Текст книги "Подвиг"

Автор книги: Борис Лапин

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы ехали в открытой партизанской повозке вдоль линии границы. По туманным ложбинкам катились узкие ручьи. На полях переселенческого колхоза были видны кони, плуги и машины. Под нами лежало озеро Ханка – большой желтый водоем, по которому вдоль берега двигался дозорный катер. Навстречу нам по дороге разворачивался красноармейский отряд. Мы слышали шаги, слова команды и приближающуюся песню:

 
Над Иманом, над Иманом,
     По долине Сулунзейской
Шел болотом, шел туманом
     Батальон красноармейский.
 
 
– Ты откуда? – Я с Кубани.
     – Что там нового в станице?..
– На Кубани жито сняли.
     Парень сватался к девице.
 
 
– Ты откуда? – Я с Урала.
     Там всю ночь гремят машины.
Там бессонные бригады
     Рушат горные вершины.
 
 
– Ты откуда? – Я с Кавказа,
     Шелком мечена рубаха —
Я джигит советской власти
     С лугового Карабаха.
 
 
– Я из славного Кузнецка,
     – Я из гордого Дзержинска.
– Я пастух советской власти
     Из холмов Баталпашинска.
 
 
– Я пришел нести винтовку,
     Целить пулей непреклонно
Из пшеничного колхоза
     Белгородского района.
 
 
Под горой пылит колонна —
     Блещут спицы самокатов.
– Ты откуда? – Я – Коломна!
     – Я – Воронеж! – Я – Саратов!
 

Мы поравнялись с отрядом, слушая перекличку городов, разговаривавших в походной песне.

РАССКАЗЫ

БУДДИЙСКИЙ МОНАХ

В 1923 году в Бюллетене Монгольского телеграфного агентства было напечатано короткое сообщение:

«Арестован и расстрелян известный лама Бадмачжаб, называвший себя Бадма-ламой. Не то монгол, не то астраханский калмык, побывавший в Тибете, не чуждый европейской культуре, в 1912 году взявший приступом целый город на западе страны, этот человек впоследствии выродился в обыкновенного уголовного преступника, убийцу и врага народной революции. Разбойничая в отдаленных малодоступных областях, Бадма-лама наконец пал жертвой своих же интриг. В Урге ожидается доставка головы и сердца преступного монаха».

Мы просматривали комплекты Бюллетеней МОНТА и заинтересовались этой столь сжато изложенной биографией. Вот что нам удалось узнать о Бадма-ламе.

Тридцать лет тому назад бурятский ученый Таболонов путешествовал по Монголии в поисках орхонских, надписей. Он выехал из Урги, ночевал в почтовых юртах на западном тракте и добрался до уединенного степного урочища. Здесь он решил сделать привал, чтобы привести в порядок коллекции.

Он двигался по стране конным обозом с четырьмя проводниками и с молодым препаратором, иркутянином Санжеевым. Днем обоз ехал медленно и часто останавливался, когда проводник обнаруживал близ дороги следы укреплений, степные курганы или камни, косо стоящие среди поля. Ученые расспрашивали встречных пастухов о кладах, найденных в земле, о пещерах, скрывающих человеческие кости.

Таболонов вырос в богатой бурятской семье, в Забайкалье. Окончив русскую гимназию и университет, он – один из первых бурятских интеллигентов – страстно предавался археологии. Робкий, иногда даже льстивый в обращении с царским начальством, он находил утешение в раскопках.

Археологи разбили лагерь в степном урочище. Они решили здесь пробыть несколько дней. Невысокий костер загорелся на склоне холма. Проводники вскипятили чай.

Перед сном ученые отправились с фонарями совершать обмер каменных баб, стоявших неподалеку от лагеря. По другую сторону кургана они увидели еще один костер. Возле него сидел молодой лама и сушил дорожные тряпки. Его бледное лицо с резко выступающими височными костями, широкий лоб и быстро двигающиеся глаза привлекли к себе внимание проезжих.

Таболонов поздоровался с монахом. Тот равнодушно ответил: «И вам привет!»

Стоя рядом с костром, археологи разбирали китайскую надпись, вырезанную на грубом обелиске из коричневой пемзы. Статуи были плоские и как бы выбитые ленивым резцом. Каменная одежда, запахнутая справа налево по современному монгольскому образцу, заставляла думать, что здесь изображены близкие родичи нынешних жителей степи.

