Текст книги "По следам М.Р."

Автор книги: Борис Раевский

Соавторы: Александр Софьин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

На поле зажглись цепочки зеленых огней.

Самолет сел где-то далеко, и в темноте его почти не было видно. Туда сразу же помчался маленький нарядный автобус; вскоре он вернулся. В ярко освещенном окне Генька увидел отца. Он стоял, вглядываясь в толпу встречающих. И его нос, прижатый к стеклу, был теперь еще больше похож на башмак.

Заметив Геньку, Алексей Иванович радостно замахал рукой. Вскоре они уже стояли рядом и шлепали друг друга по спинам. Так в кинофильмах всегда встречались настоящие мужчины.

С матерью отец расцеловался, а Генька отвернулся: ему показалось, что целуются они слишком долго, да и вообще «полизуйчики» и еще при людях…

Уже по дороге домой Генька прожужжал отцу все уши своими следопытскими делами.

– Знаю, знаю, – перебил Алексей Иванович. – Ты же мне писал. А у меня для тебя тоже новости…

И он рассказал, что с ним завязали переписку два читинских пионера. Им удалось разузнать, что Рокотов бежал из Федотовского острога. В Чите, в архиве, раскопали старые списки заключенных.

– Здорово! – воскликнул Генька.

– Это еще не все. Однажды я был по делам в Чите, и эти два паренька пришли ко мне в гостиницу. Боевые хлопцы. И деловые. Расспрашивали, где пещера с прахом Рокотова да как туда добраться. Обещали украсить могилу и заботиться о ней…

…Только поздно ночью заснула семья Башмаковых. А на следующее утро Генька, едва вскочив с постели, снова стал с жаром рассказывать отцу о Егоре Чурилове. И даже фыркая под краном, продолжал говорить.

– Стоп! – отец шутливо обрызгал его водой, – Дай помыться. И поесть тоже.

И лишь позавтракав, Алексей Иванович сказал:

– Не устроить ли нам внеочередное заседание К. С.? Здесь, у нас дома? Тем более, что хотя следопыты – народ суровый, все же, надеюсь, от этого не откажутся! – он постучал о подоконник мешочком с кедровыми орехами.

…Вечером пришли Витя и Оля. Витя был, как всегда, в своей потертой школьной форме, зато Оля!.. На ней было что-то зеленое, шуршащее, очень красивое. Генька долго не мог сообразить, почему новое платье так идет Оле. Но тут отец пошутил:

– Ты это платье специально под цвет глаз покрасила?!

И действительно, зеленоватое платье было словно нарочно подобрано к зеленым, «кошачьим» Олиным глазам.

Отец сегодня был очень весел. Угостил ребят чудесной рыбой – удивительно нежной и жирной: знаменитым байкальским омулем.

– На ТУ привез, – объявил он. – Свежего! Прямо из Байкала. А говорят, царь когда-то пожелал попробовать эту рыбку в свежем виде: очень уж нахвалили ее. И никто не смог выполнить царской прихоти. Омуль-то в одном только Байкале водится. А до него пять тысяч километров! Протухнет рыба, пока на поезде довезешь! Значит, вы, ребята, такое едите, чего даже царь не едал!

За чаем разговор перешел на следопытские дела. Ребята наперебой рассказывали Алексею Ивановичу о своих похождениях, а он слушал и думал:

«Как же теперь-то?»

Еще по дороге в Ленинград Алексей Иванович решил, что сейчас, когда у него появилось свободное время, он сам продолжит поиски. Он уже радовался, предвкушая, как займется загадкой Михаила Рокотова и раскроет ее всю, до конца. Но сейчас, глядя на оживленные лица ребят, он подумал:

«А ведь обижу я их. Ох, как обижу! Полгода они всю душу в это дело вкладывали, и вдруг – нате – явился кто-то и все забрал».

И хотя он был вовсе не «кто-то», а хозяин дневника, все-таки ощущал неловкость.

А разговор за столом перекинулся на Егора Чурилова.

– Филимоныч объяснил: чтобы разобраться в истории Рокотова, надо непременно разузнать всю подноготную о Егоре, – заявил Генька.

