Текст книги "Подвиг"
Автор книги: Борис Лапин
Соавторы: Захар Хацревин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
ЦЕХ
Конструктор модельного цеха пел, поворачиваясь над огромным картоном, по которому были расчерчены шпангоуты.
– «Ночь, аптека, переулок, – произносил он слова, – вишни цветут. Я один… Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви…»
В мыслях он ворчал:
«Приятные новости… С женитьбой вас, господин, вы, кажется, хотели жениться?.. Все лимиты окладов понижаются на пятнадцать процентов. „Эй, аптекарь! Дай лекарства…“ Спасибо, господин хозяин, нас уравнивают с чернорабочими… „Белые вишни цветут, я один…“ Теперь, извините, мне плевать, пусть разрушают весь цех, я не скажу ни слова. „Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..“»
Судоремонтный и механический завод господина Сена считается самым крупным предприятием в Кион-Сане. В путеводителе Кука и Смиса он отмечен крестиком, и сказано следующее:
«Кион-санский завод… Число рабочих 1425, из них женщин и детей 627. Большинство китайцев. Жилища рабочих, расположенные на юго-западной стороне порта, выделены в особый маленький городок, огражденный стеной. Иждивением господина Сена для них выстроен специальный театр».
Да, театр выстроен. Это китайский театр, маленький угрюмый барак, где раз в месяц даются представления:
«Геройский патриотизм некоторой жены».
«Цветы – кровь – пепел – огонь».
«Растущий бальзамин».
«Благородные поступки японского дворянина».
Но живут рабочие в полных крысами чуланах и едят гнилые водоросли. Работают в сутки четырнадцать часов. Еженедельного отдыха нет – праздник раз в месяц. И заводчик удерживает из жалованья плату за вход в театр.
«Эй, аптекарь! Дай лекарства от невиданной любви!..»
Модельный цех находился в низкой кирпичной казарме на берегу залива. Лед в заливе был разбит ледоколами и плавал редкими зелеными комками среди стоящих у прикола судов. Возле самой каменной кромки залива торчали ржавые ребра судна «Темено-мару» с отстающими листами дырявой обшивки. Нос был высоко поднят над остовом, наполовину вмерзшим в тающую льдину.
На поднятых лесах трое рабочих клепали обшивки морских катеров. Усатый Сен в синей ватной робе, наклонившись, поворачивал пневматическое сверло, со свистом впивавшееся в железо.
В ворота завода, охраняемые тремя дюжими сторожами, вошел японский офицер. Никто не взглянул на него.
– Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
– Ты!
– Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так.
– Ты!.. Эй!
– Извините, барин, не заметил.
– Где ваш старший?
– Приказчик, барин, здесь. Мастер, барин, уехал к хозяину. В конторе, барин, господа счетоводы.
– Пришли сюда!
– Сейчас… Бей! Подай заклепку! Бей! Так. Сюда! Так. Сбегай за приказчиком!
На лесах двигался темный сморщенный человек в сапогах, в толстых грязных штанах и надутой ветром кацавейке. Он подавал клепальщику на штанге раскаленные докрасна заклепки. Оглушительный звонкий удар разнесся вместе с ветром.
– Сейчас, барин офицер…
Медленно поворачиваясь, человек стал слезать с лесов. Когда он спустился на землю, Аратоки увидел, что это женщина. Она была черна и худа. Лицо ее состояло из плоских, заостренных костей, обтянутых тонкой кожей.
«Эти звери, неужели они живут друг с другом? „Дорогая, шел я в дождь и в плеск, был я тонок, одинок и чист, в темноте я слышал золотой, чистый, тонкий, одинокий свист“. Да… Скажу я вам!.. Что же он?.. А где приказчик?.. Женщины низких сословий у всех наций одинаково безобразны…»
Через минуту прибежал к Аратоки главный приказчик.