Впоследствии Таболонов рассказывал, что бродячий монах заинтересовал его молчаливостью, которая обычно несвойственна этой породе людей. Таболонов пригласил монаха к костру, предложил разделить с экспедицией вечерний чай. Наевшись, монах стал словоохотливым и много расспрашивал о России, о западных странах, о науках, о железных дорогах, о современных армиях. Таболонов заговорил о пользе европейского просвещения, археологии и гигиены. Монах слушал внимательно и задавал все новые вопросы. Указав на теодолит, он спросил: «Что это за труба? Что в нее видно?» Когда начался лунный восход и степь стала багровой, как от пожара, монах спросил: «Кому принадлежит луна?»

Незаметно разговор перешел к новейшим событиям. Был последний год царствования вдовствующей китайской императрицы – 1910-й по европейскому летосчислению.

Таболонов сказал:

– В настоящее смутное время империи всякий смелый и решительный человек мог бы повести за собой монгольский народ.

Монах слушал и кивал головой, но не высказал мнения по этому поводу. Потом Таболонов упомянул имя Наполеона. Монах сказал, что слыхал об этом человеке в бытность свою в Тибете. Под конец они начали говорить о разных исторических людях. Говорили о восстании Амур-Саны в XVIII веке, о буддийских святых, которые жили в старину в Западной Монголии, об их грозной силе. Мельком вспомнили, что в горном монастыре Бага-Субурган, на берегу Голубого озера, жил когда-то святой Бадма-лама. Он умер сорок лет назад и с тех пор, по словам богословов, его дух не переселялся в человеческий образ, хотя в народе ходят легенды, что он появится снова и будет великим воином.

– Меня также зовут Бадма, – сказал монах улыбаясь, – я также Бадма-лама, то есть монах Бадма.

Таболонов не придал значения этой шутке.

Впрочем, несколько месяцев спустя, прочитав в газете известие о том, что в Западной Монголии появилась шайка разбойников, во главе которой стоит человек, называющий себя воплощением Бадма-ламы, он понял, что молодой монах извлек пользу из ночного разговора.

Новоиспеченный святой распустил о себе слух, что он не простой разбойник. Напротив, он монгольский патриот и проповедует необходимость сбросить иго Маньчжурской империи. Действуя таким образом, он в два раза увеличил свой отряд.

Год спустя, когда империя пала и один из монахов стал верховным правителем Монголии, Бадма-лама на время смирился. Ему разрешили сохранить отряд и назначили начальником маленького гарнизона в горах.

Шестнадцать месяцев тому назад он был никому не известным бродягой-монахом, какие толпами нищенствовали в степи. Сейчас в его распоряжении было двадцать солдат, он жил в богатой новой юрте и имя его пользовалось некоторым весом.

Он именовал себя наследником «Добрых мужей» – «Сайнэри», этих легендарных разбойников Центральной Азии. Он говорил, что задача его – служить монгольскому духу и изгонять угнетателей. Прикрываясь этой ложью, он грабил китайских купцов, случайно задержавшихся в горах, уничтожал юрты киргизов, кочевавших на западе. В приказах по отряду он называл себя степным Наполеоном, он строго наказывал всех, кто осмеливался ему противоречить.

Однако ему не удалось долго носить маску патриоту. Вскоре в Ургу посыпались от местного населения жалобы на Бадма-ламу. Рассказывали о кровавых делах его, о сжигании пленников живьем, об отрезанных руках, ногах, ушах.

Ургинский первосвященник делал вид, что жалобы населения до него не доходят. Он считал Бадма-ламу полезным человеком и не желал с ним ссориться. Лама Наполеон продолжал править уездом. Жалобы на него больше не приходили: все, кто выражал недовольство, были уничтожены ретивым и энергичным начальником.

В 1921 году большая часть Монголии была захвачена бароном Унгерном. Остзейский авантюрист и азиатский разбойник заключили между собой военный союз. Бадма-лама покинул провинциальный гарнизон. Он собрал большой бандитский отряд, с которым двинулся через горы в степи Монголии.

