, популярность моя в глуши в провинции – большая. В станицах и в селах ветеринары, комсомольцы, хорошо грамотные крестьяне, работники кредитных товариществ, даже бакенщики на Урале если не читали, то слышали мое имя, а большинство при дальнейшем откровенном разговоре здорово меня ругали. Искренней похвалы я что-то по совести ни от кого не слышала. Больше всего досталось за грубый натурализм. Но должна сказать, что оказалась я в почетной компании. Один крестьянин, рыбак из поселка Рубежинского разговаривал со мной как Бобчинский с Хлестаковым: «Если Калинина увидишь, Калинину скажи и Рыкову скажи, что проживаю я вот здесь, много страдал от казаков, сидел в тюрьме, сочувствующий пролетариату, сын у меня комсомолец, дочь коммунистка, всё расскажи, и скажи им, что я недоволен». Следом за этим он стал крыть Троцкого, всю оппозицию за то, что пшено у них 80 копеек, а в городе 6 рублей пуд. Я хорошо помню Ваш приказ: «Лидия, не говори о политике, ничего не понимаешь». А когда уезжала за границу еще Вы добавили: «Не говори, пожалуйста, как Пильняк, от лица Совнаркома». Я и не говорила, смиренно выслушивала. Пишу это не потому, что мне известно что письмо будет продезинфицировано в соответствующей лаборатории. Я – человек не трусливый, не боюсь ответственности – ни за свои мысли, ни за свои слова. А пишу Вам искренно о том, что у меня у самой смятенье мыслей и чувств и слева, и справа для меня все неясно. «Растерян мыслями и все чего-то ожидаю». Поэтому никак в рассужденья пускаться не могла, только жадно все слушала, вбирала в себя для переработки. Теперь, когда буду писать свои произведения, откроется для меня и мой собственный вывод. Но очень хотелось бы повидаться с Вами, побеседовать, получить порцию Вашей брани и разъяснений. В письмах это сделать трудно. И хоть нет у меня никакого тайного рассужденья, которого я не могла бы вести где угодно, неприятно все таки, что письма читают. Содержание моего письма к Муське Натансон о делах глубоко личных, о наших с Валей временных тяжелых переживаниях мне сообщили со стороны. Но это – ерунда. В конце концов революция обязывает к неудобствам житейским. По необходимости, можно поспать и в открытой спальне, претерпеть и разглашенье моих личных злоключений. Муська была в Ленинграде во время моего отсутствия, теперь ее отправили куда-то на курорт, и она еще не вернулась оттуда. Ида очень потрясена смертью Мих<аила> Михайловича [313]313
Имеется в виду Ида Владимировна Лашевич – жена одного из создателей Красной Армии Михаила Михайловича Лашевича, сосланного за участие в левой оппозиции на Дальний Восток членом правления КВЖД и там скончавшегося. Ида Лашевич работала директором Государственного еврейского театра в Москве, и в 1928 г. ей объявили партвыговор за то, что она разделяла взгляды левой оппозиции. Тело М. М. Лашевича было доставлено поездом в Ленинград и там захоронено на Марсовом поле (затем могила уничтожена, а после 1956 г. восстановлена). После смерти мужа 21 сентября 1928 г. И. В. Лашевич писала Радеку из Москвы: «Дорогой Карл! Ты, значит, поздно получил мою телеграмму. Я думала, что тебе было бы легче, если бы ты встретил его тело. Как ни безумно тяжело мне, все-таки то, что я с ним проехала этот последний путь, облегчило для меня горе утраты. Теперь группа товарищей решила издать сборник его памяти. В какую форму он выльется – сказать трудно. Думают по образцу красинского. Напиши, дорогой друг. Срок – месяц. Послать по моему адресу: I Дом Советов к. 213. Количеством и обработкой материала – не стесняйся. Привести в порядок успеем, когда соберем всё. Привет! Ида» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 106. Л. 2–3).