– Ага! И еще Филимоныч сказал: раз Егор Чурилов думал, что Рокотов жив и в любой момент может разоблачить его темные дела, значит, Егор, конечно, сложа руки не сидел. Наверно, пакостил Рокотову повсюду, – прибавила Оля. – В общем, необходимо все об этом Егоре разведать.

– А как? – нахмурился Витя. – Как?

Все задумались. Только слышалось в тишине, как Оля щелкает орехи.

– Да перестань ты! – вдруг вспыхнул Генька. – Тут такое дело, а она щелк-щелк. Шевели извилинами!

– А мне орехи не мешают шевелить. – Оля теперь уж нарочно продолжала свое занятие.

Ребята стали вспоминать, что они знают о Егоре. Жил в Петербурге, состоял, очевидно, в Коломенском кружке, был связан с Рокотовым, а потом почему-то оклеветал его в «Искре». Вот, пожалуй, и все.

Алексей Иванович уже решил не отбирать дневник у ребят, дать им самим довести дело до конца, и теперь обдумывал все вместе с ними.

– Есть еще… насчет грехов… – вспомнил Витя.

– «Говорят, он ушел в Вифлеем грехи замаливать», – процитировал Генька, – Что бы это значило?

– Да, – протянул Алексей Иванович. – Туманно. Грехи, Вифлеем – церковным духом попахивает. Странно. Хотя!.. – он вдруг встал. – Кажется, Рокотов о какой-то секте упоминал?

– «Верно ли, что его отец сектой заправляет?» – подсказала Оля.

– Этим стоит заняться, – воодушевился Алексей Иванович. – Только, признаюсь, по божьим делам я не спец. Правда, числился я в пионерские годы «воинствующим безбожником», общество тогда такое было. Но мы, главным образом, про попа частушки пели.

Он засмеялся.

– Однако не беда. Перед вашим приходом я как раз с подходящим человеком по телефону разговаривал. Мой бывший однокурсник, ходячая энциклопедия по всем богословским вопросам, Михаил Семенович. Шутка ли: двадцать лет в соборе прослужил.

– Поп, да? – с интересом спросила Оля.

– Сама ты поп! Кандидат исторических наук он, старший научный сотрудник и прочая, и прочая.

– Чего же он в соборе служит? – не успокаивалась Оля.

– В Казанском соборе, девочка, в Музее истории религии, вот где. К нему-то мы завтра и пойдем. Есть?

– Есть! – хором откликнулись ребята.

Глава XIV
„РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО”

Собор был великолепен.

От мраморного пола стремились ввысь огромные колонны. Их золоченые капители поблескивали недосягаемо далеко под легким куполом, наполненным каким-то особенно прозрачным воздухом. Трехметровые фигуры святых с хрупкими венчиками вокруг головы стояли меж колонн и у входов в небольшие приделы. Золотом и лазурью сияли ангелы на стенных росписях.

Но все эти росписи и иконы, и само огромное здание служили теперь не богу, а безбожникам. И главным среди здешних безбожников был Михаил Семенович.

Это он много лет назад – когда создавали музей – настоял, чтобы сохранить все прежнее убранство собора. И он был прав, потому что рассказы о черных делах «слуг божьих» звучали особенно жутко среди этих сверкающих стен и пышной церковной утвари.

Лучше всех вел экскурсии сам Михаил Семенович. В такие часы его небольшая нахохленная фигура с длинными руками и с острыми плечами становилась внушительной и даже несколько зловещей. Правда, вначале экскурсантам казалось, что от этого человека с его глухим монотонным голосом не услышишь ничего интересного. Но Михаил Семенович обрушивал на посетителей такой каскад точнейших фактов и удивительных сведений, с таким искренним негодованием – словно о своих личных врагах – рассказывал о церковниках, что никто не оставался равнодушным.

Алексей Иванович с Генькой прошли в кабинет к Михаилу Семеновичу.

– Ну, что у вас за документ? – спросил тот. – Рассказывайте. Только короче.

Генька прочел наизусть запись Рокотова о Егоре, ушедшем замаливать грехи в Вифлеем.

Михаил Семенович пожал плечами.