– Точно так, господин капитан, это для нас честь, что нам поручили военные заказы. Когда вам только будет угодно. Мы сегодня не распустим наших рабочих. Не извольте волновать свое сердце, через двадцать часов все зажимы и амортизаторы будут готовы. Не извольте волновать свое сердце, бомбодержатели нам не в первый раз. Мы нарезали уже трубки для бомбовоза. Это для нас большая честь.
И, кланяясь, повел капитана по заводу.
Перед механическим цехом, навалившись на стальную доску, сварщик в очках врезал в металл жестокое белое пламя, заслонясь темным листом от света, разрывавшего глаз. Он не слышал окриков главного приказчика.
– Эй, друг!
Он отвернулся от пламени и оглянулся. Люди показались ему молочно-белыми, а день вокруг сверкал чернотой.
– Сегодня, друг, придется остаться часов на шесть сверх нормы.
– А плата?
– Военный заказ…
– Я и так работаю тринадцать часов.
– Дурак! Военный заказ. Вот так все с этим народом, господин капитан. Ленивы и глупы, господин капитан.
От сварщика пошли в просторный холодный дом, полный визга разрезаемой стали и жара, сгущенного на ледяном сквозняке. Автогенщики поджигали в форсунках тонкие струи разлетающихся брызг бензина, ловкими движениями джиу-джитсу сражаясь с металлом. От стальных полос сыпались огненные стружки.
– Сегодня, ребята, придется остаться часов на шесть лишних! Военный заказ.
– А плата?
– Военный заказ. Ты понимаешь, дурак, по-корейски, что такое военный заказ? Я говорил вам, господин капитан.
(«Я подозреваю, что здесь в цехе есть члены профсоюза. Мы это еще выясним, господин капитан».)
Подходили к неподвижным мрачным людям, зажатым среди движущихся и стучащих машин. Здесь гнулись шпангоуты, работала механическая пила, двое тонких мальчишек вытаскивали из печи раскаленные добела болванки.
– Останетесь сегодня часов на шесть!
– А плата?
– Вот это видел?
– Извините, господин приказчик.
Прошли в литейный цех, где была беготня и движение, цех напоминал кион-санскую площадь в базарный день. Здесь кинулась в нос горелая копоть. Полуголые рабочие стояли над жаром. Болтливой улицей растекался жидкий красный чугун. Здесь шатались мелькающие тени движения. Высокие трубы, вставленные в формовки, вытягивали огонь и дымные искры из остывающего литья.
– Сегодня останетесь часов на шесть!
Ни одним движением не показали, что слышат его слова.
– Е-сей, посмотри, чтобы не делали перерыва.
– Знаем, господин приказчик.
Потом сказали те же слова китайским плотникам, бесшумно двигавшимся среди свежих смолистых стружек деревянного цеха. Этот зал был похож на длинные залы старинных мануфактур.
Так обошли все цеха. Тихим голосом главный приказчик отдавал попутные распоряжения:
– Опять вижу – простой. Станок «Джон Смит» работает вхолостую. Скажешь табельщику, что я тебе сделал вычет в размере двух часов работы. Опять вижу, – вручную идет клепка переборок. Опять Ку Сун Лин стал молотобойцем. Скажешь табельщику, что я тебе сделал денежный вычет в размере полдня работы.
(«Какой народ! Страшно подумать – ведь каждый из них может оказаться членом профсоюза, господин капитан».)
– Господин приказчик, прошу, пожалуйста, отпустить. Мать заболела в деревне, в Кентаи. Прикажите выдать паспорт.
– С богом! Отработаешь сегодня заказ, получишь расчет.
– Спасибо, господин приказчик.
Снова день. Грузно выкатилось солнце из воды.
Мир повторяется.
Снова брань и снова труд.
Снова хлёбово из трав.
Глава тринадцатая(Пролетарский поэт Н.)
ЭСКАДРИЛЬЯ В ПУТИ
Как всегда, привычным и будничным было отправление на старт. Дотошно наставлял подполковник Садзанами; закончил словами:
– Итак, ни на минуту не забывайте, что сегодняшняя бомбежка преследует не только оперативную, но и учебную цель. Выпейте перед полетом холодной водки. Вольно!