Любопытно, что многими своими действиями Унгерн и Бадма-лама производили на современников впечатление сумасшедших. Между тем оба они были нормальные и даже расчетливые люди. Бадма-лама обладал своего рода мрачным юмором, основанным на свирепости и презрении к препятствиям. Ему были свойственны все пороки удачливых честолюбцев: легкомыслие, упрямство, вероломство, жестокость. Зато у него были и все качества, приносившие нм успех: решительность, истерическая уверенность в себе и мстительная неумолимая память. Человек, снискавший ненависть Бадма-ламы, заранее мог считать себя погибшим.

Несколько лет спустя, и на европейской почве, такого рода люди положили основание фашистским режимам. Здесь же Бадма-лама производил опыты в небольших масштабах. Ему достаточно было, если он мог подчинить своей воле тех, кто попадался ему в пределах видимого горизонта.

Однажды ему пришло в голову заняться врачеванием. Он под страхом смерти приказал приводить к нему всех больных и слабых людей. Можно представить себе, какова была терапия и хирургия Бадма-ламы. Он ведь был святым и произносил диагнозы по мгновенному наитию.

Он любил делать трепанацию черепа. Инструментами служили ему бритвы, раскаленный шомпол и нож. Он просверливал кость, а потом постепенно начинал ее соскабливать. Оперируемого напаивали до бесчувствия, чтобы он легче переносил боль.

Затем, однако, врачевание надоело Бадма-ламе, он объявил себя поборником справедливости. Он каждый день устраивал в своей ставке театрально обставленные суды, на которые созывал окрестных кочевников. Больше всего внимания он уделял во время судебной процедуры тому, чтобы один приговор не походил на другой.

Впоследствии в Ургу были доставлены, как вещественные доказательства, четыре человеческих глаза. Они принадлежали двум его сторонникам, которые пытались бежать и были пойманы. Злодей выдавил несчастным глазные яблоки, обрезал ножницами нервы, на которых они висели, и положил в шкатулку на хранение, аккуратно записав на бумажке дату и имена пострадавших.

Любимые изречения Бадма-ламы: «Заставь себя бояться – тебя будут любить», и еще: «Все любят зрелища, нужно изобретать всегда что-нибудь новое».

И он проявлял изобретательность.

Однажды соседние кочевники угнали у него табун лошадей.

Бадма-лама бросился в погоню и настиг их у входа в ущелье. Лошади были отобраны, большинство кочевников убито на месте, а трое захвачены живьем. Бадма-лама заколол младшего из них и распорядился содрать с него кожу «мешком, без разрезов». Затем он велел отрезать уши у двух остальных пленников и отпустил их со словами: «Пока я не наполню эту кожу вашими мужицкими ушами, до тех пор я не успокоюсь и не перестану убивать весь ваш род».

Когда Унгерн был разгромлен и взят в плен, Бадма-лама перекочевал на юго-запад. Он стал опустошать степи Нижнего Гоби и долины Монгольского Алтая. До него дошли слухи, что революционное правительство, правившее в Урге, собирает против его банды военную экспедицию. Бадма-лама решил отделиться от Монголии и создать центр независимого азиатского государства. Для этого посредине пустыни Гоби он начал строить крепость.

«Дайте срок, – говорил он, – скоро вся Азия будет наша. Мы тогда покажем, на что годна человеческая кровь».

Его огорчало только отсутствие современного оружия. Однако японские агенты, с которыми он через лазутчиков завел сношения, обещали в нужный момент доставить столько пулеметов и патронов, сколько понадобится. Кроме того, он затребовал через тех же лазутчиков географические карты и книги и, захватив в плен маньчжурского купца Корнеева, ехавшего из Китая по ургинской дороге, решил учиться у него всем наукам. Он спрашивал у купца, как печатают деньги и можно ли их выпускать в неограниченном количестве, как строят мосты и как их взрывают, как делают электричество. Он задавал вопросы, на которые купец не мог ему ответить. Осведомился, можно ли старый грузовик переделать на летательную машину, и очень сердился, что нельзя. Он хотел убить купца, но потом решил извлечь из него пользу и овладеть «языком иностранцев». (Он думал, что вся Европа говорит на одном языке). Теперь разговор его пестрел словами: «пулемет, винтовка, газет, фотографья, бурятишка, киргизишка, политицки, контора, эроплан, рельса, арестант…»

Он готовился основать империю. В отряд Бадма-Ламы входило несколько степных князей, недовольных революционным режимом, и их дружины, а также различный гобийский сброд. При его ставке находились две-три сотни пастухов со стадами, которых он силой заставил за собой следовать.