[Закрыть]. А у меня тяжелое чувство. Мы с ним при последней встрече поругались. А перед мертвым всегда чувствуешь свою вину. Он был очень хороший человек, и мы дружили с ним еще в Сибири. В Уральске виделась с Преображенским. Пообедали вместе в кооперативной столовой. Он звал к себе, но не удалось пойти, недолго мы там пробыли. Он много работает в тиши своего захолустного жилья. Но есть и уклончик: граммофон завел. Очень хвалился своим граммофоном. Я советовала еще – канарейку. Курьезно как я его разыскивала. Я знала, что он служит в каком-то отделе Губисполкома. Пошла туда. Губисполком переезжал в этот день, отделы не работали. Пошла в редакцию местной газеты. Спрашиваю: «Товарищи, вы не знаете, где живет Преображенский? Хочу его повидать, он – мой хороший знакомый». Если б я спросила адрес какого-нибудь белогвардейца, впечатление, вероятно, было бы такое же. Все очень удивились, сухо и строго объявили, что не знают, да и откуда им знать. Пошла я в столовую, встретила своего старого знакомого т. Коростина. Он работал в ГПУ в Оренбурге, в Уральск приехал по делам на несколько дней. Он был пред<седателем> Губчека в Челябе, и мы вместе с ним работали в комиссии по улучшению жизни детей. Разговорились. Здесь же в столовой были местные губисполк<омовские> работ<ники>, подходившие к нашему столику. От них я узнала адрес Преображенского, но в тот день был товарищеский ужин по случаю нашего приезда, и я к нему не попала. Наутро пошли к нему в Губисполком и пообедали вместе в той же столовке. По приезде домой я нашла на столе письмо от Примакова [314]314
Имеется в виду Виталий Примаков – военачальник, комкор, в 1920-е гг. участник левой оппозиции, отправлен на работу в Афганистан; в 1928 г. отошел от оппозиции; в 1930-е гг. – зам. командующего Ленинградским военным округом, в 1936 г. арестован, расстрелян. Радек был одним из близких к нему людей (см.: Роговин В.1937 М., 1997. С. 376).
[Закрыть]. Он писал из Ташкента, что скоро будет в Москве, оттуда думает приехать повидаться. Он лечился от бешенства, его укусила лошадь. Письмо его какое-то вялое и грустное,может быть от нездоровья. Бабель Тамару бросил. С горя или из-за пылкого темперамента сошлась она с Всеволодом. Из-за этого чуть было наша дружба не крахнула. Я Всеволоду публично (в кабаке Лит<ературно> худож<ественного> кружка в Москве) при многих любопытных не подала руки за то, что он не защитил Ал<ександра> Конст<антиновича> [315]315
Воронского. Не только Сейфуллина считала, что Вс. Иванов не поддержал столь многое сделавшего для него Воронского после его изгнания из журнала; см., например, показания Бабеля: «После снятия Воронского с „Красной нови“ он стал чем-то вроде „воеводы без народа“. Обнаружил колебания Всеволод Иванов – это было сочтено за предательство» ( Поварцов С.Причина смерти – расстрел. С. 57).
[Закрыть]. Тамара встала на сторону Всеволода, заявила, что этот мой жест она принимает и на свой счет. Мне было очень больно. Я очень люблю Тамару. Она – талантливый и душевно большой человек. Но в последний мой приезд в Москву мы с ней встретились случайно, объяснились, она признала мою правоту, и мы с ней опять друзья, но конечно, не с Всеволодом. Я его любила, но теперь у меня к нему острая неприязнь. Презренный человечишко. С Ритой мы тоже были долгое время в разрыве. Она, по глупости, по мещанским навыкам вмешалась в нашу передрягу с мужем, выступила непрошено на мою защиту, я ей запретила бывать у нас. Но теперь все улеглось. Она милая душевная девчонка. Мы опять дружны. Терпели они материальный крах, опять сильно нуждались, но сейчас она служит на 70 руб. Работает и Дымов. Наш среброкудрый Воронский очень от волос похорошел, много пишет, хоть мало печатает. Напишите, Карл, как Вы живете. Рита летом была в Новосибирске. Ей там рассказывали, что студенты в Томске за пятак показывают приезжим «живого Радека». Милый мой Радек, как я соскучилась, двугривенный бы не пожалела, чтоб поглядеть на Вас живого. Из Витольдова имущества извлекла я Вашу фотографию с Соней [316]316
Софья Карловна Радек – дочь К. Б. Радека; в 1937 г. была выслана вместе с матерью в Астрахань.