– Что ж тут непонятного? Вифлеем – по-арабски Бейт-Лахм, легендарная родина Христа. Обычное место паломничества. Какого времени запись?

– Девятьсот первый год.

– Тем более! В Вифлееме тогда бывало ежегодно до пяти тысяч русских паломников.

– Так, – сказал Алексей Иванович. – Что там еще, Геннадий?

– «Верно ли, что его отец сектой заправляет?»

Михаил Семенович будто преобразился. До сих пор сидел прикрыв глаза и опустив плечи. А тут быстро провел рукой по лицу, словно сгоняя усталость, и обратился к Алексею Ивановичу уже совершенно свежим голосом:

– Фамилия?

– Чурилов…

Михаил Семенович поднялся с кресла и медленно прошелся по комнате, силясь что-то припомнить. Потом подошел к одному из шкафов, стоявших вдоль стен.

Генька успел разглядеть над шкафом табличку «Религиозные деятели».

Продолжая бормотать про себя: «Чурилов, Чурилов», – Михаил Семенович забрался на стул и начал перебирать карточки в одном из верхних ящиков. Удовлетворенно хмыкнув, он вытащил исписанный листок и соскочил со стула.

– «Чурилов Федор Иванович, – прочел он вслух, – с 1880 по 1907 год – шестнадцатый Христос – правитель «Нового Вифлеема».

– Что за чушь? Какой Христос? – воскликнул Алексей Иванович.

– Шестнадцатый! – отмахнулся Михаил Семенович. – Не в этом дело. Важно другое: паломники тут ни при чем. Речь идет о русской секте «Новый Вифлеем».

– Никогда не слышал, – покачал головой Алексей Иванович. – О «беспоповцах» слышал, о «прыгунах»…

– О «прыгунах»? – удивился Генька.

– Ну да, есть такие, что до бога допрыгаться хотят: прыгают да молятся, а потом им невесть что мерещится.

– В Вифлееме не прыгают, – усмехнулся Михаил Семенович. – У них моленья тихие. Зато порядки строгие: «Христу» своему подчиняться беспрекословно. В прошлом году в Сибири одного заперли в подвал и заморили голодом до смерти. А за что? «Апостолу» перечил.

Пока шел разговор, Алексей Иванович машинально вертел в руках листок из картотеки. Перевернув его на другую сторону, неожиданно прочел: «После смерти Федора Чурилова секту возглавил его сын…»

Не веря своим глазам, он перечитал эту строчку и изменившимся голосом попросил:

– Миша, вынь следующую карточку!

Михаил Семенович передал Башмакову еще один аккуратно заполненный листок. На нем значилось:

«Чурилов, Егор Федорович (1870–1928). Семнадцатый Христос – правитель «Нового Вифлеема». В юности жил в «миру», но связи с отцом не порывал. Вернулся в общину в конце 90-х гг., когда власти усилили преследования главарей «Вифлеема». Однако в результате какой-то важной услуги, оказанной Егором Чуриловым царским властям, преследования были прекращены.

Егор Чурилов быстро сблизился с главарями секты, и 25 декабря 1907 года Федор Чурилов, нарушив неписаный закон секты, назначил семнадцатым Христом своего сына».

– Важная услуга, – повторил Генька и со значением посмотрел на отца.

Тот кивнул.

– Хитрец, – покрутил носом Михаил Семенович. – Подстроился к православному «рождеству» – двадцать пятого декабря. Мол, Иисус Христос и Христос Егор в один день на землю снизошли.

Запись о семнадцатом Христе заканчивалась сообщением, что у его могилы на Смоленском кладбище в Ленинграде в день «рождества» Егора Чурилова собираются члены секты.

– И сейчас собираются? – поинтересовался Генька.

– Вероятно. Секта считается действующей.

«Так, – обрадовался Генька. – Тогда ясно. Сходим на кладбище, подкараулим там сектантов. Может, от них еще что-нибудь узнаем. Кладбища мы испугаемся, что ли?»

* * *

Испугалась одна Оля.

Утром двадцать пятого декабря она прибежала к Геньке, и, как всегда, с ходу забросала его вопросами:

– На кладбище вчера ездили? Могилу видали? А что узнали? Будут они сегодня собираться?