Бадма-лама жил грабежом и брал дань с кочевников. Монахи из соседних монастырей старались жить с ним в мире, но он и с монахами не церемонился и чуть что – приказывал драть непослушных плетьми.

Лучшим способом войти в милость к Бадма-ламе была взятка. Он принимал подарки золотом, серебром, пушниной и скакунами.

Наконец поведение Бадма-ламы «натянуло тетиву терпения», как пишет монгольский историк. В то время еще жив был главком Сухэ-Батор, герой монгольской революции. Он потребовал, чтобы ему сделали доклад о возможности ликвидировать «армию Бадма-ламы». Кто-то высказал мнение, что, может быть, Бадма-лама раскается и сдаст оружие. Говорят, главком возразил: «Прошлое подобных людей представляет собой постоянную угрозу для народной жизни. Честолюбие питается уступками, карлик вырастает в великана».

Тогда два монгольских революционера вызвались захватить Бадма-ламу без кровопролитных сражений, одной только хитростью.

Однажды в осенний день Бадма-лама объезжал стада и пастухов. Спускаясь с горы по осыпавшемуся обрыву, он увидел, что навстречу ему подвигается конный отряд. Он понял, что это солдаты правительства, и произнес перед пастухами маленькую речь:

– Вы помните, как я поступаю с изменниками, не правда ли? Даже если я был бы взят в плен, следует ожидать хитрости и казни от меня. Поэтому берегитесь мне изменить.

Он поскакал вдоль откоса, усеянного овечьим пометом. Облезлая гора, темный пустырь и еловая роща составляли границу владений Бадма-ламы. Поистине это было самое некрасивое место на земле между провинцией Гань-Су и Монгольской республикой.

Однако конный отряд не приближался к ставке бандитов. Два человека отделились от этого отряда, подъехали ближе и спешились с коней.

– Можно ли видеть вашего начальника? – спросил один из них.

Часовые, стоявшие возле юрты, взяли винтовки на прицел.

– По делу большой важности. Пропустите нас или будете наказаны.

Бадма-лама, услышавший этот разговор, грубо спросил:

– Кто вы такие? Откуда прибыл отряд? Если вы против меня – берегитесь, я обрежу вам носы и губы…

Приезжие встретили Бадму с величайшей почтительностью. Говоря наперебой и вежливо складывая кулаки перед грудью, приезжие сказали, что они государственные чиновники. Они прибыли в ставку знаменитого человека и хотят принести жалобу на революционную власть.

– Что, прижали вас господа освободители? – дерзко улыбаясь, спросил Бадма-лама.

Он ввел гостей в юрту и посадил на соломенные кресла, захваченные в обозе Корнеева. Гости повели речь о современном режиме, восхваляя Бадма-ламу и говоря, что если бы такой человек, как он, решился вернуть старое счастливое время, то все дворяне и монахи охотно отдали бы ему имущество и сердца.

Бадма-лама смотрел на них сверкающими умными глазами, не отвечая ни слова. Наконец он сказал:

– Человек прямой, как вы да я, говорит дело сразу. Чего вы хотите?

Его телохранители, услышав эти слова, всунули головы в дверь юрты и загремели затворами винтовок.

Кинув взгляд на телохранителей, один гость сказал:

– У меня к вам есть чрезвычайно секретное дело. Склоните ко мне внимание. От себя лично я хочу поднести вам двух верблюдов дынной масти, без отеков на ногах.

Бадма-лама согласился выслушать секрет и принять подарки. Гость встал и объявил:

– Некогда я воевал против монгольских революционеров, теперь же я получаю от них ежемесячные гроши.

Потом он прибавил, что сражался в полках Унгерна и хочет вырваться из Монгольской республики. Вот судьба привела его увидеть такого великого ламу, надежду страны, решительного человека.

Бадма-лама обрадовался и произнес речь – вторую за сегодняшний день.

– Я давно ожидал такого посольства. Слухи о моей жестокости ложны. Приветствую вас, дорогой друг. Я веду переговоры с японским императором, чтобы отложиться от монголов. В знак радости подношу вам ответный подарок – белые полотенца дружбы. – Вытянув из шкатулки шелковые платки, он поднес их гостям.

Потом он осведомился об отряде, который стоит за холмом. Гость ответил:

– Его послал с нами кобдоский губернатор, чтобы преследовать врагов революции. Говорят, остатки унгерновцев снова появились здесь в горах. Но теперь, если нужно, наш отряд будет сражаться под вашим руководством.