[Закрыть]. Она стоит у нас в столовой. Витольду низко кланяюсь. Отдельно не пишу, устала, вот какое письмище намахала. Пусть он напишет мне: выслать ему драповое пальто или уже поздно. Я проездила долго, надо было к осени выслать. Не забывайте меня, дорогой мой друг. Мы с Валей постоянно Вас вспоминаем. Он бы приписал сейчас сам, но он в Москве.Целую Вас крепко Л. Сейфуллина.
Да! здесь тоже в Доме ученых живет Пригожин [317]317
Речь идет об А. Г. Пригожине – научном работнике, члене РКП(б) с 1918 г., директоре ИФЛИ, арестованном в 1936 г.
[Закрыть]. Он опять с Таней, Ирочка от него ушла, принесла ему много всяческих неприятностей. И он, и Таня бывают у нас ежедневно, играют в пинг-понг. Оба просили передать Вам сердечный привет. Л.С.P. S. Напишите, не надо ли Вам чего-нибудь прислать, книги или из одежды что-нибудь. Если табаку, то какого? Вы ведь в этом отношении гурман.
Завтра 11 лет [318]318
Годовщина Октябрьской революции.
[Закрыть]. Сердечно поздравляю с большим праздником [319]319
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 55–60.
[Закрыть].
…Сейфуллина не выступила на московском писательском митинге, посвященном окончанию процесса по делу Радека и других, хотя ей и могли напомнить о дружбе с «врагом народа». В 1938-м арестовали В. П. Правдухина. Из опубликованных сочинений мемуаристов не узнать, что пережила в те годы Лидия Николаевна. «Она не знала иезуитской заповеди: „падающего толкни!“» – сказал Фадеев уже после смерти Сейфуллиной [320]320
Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 160.
[Закрыть].
В 1939 г. большую группу писателей представили к наградам. Бабеля, Пастернака, Олешу и Эренбурга из списка вычеркнули лично Фадеев и Павленко [321]321
Литературный фронт. История политической цензуры 1932–1946 гг. Сб. документов. М., 1994. С. 38.
[Закрыть]. Остальных проверял Берия. Секретарь ЦК Андреев докладывал Сталину, что «просмотрев с тов. Берия списки писателей», он считает, что заслуживают внимания материалы НКВД, компрометирующие нескольких писателей. Далее были перечислены девять имен. Среди них Сейфуллина [322]322
Там же.С. 39.
[Закрыть].
5. Писатели прощаются с Радеком
(Вместо эпилога)
Эпистолярный архив Карла Радека 1930–1936 гг., если он не уничтожен, остается недоступным исследователям. Надо полагать, в нем было немало писательских писем – эти годы Радек выступал в печати не только как публицист, но и как литературный критик, причем литературные статьи его, как и доклад на Первом съезде советских писателей, обычно вызывали заметный резонанс: зачастую то, что мог себе в этих выступлениях позволить Радек (разумеется, с предварительного разрешения Сталина), не мог позволить никто из советских авторов (таковы, например, две известинские – 18 и 25 мая 1934 г. – статьи Радека о романе И. Эренбурга «День второй», в которых утверждалось право советских людей прочесть «не сладкий» роман о Кузнецкстрое и отвергалась демагогически разгромная критика этого романа)…
Карл Радек был арестован 16 сентября 1936 г.; он сдался через 79 суток, проведенных на Лубянке, и не только начал давать требуемые показания, но взял инициативу в свои руки и стал творческим соавтором фантастического сценария будущего процесса (его подробности он обсуждал лично со Сталиным). Судебный процесс по делу «антисоветского троцкистского центра», где Радек наряду с Пятаковым и Сокольниковым, был главной фигурой, начался 23 января 1937 г. и продолжался неделю.
25 января 1937 г. состоялось заседание Президиума Союза советских писателей, посвященное начавшемуся процессу; на нем крови подсудимых требовали Вс. Иванов, Б. Пильняк, К. Федин…
В резолюции заседания было записано: «Одной из неотложных задач в свете выявившихся обстоятельств является, по правильному указанию тт. Безыменского, Сельвинского, Суркова и др., всестороннее разоблачение капитулянтских литературных концепций Радека и Бухарина [323]323
Н. И. Бухарин еще не был арестован, но отмашку писателям «разоблачать» его уже дали.