Генька спешил на каток.

Однако Оля так жадно расспрашивала… Генька подобрел и тут же в прихожей, усевшись на сундук, рассказал ей о вчерашнем походе.

…До кладбища они с Витей тащились почти час по каким-то незнакомым улицам и мостикам и добрались почти перед самым закрытием. Долго никого не могли разыскать, бегали по пустым дорожкам, пока не встретили старика сторожа в огромном тулупе и больших расшлепанных валенках. У старика были маленькие бесцветные глазки и торчащая вперед редкая рыжая бороденка. Опирался он на палку, которая была выше его самого.

– Где могила Егора Чурилова? – спросил запыхавшийся Генька.

– А вы что, из ихних? – старик, задрав бородку, подозрительно уставился на ребят. – Вот новости, мальцов подсылать надумали, бусурманы, ироды…

– Нет, мы не они, нам… просто посмотреть… – и вспомнив, как они писали заявление в архив, Генька добавил: – С научной целью.

Эти слова неожиданно произвели на старика сильное впечатление.

– Если так, тогда – конечно. Тогда – да. Тогда другое дело. Науке – наше почтение. А вы не врете? – снова усомнился он, – Может, вы все-таки из этих, из вихлиемцев?

– Да нет, дедушка, нет, честное пионерское! Нас отряд послал, – Генька хотел объяснить, зачем они пришли, но Витя толкнул его в бок:

– Мы пережитки прошлого изучаем.

– Вот это толково, это дельно, – обрадовался старик. – Оно и есть пережиток, темнота человеческая. Гляньте-ка, – и он указал на холмик, покрытый, несмотря на зимнее время, живыми цветами и лентами, – могилу антихриста своего, как божий храм, разукрасили. Добрые люди на рождество в церковь идут, а эти нехристи под вечер сюда валят, речи держат и песни орут. Пережиток это, правильно вы понимаете, молодцы.

– Так и церковь тоже… пережиток… – недипломатично вставил Витя. – Ничем не лучше…

– Чего? Про божий храм такие слова! Учен ты больно! – Старик, «почитавший науку», не на шутку рассердился и даже замахнулся клюкой. – А ну, валите отсюда, не то постового кликну. Шастают тут всякие, на ночь глядя!

Все это Генька рассказал Оле и добавил, что могилу они с Витей запомнили и решили ехать на кладбище часам к четырем.

– Ты заправься поплотнее. Пообедай, то есть. И оденься потеплее, – посоветовал он Оле. – Неизвестно, сколько там придется…

– Ой, Генька, не могу. – Оля закусила губу, а потом храбро призналась: – Боюсь. На кладбище, вечером – боюсь.

– Чего боишься-то? Покойников?

– Не знаю. Вообще боюсь… Страшно…

– Ну вот что, – Геньке хоть и жаль было Олю, но не потакать же ее слабостям! – Пойдешь и все! В порядке пионерской дисциплины. И не смей визжать там, – добавил он, вспомнив об Олиной привычке. – Всех сектантов распугаешь…

Однако вечером по дороге на кладбище Генька смилостивился и разрешил Оле дожидаться в конторе, пока соберутся сектанты. Он с Витей устроит засаду около могилы и, когда надо, позовут Олю.

Начало уже смеркаться, когда Генька с Витей расположились в густых кустах, неподалеку от чуриловской могилы. Пухлые снеговые шапки покрывали кусты, и Генька, сбегав к могиле, убедился, что оттуда Витю не разглядеть. Среди кустов росла высокая липа, похожая на флаг: все ее ветки были обращены в одну сторону. Возле этого «флага» и засели ребята.

Прошло совсем немного времени, а мальчики уже почувствовали декабрьский мороз. Витя начал прыгать с ноги на ногу, Генька стучал валенком о валенок, и оба не сразу заметили, как со стороны кладбищенской ограды к могиле приблизилось несколько человек.

– Замри! – шепнул Генька.

Кучка людей на могиле росла. Там были мужчины, женщины и даже несколько детей. На кладбище стало уже совсем темно, и только снег, облепивший деревья, кусты и могилы и устлавший узкие дорожки, отсвечивал немеркнущей белизной.

