Текст книги "Великая Отечественная на Черном море. часть 2 (СИ)"

Автор книги: Борис Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

«Воспоминания» (?) военачальников, чувствующих за собой немалые грехи, – пишутся в надежде, что, жалеючи, их поддержат бывшие «благодарные» (?) подчиненные. Так, и в нашем случае. «Вспоминает» полковник в отставке И.П. Безгинов, в то время капитан, офицер оперативного отдела штаба армии: «Меня вызвал вечером Крылов, сказал: Иди к командующему. Я вошел в комнату генерала. Петров был мрачен и сосредоточен, голова его дергалась. «Садитесь, будем писать приказ»… Приказ: противник овладел Севастополем. Приказываю: Командиру Стодевятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы, к партизанам».

Мы совсем недавно знакомились с официальной версией последнего приказа по армии, отданного Петровым. Было там что-то о партизанах, о горах? Вот то, что отпечатанный и подписанный приказ был сразу роздан командирам дивизий (благо, что все они были собраны на совещание в потерне батареи – Б.Н.) – это очень существенный момент, – именно копия приказа, а не пропуск на подводную лодку, давали право командирам дивизий и бригад, покинуть гибнущую армию.

С адмиралом Октябрьским все ясно,– его действия и поступки в тот вечер слишком красноречивы, их можно не комментировать. Но вот как генерал Петров решился оставить свою гибнущую армию? Вдова члена военного совета армии Чухнова, со слов покойного мужа, вспоминала: «…Отдав последний приказ, Петров ушел в свой отсек. Он находился там один довольно долго. Член Военного совета Иван Филиппович Чухнов стал беспокоиться и, подойдя к двери, приоткрыл ее и заглянул. И вовремя! Если бы не чуткость этого человека, мы лишились бы Петрова. В тот момент Петров, лежа на кровати лицом к стене, расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова… Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру».

Для того, чтобы с большей достоверностью описать события этой тагической ночи воспользуемся почасовой хронологической таблицей.

1 июля 1942 года.

00 ч 00 мин. Спецподразделение особого назначения ЧФ – группа (рота) «017» организовала охрану высшего командного состава и выдачу пропусков на эвакуацию, которые подписывали Октябрьский и Петров.

Вот очередное свидетельство того, что все действия Филиппа Сергеевича Октябрьского были продуманы и выверены. Обсуждение основных кандидатур на первый (и последний) этап эвакуации производилось Октябрьским, Кулаковым и Чухновым, а подписи на пропусках поставили Октябрьский и Петров.

01 ч 00 мин. Вице-адмирал Октябрьский (в гражданском плаще и засаленной кепке в целях маскировки), Кулаков, Кузнецов, Ермилов спускаются в подземный переход 35-й ББ и по правой подземной потерне переходят в правый КДП (командно-дальномерный пост откуда под охраной спецгруппы «017» на автомашинах попадают на аэродром и в 01.30 на «СП-84» убывают в Краснодар.

01 ч. 30 мин. Военный Совет Приморской армии: И.Е. Петров и И.Ф. Чухнов, П.А. Моргунов, а также Н.И. Крылов, К.С. Вершинин и другие спускаются в подземный переход ББ-35 и по левой подземной потерне переходят на посадку в буксир.

Мы уже вели речь о том, что согласно опубликованным данным и архивным документам из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов ПС-84 («Дуглас»). Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили 23,65 т боеприпасов и 1221 кг продовольствия и вывезли 232 человека, в том числе 49 раненых и 349 кг важного груза.

Посадка на подводные лодки Л-23 и Щ-209 командования Приморской армии, штабов СОРа и армии, руководства города проходила более организованно, хотя и не обошлось без эксцессов. Около 1 часа 30 минут ночи 1 июля 1942 года Военный совет Приморской армии в составе Петрова, Моргунова, Крылова, Чухнова и командиров штаба армии, штабов соединений, командиров соединений и комиссаров спустились по винтовому трапу в левый подземный ход-потерну 35-й батареи и затем, пройдя ее, вышли на поверхность земли через левый командно-дальномерный пост вблизи спуска к рейдовому причалу. Было относительно тихо. Противник продолжал вести беспокоящий огонь из орудия с Северной стороны по аэродрому и всему Херсонесскому полуострову. Причал охранялся автоматчиками из состава отдельного батальона охраны 35-й береговой батареи. На прибрежных скалах и в непосредственной близи от причала к тому времени собралось множество неорганизованных военных и гражданских людей.

Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии рассказывал: «Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: «Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите». И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал...». Обстановка не исключала, что помимо диверсанта мог стрелять и наш военнослужащий, потерявший самообладание.

Шедший вместе с этой группой начальник штаба Береговой обороны полковник И.Ф. Кобалюк вернулся назад и передал, что остается на батарее, никуда не пойдет и погибнет вместе с батареей.

Переправляли людей на подводные лодки, стоящие мористее рейдового причала, на небольшом буксире «Папанин» и только тех, кто имел пропуска за подписью Октябрьского и Кулакова… Обратите внимание, Карпов, в основу своей повести положивший воспоминания генерала Петрова, уточняяет, что пропуска были подписаны Октябрьским и Кулаковым. В соответствии с решением Военного совета СОРа эвакуации в первую очередь на двух подводных лодках и самолетах подлежал только высший и старший комсостав от командира полка и выше. В список, как уже отмечалось, было включено от ЧФ 77 человек, а всего в списке числилось 139 человек.

Подводная лодка «Щ-209» приняла на борт Военный Совет Приморской армии со штабом армии, а всего 63 человека и в 2 часа 59 минут 1 июля вышла на Новороссийск, куда и прибыла после сложного похода 4-го июля около 8 часов утра. Подводная лодка «Л-23» приняла на борт 117 человек руководящего состава СОРа, ОВРа и города и находилась на рейде в ожидании получения сигнала ракетой с борта самолета, на котором должен был улететь Октябрьский. Сигнала не последовало из-за сложного вылета. И только после получения радио от Октябрьского, уже прилетевшего в Краснодар в 8.47, «Л-23» вышла в рейс, прибыв в Новороссийск в 6.30 3 июля.

04 ч 00 мин. Враг обрушил всю мощь своей артиллерии и авиации по городу и рубежу обороны: дача Фирсова – хутор Иванова – хутор Пятницкого – истоки Стрелецкой бухты.

05 ч 30 мин. Отдельные отряды защитников Севастополя и рабочие отряды ведут упорные бои в городе.

05 ч 00 мин. Самолет «ПС-84» с командованием СОРа прибыл в Краснодар. Для оставшегося организовывать оборону и эвакуацию генерал-майора Новикова была послана телеграмма: «По приказу командующего ЧФ «Дугласы» и морская авиация присланы не будут. Людей сажать на БТЩ, СКА и ПЛ. Эвакуацию на этом заканчивайте».

Теперь перейдем к комментариям по событиям той ночи.

В 2 часа ночи 1 июля генерал Петров с членами Военного совета Чухновым и Кузнецовым, начальником штаба Крыловым, своим заместителем Моргуновым и другими работниками управления армии пошли для посадки в подводную лодку… Если бы шифровальщик вовремя доложил содержание Директивы Буденного, направленной в адрес командования СОР, то все вышеперечисленные начальники направились бы не на лодку, а на КП 35-й батареи, руководить войсками, ведущими бой на позиции…

В. Карпов, плотно общавшийся с генералом Петровым в период сбора информации по интересующему нас периоду, утверждает, что Иван Ефимович во главе офицеров своего штаба начал движение на лодку в 02 часа ночи 1-го июля. Со слов В. Карпова генерал Петров неоднократно говорил, что он покидал Севастополь, надеясь организовать эвакуацию оставшихся в живых. Это желание помочь им (а помочь можно только извне?) было главным, что помогло ему пройти под тяжелыми взглядами и подавить в себе возникавшее намерение остаться с боевыми товарищами.

Нам же следует принять в расчет, что, описывая этот, должно быть, самый сложный и трагический эпизод в жизни генерала Петрова, Карпов не мог быть до конца объективным, слишком трогательно, по-сыновьи, относясь к Ивану Ефимовичу. Кстати, о сыне Петрова. Сын его, Юрий, после прохождения ускоренного курса обучения в Ташкентском пехотном училище прибыл в Севастополь и исполнял обязанности адъютанта командующего армией, то есть, отца. В тот последний вечер, как описывает в своих воспоминаниях Гурин, бывший сержант группы «017», обеспечивающий охрану командования, перед сбором руководящего состава армии и флота на совещание из помещений батареи были удалены все офицеры, не исключая порученцев, адъютантов и прочих. Судя по всему, лейтенант Юрий Петров был среди тех, кого решительно выдворили из батареи, спецназовцы, выполняя приказание начальника штаба СОР капитана 1 ранга Васильева. О том, в каком состоянии был генерал Петров перед посадкой на подводную лодку, мы уже представляем по воспоминаниям Чухнова и у нас нет особых оснований им не верить. Почему «особых»? Да, потому, что останься Петров на КП батареи для руководства армейской группировкой, Чухнов, как первый член Военного совета армии, обязан был остаться вместе с командующим.