[Закрыть], немало вреда принесших советской литературе, концепций, дающих искаженное представление о пролетарской литературе СССР и Запада и ориентирующих литературную молодежь в направлении, явно враждебном марксистско-ленинскому пониманию искусства».
26 января 1937 г. «Литературная газета» напечатала передовую статью «Нет пощады изменникам!» и массу писательских откликов на московский процесс – статьи А. Толстого, К. Федина, Ю. Олеши, А. Новикова-Прибоя, М. Шагинян, Вс. Вишневского, М. Козакова, Л. Леонова, В. Шкловского, И. Бабеля, А. Караваевой, М. Ильина, С. Маршака, Н. Огнева, А. Платонова, Г. Фиша, Л. Славина, В. Луговского, К. Финна, Д. Мирского, Б. Лавренева, Р. Фраермана, А. Малышкина.
На впечатляющем фоне разогретой писательской публицистики («К стенке!» – требовал Вишневский, «Террарий» – гвоздил скамью подсудимых Леонов), вымученно-сдержанной была короткая заметка Бабеля («Такой программы мы не хотим», – было сказано в ней о названной в обвинении фашистской «программе» обвиняемых). Писатели говорили о подсудимых как о покойниках. Н. Огнев назвал Радека «космополитическим шутом и негодяем», Л. Славин – «кровавым пошляком», А. Платонов отказал подсудимым в праве называться людьми и призвал коллег художественно изобразить нелюдей («„Душа Радека“ в свободном, типическом, так сказать, виде – поддается изображению»), поскольку «нет уверенности, что мы никогда в будущем не встретимся с еще более уродливыми фашистскими чудовищами». Газета писала, что за «преступниками и убийцами» стоит «матерый бешенный волк фашизма Иудушка-Троцкий», который «еще жив». Обо всем этом поэты говорили стихами. В. Гусев связал «диверсии» Радека с Украиной:
Школьники Киевщины в тетрадях
Пишут стихи о своей стране,
Это их счастливое детство Радек
Хотел спалить на фашистском огне.
Другой опус назывался «Мастера смерти», в нем вспоминались недавние годы, когда
Подлые шпионы и бандиты
Радеками терлись возле нас.
Может быть, еще не все добиты —
Крепче руки и острее глаз!
Этой поэтической находкой начинал 1937-й перспективный Евгений Долматовский.
28 января государственный обвинитель Вышинский потребовал казни всех подсудимых. Он с наслаждением процитировал статью Радека «Троцкистско-зиновьевская банда и ее гетман Троцкий»: «Уничтожьте эту гадину! Дело идет не об уничтожении честолюбцев, дошедших до величайшего преступления, дело идет об уничтожении агентов фашизма» и резюмировал: «Так писал Радек. Радек думал, что он писал о Каменеве и Зиновьеве. Маленький просчет! Этот процесс исправит эту ошибку Радека: он писал о самом себе!» [324]324
Процесс антисоветского троцкистского центра. М., 1937. С. 187.
[Закрыть]
29 января Радек выступил на процессе с длинным последним словом; он полностью отдал его «разоблачению» Троцкого. Увлекшись, Радек ляпнул посреди речи «товарищи судьи», но был прерван бдительным председателем Военной коллегии Верховного суда Ульрихом: не товарищи, а граждане. В заключение Радек исполнил последнее требование Сталина и призвал еще не арестованного Бухарина «сложить оружие» и признаться в террористической деятельности. Снисходительности Радек у суда не просил: верил, что это ему гарантировано.
Лион Фейхтвангер запечатлел Радека на процессе в печально знаменитой книге: «Писателя Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не забуду, ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное худое лицо, обрамленное каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический, ни как при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку легким нежным жестом, или как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера – надменный, скептический, ловкий, литературно образованный… Из семнадцати обвиняемых тринадцать – среди них близкие друзья Радека – были приговорены к смерти; Радек и трое других – только к заключению. Судья зачитал приговор, мы все – обвиняемые и присутствовавшие – выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи немедленно удалились. Показались солдаты, они вначале подошли к четверым, не приговоренным к смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. И Радек пошел. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговоренным к смерти, своим друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся» [325]325
Фейхтвангер Л.Москва. 1937. М., 1937. С. 100–101.
[Закрыть].