И вдруг возле могилы посветлело: несколько пришедших включили электрические фонарики, а в руках у женщин появились зажженные свечи. Кристаллики льда на большом кресте в свете фонарей засверкали. Казалось, крест на могиле отделан драгоценными камнями.

Плотные тени разбежались во все стороны и стали раскачиваться в такт с колыханием желтоватого пламени свечей. Один из сектантов, поддерживаемый под руки дюжими мужчинами, вскарабкался на снежный холмик могилы. Он был низенький, кругленький, в длинном пальто и, влезая на холм, подобрал полы его, как юбку.

– Беги! – шепнул Генька Вите. – Зови Олю.

Вскоре дрожащая Оля пробралась вслед за Витей в кусты и спряталась, прижавшись к старой липе; кора у нее была морщинистая, как кожа у слона. А сектантский оратор уже вошел в раж и гремел на все кладбище:

– И когда наступило свету нашему, папаше, тридцать семь лет, услышал он голос вещий с неба. И сказал тот голос: «Сыне мой, Егор! Это я, дух святой, посланный от самого творца всевышнего, и должен я жить во плоти и в сердце человека. Тебя господь избрал своим сосудом, и через твои уста будет сам бог-отец судить живых и мертвых».

«Низенький, а горластый какой», – подумал Генька.

Темные, корявые слова сотрясали воздух, и удивленным ребятам казалось, что все это понарошке. Сейчас слушатели рассмеются, скажут оратору: «Ладно, хватит, здорово ты навострился», – и заговорят на настоящем, живом языке. Но нет, сектанты слушали молча, и только женщины от умиления всхлипывали, и тогда свечи у них в руках качались еще сильнее.

– Ничего не понимаю, – в сердцах сплюнул Генька. – Вроде и по-русски, а смысла нет.

Оратор еще долго восхвалял Егора, а потом сектанты дружно запели. Ребята не поверили ушам: песня была хорошо знакома – «Крутится, вертится шар голубой». Но на веселую, задорную мелодию были положены совсем неподходящие слова:

 
«Ангел небесный, спаситель родной,
Свет наш, папаша, Егор дорогой,
Принял безвинно за нас ты венед,
Предвозвещая нам мира конец».
 

– Братья и сестры! – вновь возвысил голос стоявший на могиле низенький проповедник. – Близится суд небесный, близится конец света. Сия земная юдоль преходяща, как все мирское. Здесь нам суждены страдания и гонения – ведаете ли вы их?

– Ведаем, брат, – хором сказало несколько человек и среди них скрюченная от дряхлости старушка.

– Ой, ведаем, ведаем, – заголосила молодая женщина в пуховой шали, стоявшая неподалеку от кустов. – Судом грозятся ироды, под статью подводят.

Оля схватила Витю за руку:

– Это же продавщица из нашего «Гастронома», ее за воровство выгнали, судить будут.

А над кладбищем уже снова неслось пение:

 
«Мы христовы водолазы!
С неба нам даны приказы:
Слова божеского клад
Из глубин добыть назад».
 

Нелепые слова гимна рассмешили Олю; она не удержалась и прыснула.

– Тише, – цыкнул Витя. – Вот Генька тебе задаст.

Но Геньки не было. Оля и Витя не заметили, как он куда-то исчез. Сначала им показалось, что они видят его среди детей, пришедших с сектантами, но когда те разошлись по домам, Генька так и не появился.

Встревоженные ребята обежали соседние дорожки, заглянули в контору, снова вернулись к Егоровой могиле.

– Ой, – сказала Оля, и губы у нее задрожали.

– Только не плакать! – торопливо предупредил Витя и как раз вовремя: слезы уже наворачивались Оле на глаза.

– А мож-жет… у сектантов… об-ббычай, – Оля даже заикалась, – красть детей и… и… у-у-убивать, – она часто-часто заморгала. – Я что-то такое слышала…

– Дуреха, – ласково пробормотал Витя.