Возвращаемся к описанию эпизода В. Карповым: «…Подводная лодка находилась в двухстах метрах от причала. У берега стоял рейдовый буксир. Моряки торопили: лодку и буксир мог накрыть артналет, или мог повредить даже отдельный, шальной снаряд. Подойдя к подводной лодке, буксир из-за волнения моря не мог стать к ней вплотную. Прыгали изо всех сил, чтобы не упасть в воду. Некоторые срывались. Не мог перескочить на лодку Крылов, он был еще слаб после ранения. Моряки быстро нашлись – расстелили шинель, положили Крылова, раскачали и перебросили на палубу лодки.

…Юра, сын и адъютант Петрова, отстал где-то на берегу. Потом его все же нашли. В последние минуты перед погружением его подвезли к подводной лодке. Петров все еще стоял на палубе, буксир то подбрасывало вверх, то он проваливался вниз. Юра замешкался, не решаясь перемахнуть через вскидывающиеся волны. Петров прикрикнул на сына: – Юра, прыгай немедленно! Юра прыгнул и едва не сорвался в воду, но успел ухватиться за поручни. Ему помогли взобраться наверх. Лодка сразу же стала готовиться к погружению…».

Владимир Карпов по известным этическим соображением не стал уточнять отдельные нюансы последнего эпизода, а нам придется это сделать. Для начала обратимся к воспоминаниям командира «Щ-209» В.И. Иванова. В своем письме Карпову он писал:

«27 июня погрузил боезапас и 28-го вышел в Севастополь. В ночь с 28-го июня на 29-е получил радиограмму с приказанием выбросить боезапас в море и идти в Камышевую бухту под Севастополем. Придя туда, я получил предписание – в районе 35-й батареи лечь на грунт и всплывать с темнотой. С наступлением полной темноты 29-го всплыл и дожидался дальнейших указаний. Приблизительно около двух часов подошла шхуна, и первая партия офицеров во главе с генералом Петровым перешла на подводную лодку. Все спустились вниз, а Петров остался на мостике. Через некоторое время шхуна подошла вторично. На ПЛ перешла еще группа офицеров. Время было без нескольких минут 2 часа, я думал, что больше не будет пассажиров, предложил генералу Петрову спуститься в подводную лодку, так как уже светает и надо уходить. Генерал Петров мне ответил, что на берегу остался его сын. Подошла шхуна и на ней оказался сын Петрова, но вместе с ним прибавилось еще пассажиров. Немедленно все спустились в лодку. Сразу погрузились. Было уже почти светло…».

Теперь давайте разбираться. Во-первых, Иванов ошибся с датой: посадка на лодку происходила в ночь с 30-го на 1-е, а не с 29-го на 30-е. Иванову не мудрено было ошибиться датами – лодка более суток ожидала приказа с КП СОРа. Во-вторых, пересадка офицеров происходила не шхуной, а рейдовым буксиром. «Щ-209» неоднократно ходила в Севастополь, командир вполне мог и не упомнить всех деталей последнего рейса.

Далее, Иванов утверждает, что вторая партия офицеров прибыла на лодку в 2 часа ночи. Это означает, что группа офицеров штаба с Петровым покинула батарею около часа и прибыла на лодку, как минимум, в 1 час 30 минут. В третий рейс к причалу батареи буксир отправился не ранее 2-х часов. По данным астрономического ежегодника за 1942 год рассвет 1-го июля наступил в 02 часа 58 минут. Значит, Юру Петрова доставили на лодку не ранее этого времени. Выходит, что процесс его розыска и доставки занял не менее часа. С учетом обстановки на батареи в эти часы – это вполне естественно. Карпов не пишет о том, что при следовании по потерне на посадку была попытка убить Петрова. Идущий перед ним начальник отдела комплектования армии подполковник Семечкин «принял на себя» 5 пуль из автоматной очереди, выпущенной одним из матросов, стоящим в коридоре потерны, и «обеспечивающим» (?) посадку…