Весь летный состав эскадрильи весело отправился к шкафам, где были сложены комбинезоны и все полетные принадлежности.
– Ого! Воюй и ни на минуту не забывай, что тебе могут всегда поставить неуспешно за поведение.
– Из школы вышли три года. Когда же мы перестанем быть школьниками?
– Все равно инициатива не отнимается. Дело в дисциплине.
– Смирно!
– Муто, отпусти! Не смей щипаться!
– Господа офицеры, я упустил из виду повторить вам следующее. Полеты, как я вам сказал, носят военно-учебный характер. Если вы не истратите все бомбы на бандитов, возвращайтесь на полигон и продолжайте войну по наземным мишеням. Все правила земной службы поэтому сохраняют учебный шифр. Возможно, что на земле с вами будет поддерживать связь наша агентура. На сегодня сигналы такие: два костра друг против друга – цель переносится на север. Четыре костра – на юг. Красное полотнище – бить по материальной базе. Три костра – бить в это место всем имеющимся наличием бомб.
Одевшись, пошли к ангарам. Колбаса на мачте была слабо надута и болталась.
Ветра почти нет. Погода такая, что хоть иди на воздушный пикник.
– Я, пожалуй, сегодня не надену подшлемника.
Сегодня Аратоки ночевал на улице Оура-маци. Лучшая певица в городе Кион-Сан. Импортная. Из Токио. Истратил двадцать пять иен. Так жить, пожалуй, проживешься. К тому же все, что он видел, было малопривлекательно.
«Тело худощавое, нежное, недоразвитые бедра, гладкая бледная кожа, глубокие маленькие и острые глаза, небольшой живот, слабо намеченный подбородок… Все время что-то жевала. Сильно вспотев, вытиралась горячим полотенцем. Нечего сказать!.. Корея…»
– Механик, готово?.. Дайте-ка очки!.. Есть, господин подполковник.
– Есть контакт?
– Направо, пятнадцать склонения за вожатым звена.
– Аратоки, проверили тросовую проводку?
– Да, да, Кен Чан, – отвечал он, думая о другом.
Внизу летела земля.
Мутными полосами плыли с боков горы, прикрытые белым туманом.
Расплываясь в синей яме земли, отходили назад леса. Корея уползала, как гора, сброшенная с огромной высоты.
Впереди, сквозь прозрачный вихрь винта, было видно нависшее на севере облако. Аратоки сидел во второй кабине, опустив руки на колени. Внизу на планке была прикреплена маршрутная карта. Перед глазами была меховая спина Кендзи и круглое зеркало, где отражалось его лицо, закрытое очками, наносник и край подшлемника. Глаза слезились. Сквозь бледные стекла защитных очков была видна плоскость, изборожденная кривыми линиями, синими полосами, черным пунктиром. И в первые мгновения глазу казалось, что все это находится на стекле очков. Мир был выгнут, как фарфоровая миска. Горизонт висел на уровне рта.
«Ого, как далеко забрал вправо растяпа Хасимото!»
– Эй, Кен Чан!.. Что?.. Не слышу… Не слы… Направо…
Четыре разведчика – бипланы «Отсу» – качались над облаком почти вровень с очками Аратоки.
Два «Айоку» шли над всей эскадрильей.
Тупо урчали сзади «Кавасаки-Дорнье-Дон». Их тяжеловесные туловища пригибались к земле. Брюхо, как сосцами, было утыкано длинными бомбами. Эскадрилья уходила вправо. По инструкции Муто Кендзи должен от них отделиться.
Вот, кажется, эти два синих озерка, отмеченные на карте крестиком. Где-то здесь и есть нужное место.
– Эй! Кен Чан!.. Что? Не слышу… Не слы… Да… Да… Вот карта…
Самолет шел по плоскости, клонился вперед, назад, в стороны, уничтожая действия воздушных токов на крылья. Педали второго управления в кабине Аратоки сами собой колебались. Кендзи прекрасно ведет аппарат.