Бадма-лама вышел вместе с гостями на площадь перед юртами и приказал людям веселиться. Они, стоя прямо, как солдаты, переминались с ноги на ногу и громко кричали:

– Да здравствует наш предводитель!

Вечером Бадма-лама вынул из-под настила бутылку спирта и отпил четверть стакана. Гости также немного выпили. Бадма-лама приказал открыть ружейный склад. Показывая на сотню винтовок и на разобранный пулемет, лежащий среди ящиков с мукой и сахаром, он похвастался:

– С этим я покорю всю Монголию.

Потом он отвел гостей в приготовленную для них юрту, просторную и не продуваемую ветром. Здесь прибывший с гостями коновод уже приготовил постели и развел огонь. Когда прощались, один из приезжих попросил Бадма-ламу прочесть молитву. Монах поднял руки для благословения. В то же мгновение коновод обвязал его руки крепкой петлей. Первый гость быстро проговорил: «По постановлению народного правительства ты приговорен», второй гость выстрелил Бадма-ламе в сердце.

Никто из отряда бандитов не пришел на помощь Бадма-ламе. Увидев, что предводитель погиб, каждый думал только о спасении собственной жизни. Через несколько минут ставку окружил конный отряд. Люди Бадма-ламы топтались возле юрт, нестройным и льстивым хором возглашая многолетие революционной власти. Когда солдаты вынесли труп Бадмы на площадь, один пожилой бандит сказал:

– Подождите радоваться. Даже если он умер, можно ожидать от него хитрости и мести.

На площади был устроен митинг. От имени республики все жители были прощены. Пять человек – Тютгор Хаваджа, киргизский наездник, Менке-Нансан, отрядный палач, монах Бюган-Хамбо, Содном Чжаб и китайский ростовщик Тай Бо, снабжавший Бадма-ламу деньгами, были расстреляны на месте. Расстреляна была также собака Бадма-ламы, которая бросилась его спасать.

1939

ВРАЧ ИЗ ПУСТЫНИ

На холме стояло десятка четыре юрт. Среди них увидели кирпичное строение – амбулаторию монгольского Министерства здравоохранения. Здесь у входа нас встретил доктор Успенский. Он пригласил нас в комнату – отгороженный от приемного покоя угол, где стояли кровать и стол.

Мы пили чай и болтали о местных делах, восхищаясь привольной жизнью в пустыне, природой, прекрасными возможностями охоты.

Успенский был азартным охотником. По характеру он был нелюдим, работе предан до страсти.

Больше всего на свете его волновало соперничество с буддийскими ламами, монастырь которых находился в пятнадцати километрах от Сайн-Шандэ. Он тщательно следил за интригами монахов, за слухами, которые они распускали о нем. Ему часто приходилось лечить больных, от которых отказывались монастырские знахари. Лечение больного было поединком между ним и темной буддийской ученостью.

После чая доктор Успенский повел нас осматривать селение. Мы зашли на спортивную площадку, где тридцать юношей и девушек приседали, ложились, вставали, бросались в бег, совершая вечернюю зарядку.

Доктор Успенский сказал:

– Из-за одного этого стоит здесь остаться: я из года в год наблюдаю, как возрождается здоровье народа.

Для ночлега доктор предложил нам свою кровать и стол. Сам он лег на полу. Перед сном мы разговаривали о любви и браке у гобийцев. Враги Монголии утверждают, что любовь в нашем смысле слова почти неизвестна степным монголам и что гобийцы под словом «любовь» разумеют беспорядочное сожительство. Все это глупая ложь. Каждый, кто соприкасается с монголами, может рассказать о случаях поразительной привязанности влюбленных, о пылкой страсти и ревности.

– Знаете, – сказал доктор Успенский, – я пришел к убеждению, что все, кто ругает Монголию, – сами дурные люди. Монгольская природа благородна, так же благороден монгольский народ. В лучшем случае эти рассказы – недомыслие, а может быть, наговор врагов. Ведь и о нас некоторые уважаемые ламы говорят, что русские люди без печени: по их понятиям, в печени заключается душевная сила. Я проследил, откуда идут все их разговоры. Знаете откуда? Это японский агитпроп.