Казалось бы, какая разница: два или три часа ночи – время ухода лодки. То, что последний час задержки лодки был связан с поиском и доставкой на борт Юры Петрова, это очевидный факт. Петрова можно, по-человечески, понять. Сначала он согласился на прибытие семнадцатилетнего сына в осажденный Севастополь. Теперь он рисковал его навсегда потерять вместе с гибнущей армией. Нам же предстоит ответить на очень непростой вопрос: знал ли Иван Ефимович, покидая Севастополь, содержание последней телеграммы, посланной Буденным? Той телеграммы, согласно которой он должен был остаться во главе обреченной на гибель армии…

Карпов сознательно уклонился от обсуждения этого вопроса. Как офицер Генерального штаба, Карпов отлично знал процесс прохождения шифр телеграмм и ответственность специалистов связи за их своевременную обработку и доставку адресатам. Невнятное объяснение, что телеграмма была принята с опозданием из-за неисправности приемного центра СОР, не выдерживает критики при том, что капитан-лейтенант Б. Островский и старший лейтенант В. Гусаров были высококлассные специалисты связи. Кроме приемного центра СОР до вечера 1 июля функционировал приемный радиоцентр авиации, который дублировал радиосети со штабами на Кавказе и уже тем гарантировал бесперебойное прохождение информации.

Любопытную информацию обнаружил В. Карпов в дневниках члена Военного совета Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова: «4-го июля. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…

13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе. Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей».

Во время одной из встреч с Карповым Иван Ефимович сказал, что по прибытии на Кавказ он высказал адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров был уверен, что при соответствующей организации можно было вывести из Севастополя оставшихся в живых его героических защитников.

На чем основывалась такая уверенность генерала Петрова? О том, каковы были реальные возможности помочь севастопольцам, свидетельствуют данные, приведенные историком Басовым в статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ»: «До 29 августа в Черное море из Азовского прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся. Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбопромысловых и более 2570 гребных судов».

Это данные за 4-е августа 1942 года. Как минимум, сотня судов могла быть выделена для спасения воинов в Севастополе. В те дни и ночи, когда отчаявшиеся воины отправлялись в море на плотах, автомобильных камерах, и пр., сотня мореходных судов, посланных в несколько приемов к берегу Херсонеса, спасла бы многие тысячи жизней. Если бы половина этих судов погибла при переходе, и то несколько тысяч воинов можно было бы спасти.

Спланировать и организовать операцию по спасению следовало на уровне командующего Азовской флотилии и Керченской ВМБ при общем руководстве того же адмирала Исакова, возглавлявшего при штабе фронта военно-морскую группу. И по здравому размышлению, именно Исаков несет значительно большую, чем нарком Кузнецов, ответственность за трагический исход севастопольской обороны. В первую очередь он, как представитель Наркома ВМФ, а не Буденный, должен был направлять и контролировать деятельность адмирала Октябрьского. Все отговорки, вроде той, что Крымский фронт требовал к себе больших средств и основного внимания, не выдерживают критики. Сначала загубили на корню процесс эвакуации разгромленной группировки Крымского фронта, затем пустили на самотек обеспечение Севастополя. Если бы не личное заступничество Кузнецова перед Сталиным, не сносить бы головы командующему Керченской ВМБ – адмиралу Фролову. А где при этом был адмирал Исаков?

Можно себе представить «тематику» этого непростого, вымученного, выстраданного разговора между Петровым и Октябрьским после прибытия их на Кавказ. Да и имел ли Иван Ефимович полное моральное право резко критиковать адмирала Октябрьского? По всем объективным признакам – имел. По отдельным моральным критериям позиция Ивана Ефимовича была не безупречна, особенно в последние часы пребывания на Крымской земле. Иван Ефимович отчетливо представлял, что останься он в Севастополе, – вместе с ним погибнет и сын… К такой жертве он, похоже, не был готов. Что же касается взаимоотношений генерала Петрова с адмиралом Октябрьским… С первого же дня совместной деятельности в Севастополе Иван Ефимович позволил Октябрьскому присвоить слишком большие полномочия, в том числе, и при решении оперативных вопросов управления войсками. Примеры тому мы отмечали в декабре, в январе, в марте, и особенно – в июне… Будь на месте Ивана Ефимовича генерал-лейтенант Черняк (чему так и воспротивился Октябрьский),такой бы вариант отношений адмирала и генерала-командующего армией не прошел бы…

А теперь остается признать, что Иван Ефимович был обречен разделить с Октябрьским часть общей вины за печальный финал обороны Севастополя и за трагедию на Херсонесе.