Стрелка тахометра все время пляшет на одном месте. Счетчик скорости показывает сто семьдесят. Аратоки наметил на карте ориентирный треугольник пути. Ровный ураганный ветер выбивал из его перчаток карандаш.
Внизу все было мутно, дрожало и сплывало на юг.
«Не забывайте, друзья мои, что сегодняшняя бомбежка преследует не одну оперативную, но и учебную цель…»
Тень аиста,
Отраженная в воде,
Паук на книжке,
Дым горы Фудзи —
Это значит: близко смерть.
Глава четырнадцатая(Книга народных примет)
ТЕНЬ ГОРЫ
Вы подвешены где-то высоко и под ногами не чувствуете опоры. Ветер засовывает плотную тряпку вам в рот, в глаза и в нос.
В ушах чудовищный стук и глухота.
Теплый приторный запах машинного масла, волнами рвущегося из выхлопных труб. Выше тысячи пятьсот метров рот нельзя держать открытым. В ушах бьется пульс. Выше двух тысяч метров холод режет ноздри. Кажется, что слишком много воздуха захлестывает нос. Вы стараетесь прикрыться перчаткой. Это бесполезно. На самом деле воздуха мало.
Стекла очков всегда покрыты туманом. Глаза слезятся. Четкая линия исчезает.
Направо видны горы, из-за них выступают еще горы, голые коричневые склоны. Это Маньчжурия.
Горы бегут вперед к металлическому извилистому заливу. Тут на карте множество всяких отметок, указательных стрелок, диспозиций, размеченных во время занятий. Это граница «некоего иностранного государства», как имеет обыкновение писать агентство Симбун-Ренго.
Внизу базар цветных линий. Попробуйте-ка в них разобраться. Аратоки с тревогой вглядывался в карту. Хорошо пилоту – карта его ясна. Он должен только вести самолет.
– Эй, Муто Кендзи!.. Курс – так. Что? Не слышу. Что? Что? «Слышу пение сквозь дождь, слышу свист». Если не ошибаюсь, это вот бугор Го-Шан. Совершенно верно. «Хутора, составляющие квадрат…» Что тут сказано в задании? Чудесно! Здесь, следовательно, проходит граница округа Кентаи. Еще лучше. Но где же тогда река? Нет реки.
– Муто, один разворот вправо! Вот так, вот так. Что?
«Можете меня зарезать, но речка спряталась в тени леса. Чудесно! По заданию экипаж № 4 ведет учебную разведку на секторе ААН, в шесть тридцать соединяется с эскадрильей снова над сектором ААО. Так. По моему мнению, это место следует отметить на завтра как очередной объект бомбежки».
Шли над землей невысоко. Корейское селение, стоявшее в овраге, приобрело отчетливость и перспективу. Стали видны кривые стены хижин. Раньше они казались плоскими серыми пятнышками, теперь они стали изогнутыми, как трехцветная трапеция. Бросая длинные хвосты теней, – потому что было еще утро, – из оврага выходило стадо коров.
Есть!
– Муто, Кен Чан… Так, так… Да, можно…
И пилот, увидев в прикрепленном перед глазами зеркальце указующую руку Аратоки (шум мотора заглушал голос), повернул самолет на северо-запад.
На дороге по линии полета ползла хмурая туча. Начался туман. Муто взял резко вверх. Снова ударила в нос теплая сладкая волна воздуха из выхлопных труб. «Гей-гей, как хорошо в воздухе. От холода немного ломит в висках – все вздор! Всякая память о земле исчезает. Чем я был так недоволен? Двадцать пять иен? Все вздор.
Услыхал в тумане золотой, чистый, тонкий, одинокий свист…
Но проверил ли я амортизаторы? О, проверил ли я амортизаторы? А тросы? Глупость! Нельзя же каждый раз проверять тросы».