«Но куда все-таки делся Генька?» – беспокойно думал он. И вдруг догадался:

– Наверно, тут где-нибудь… подъехала машина… новой марки…

– Модели, – сквозь слезы поправила Оля, накрепко запомнившая Генькины уроки.

– Ну, модели… Генька и удрал… Поглядеть… Ну, и прилип к ней… Стой тут… Я мигом… окрестности обследую…

– Нет! Нет! – Оля затрясла головой. – Я с тобой!

Оставаться одной возле могилы было слишком страшно. Ребята стремглав выбежали за ворота кладбища, заглянули в соседние улицы и переулки. Везде было тихо, пустынно, и ни одной машины.

– Так, – Витя подумал, подумал и, оставив дрожавшую Олю на улице, сам на всякий случай вернулся к могиле Христа Егора. А вдруг Генька там?!

Оглядел пустынное, занесенное снегом, угрюмое кладбище, кусты, похожие в темноте на каких-то древних чудовищ, могилы с торчащими из сугробов покосившимися крестами. Генька как в воду канул.

Глава XV
МАЛЬЧИК С ХОЛМОВСКОГО

В Средне-Холмовском переулке – коротком и кривом, не похожем на широкие прямые ленинградские улицы – было малолюдно. Лишь редкие прохожие заворачивали сюда с набережной Большой Невки, стараясь ступать по тропинке, протоптанной в снегу на тротуаре. Она была узкой, и каждый проходящий недовольно оглядывал мальчишку, расположившегося с заводной моделью посреди тротуара.

Генька запускал вездеход. Он придирчиво проверил каждую гусеницу, подтянул крепления, и уже несколько раз туго-натуго закручивал резину, заменяющую мотор. Но вместо того, чтобы опустить вездеход на снег и дать ему промчаться по ровному насту, Генька снова и снова запускал «мотор» вхолостую, держа модель в руках.

Так прошло, пожалуй, побольше часа.

Из подворотни выбежали две девчонки и с визгом промчались мимо. Проехал грузовик. Мелькнула кремовая машина «неотложной помощи». Геньке стало холодно, Он даже сунул в рот пальцы, которыми раньше держал модель.

В соседнем парадном хлопнула дверь. На улицу вышел невысокий мальчишка в коротком ватнике и огромной меховой шапке. Генька сразу сделал вид, будто всецело занят своим вездеходом. Мальчишка бегло оглядел модель и пошел было дальше, но тут Генька опустил, наконец, свою машину на снег, и она помчалась, смешно подпрыгивая на бугорках, и обогнала мальчишку, невольно замедлившего шаги.

Стуча гусеницами, вездеход набирал скорость и приближался к концу переулка. Генька помчался туда. Низкорослый мальчишка побежал вслед за ним, увязая в снегу отцовскими валенками.

У самого перекрестка машина замедлила ход, круто развернулась и замерла. Завод кончился.

– Сам небось сделал? – спросил подбежавший мальчишка.

– А то!

– Можно я пущу?

Генька разрешил. И снова вездеход понесся по улице, и вслед за ним рядом бежали оба мальчика.

– Что, нравится? Я еще ракетный автомобиль мастерю. Только… – Генька чуть не выболтал, что тот почему-то упорно не желает двигаться.

– А резина откуда?

– Резины у меня – завались. Надо?

– Хорошо бы, – тихо сказал мальчишка.

– Пошли, покажу.

И Тиша покорно зашагал рядом с Генькой, поминутно поправляя валенки и поглядывая на Геньку снизу вверх большими грустными глазами.

«Как у нашей Чернухи», – подумал Генька. В прошлом году он гостил летом в деревне у бабушки, и у нее была корова Чернуха с большими выпуклыми, очень добрыми и всегда печальными глазами.

Генька снова поглядел на Тишу: да, очень похоже.

Он повел нового знакомого через всю Петроградскую сторону к себе на Мойку. Возле их дома какая-то артель выбрасывала на задний двор отходы резины, и сюда, как мухи на мед, слетались ребята.

Выбрав из кучи самую длинную полосу, Генька протянул ее Тише:

– На. Может, еще?

– Будет! Я лодку сработаю. С винтом, – мечтательно сказал Тиша.