Вернемся на 35-ю батарею утром 1-го июля 1942 года.

Обещание Моргунова сбылось: ранним утром в район 35-й батареи прибыли батальоны полка береговой обороны общей численностью 1500 человек. Таким образом, количество бойцов и командиров, поступающих в непосредственное распоряжение генерала Новикова, составляло порядка 7-8 тысяч человек боевого состава. Эти силы, как отмечает Моргунов, были направлены на создание второго рубежа обороны в районе бухты Камышевой, частью по Турецкому валу от Горбатого моста и до моря, а также в непосредственной близи от 35-й береговой батареи. Это все без учета остатков дивизий и бригад, занявших к утру 1-го июля первый рубеж обороны на линии от истоков бухты Стрелецкой через хутор Пятницкого до хутора Фирсова. Так что силы были не только для прикрытия района эвакуации, но и для продолжения борьбы на плацдарме.

Со средствами обеспечения, с боеприпасами, положение, действительно, было катастрофическое. 30 июня их поступило всего 25 тонн, а в ночь на 1 июля – 23,6 тонны. Из-за отсутствия должной организации приемки судов с 28-го по 30-е июля был сброшен в воду боезапас и продовольствие с двух тральщиков и трех подводных лодок. Об этих фактах имеются записи в вахтенных журналах судов. Тылы армии и флота с вечера 29 июня свернули свою работу, приступив к уничтожению запасов фуража и продовольствия.

Мы уже вели речь о том, что Петров и Моргунов покинули 35-ю батарею в 1 час 30 минут 1 июля после того, как они «…ввели в курс дела» по обороне и эвакуации генерала Новикова и его штаб.

К утру все помещения и коридоры батареи, как следует из воспоминаний очевидцев, были переполнены старшим командным составом армии. Оторванные от своих частей, сдерживающих из последних сил вражеские атаки, командиры находились в тревожном состоянии ожидания предстоящей эвакуации.

Для «поддержания духа» многие из них употребляли американский коньяк, в изобилии имевшийся на батарее. Это сразу бросилось в глаза связисту штаба флота капитан-лейтенанту А.В. Суворову, прибывшему на батарею вечером 30 июня. Если Суворов был такой наблюдательный, то он должен был отметить и тот факт, что начальник штаба СОР, капитан 1 ранга Васильев в тот последний вечер на 35-й батарее принял солидную дозу коньяка и, быть может поэтому, убывая на Кавказ, не дал четких указаний связистам. Все это подметил Линчик. Старший лейтенант Линчик, вернувшись из плена, не был связан условиями субординации со своими бывшими начальниками и был более откровенен в воспоминаниях.

Как пишет Моргунов, утром 1 июля враг обрушил всю свою мощь артиллерии и авиации на нашу оборону на подступах к городу и особенно по самому городу. Затем огонь был перенесен на укороченный рубеж обороны на линии дача Фирсова (на берегу Черного моря) – хутор Иванова – хутор Пятницкого – истоки бухты Стрелецкой, и на второй рубеж обороны: на линии хутора Пелисье – хутор Гречанова у Камышовой бухты.

В воздухе непрерывно находилось по 25-30 самолетов противника, которые как на полигоне, не встречая ответного зенитного огня, сбрасывали бомбы на наши позиции и на бреющем полете вели огонь из пушек и пулеметов. Израсходовав боезапас, была подорвана береговая батарея № 14 у Стрелецкой бухты. Весь личный состав во главе с ее командиром Г.И. Халифом и политруком Г.А. Коломийцевым погибли в последней контратаке после того, как закончились снаряды.

Главные удары противник наносил по хутору Пятницкого, хутору Меркушева, по районам Камышовой и Стрелецкой бухт. По всему фронту разгорелись тяжелые бои, длившиеся с неослабевающей силой целый день. Наши войска отчаянно отстаивали первый рубеж, который поддерживала артиллерия армии, получившая ночью немного боезапаса, доставленного самолетами. Ожесточенный бой шел также в районе железнодорожного вокзала и Куликова поля между противником, стремившимся быстрее овладеть городом, охватывая его с юго-запада, и нашими отдельными подразделениями армии и Береговой обороны, не успевших отойти, и группами рабочих, большинство которых погибло.