Как раз сегодня утром у меня было назначено на прием двенадцать больных. Большинства люэтики. Соседний монастырь ведь служит рассадником «венеры» на весь район. Сальварсан здесь делает чудеса.

Я принял одиннадцать человек и закатил им уколы. Ждал двенадцатого, но он не явился. Я оседлал коня и поехал в соседнее урочище, где кочует мой пациент.

Застаю его дома. Однако он мне совсем не рад. «Что же, – говорю я ему, – не приходишь ко мне на прием, ведь ты, – я ему это объясняю по-монгольски, – погибнешь». Как же, вы думаете, мне отвечает пациент? Он говорит: «Оставь меня, я глотаю целебные лепешки…»

Понимаете, в чем дело? У монастыря есть связь с заграницей через странствующих лам. Японский врач бесплатно подносит монастырю в дар коробку патентованных пилюль. Лама с кое-какими наставлениями подносит пилюли скотоводу. В результате скотовод говорит: «Врач из СССР – плохой, колет человека, японский врач – хороший, дает вкусные лекарства».

Японским «врачам» ведь плевать на то, что лет через десяток их пациент останется без носа. Ну, да ладно, что об этом говорить!

В общем, работа в пустыне Гоби имеет свои плюсы и свои минусы. Я не могу жаловаться на скуку. Во-первых, занят по горло. И во-вторых, для местных условий здесь городишко вполне приличный, можно сказать, даже славный.

Среди здешних монголов есть вполне культурная публика. Возьмите Церен-Гомбодорчжи – это человек столичного масштаба, недавно прислан из Улан-Батора. Или Гомбосурун, Гомбожаб и Гончик. Последний даже говорит по-французски.

Я узнал в своих путешествиях этот народ и всей душой к нему привязался. Я полюбил живой ум монголов, их пристрастие ко всему величественному и необыкновенному, научился ценить их честность, юмор, чувство собственного достоинства.

Если долго остаешься наедине с природой в пустыне Гоби, то невольно испытываешь чувство страха. Эта вечная тишина заставляет оглядываться и искать глазами врага. Кругозор подавляет громадностью, леса и холмы внушают почтение дикостью и величием своих пространств. Только появление человека рассеивает приходящие на ум мрачные мысли.

В общем, работой я доволен. Живется здесь вольно и хорошо. Конечно, разбирая строго, можно найти на что пожаловаться: жестокий климат, консервная пища, отсутствие советских газет. Эти мелкие неудобства иногда действуют на нервы. Я уже третий месяц требую у Монценкоопа, чтобы мне прислали велосипед. Гончик и Церен-Гомбодорчжи дают мне свои машины, но я считаю неудобным одолжаться… Приходится ездить верхом, а я кавалерист никакой.

Особенно помощник мой Бадма после прошлогодних приключений плохо приспособлен для тряски. Вы, конечно, знаете тот случай во время пограничного инцидента, наверно, слыхали? Бадма переброшен сюда с озера Буир-Нор, где он служил в больнице.

Там монгольская территория этаким клином врезается в Маньчжоу-Го. Японцы мечтают о том, чтобы отрубить этот клин от Монголии. В прошлом году в тех местах дважды появлялась шайка разбойников, подозрительно напоминающих солдат разведки.

Однажды, когда Бадма ехал ставить банки пациенту, несколько всадников остановили его. Так как он ездит безоружный, то они взяли его, раба божьего, в плен и основательно покалечили. Им важно было иметь человека, знакомого с положением дел в монгольской пограничной зоне, а моему Бадме важно было ничего не сказать. Так что в результате Бадма заработал на этом деле два сломанных ребра и проляпсус в полости кишок.

Потом господа самураи развели костер и начали моего друга поджаривать. Бадма кинулся в огонь, чтобы они не успели выманить у него сведения. Пришлось им заливать костер водой. В общем, дружка моего Бадму выручили монгольские пограничники.

Знаете, жизнью живешь серой и однообразной, иной раз одолевает тоска по собеседнику. Думаешь иногда – какое бы счастье поговорить с московскими друзьями.

Не скрою, зимой бывают моменты уныния, когда хочется сесть на коня и ехать: ехать домой или хотя бы в Улан-Батор, в культурные условия. Кое-как сдерживаешься, закуришь папиросу, крепишься. Ну, ничего, думаешь, все-таки мы работаем честно – мы в глубине Азии, в пустыне Гоби.