– Лодка – что! – пренебрежительно пожал плечами Генька. – Лучше глиссер. Или катер с подводными крыльями. Как сормовские. Видел в «Хронике»?

– Нет, я в кино не хожу.

– Совсем?

– Совсем…

Генька свистнул.

– Чего так?

Тиша помолчал, а потом нехотя процедил:

– Батька монет не дает. И вообще… не велит…

Увидев, что Тиша насупился, Генька прекратил расспросы и предложил:

– Хочешь, пойдем в «Хронику»?

– Так не на что же!

– Ничего! Проведу. Со мной не пропадешь.

Билетерша в «Хронике» оказалась Генькиной соседкой, и, когда в зал хлынула толпа зрителей, ребята уже занимали самые лучшие места у прохода. Они просмотрели программу три раза подряд, и каждый раз, когда на экране появлялись белоснежные суда, летевшие, словно стрелы, над Волгой, Тиша не отрывал от них восторженного взгляда. Вообще в «Хронике» ему очень понравилось, и Генька пообещал водить его на все новые программы.

Ребята вышли из кино на шумный проспект, и только тут Тиша спохватился:

– Побегу живее. Батька заругается… И уроки…

– Да… Жаль, что поздно… Хотел я тебе еще одну штуку показать. Приходи завтра после школы. Ладно?

– Ага! – и Тиша два раза повторил вслух адрес своего нового приятеля.

* * *

За обедом Генька, немного помявшись, сказал:

– Пап, можно твою находку одному пареньку показать? Он к нам придет…

– Так копию покажи.

– Нет, пусть он настоящие рокотовские листки увидит. Вынь из «сейфа», ладно? И еще – когда он придет, мы в кабинете будем, а ты постарайся не заходить.

– Таинственность-то какая! – рассмеялся Башмаков-старший. – Опять детективов начитался?!

Тиша пришел под вечер. Генька подождал, пока он разделся и аккуратно отряхнул свои огромные валенки, а затем потащил его в отцовский «кабинет».

В комнате было полутемно, небольшая лампа стояла на письменном столе, да уличный фонарь, качавшийся за окном, время от времени смутно освещал отдаленные углы кабинета. Как раз когда мальчики входили в комнату, луч света упал на стеллаж и выхватил из темноты стоявший там доисторический череп.

Тиша вздрогнул, насупился и, глядя исподлобья, спросил:

– Вы что – тоже из нашинских?

– Из каких – из ваших?

Тиша долго хмуро оглядывал нового знакомого. Потом пробормотал:

– Ну ладно, это я так… А череп на кой?

Генька объяснил, чем занимается отец. Тиша слушал недоверчиво, но потом, увидев древний кинжал, каменные топоры, заинтересовался и уже сам попросил показать еще что-нибудь. Генька взял со стола приготовленный заранее футляр, рассказал о записках Рокотова.

– Ух, ты! Ровно в книжке! – прошептал Тиша. – Дай-ка гляну.

Он читал медленно, с трудом разбирая незнакомый почерк. И вдруг вздрогнул. Взглянул на Геньку, еще раз перечитал рокотовскую запись, нагнулся пониже над столом и, словно не веря себе, повторил вслух поразившую его строчку:

– «Где же все-таки Егор Чурилов? Говорят, он ушел в Вифлеем грехи замаливать».

От волнения Тиша не мог больше читать и застыл на стуле. Генька неожиданно хлопнул его по плечу:

– Узнал знакомого?

– Ты о чем? – пробормотал Тиша, понемногу приходя в себя.

– Не притворяйся! Видел я тебя на кладбище возле чуриловской могилы. Когда распинался этот толстый…

– Кузьма-апостол, – прошептал Тиша.

– Он все Егора нахваливал, а ты в стороне стоял, возле нашего куста, и ругался. Небось думал, никто не слышит. Вот я за тобой и пошел. Ясно? Мы с тобой и с твоим отцом на Холмовской в одном трамвае ехали…

– А чего ты за нами увязался? – Тиша насупился, лицо его покрылось пятнами. – Шпионишь?