Отделы армейского тыла не просто «свернули» свою работу, а попросту бросили имущество и остававшиеся боеприпасы. По воспоминаниям начальника боепитания полка Рубцова, он по приказанию командира полка был направлен за боеприпасами и в районе городка 35-й батареи обнаружил десятки автомашин с различным имуществом и боеприпасами. Машины никем не охранялись и были фактически брошены. Инициативный «начбой» обнаружил полуторку, загруженную ящиками с патронами для автоматов и ручными гранатами. С большими трудностями по дороге, простреливаемой немцами, он доставил боезапас на позиции полка, ведущего бой в районе мыса Фиолент. Нужны ли здесь комментарии? Вы ознакомьтесь с перечнем трофеев, захваченных немцами после боев на мысе Херсонес.

Попытки Новикова организовать оборону 1 июля оказались малорезультативными из-за отсутствия связи с частями и их слабой управляемости. Позиции нашими воинами защищались «вахтовым» методом – с темнотой в окопах оставалось боевое охранение, а основная масса матросов и солдат шли к берегу под скалы, в надежде на приход кораблей. И даже эти, по сути, безобразные явления только свидетельствуют о том, что 2, 3 и даже 4 июля при наличии воли командующего флотом можно было под охраной «морских охотников» привести к берегам Херсонеса несколько десятков быстроходных сейнеров, мореходных баркасов для эвакуации защитников Севастополя. При условии гибели половины из них на оставшейся половине были бы вывезены сотни обреченных на смерть героев. Мне по-человечески жаль генерала Новикова, но и он не сделал даже того, что от него зависело. Как в той старой сказке, ему была поставлена задача – день простоять и ночь продержаться. Но за эти сутки он был обязан приложить максимум усилий, чтобы обеспечить эвакуацию нескольких тысяч офицеров армии и флота.

Заметьте, мы уже не ведем речь о боевых кораблях, прихода которых с таким нетерпением и надеждой ждали защитники Херсонеса. В том, что «…флот нас не бросит» убеждали «серую» пехоту бывалые моряки… Ржавого железа, пропахшего нужниками, пожалели Филипп Сергеевич? Интересно, во время удушья от приступов астмы вам, адмирал, юноши в окровавленных тельняшках не являлись? Брошенные командованием, наивные, как маленькие дети, солдаты и, особенно, матросы ждали, что за ними придет «Эскадра»… Итак, очередная ночь до следующего утра. А с рассветом, немного отдохнув, они возвращались в окопы, участвовали в атаках, гибли массами, но не теряли надежды на спасение. Они до конца верили вам, – адмирал Октябрьский. Ваша ранняя астма – это их загробное проклятие в качестве аванса от ожидавшего вас Ада, адмирал.

С вылетом командования Севастопольского оборонительного района в начале ночи 1 июля 1942 г. командир 109-й стрелковой дивизии генерал-майор П.Г. Новиков приступил к исполнению обязанностей старшего военачальника в Севастополе. Вся тяжесть руководства обороной последних рубежей по прикрытию предстоящей эвакуации старшего комсостава теперь лежала на нем и его штабе. Руководство штабом перешло к начальнику штаба дивизии подполковнику С.А. Комарницкому. Комиссар дивизии бригадный комиссар А.Д. Хацкевич становился старшим политработником. Генерал Новиков и его штаб расположились в соответствии с последним приказом командующего СОРа в казематах 35-й береговой батареи. Там же находился и его помощник по морской части с морской оперативной группой капитан 3 ранга А.Д. Ильичев, который теперь исполнял обязанности старшего морского начальника.

Перед Новиковым и Ильичевым стояли задачи, поставленные Октябрьским: первому силами оставшихся боеспособных частей армии и Береговой обороны прикрыть район эвакуации – рейдовый причал у 35-й береговой батареи и причал в Казачьей бухте; второму – организовать посадку старшего командно-политического начсостава армии и Береговой обороны в ночь с 1 на 2 июля на высылаемых для этого из Новороссийска 4 БТЩ, 10 сторожевых катерах, а также пяти подводных лодках.