Сначала еле заметно, как черные соринки, теряясь в ослепительной белой вате облаков, показались самолеты эскадрильи.
Они раздувались очень быстро – это показывало, что эскадрилья идет наперерез. Муто выровнял самолет, ориентируясь на движения головного «Отсу-2», на котором летел подполковник Садзанами.
Сейчас же началась занимательная игра.
Сегодняшняя инструкция разработана, как отличный киносценарий… «Вот сектор ААО. Мы имеем с одной стороны лес, господа офицеры, где могут прятаться беглецы из селений. Посередине – два тесно связанных друг с другом корейских поселка, их разделяет мост через речку. С фронта глинистая степь, где скрыться невозможно. Сзади голая каменная гора. Все это, господа, не что иное, как местонахождение революционной дряни…»
Эскадрилья вышла из облака. Стало светло. Треугольником двинулись самолеты по небу, против движения часовой стрелки.
Внизу, в селениях, можно было наблюдать беспокойство. Лысая грунтовая дорога зашевелилась, как термитная кочка, до которой дотронулись концом палки. «Удивительно, как это похоже действительно на термитник. Наверное, потому, что корейцы сверху такие белые и круглые, как термиты».
Все они поползли через мост. Головной с еще двумя «Отсу» пошли отдельно на боевой разворот. «Как плавно берет Садзанами».
Все три самолета, держась ровной линией, как солдаты, резко пошли к земле. Ниже… Ниже… Вот они под ногами. Потом внезапный заворот снова вверх – и на земле, чуть правее от моста, появился черный дым и светлый клуб пыли. Сброшена первая партия бомб.
Красиво, как на воздушном параде, три самолета сделали еще один круг и вернулись. Теперь они пошли в хвосте эскадрильи.
За разведчиками двинулся тяжелый «Кавасаки-Дорнье-Дон», осторожно идя развернутой дугой. Басовый гул его моторов был слышен сквозь гудение всей эскадрильи. Он прошел над самым селением. «Смотри, дурачье внизу, кажется, стреляет». Белые дымки беспомощно вытягивались к небу из встревоженного термитника. «Так». Громадный вихрь дыма и пыли вырывался из середины мелких корейских домов. Дав первую серию, бомбовоз Кавасаки отчетливо, как на параде, сделал неглубокий вираж. Потом он прошел еще один круг и вернулся в хвост эскадрильи.
«Теперь наша очередь».
– Так, так. Кен Чан!.. Готов?
«Высота тысяча метров. В целях морального устрашения сначала будут сделаны фигуры по упражнению № 6.
Это так:
Высота 900. Вниз. На себя. Ветер ударил в затылок. Голова стала тяжелой. Щеку прижало к борту кабинки. Огромная желтая земля вскочила перед глазами. Небо свалилось вбок и вниз. Ручку на себя. Потом – ровно. Желтый исчерченный потолок, извилистые озера, поля, дома – над головой. Из-под ног несется солнце.
Плавно – ручку от себя. Ветер ударил в лоб. Отяжелел затылок. Голова запрокинулась к заднему борту кабины. Земля опустилась. Небо стало на место.
Впереди под нами находится селение. Отсюда, по косой, примерно два километра. Еще немного скорости. Так. Нажимаю 1-й, 4-й и 6-й спуск. Под ногами оторвались бомбы, но это не видно. Летим. Селение теперь под нами. Летим еще. Из гущи домов – дымок, пыль, дымок, пыль, дымок. Гул взрыва. Расчет правилен. Отлично! Еще одна фигура. Вниз в пике. Высота 400. Высота 200. Высота 100. Что случилось с тросами?»
Река. Соломинка,
Крутясь, уползала под мост.
Не спасет тебя ничто.
Глава пятнадцатая(Стихотворение Аратоки, Высота 1400)
ПЛЕН
Вот что кричали на земле:
– Направо! Целься ниже! В крыло!
– Ему в крыло попадал – все равно летит.