– Да ведь я…

– Вижу, вижу, кто ты! – Тиша выскочил из-за стола. – Давеча подслушал, а ноне к себе заманил, думал – я зараз все выболтаю. Шиш! – и, выбежав в прихожую, он схватил в охапку свой ватник и ушанку. Щелкнул замок, хлопнула дверь.

…Генька был так огорчен неудачей, прямо места себе не находил. Ведь он хотел всё сделать втайне, чтобы хоть раз утереть нос Витьке. Пусть Витька и башковитый, никто не спорит, а доказать бы, что и он, Генька, тоже не лыком шит.

И вот – здрасьте – все сорвалось. А тут еще Оля и Витя пристали: куда он исчез с кладбища?

– Это пока тайна, – сердито объявил Генька.

* * *

Наступил Новый год. В первый же день января Алексей Иванович вылетел в Читу. У него там были дела в местном музее. А главное, надо все подготовить к весенним раскопкам.

Начались каникулы. Оля уехала к тетке, за город. Витя целыми днями возился с сестренкой. Генька, как и все ребята, бегал на коньках, три раза побывал на елке (в Доме пионеров, в цирке и у мамы на работе) и даже впервые в жизни покатался на буере. Это было здорово: буер мчался по льду залива, как ракета, туго натянутый парус аж звенел, ветер ледяной крупой сек лицо. Генька нарочно то и дело закрывал глаза, чтобы не видать соседних ребят, и тогда ему представлялось, что он на станции «Северный полюс».

Казалось, каникулы идут хорошо. И все-таки Генька ходил мрачный. Вот обида: ниточка сама, можно сказать, в руки далась, а он ее упустил. Нет, так нельзя. И через несколько дней после Нового года Генька с утра снова поехал на Холмовской,

На этот раз ждать пришлось недолго: знакомая фигура в огромной шапке и больших валенках скоро показалась из-за угла. Тиша бежал из булочной, размахивая сеткой с буханкой хлеба. С разбегу он чуть не наткнулся на Геньку и, увидев его, отшатнулся. Злость снова вспыхнула в нем, но здесь, возле своего дома, он чувствовал себя увереннее.

– Опять выслеживаешь, сыщик? Катись! А то ребят кликну, по шее накостыляем!

Насчет ребят Тиша приврал, с соседскими мальчишками он давно перестал водиться: кто-то проведал, что он ходит с отцом к сектантам, и с тех пор по всей улице его дразнили: «Тишка – божья шишка».

Тиша даже попытался спихнуть Геньку с дороги, но рослый Генька без труда отвел его руку.

– Чудак! Чего взъелся? Я же тебя обещал в «Хронику» сводить, на новую программу. Вот и пришел…

Тиша заколебался: вообще-то Генька ему понравился – парень свойский, в моделях здорово разбирается и не задается, хоть отец у него такой ученый. Если б только насчет «Вифлеема» не подъезжал!..

А в «Хронику» сходить, конечно, хорошо бы. Дома сидеть – тоска, отец опять молиться будет…

…На этот раз кораблей не показывали, но зато были автогонки, и Тиша согласился с Генькой: да, автомобили тоже неплохая штука. На обратном пути Генька все время говорил о машинах. Даже признался, что ракетоход у него все не получается. Времени нет, а тут еще с дневником застопорилось: насчет Егора Чурилова никак не понять…

– Будет тебе! – оборвал Тиша. – Брось свои подходцы! Не хочу я об этом! Не желаю!

– А молиться Егору желаешь?

– Не молюсь я ему, на кой он мне?!. А только батька наказал: «О Вифлееме – молчок».

– Боишься отца?

– А то нет. – Тиша нахмурился и добавил: – Ирод он…

– Отец? – Генька даже оторопел.

– Ирод! – упрямо повторил Тиша, – Он маманю загнал в могилу. У нее чахотка объявилась. А он не пускал лечиться.

– Почему?

– У нас в Вифлееме к докторам не ходят. Грех, мол. Бог наслал хворобу, бог и исцелит. Вот и умерла маманя. – Тишка отвернулся.

Несколько минут шли молча.

– Вот и выходит: паршивая у вас секта, – в сердцах плюнул Генька.

– Опять? – Тиша остановился. – Ты это брось. Иначе рассоримся. Навсегда.