Список этих кораблей Октябрьский вручил Ильичеву перед своим вылетом на Кавказ при инструктаже. Но как было уточнено позже начальником штаба флота Елисеевым, эвакуация на этом должна была заканчиваться. Такое решение командования СОРа подтверждается телеграммой Елисеева, посланной Новикову 05 ч. 40 минут 1 июля 1942 года, то есть сразу же по прибытие Октябрьского на КП флота. Текст этой телеграммы нам уже знаком: «…по приказанию КЧФ «Дугласы» и морская авиация присланы не будут. Людей сажать на БТЩ, СКА и ПЛ. Больше средств на эвакуацию не будет. Эвакуацию на этом заканчивать».

Содержание этой телеграммы является очередным подтверждением того, что речь шла только об эвакуации старшего командно-политического состава армии и береговой обороны. И решение это принято лично командующим флотом – вице-адмиралом Октябрьским. Из этого следует, что отзыв старших офицеров с позиций для предстоящей эвакуации – личная инициатива командующего.

По словам Гусарова, обеспечивающего связью морскую оперативную группу, он имел связь со штабом флота, с подводными лодками и тральщиками, где по штату были положены шифровальщики. С катерами – «морскими охотниками», документов на связь не было, управлять их действиями не было возможности, что изначально срывало план эвакуации. В связи с последней информацией вознакает естественный вопрос: какими средствами связи располагало командование, находясь на 35-й батарее?

Наличие и состояние связи, как важнейшего органа управления войсками СОРа, генералу Новикову досталось в самом ограниченном варианте. Вот что писал по поводу фактического положения со связью бывший начальник связи СОРа тогда капитан 3  ранга В.С. Гусев:

«Узел связи СОРа, перешедший на 35-ю батарею с 21.00 29 июня 1942 г. решением Военного Совета СОРа, нес 7 радиовахт на направлениях: Москва – Ставка ВТК, Москва – нарком ВМФ, Краснодар – штаб Северо-Кавказского фронта, Туапсе – ЗБФКП штаба ЧФ, корабли в море, подводные лодки в море.

Эта связь обеспечивалась двумя радиопередатчиками на 35-й батарее (один в радиорубке «Бухта-37» и второй на радиомашине, находящейся в капонире рядом с радиорубкой батареи «Бриз-МК»), а также 6-ю радиопередатчиками на КП КУРа (командный пост Крымского укрепрайона) на мысе Херсонес («Щука» – 2 шт., «Шквал», «Бухта-37» – 3 шт.)». Между радиорубкой 35-й батареи и КП КУРа был проложен кабель для ключевых линий и прямого телефона и сооружены антенные устройства, легко восстанавливаемые при повреждениях.

30 июня приемный радиоцентр на хуторе Отрадном, в связи с прорывом немцев по приказу командования был взорван. Личный состав ПРЦ во главе со старшим лейтенантом Б.Ф. Блументалем и политруком Киселевым отошел в район 35-й батареи.

Около 21.00 30 июня, как писал Гусев, была неожиданно потеряна прямая телефонная связь и ключевые линии с передающим радиоцентром на КП КУРа. Вероятно, прямым попаданием снаряда он был разрушен. Посланная группа связистов с младшим лейтенантом Н.И. Потемкиным не вернулась. Связь с ПРЦ капитан-лейтенанта В.С. Селиванова на КП КУРа не была восстановлена, что ставило связь ФКП СОРа в чрезвычайно трудное положение.

Когда В.С. Гусев эвакуировался на подводной лодке, то за себя на 35-й батарее оставил капитан-лейтенанта А.В. Суворова. Кроме того, из штаба СОРа на 35-й береговой батарее осталась небольшая группа оперативных работников штаба СОРа, командование 35-й береговой батареей с большой группой командиров из штаба Береговой обороны, а также начальник связи Береговой обороны капитан Н.И. Плотников.

При убытии командования СОР на Кавказ, с разрешения оперативных работников штаба были прикрыты и переданы на узел связи ЗБФКП (Туапсе) радиосвязи с Москвой и штабом Северо-Кавказского фронта. Таким образом, в распоряжении генерала Новикова осталась радиосвязь с узлом связи штаба флота на ЗБФКП в Туапсе и с кораблями в море. С этого времени связь генерала Новикова с Москвой и Краснодаром шла только по одной линии через ЗБФКП в Туапсе. По логике командующего флотом вице-адмирала Октябрьского решение это соотвествовало обстановке, а то приспичило бы Новикову выйти на связь со Ставкой, или с Генеральным штабом и доложить фактическую обстановку на херсонесском плацдарме…