– Сейчас загорится.
– Падай за деревья! Реже ложись! Не теснись один к другому.
– Братцы!!.
– Возьми у него ружье.
– Я, кажется, попал в крыло.
– Все равно летит.
– Деревню сожгут. Еще время постреляем – пусть уйдут в горы бабы.
– Мальчик, подбери его ружье!
– Он не пускает – окоченел.
– Отруби руку!
– Ложись опять!
– Вставай!
– Теперь кто будет главный? Ван убит.
– Ложись! Опять разрыв.
– У меня двадцать патронов.
– Дай время бабам уйти в горы, отвлекай огонь на нас!
– Гляди, поросенка убило.
– Готовь чеснок!
– Ложись, опять разрыв!
– Посмотри, что там – мокро спине и жжет.
Селение было близко. Дома горели. Тяжелый, сырой дым полз вдоль реки.
Взрыв.
Прерывисто визжа, самолет ушел назад. С другой стороны неба подошел новый.
«Что он только делает? Упал? Нет, перевернулся и летит опять. Недолет. Мост провалился. Наш амбар горит! И мой амбар горит. Упал? Нет, опять перевернулся и летит, как прежде, карабкаясь по воздуху вверх. Он сейчас упадет на нас. Нет, он только пугает, дойдет до деревьев и опять… Как близко – он видит нас всех. Не высовывайте головы».
– Упал? Сья, Бак, Хо!
– Что там такое?
– О-го-го, он упал.
– Что там такое?
– Свалился. Подох. Расшибся в кашу.
– Да что там такое?
– Ура, братцы, упал! Братцы, самолет-то упал!
– Выходи из-за деревьев…
– Не взорвется ли он?
– Расшибся в кашу. Упал.
Из-за деревьев выбегали бородатые кентайские мужики, мутно-белые, в высоких женских прическах. Длинные шесты сверкали над их головами медными наконечниками. На вытянутых руках висели старые дробовые ружья.
У двоих была поношенная солдатская форма, за спиной винтовки. Еще другие держали карабины со спиленным дулом. Те, которые удобно прятать в рукаве халата.
Потеряв страх воздуха, выходили на холм.
Самолет лежал, уткнувшись в пустой бурый обрыв, оттопырив в воздух крыло. Вокруг него было спокойно. От ветра шевелились ослабшие расчалки. Из передней кабины самолета, перекинувшись мешком, повис мертвый летчик, кивая, как парадной шапкой, ободранным багровым черепом.
Солнце было ясное и голубое внутри. Мимо проходила туча, пронося над полями тень. Близко от земли, свирепо жужжа, описывали дуги прекратившие бомбежку самолеты воздушной эскадрильи.
Из-за камней и из рощи, радостно галдя, сбегались мужики.
– Один подох.
– Небось не знал, когда жег нашу деревню…
– Внутри место для другого.
– Нет, здесь один человек.
– Здесь никого нет.
– Вот человек.
– Нет, это мешок.
– Ткни его палкой!
Трое мужиков вытянули из второй кабины пришибленного Аратоки. Во время падения его ударило лицом в один из приборов и разрезало щеку стеклом. Ногу его придавило. Вытаскивая из самолета, ему повредили сапог.
Крича высокими голосами и все сразу, кентайские мужики говорили с пленным летчиком:
– Дай, я его ударю!
– Жирный, как крыса.
– Как же ты, коротышка, бросил в мой дом столько смерти? За это я сейчас сверну тебе шею.
И пленный отвечал им на незнакомом языке:
– Ватакуси во Чосен-го ханасимасен.
– Что сказал? Эй, Ван, вставай! Объясни по-японски.
– Вана убили. Объясни ему рукой!
– Эй, ты! Мы сейчас тебя уведем. Ты дай знак своим, чтобы не били бомбами, пока наши дети уйдут в горы. А то мы тебя разрежем.
– Синеба йокатта моноо.
– Что сказал? Не кланяйся. Когда был наверху, нам не кланялся. Не валяйся!
– Амадэ гомэнна хьтодэсс.
– Слушай, я ему объясню. Мы тебя мучить не будем. Вот так не будем. Понял! Это не будем.
– Насакенай.
– Мы тебя просто расстреляем: вот так. И потом сюда. И потом отсюда, из этой штуки, – пафф. Понял?
– Арагито годзай масс.
– Только ты дай знать своим – вот туда, наверх, – понял? – что это сейчас не надо. Там идут наши дети. Вот такие – понял? – их убивать хорошо нет. Вот такие – понял? Маленькие. Наши жены – вот такие – кормят грудью. Понял? Они не воюют. Вот это не делают. Понял?
Но Аратоки не понимал их языка. «Мужицкие скоты. Их морды просятся – дать кулаком… Зубы вон – погрызите кашу деснами, скоты… вшивые мужики!.. Страшно подумать – захватили японского офицера… Пытайте их, господа, узнайте, кто внушил им мысль о сопротивлении… Погодите, быки, за каждое грубое слово японскому офицеру будет уничтожена деревня…»
Босой гигант с винтовкой, в белом халате, в соломенной шляпе, сурово говорил ему в ухо, угрожая недвусмысленными знаками. Аратоки упирался, то цепляясь за крыло самолета, то стараясь от него убежать.
– Я вас не убивал. Я только летчик-наблюдатель. Пожалуйста…
И в ответ ему говорили на незнакомом языке:
– Лонгнапхатуринпхатапкураирбон, – так звучали их слова в ушах капитана Аратоки.
Слова этого языка не разделялись и как будто сливались в одно.
Старичок с длинной жидкой бородой, брызжа каплями слюны, показал ему нож.
– Нет, я так не делал, – сказал Аратоки.
«Погодите, быки, дайте мне спастись!.. Будет вам соя и перец!..»
Гигант с винтовкой, присев перед японцем на корточки, стал что-то объяснять ему на своем языке, указывая на небо, где кружились с зловещим гудением японские самолеты. Он показывал рукой на землю и на своих товарищей.
– Ирбонпхиентонскатку, – говорил он, затем он совал палец в сторону рощи и водил рукой близко от земли. Пищал, как годовалый младенец. – Тупхейсонгитанну, – добавлял он. Выпрямлялся, округлым движением водил перед грудью. Кокетливо двигал бедрами, изображая уходящих женщин, и мучительно глядел в глаза пленнику, показывая на ходившую в небе кругами эскадрилью.
Аратоки понял так: ему предлагают исправить самолет и сражаться против своих. Дурачье! Мужики!
«Пожалуйста. Отсрочка? Может быть, в этом спасение».
– Пожалуйста, – сказал он, – помогу поднять вот это. Вот это – самолет.
– Пожалуйста, – говорил он, – не убивайте меня. Мы быстро починим самолет. Сделаем вот это, и потом все взовьемся хоть туда…
Я знаю – совсем не жалкая трусость заставляла дрожать капитана Аратоки. Внезапный переход от совершенной воли в рабство к горластым мужикам – с этим примириться нельзя. Внезапный переход от здоровой и удачной жизни к смерти и грязи – с этим примириться нельзя. Так же как – с кровью, с глиной, с окровавленными разрезанными сапогами…
«Вот и все… Как близко наши самолеты. Уж ничего сделать нельзя. Только потому, что перед полетом я забыл просмотреть тросы».
– Господа корейцы, мы быстро сделаем это…
Но как раз теперь партизаны, с недоумением наблюдавшие за его поведением и не понимая его слов, решили сегодня же расстрелять пленного японца.
Кто не видел утренней Кореи,
Тот не видел вечной тишины,
Ей не страшны ваши батареи,
Ей не слышен грубый мык войны,
Сколько ваши пушки ни старались,—
Наши уши были как во сне.
Ваша брань и крики затерялись
В утренней великой тишине…
(Песня «Мировой революции» 1919 года)
